Geoselect : Философия : Реферат: Ценность и смысл труда: вклад психоанализа в понимание субъективизации производственной деятельности. Б.ДОРЕ (Философия)


	Философия / Реферат: Ценность и смысл труда: вклад психоанализа в понимание субъективизации производственной деятельности. Б.ДОРЕ (Философия)


	Космонавтика Уфология Авиация Административное право Арбитражный процесс Архитектура Астрология Астрономия Аудит Банковское дело Безопасность жизнедеятельности Биология Биржевое дело Ботаника Бухгалтерский учет Валютные отношения Ветеринария Военная кафедра География Геодезия Геология Геополитика Государство и право Гражданское право и процесс Делопроизводство Деньги и кредит Естествознание Журналистика Зоология Инвестиции Иностранные языки Информатика Искусство и культура Исторические личности История Кибернетика Коммуникации и связь Компьютеры Косметология Криминалистика Криминология Криптология Кулинария Культурология Литература Литература : зарубежная Литература : русская Логика Логистика Маркетинг Масс-медиа и реклама Математика Международное публичное право Международное частное право Международные отношения Менеджмент Металлургия Мифология Москвоведение Музыка Муниципальное право Налоги Начертательная геометрия Оккультизм Педагогика Полиграфия Политология Право Предпринимательство Программирование Психология Радиоэлектроника Религия Риторика Сельское хозяйство Социология Спорт Статистика Страхование Строительство Схемотехника Таможенная система Теория государства и права Теория организации Теплотехника Технология Товароведение Транспорт Трудовое право Туризм Уголовное право и процесс Управление Физика Физкультура Философия Финансы Фотография Химия Хозяйственное право Цифровые устройства Экологическое право


	Реферат: Ценность и смысл труда: вклад психоанализа в понимание субъективизации производственной деятельности. Б.ДОРЕ (Философия) Ценность и смысл труда: вклад психоанализа в понимание субъективизации производственной деятельности. Б.ДОРЕ В эпоху Просвещения И. Бентам изобрел Паноптикум — нечто вроде "совершенного социального института", средство для производства социального порядка, которое не требует ни грубого насилия, ни пропаганды. Оно нуждается лишь в небольшом количестве солнечной энергии и обычного дневного света, поскольку технология этого, словами М. Фуко, "Колумбова яйца в политическом порядке" основана на игре зрительных образов. Принцип этого устройства столь прост, что он мог бы применяться в таких различных учреждениях, как тюрьма, школа или завод. Вот как М, Фуко описывает этот совершенный политический автомат в качестве тюрьмы: "В центре — башня, вокруг ее — здание в форме кольца; большие окна башни смотрят на внутреннюю часть кольцеобразного здания; здание это состоит из камер, каждая из которых занимает весь внутренний объем здания в ширину; в каждой камере — два окна: одно выходит вовнутрь, прямо на окна башни, другое — вовне, так что дневной свет освещает всю камеру целиком. Для того чтобы устройство заработало, достаточно поместить в центральную башню надзирателя, а в каждую камеру — душевнобольного, осужденного, рабочего или же школьника. В силу определенного оптического эффекта из башни видны — против света — силуэты людей, заключенных в камерах кольцеобразного здания. В каждой камере — свой маленький театр, где на сцене только один актер, он ярко индивидуализирован и полностью открыт зрителю... Толпа, сплоченная масса, место многообразных обменов... превращена в набор индивидуумов. Для надзирателя она распадается на исчислимое и доступное контролю множество; для заключенных — становится местом затворничества одиноких, постоянно открытых чужому взгляду людей. Этим определяется главный эффект Паноптикума; цель его — добиться, чтобы заключенный в любой момент мог стать объектом наблюдения, обеспечивая тем самым автоматическое функционирование власти. Сделать так, чтобы эффект надзора был постоянным, даже если такое наблюдение осуществляется не всегда. Для этого Бентам применил принцип наблюдаемости и непроверяемости. Наблюдаемость означает, что заключенный постоянно должен иметь перед глазами высокий силуэт центральной башни, из которой за ним следят. Непроверяемость означает, что заключенный не должен знать, следят ли за ним в данный момент, но должен быть уверен, что за ним в принципе всегда могут подглядывать. Для того чтобы на вопрос о присутствии или отсутствии надзирателя в башне никогда нельзя было дать точного ответа, и, стало быть, для того чтобы заключенные не могли из своих камер заметить тень или какой- либо предмет, находящийся против света, Бентам предусмотрел и ставни на окнах в главном зале для наблюдения, и особые внутренние перегородки, расчленяющие пространство зала под прямым углом, а для перехода из одного отсека в другой — не двери, а отворяющиеся створки, поскольку малейший шум или проблеск света за приоткрытой дверью выдавал бы присутствие надзирателя. Паноптикум — это машина для разделения наблюдения и наблюдаемого: в кольцеобразном здании вы полностью открыты наблюдению, но сами никого не видите, а в центральной башне — за вами наблюдают, оставаясь невидимыми[1]. Утопия Бентама подытоживает в одной простой формуле сам принцип дисциплинарного порядка. О чем идет речь? Паноптикум, считает Фуко, порождает дисимметрию: он "разделяет наблюдение и наблюдаемое". С одной стороны — вполне очевидное присутствие заключенных; с другой — неопределенная возможность, присутствовать или же отсутствовать; с одной стороны — набор индивидов, открытых внешнему наблюдению, с другой — непроницаемая масса, которая никому не выдает тайну своей внутренней жизни и потому успешно сосредоточивает в себе все возможности власти и наблюдения. Впрочем, функция власти не обязательно осуществляется каким-то определенным лицом или группой лиц, специально подготовленных к тому, чтобы вести слежку: даже самые отпетые лентяи, даже малые дети с их простодушным любопытством или выжившие из ума старцы вполне могли бы, находясь в башне, выполнять эту безличную функцию. Стоило бы, однако, внимательнее присмотреться к самой структуре Паноптикума. В кольцеобразном здании, между наружным и внутренним пространством, находятся заключенные; их спонтанные связи заменены игрой жестко закрепленных мест; они превращены в немых кукол, в силуэты бытия, в тени, четко вырисовывающиеся на свету,— короче, в тело, ставшее знаком и ожидающее признания и истолкования своей деятельности. Взгляд из башни может переходить с предмета на предмет или же охватывать всех этих относительных индивидуумов целиком; заключенным, напротив, заказан даже боковой взгляд на своих ближних. Каждый видит перед собой лишь башню — мрачную и таинственную. Если голос или какой-нибудь иной звук выдает присутствие другого человека, а тем самым и всей массы людей вокруг, то все равно именно к башне заключенный обращается за разъяснением того, как это частное связано с общим и что наделяет его дополнительным смыслом. Башня кажется заключенному метафорическим пространством, в котором сосредоточена утраченная часть его собственного существа, великим Эквивалентом, который связывает все и вся, пространством записи, где знаки обретают новый смысл. Придуманное Бентамом политическое устройство стало, по сути, идеологической западней, и произошло это потому, что его приводила в движение энергия индивидов, стремящихся разгадать загадку своей социальной сущности, обрести самих себя: этому стремлению суждено было остаться неосуществленным, поскольку обладателем "ключа" к разгадке этой тайны оставался Центр. Заключенные приносили в жертву свою свободу, однако при этом сальдо смысла, подсчитываемое в тайниках центральной башни, казалось им величиной положительной. Запрет (Interdit) превращается тем самым в нечто между-сказанное (Inter-dit), в косвенный способ коммуникации, связанный одновременно и с соперничеством, и с общностью всех тех, кто верит в силу этого запрета и принимает его как закон. При этом требовалось, чтобы Башня не подавала никаких знаков, которые можно было бы истолковать как конкретный "ответ", как стремление к диалогу: ведь это уменьшает ее, казалось бы, неограниченную способность поглощать знаки, посылаемые телами узников, и навести на мысль, что у Центра есть какие-то другие потребности и запросы, кроме как впитывать адресованные ему запросы и насыщаться ими. Какова же, однако, "точка зрения" башни на субъектов? Представить себе это не так просто, поскольку мало кому из нас доводилось быть богами или же монархами. Правда, нам все же может помочь здесь гипотеза М. Фуко о том, что прообразом Бентамова Паноптикума могли послужить зверинцы, предназначенные для развлечения царственных особ. В Версале близ Парижа некогда существовал один такой зверинец, построенный архитектором Ле Во: от него дошли до нас чертежи и несколько рисунков. Однако в Шенбруннском дворце в Вене подобный зверинец существует и поныне. Крупные животные (слоны, бегемоты, жирафы) скучают там в своих клетках, расположенных полукольцом (и разделенных аллеями) вокруг центральной обсерватории, построенной в форме восьмиугольника и превращенной в наши дни в кафетерий. Для нас здесь особенно интересно следующее: находясь в самом центре восьмиугольника, т.е. в точке, откуда королю было удобнее всего наблюдать за зверями, мы, оказывается, их вовсе не видим. Весь ряд удаляющихся клеток с животными скрыт от нас стеной, на которой развешаны большие зеркала. Мы видим лишь окна, а через них — свободное пространство между аллеями деревьев и зеркала, повторяющие до бесконечности образ наблюдателя в блеске хрусталя. Сходство между повторяющимся зрительным образом деревьев и бесконечным множеством собственных отражений в зеркалах порождает странное чувство. В этом феерическом зрелище соединены воедино частное и целое. Как и в описанной Фрейдом игре "Туда-сюда" (Fort-Da)[2], собственный образ ускользает от нас лишь для того, чтобы вновь вернуться вместе с иллюзией всевластия, порождаемой этим хитроумным устройством. Здесь перед нами тайна сотворения богов и монархов. Согласно гипотезе Жана Базена, в ее основе — разрешение (одновременно и воображаемое и институционализированное) одного логического парадокса: "Существует логическая необходимость, связанная с проблемой суверенности... Почему индивид воплощает в себе целостность?" Иначе говоря: "Почему индивид оказывается способен, а иногда просто обречен воплощать всю целокупность себе подобных?" В некотором смысле это заблуждение: логическое противоречие остается здесь неразрешенным"[3]. В Шенбруннском паноптикуме, как и в древних африканских царствах с их придворными ритуалами (именно их прежде всего имеет в виду Ж. Базен), разрешение этого логического противоречия достигается путем разделения наблюдения и наблюдаемого, которое, как уже отмечалось, лежит в основе Бентамова изобретения. Если видеть монарха запрещено, отсутствует и сама возможность взаимного узнавания великого Эквивалента и всего множества порожденных и учрежденных им конкретных форм (забавной пародией на эти формы оказываются обитатели Шенбруннского зверинца). Короче говоря, если человек, облеченный властью монарха, никогда не может рассматриваться своими подданными как их alter ego, то в действие вступает особая логика политической метафоризации социального организма, которая учреждает саму функцию суверенности в общественной системе[4]. Тем самым паноптикум выступает как особое устройство, посредством которого с почти экспериментальной точностью воспроизводится основная формула институционального порядка и предлагаемой этим порядком дисциплины: с одной стороны, субъект, оторванный от смысла своей деятельности, но продолжающий верить в Великий Эквивалент, который обеспечивает представленность целостного субъекта в метафизическом порядке его бытия; с другой — воплощение этого идеала: незримое, лишенное своего места в физическом и символическом пространстве и потому наделенное необычной способностью истолковывать мир. Все это, как известно, тесно связано с проблемой, которая проходит через всю западную философию нового времени. Это проблема идеала. Как подчеркивает Мишель Бертран, возникновение идеала предполагает расщепление субъекта и противопоставление наличного бытия бытию как долженствованию[5]. Л. Фейербах перевернул идеалистическую перспективу, считая, в частности, религию симптомом отделения человека от своей собственной сущности[6]. К. Маркс и Ф.Энгельс видели в ослаблении этого отчуждения великую задачу человеческой практики, рассматривая эту проблему в новой, структурно- диалектической перспективе. Тем временем узловой пункт, в котором сложное социальное целое обретало простые формы, сместился из области религии в область труда: именно труд стал, по словам Ивa Бареля, "Великим интегратором" современной эпохи[7]. 3. Фрейд в своей критике социальных идеалов на основе психоаналитической практики открыл новую область, в которой выявляется расщепленность, универсально присущая человеческому существу. Наконец, уже в наше время Л. Альтюссер, соединивший структуралистский подход к "марксистской" проблематике с установками лакановского психоанализа, выдвинул общую теорию идеологий, которая заслуживает самого внимательного изучения. Он показал, что "идеология строится всегда одинаково, по одним и тем же формальным принципам". В качестве примера он использовал "христианскую религиозную идеологию", основанную, в частности, на отношении типа зеркального отображения: для того чтобы узнать себя в творениях, построенных по собственному образу и подобию, люди должны сначала осознать себя как Божье творение, как зеркало творца, как результат желания творца узнать в творении самого себя. Бог, ставший творцом, это место "идеального субъекта", вокруг которого развертывается пространство религиозной идеологии. Альтюссер предположил, что между структурой идеологии и структурой бессознательного существует не только внешняя аналогия, но и более глубокое родство[8]. Эта теоретическая гипотеза для нас очень важна, поскольку, если действительно существует такая общая формула идеологии, универсальный и внеисторический характер которой обусловлен особой связью между формами общества и формами психики, то обнаружить ее можно далеко за пределами религиозной сферы — во всех тех областях человеческой деятельности, которые, подобно производственной деятельности, включают в себя абстрактное метафорическое измерение. Такой путь исследований приведет нас — через обновление классического вопроса о товарном фетишизме — к проблеме субъективного смысла производственной деятельности. В культуре современного промышленного капитализма "идеальный Субъект" это Деньги, Всеобщий Эквивалент, Особый Товар, метафора, представляющая все, что покупается и продается. Деньги служат мерой любого товара, они переводят неисчислимое в исчислимое, потребляемую вещь в стоимость, букву в цифру. Короче говоря, это Великий Интегратор экономических означающих, благодаря которому каждый товар, принимая денежное выражение, весьма красноречивое и само по себе, может обменивать свою относительную форму на любую другую форму товара, столь же относительную, как и он сам. Словом, то, что К. Маркс называл "фетишизмом", тесно связано со структурой субъекта; именно эту фундаментальную проблему структурирования субъекта как раз и пытался разрешить лакановский психоанализ. В самом деле, что такое фетишизм? Это вера в то, что стоимость имеет ту же природу, что и вещь, которую она представляет. Но это — иллюзия, ибо стоимость принадлежит к области представлений, к сфере означающих. В этом смысле оснований для того, чтобы книга, которую я держу в руках, стоила именно сто франков, столь же мало, как и оснований для того, чтобы слово "книга" было важнейшим признаком вещи, называемой этим словом. Иначе говоря, слово "книга" имеет другую природу, нежели представляемая им вещь, поскольку в языке нормального, не страдающего паранойей человека смысл не исчерпывается означением. Слово "книга" непосредственно обозначает именно эту, данную книгу и вместе с ней — класс подобных предметов, однако оно отсылает также и к многим другим означающим, вступая с ними в отношения аналогии, замены, противопоставления и пр. Весьма условным образом, через стертую метафору, оно может отсылать, например, к Культуре, но также через общую предметную соотнесенность с бумагой и письмом, и к "тетради"; в свою очередь "тетради" и "книги" отсылают нас к "школе", а слово "школа" оживляет в памяти каждого из нас глубоко личные детские воспоминания. Короче, в области языка переход от означения к смыслу — это переход от деноминации к бесконечной игре субъективных смысловых ассоциаций. Подобно этому, говоря, что книга "стоит" 100 франков, а тетрадь — 10 франков, мы обозначаем нечто большее, нежели собственные признаки этих двух предметов: мы указываем на отношения между двумя стоимостями, а также на отношение этих двух стоимостей к стоимости всех других продуктов труда. В этом смысле, как мне кажется, нет существенной разницы между замыслом К. Маркса, развитым им в "Капитале", и теоретическими задачами Ж. Лакана, для которого "означающее есть то, что представляет субъект другому означающему". Подобно любому товару, субъект обязательно должен быть определенным образом истолкован и представлен, чтобы войти в сферу обменов и отношений к другому, чтобы вписаться в социальную систему, занять в ней свое собственное, ему одному принадлежащее место. Подобно товару, субъект вступает в "платонические отношения" со своим представлением[9]. Согласно Лакану, это означает, что во всех случаях (кроме больных — психотиков) субъект высказывания как речевого акта (L' enonciation) не охватывается полностью субъектом высказанного (l enonce). Иначе говоря, обмен возможен лишь посредством травестизма, метафоризации, в результате отказа от отсылки к самому себе. В самой общей форме мы сталкиваемся здесь с проблемой двойной записи значений применительно к социальным действиям. Так, труд на мануфактуре с системой последовательного технологического процесса, работа на современном конвейере и тем более — участие в обобщенных формах производственного процесса "с колес" ("flux tendu", "just in time") со всей очевидностью свидетельствует о линейном и "бесконечном" характере производства, что, однако, вовсе не мешает трудящимся стремиться "увидеть итог своих действий"[10], преследовать собственные цели, наделять эти безличные значения личным смыслом. Более того, сама возможность субъективного присвоения деятельности зависит от способности людей построить представление о себе, опираясь на самих себя. На этом основании, в частности, ряд методов "расширения" и "обогащения" производственных задач, направленных на достижение большей удовлетворенности рабочих своим трудом: эта цель достигается увеличением доли личного участия рабочего в организации своей собственной деятельности. Дело в том, что людям нелегко отказаться от мечты о более личном и более конкретном представлении о своем бытии-в-мире, нежели тот образ условий их общественной жизни, который дается незаинтересованному холодному взгляду со стороны. И потому фетишизация «Я» составляет одну из главных опор человеческой души. Уже в работе "Введение в проблему нарциссизма" (1914) 3. Фрейд писал: "Человек не способен отказаться от единожды испытанного им удовольствия. Он не может обойтись без нарциссического совершенства детских лет... и стремится обрести Идеал — Я в новой форме. То, что он полагает как свой собственный идеал, и есть замена утраченного нарциссизма той поры детства, когда он был идеалом для себя самого"[11]. Очевидно, именно в этом разгадка Бентамова Паноптикума. Это идеологическое устройство с заключенными в нем человеческими телами приводится в движение стремлением людей обрести утраченную часть самих себя. Для каторжников обетованной землей становится идеальное общество, где удается сберечь мельчайшую крупицу смысла, где в опьяняющей полноте обретения каждому въявь предстанет тайная связь бытия со своей собственной тенью; этот силуэт и есть то самое, что некогда принадлежало области символического — его смысла и представленности. Однако система символических представлений, поставленных на службу производству, — это не обычная дисциплинарная система. Ее особенность в том, что она допускает почти безграничную психологизацию человеческих действий, в то же время до крайности затрудняя их подлинное субъективное присвоение. Это система, в которой, по выражению одного рабочего с автомобильного завода, действует принцип: "Качество, читай количество"; в ней устраняются все особенности, не переводимые в порядок общего и исчислимого. Подобная система истолкования непосредственного затрагивает всякого, кто ищет в ней смысл своей деятельности, ибо она опирается на фундаментальные психологические законы. Таким образом, одно лишь наблюдение за нашими повседневными навязчивыми "защитами" показывает, насколько любовь к цифрам успокаивает нас видимостью всевластия. На память приходят фильмы А. Хичкока. Здесь сам режиссер каждый раз является в неожиданной и подчиненной роли, а расчисленные высказывает нарциссически соотносятся с некоторой неопределенностью, которая постоянно маячит позади исчислимого единства и всегда обнаруживает таким образом свое неявное присутствие. В стране цифр вселенная человеческих действий предстает как психологический черный ящик, как пространство проекции «Я». За это, однако, приходится дорого платить: нарциссические референты можно обнаружить повсюду, но обесцененность этих фетишистских представлений иссушает и обессмысливает их, не позволяя им выполнить свою защитную функцию по отношению к субъекту, его чести и достоинству. Я не буду здесь подробно говорить о том, что широкое привлечение нарциссических референтов на службу незатейливому, но жесткому "организационному идеалу" может приводить к душевным расстройствам, — над этой темой работал, в частности, В. де Голежак.К тому же при повторяющихся действиях психологическая нагрузка труда приобретает навязчивый характер: возникает эффект, который Ж. Брода называл воображаемой "машинизацией" тела и "витализацией" машины[12]. Мы вступаем здесь в область проблем, очерченных 3. Фрейдом в 1921 г. В первых же строках "Психологии масс и анализа Я" Фрейд заметил, что "оппозиция между социальными и нарциссическими психическими актами... не выходит за рамки индивидуальной психологии и не может стать основанием для разрыва между индивидуальной и социальной или же коллективной психологией[13]. Здесь не место углубляться в споры о подходе Фрейда к проблемам социальной психологии. Замечу лишь, что наименее интересные результаты дает обращение к бедному и безликому понятию "толпы"[14], а наиболее широкие творческие перспективы и выход на новую проблематику в экономической сфере, открывает, в частности, последняя из "Новых лекций по психоанализу". ----------------------- [1] Foucault M. Surveiller et punir... Paris, 1975. . 200—203. [2] В своей работе "Поту сторону принципа удовольствия" Фрейд описывал игру полуторагодовалого ребенка, который забрасывал как можно дальше привязанную на веревочке деревянную катушку, а затем вновь вытаскивал ее. Он бросал катушку с криком "о-о-о!" (что напоминает нем. Fort!, "Туда!"), а при появлении катушки радостно восклицал: "а-а-а!" (по-немецки "Сюда!"). Согласно трактовке Фрейда, ребенок переносил на неодушевленный предмет свои чувства, связанные с отсутствием и присутствием матери. Перейдя от реально переживаемой ситуации к игровой, ребенок тем самым нашел способ представления своих эмоций. [3] Sit. dans: Miche le Bertrand et Bernard Doray. Psychanalise et sciences sociales. La Decouverte, 1989. P. 55. [4]Быть может, нечто подобное имел в виду Бальтасар Грациан (1601—1658) в своих наставлениях монархам и придворным Испанского Двора, говоря о "despejo" как об отличительной черте духовной аристократии: по-испански espejo значит зеркало, a despejo (обеззеркаливание) есть особое искусство избегать представленности в системе общих значений, основанных на взаимном признании людей друг другом. [5] Это резюме фрагмента из книги: Bertrand М. La pensee еt le trauma — entre pychanalise et philosohie, F Harmattan, 1990 (p. 90—91). [6]Фейербах Л. Сущность христианства// ФейербахЛ. Избр. философ, произв. М,, 1955. Т. *, С. 64. [7]В работе Ива Шалаба "Кризис труда в трактовке Ива Бареля" читаем: "На место религии как функции смысла всех смыслов или общего символического оператора долго, но безуспешно претендовали многие. Однако среди этих возможных или только воображаемых претендентов ее место занял самый неожиданный — труд". Почему неожиданный? Да потому, что в человеке искони существовало недоверие и даже отвращение к труду. Уже в Греции, Риме и других древних обществах, а также в так называемых варварских обществах вплоть до средних веков, а возможно и позже (по крайней мере вплоть до "Старого Режима" во Франции XVIII в.) труд вызывал презрение не только как нечто скучное и вульгарное, но и как то, что унижает и позорит человека, противоречит его природе, его призванию в мире. Однако вследствие одного из вечных парадоксов истории, труд уже с XVI в. начинает пробивать себе дорогу и становится в истории новейшего времени Великим Интегратором. Ив Барель поставил целью проследить эту метаморфозу труда вплоть до наших дней, когда (это следуют отметить особо) "как на Востоке, так и на Западе трудовая парадигма разрушается. И симптомами этого разрушения, с точки зрения Ива Бареля, оказываются безысходный партикуляризм, религиозный интегризм, фантазмы осажденной крепости или тайного проникновения, ксенофобия, расизм, национализм, трибализм, неофашизм, которые процветают повсюду в современном обществе". [8]Aithusser L. Ideologie et appareils ideologiques d'Etat, la Pensee. 1970. № 151; перепечатано в: Aithusser L. Positions, Editions sociales. Paris. P. 67 et suiv. [9] "... Несмотря на то что сюртук выступает застегнутым на все пуговицы, холст узнает в нем родственную себе прекрасную душу стоимости" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23, С, 61). Маркс выбирает забавный, но не очень удачный пример: в качестве всеобщего эквивалента для него выступает сюртук, а не деньги; эту цивилизованную форму должны принимать все товары, чтобы продаваться на рынке. В этом разливе своего поэтического красноречия Маркс обозначает предпосылки структурного подхода к проблеме социального воображаемого. Этот взгляд очень близок лакановской точке зрения, согласно которой интерсубъективный обмен возможен лишь при отказе субъекта от своей параноидальной убежденности в том, что он сам есть альфа и омега своих собственных представлений. Фактически, для того чтобы вступить в меновые отношения с другими товарами, холст должен не только обеспечить сюртуку подобающий внешний вид, но вовсе отказаться от самого себя, "узнав себя" в форме своего эквивалента: он должен "принять себя" за сюртук, а сюртук, подобно монарху в Шенбруннском зверинце, должен быть уверен, что мир есть не что иное, кaк огромное зеркало, бесконечно отражающее его самого [10]Это выражение — "увидеть итог своих действий" — принадлежит Жерару Манделю, создавшему теорию социопсихоаналитического отчуждения труда, основанную, в частности, ч понятии "акт власти": Cf. Actepouvoir et alienation: perspectives sociopsychanalytiques, dans C. Veil, C. Dejours, A. Wisner (sous la direction de), Psychopathologie du travail, Entreprise Moderne d'Edition, 1983. Конечно, это выражение не следует понимать буквально и реалистически: рабочему автомобильной завода всей жизни не хватит, чтобы в деталях разузнать о судьбе тех сотен автомобилей, которые проходят через его руки за один единственный рабочий день. Скорее это проблема осмысленности жизненных событий. [11] Freud S. Pour introduire le narcissisme, dans Sigmund Freud. "La vie sexuelle". P.U.F., Paris.1977.P. 104. [12]Итак, в повседневной жизни часто говорят о "поломке" или "изнашивании" тела, но зато гуманизируют машины и механизмы: ведь они требуют "заботы", их можно "погубить" неумелым обращением и пр. Этим аспектам "войны" между Буквой и Цифрой Ж. Брода посвятил одно из своих выступлений. [13]Freud S. Psychologie collective et analyse du moi, introduction, dans Sigmund Freud, Essais de psychanalyse, Petite Bibliotheque Payot. Paris, 1975. P. 84. [14] Странно, что Фрейд исключает заводы, когда описывает "постоянные, высоко организованные толпы подобные церкви и армии". Реферат на тему: Цивилизационный подход к истории Содержание Введение 2 Цивилизация. Сущность цивилизационного подхода 3 Особенности Российской цивилизации 10 Многомерное видение истории 13 Заключение 18 Библиография 20 Введение Забегая несколько вперед, отметим, что лейтмотивом многих выступлений сегодня является стремление заменить формационный подход к крупномасштабному членению исторического процесса на цивилизационный. В наиболее четком виде эта позиция излагается се сторонниками следующим образом: превратить понятие цивилизация, которым историография до сих пор оперировала только как инструментом описательным, в ведущую (высшую) парадигму исторического познания. Так что же такое цивилизация? Сам термин «цивилизация» (от лат. civilis — гражданский, государственный) до сих пор не имеет однозначного толкования. В мировой исторической и философской ( в том числе футурологической) литературе он употребляется в четырех смыслах: 1. Как синоним культуры — например, у А. Тойнби и других представителей англо-саксонских школ в историографии и философии. 2. Как определенная стадия в развитии локальных культур, а именно стадия их деградации и упадка. Вспомним нашумевшую в свое время книгу О. Шпенглера «Закат Европы». 3. Как ступени исторического развития человечества, следующие за варварством. Такое понимание цивилизации мы встречаем у Л. Моргана, вслед за ним у Ф. Энгельса, сегодня у А. Тоффлера (США). 4. Как уровень (ступень) развития того или иного региона либо отдельного этноса. В этом смысле говорят об античной цивилизации, цивилизации инков и т. п. Мы видим, что эти понимания в одних случаях в значительной степени накладываются и дополняют друг друга, в других — являются взаимоисключающими. Для того, чтобы определиться с понятием цивилизации, необходимо, очевидно, предварительно проанализировать ее наиболее существенные черты. Цивилизация. Сущность цивилизационного подхода Ниже проанализируем основные особенности цивилизациию Во-первых, цивилизация есть собственно социальная организация общества. Это означает, что переходная эпоха, скачок от животного царства к социуму завершен; организация общества по кровно - родственному принципу сменилась организацией его по соседско-территориальному, макроэтническому принципу; законы биологические отошли на второй план, подчинившись в своем действии законам социологическим. Во-вторых, цивилизация с самого начала характеризуется прогрессирующим общественным разделением труда и развитием информационно-транспортной инфраструктуры. Разумеется, речь идет не об инфраструктуре, свойственной современной волне цивилизации, но к концу варварства прыжок от родоплеменной изолированности уже был совершен. Это позволяет характеризировать цивилизацию как социальную организацию со всеобщей связью индивидов и первичных общностей. В-третьих, целью цивилизации является воспроизводство и приумножение общественного богатства. Собственно говоря, сама цивилизация родилась на базе появившегося (в результате неолитической технической революции и резкого роста производительности труда) прибавочного продукта. Без последнего было бы невозможно отделение труда умственного от труда физического, появление науки и философии, профессионального искусства и т. д. Соответственно под общественным богатством следует понимать не только его вещественно-материальное воплощение, но и ценности духовного порядка, в том числе и свободное время, необходимое индивиду и обществу в целом для их всестороннего развития. В состав социального богатства входит и культура общественных отношений. Суммируя выделенные черты, можно согласиться с определением, согласно которому цивилизация есть собственно социальная организация общества, характеризующаяся всеобщей связью индивидов и первичных общностей в целях воспроизводства и приумножения общественного богатства. Несколько слов об основаниях (базисах) формаций и цивилизаций, о водоразделе между ними. Вопрос этот до сих пор является дискуссионным, но, очевидно, надо исходить из того, что и в том, и в другом случае базис представляет собой несомненно материальное образование, хотя и принадлежат они к разным сферам общественного бытия: в фундаменте цивилизации в целом и каждой из ее ступеней лежит технико-технологический базис, в связи с чем резонно говорить о трех ступенях (волнах) в развитии цивилизации — земледельческой, индустриальной и информационно-компьютерной. В основе же формации — базис экономический, то есть совокупность производственных отношений. Подчеркивая роль технико-технологического базиса цивилизации, отнюдь не следует непосредственно и только из него выводить все, что характеризует данное конкретное общество. В реальном же историческом процессе все обстоит гораздо сложнее, ибо в фундаменте социума наряду с технико-технологическим базисом присутствуют (и занимают достойное место) также природные (включая демографические) условия жизни общества и этнические, вообще конкретно- исторические особенности жизни и развития данного общества. Все это в совокупности своей и составляет реальный фундамент жизнедеятельности социума как системы. Выбрасывая из интерпретации исторического процесса какой-либо из указанных компонентов, мы либо искажаем картину, либо вообще вынуждены отказаться от решения конкретной проблемы. Как, например, объяснить, почему при одном и том же в принципе технико- технологическом базисе мы обнаруживаем серьезно отличающиеся друг от друга варианты исторического развития? Почему, скажем, в большинстве регионов земного шара возникновение государства явилось следствием зашедшего уже далеко процесса классообразования, а в некоторых заметно опережало этот процесс? Очевидно, при прочих равных и прежде всего при одном и том же технико-технологическом базисе, налицо какой-то дополнительный фактор, определяющий специфику рассматриваемого явления. В данном случае в качестве дифференцирующего фактора выступали природно-климатические условия, предопределяющие необходимость централизованных усилий по сооружению и эксплуатации крупных ирригационных систем. Здесь государство выступало первоначально прежде всего в своей хозяйственно-организаторской ипостаси, в то время как в других регионах все начиналось с функции классового подавления. Или — почему отличаются друг от друга исторические пути разных социально-этнических общностей? Было бы опрометчиво сбрасывать со счетов этнические особенности народов. В частности, при всем неприятии в целом концепции этногенеза и понимания сущности этноса у Л. Н. Гумилева нельзя не заметить то рациональное зерно, которое содержится в его суждениях о пассионарности как мере энергетического наполнения, активности и сопротивляемости этноса внешним воздействиям Не менее опрометчиво сбрасывать со счетов и исторические особенности развития исследуемого социума. Это замечание справедливо и при решении проблем современности, прогнозировании успеха или неуспеха предпринимаемых реформ. Так, оптимизм в отношении судьбы нынешних политических и экономических реформ у нас значительно уменьшается, как только мы начинаем хоть мало-мальски учитывать собственное историческое наследство. Ведь главное, очевидно, не в том, от какого наследства мы сможет отказаться в ходе реформ, главное в том — от какого отказаться не сможем. А в нашем наследии — и многовековые пласты патриархально-коммунистического, общинного менталитета с его как отрицательными, так и положительными моментами; и массовидный конформизм, вошедший в плоть и кровь в последние несколько десятилетий; и не менее массовидное непослушание; отсутствие сколько-нибудь значимых демократических традиций и многое другое. Все три рассмотренных компонента фундамента рефлексируются общественной психологией, и это отражение оказывается необходимым связующим звеном между фундаментом общественной жизни и складывающимися на этой основе производственными отношениями, экономическим базисом. Таким образом, неполнота традиционной схемы формации обнаруживается не только в элиминации из фундамента таких важных «кирпичей», как природные (в том числе демографические) условия и этнические (вообще исторические) особенности, но и в игнорировании социально-психологического компонента общественного развития: базис и надстройка оказываются связанными непосредственно. Многочисленные философские школы ХХ века очень интенсивно занимались и занимаются изучением феномена цивилизации. Собственно говоря, именно в это время возникла философия цивилизации как самостоятельная философская дисциплина. Последователи неокантианства (Риккерт и М. Вебер) рассматривали ее прежде всего как специфическую систему ценностей и идей, различающихся по их роли в жизни и организации общества того или иного типа. Интересна концепция немецкого философа-идеалиста О.Шпенглера. Сущность ее заключается в рассмотрении культуры как организма, который обладает единством и обособлен от других ему подобных организмов. Каждому культурному организму, по Шпенглеру, заранее отмерен предел, после которого культура, умирая, перерождается в цивилизацию. Таким образом, цивилизация рассматривается как противоположность культуре. Это означает, что единой общечеловеческой культуры нет и быть не может. С этой точки зрения на культуру очень тесно соприкасается теория "локальных" цивилизаций английского историка А.Тойнби. Тойнби дает свое определение цивилизации - "совокупность духовных, экономических, политических средств, которыми вооружен человек в его борьбе с внешним миром." Тойнби создал теорию исторического круговорота культуры, представляя всемирную историю как совокупность отдельных замкнутых и своеобразных цивилизаций, количество которых варьировалось от 14 до 21. Каждая цивилизация, подобно организму, проходит стадии зарождения, роста, кризиса (надлома, разложения). На этом основании он выводил эмпирические законы повторяемости общественного развития, движущей силой которого является элита, творческое меньшинство, носитель «жизненного порыва». Единую линию поступательного развития человечества Тойнби усматривал в религиозной эволюции от примитивных анимистических верований через универсальную религию к единой синкретичной религии будущего. В свете всего сказанного становится ясным общий смысл цивилизационного подхода — построить типологию общественных систем, исходящую из определенных, качественно различающихся между собой технико-технологических базисов. Длительное игнорирование цивилизационного подхода серьезно обедняло нашу историческую науку и социальную философию, мешало понять многие процессы и явления. Восстановление в правах и обогащение цивилизационного подхода позволит сделать наше видение истории более многомерным. Красной линией развития цивилизации является наращивание интеграционных тенденций в обществе — тенденций, которые нельзя вывести прямо и только из законов функционирования и развития той или иной формации. В частности, вне цивилизационного подхода невозможно понять сущность и специфику современного западного общества, равно как нельзя дать истинную оценку дезинтеграционным процессам, развернувшимся в масштабе бывшего СССР и Восточной Европы. Это тем более важно, что данные процессы многими выдаются и принимаются за движение к цивилизации. Из сущности и структуры общественно-экономических формаций не могут быть прямо выведены и конкретные исторические формы организации общественного хозяйства (натуральное, натурально-товарное, товарное, товарно-планомерное), поскольку формы эти непосредственно определяются, технико-технологическим базисом, лежащим в основе цивилизации. Сопряжение форм организации общественного хозяйства с волнами (ступенями) цивилизации позволяет понять, что натурализация экономических отношений в любых исторических условиях не есть движение вперед, по линии развития цивилизации: перед нами попятное историческое движение. Цивилизационный подход позволяет понять генезис, характерные черты и тенденции развития различных социально-этнических общностей, которые опять- таки не связаны напрямую с формационным членением общества. При цивилизационном подходе обогащаются и наши представления о социально-психологическом облике данного конкретного общества, его менталитете, причем активная роль общественного сознания предстает более рельефно, ибо многие черты этого облика являются отражением технико- технологического базиса, лежащего в основе той или иной ступени цивилизации. Цивилизационный подход вполне согласуется с современными представлениями о культуре как внебиологическом, чисто социальном способе деятельности человека и общества. Более того, цивилизационный подход позволяет рассматривать культуру во всем ее объеме, не исключая ни одного структурного элемента. С другой стороны, сам переход к цивилизации может быть понят только с учетом того, что он явился узловым пунктом формирования культуры. Таким образом, цивилизационный подход позволяет глубоко вникнуть в еще один очень важный срез исторического процесса — цивилизационный. Заключая рассмотрение цивилизационного подхода, остается ответить на один вопрос: чем объяснить хроническое отставание марксизма в разработке и использовании цивилизационного подхода? Очевидно, тут действовал целый комплекс причин. А. Марксизм формировался в весьма значительной степени как европоцентристское учение, о чем предупреждали и сами его основоположники. Изучение истории в ее цивилизационном срезе предполагает применение компаративного метода в качестве важнейшего, то есть сравнительный анализ различных, зачастую непохожих друг на друга локальных цивилизаций. Поскольку же в данном случае в центре внимания оказался один регион, представляющий собой единство по происхождению и по современному (имеется в виду XIX век) состоянию, цивилизационный аспект анализа вынужденно оказался в тени. Б. С другой стороны, Ф. Энгельс ввел конечный ограничитель: цивилизация — это то, что до коммунизма, это — серия антагонистических формаций. В плане исследовательском сие означало, что Маркса и Энгельса интересовала непосредственно лишь та стадия цивилизации, из которой должен был возникнуть коммунизм. Вырванный же из цивилизационного контекста капитализм представал и перед исследователем и перед читателем исключительно (или прежде всего) в своем формационном обличье. В. Для марксизма характерно гипертрофированное внимание к силам, дезинтегрирующим общество, при одновременной существенной недооценке сил интеграции, но ведь цивилизация по своему изначальному смыслу — движение к интеграции, к обузданию разрушительных сил. А раз это так, то и хроническое отставание марксизма в разработке цивилизационной концепции становится вполне объяснимым. Г. Легко обнаруживается взаимосвязь с длительным «невниманием» марксизма к проблеме активной роли неэкономических факторов. Отвечая по этому поводу оппонентам, Энгельс указывал, что материалистическое понимание истории формировалось в борьбе против идеализма, в силу чего ни у Маркса, ни у него в течение десятилетий не хватало ни времени, ни поводов, ни сил, чтобы уделять неэкономическим явлениям (государству, духовной надстройке, географическим условиям и т. д.) такое же внимание, как экономике. Но ведь лежащий в фундаменте цивилизации технико-технологический базис — это тоже неэкономическое явление. Особенности Российской цивилизации Особая ли страна Россия или такая же, как все? И то и другое верно одновременно. Россия и уникальная часть мира с особенностями, которые гипертрофированы ее размерами и спецификой ее истории, и обычная страна, исключительность которой ничуть не больше, чем у каждого из остальных членов общечеловеческой семьи. И что бы ни утверждали, маскируя свой комплекс неполноценности или попросту руководствуясь конъюнктурными соображениями, толкователи ее «особой» мировой судьбы и исторического «предназначения», они не смогут опровергнуть очевидное: Россия, то есть люди, ее населяющие, отнюдь не настроены в очередной раз выпадать из мировой истории только для того, чтобы подчеркнуть ее уникальность. Они понимают, что в современную эпоху это попросту невозможно. Специфику России необходимо представлять себе и ее западным партнерам, которые не должны ни питать лишних страхов на ее счет, ни испытывать иллюзий. И тогда они не будут удивлены тем, что эта страна так неохотно, с видимым трудом, подозрительностью, а то и раздражением воспринимает даже самые благожелательные советы и не втискивается в политические и социальные модели, предлагаемые ей извне. И может быть, смогут без предубежденности и аллергии воспринять новый, хотя и не во всем похожий на западный, облик, который она примет, выйдя из примерочной кабины истории, если решится наконец, испробовав разные одежды, навсегда снять с себя сталинскую шинель, ставшую в глазах многих русских чуть ли не национальным костюмом. Утверждая, что Россия – «особая цивилизация», Андрей Сахаров, например, одновременно высказывал и другую мысль. Она о том, что наша страна должна пройти, пусть и со значительным запозданием, те же цивилизационные ступени эволюции, что и другие развитые страны. Невольно задаешься вопросом: какая же точка зрения более соответствует истинному положению вещей? На мой взгляд, следует исходить из того, что Россия – это особая цивилизация, впитавшая в течение многих веков немало западного и восточного и выплавившая в своем котле нечто совершенно особенное. Так, судя по некоторым замечаниям, считает и сам Сахаров. Проходя путь модернизации, справедливо отмечает он, Россия шла своим уникальным путем. Весьма отличающимся от других стран он видел не только прошлое, но и будущее нашего отечества, которое уже во многом определено ее прошлым. Особый характер нашего пути предполагает, кроме всего прочего, и то, что те же цивилизационные ступени развития, который прошел Запад, связанные, например, с переходом к демократии, гражданскому обществу и правовому государству, будут иметь в России заметные отличия от зарубежных аналогов. У каждой земной цивилизации свой пролог, свой собственный путь развития и свой эпилог, своя сущность и формы. Особость, неповторимость каждой цивилизации не исключает их взаимодействия, взаимовлияния, взаимопроникновения и, наконец, даже сближения, очень характерного для XX века. Но вместе с этим нельзя исключать и отторжения, и противоборства, и беспощадной борьбы, ведущейся не только в холодных, но и горячих формах, и многого другого. В чем же состоят особенности российской цивилизации? Представляется, что эти особенности заключаются в особой организации российской общественной и государственной жизни; в существе и структуре власти, методах ее реализации; в особенностях национальной психологии и мировоззрения; в организации труда и быта населения; в традициях, культуре многочисленных народов России и пр. и пр. Очень важной чертой (пожалуй, даже важнейшей) российской цивилизации является особое соотношение между материальным и духовным началами в пользу последнего. Правда, сейчас это соотношение меняется в пользу первого. И все же, с моей точки зрения, высокая роль духовности в России сохранится. И это будет во благо как ей самой, так и остальному миру. Это утверждение вовсе не должно означать, что уровень жизни россиян должен оставаться невысоким и быть ниже, чем в передовых странах. Наоборот. Весьма желательно, чтобы он динамично повышался и в конце концов сравнялся с мировыми стандартами. Для достижения этой цели у России есть все необходимое. Но, повышая уровень комфортности своего быта и труда, человек обязан оставаться существом высокодуховным и гуманным. Исходя из изложенного, правомерно поставить под сомнение утверждение Сахарова о том, что «Россия в силу ряда исторических причин... оказалась на обочине европейского мира». Особая цивилизация со своим путем развития не может находиться на обочине другого пути. Сказанное вовсе не исключает возможности сопоставления уровней развития различных цивилизаций как прошлых, так и нынешних времен, их достижений и ценности для всего человечества. Но говоря об уровнях цивилизованности тех или иных обществ, надо учитывать конкретный этап их развития. В конце XX века, благодаря перестройке и постперестройке, российское общество, по существу, впервые в своей истории (1917 год и годы нэпа были первой попыткой прорыва к свободе, но, к сожалению, неудачной) обрело пусть еще не совсем полные и не вполне гарантированные, но все же свободы: экономическую, духовную, информационную. Без этих свобод не родится интерес – важнейший двигатель всякого прогресса, не состоится нация и т. д. Но одно дело – иметь право или сами свободы, а совсем другое дело – уметь пользоваться ими, сочетая свободу с самоограничениями, жестко подчиняясь закону. К сожалению, наше общество еще не вполне подготовлено к тому, чтобы рационально и расчетливо практиковать обретенные свободы в повседневной жизни себе и другим во благо. Но оно быстро учится, и есть надежда, что результаты будут впечатляющими. Устойчивое длительное использование свобод должно иметь своим конечным итогом то, что Россия как «особая цивилизация» явит миру весь свой потенциал и всю свою мощь и наконец-то повернет ход своей истории в эволюционное русло. Именно в этом состоит основной смысл и высшая цель того, что происходит в наше время. Многомерное видение истории Как уже отмечалось, в ходе современных дискуссий явно наметилась тенденция решать вопрос о перспективах применения и самой судьбе формационного и цивилизационного подходов по принципу «или — или». Во всех подобных концепциях историческая наука, по сути дела, исключается из сферы действия общенауковедческих закономерностей и, в частности, не подчиняется принципу соответствия, согласно которому старая теория не отрицается полностью, поскольку она обязательно чему-то соответствует в теории новой, представляет ее частный, предельный случай. Возникшая в исторической науке и обществоведении в целом проблема может быть и должна быть решена по принципу «и — и». Необходимо целеустремленное исследование и нахождение такого сопряжения формационной и цивилизационной парадигм, которое может быть плодотворно приложено к решению задачи крупномасштабного членения исторического процесса, что позволит сделать само видение истории более многомерным. Каждая из рассматриваемых парадигм необходима и важна, но недостаточна сама по себе. Так, цивилизационный подход сам по себе не может объяснить причины и механизм перехода от одной ступени цивилизации к другой. Подобная недостаточность обнаруживается и при попытках объяснить, почему интеграционные тенденции в прошлой истории тысячелетиями, начиная с рабовладельческого общества, прокладывали себе путь в дезинтеграционных формах. И «формационщики» и «цивилизационщики» обладают обширными возможностями для преодоления односторонности и обогащения своих концепций. В частности, «формационщикам» наряду с задачей освобождения своей концепции от того, что не выдержало проверку временем, предстоит наверстать длившееся десятилетиями отставание марксизма в разработке проблем, связанных с цивилизацией. Взаимосвязь между формационным (с его экономическим базисом) и цивилизационным (с его технико-технологическим базисом) реальна и осязаема. Мы убеждаемся в этом, как только начинаем сопрягать два линейных схематических изображения: процесса цивилизационного развития человечества и процесса его формационного развития (см. схему). Прибегая к схемам, уместно вспомнить К. Ясперса: «Попытка структурировать историю, делить ее на ряд периодов всегда ведет к грубым упрощениям, однако эти упрощения могут служить стрелками, указывающими на существенные моменты». социализация \|Формацион\|Первобытное \|Рабовлад\|Феодал\|Капитализм \| \|ное \|общество \|ение \|изм \| \| \|развитие \| \| \| \| \| \|Цивилизац\|Дикость \|Варварс\|Земледельческая \|Индустриал\|Информационно-ком\| \|ионное \| \|тво \| \|ьная \|пьютерная \| \|развитие \| \| \| \| \| \| Доцивилизационный период Волны цивилизации В одних случаях, как мы видим, на одном и том же технико- технологическом базисе (земледельческой волны цивилизации) вырастают, последовательно сменяя друг друга, либо параллельно — у разных народов по- разному — две принципиально отличные друг от друга общественно- экономические формации. В верхней строке схемы общественно-экономическая формация (капитализм) «не вписывается» в казалось бы положенную ей волну (индустриальную) и «вторгается» в следующую, пока свободную от обозначения, клеточку. Не проименована эта клеточка потому, что нигде в мире еще не обозначился четко и определенно формационный строй, следующий за капитализмом, хотя в развитых странах рельефно вырисовывались процессы социализации. И все же существенное наложение друг на друга двух линейных рядов исторического развития схема позволяет обнаружить, хотя связь эта и не является жесткой, а тем более автоматической. Она опосредована целым рядом моментов (природных, этнических, наконец, социально-психологических). Не последнюю роль среди этих опосредствующих звеньев играет форма организации общественного хозяйства, детерминированная технико-технологическим базисом данной волны цивилизации в совокупности с соответствующей ему степенью общественного разделения труда и степенью развития информационно- транспортной инфраструктуры. Анализ исторического процесса показывает, что при всей теснейшей взаимосвязи технико-технологического базиса (и технических революций) связь эта весьма и весьма опосредована, реализуется через сложный передаточный механизм. Сопряжение формационного и цивилизационного носит диалектически- противоречивый характер, который обнаруживается уже при анализе перехода к цивилизации как социального переворота. Здесь сразу же возникает вопрос: тождествен ли упомянутый переворот той социальной революции, которая вобрала в себя основное содержание перехода от первобытного общества к первой классовой формации? О полном тождестве (совпадении) говорить вряд ли приходится хотя бы потому, что начало перехода к цивилизации — и в этом была определенная логика — предшествовало началу перехода к классовому обществу. Но тогда возникает вопрос второй: если два этих социальных переворота не тождественны, то в какой степени они все же накладываются друг на друга в социальном пространстве и как соотносятся во времени? Очевидно, первый переворот предшествует второму только в какой-то степени, ибо, возникнув в целях интегративных, цивилизация в тех конкретно-исторических условиях могла выполнять эту свою основную функцию только в дезинтегративной (антагонистической) форме. Отсюда противоречивость социальных институтов, их функций и деятельности в условиях классово-антагонистического общества. Для того, чтобы глубже понять взаимосвязь двух анализируемых переворотов и движущую силу их слияния, целесообразно хотя бы пунктирно обозначить сущность каждого из них. Толчком к кардинальному социальному перевороту, именуемому переходом к цивилизации, послужила техническая революция, давшая жизнь культурному и оседлому земледелию, то есть исторически первому типу производящего хозяйства. Такова была исходная позиция цивилизации земледельческой. Сущность перехода к цивилизации заключалась в вытеснении кровно-родственных связей и отношений (производственных, территориальных и т. д.) сугубо и собственно социальными, надбиологическими, и именно переход к производящему хозяйству обусловил и возможность и необходимость такого вытеснения. Что касается прибавочного продукта, то он сам тоже явился следствием перехода к производящему хозяйству, следствием его возрастающей экономической эффективности. Связи между процессом перехода к цивилизации и появлением прибавочного продукта можно определить как функциональные, производные от одного и того же причинного фактора. Другое дело, что, появившись на свет, прибавочный продукт поставил вопрос о той конкретно- исторической — а потому единственно возможной — форме, в которой будет продолжено развитие цивилизации. Такой конкретно-исторической формой в тех условиях могла быть только антагонистическая, причем об антагонизме здесь приходится говорить в двух смыслах. Во-первых, всем своим дальнейшим развитием цивилизация закрепляла возникший в недрах общества антагонизм, во- вторых же, сложилось определенное антагонистическое противоречие между интегрирующей сущностью цивилизации и дезинтегрирующей формой ее функционирования в рамках целой серии общественно-экономических формаций. Возникавшие классы для закрепления своего господства использовали уже сложившиеся в процессе начавшегося перехода к цивилизации социальные институты. Это стало возможным потому, что а) сами социальные институты в потенции содержали в себе возможность отчуждения; б) возможность эта в тех исторических условиях не могла быть «приглушена». Для того, чтобы «приглушить» ее в зародыше, требуется зрелая политическая культура общества и прежде всего масс. На пороге же цивилизации политическая культура (как и сфера политики в целом) только еще возникала. Классы, прибравшие к рукам социальные институты, тем самым получили возможность наложить существенный отпечаток на многие другие цивилизационные процессы и подчинить их своим корыстным классовым интересам. (Поскольку же классы суть явления формационного порядка, их воздействие на цивилизационные процессы выражает существенную сторону сопряжения формационного и цивилизационного). Так получилось с процессом отделения духовного производства от материального (привилегия занятий умственным трудом была закреплена за эксплуататорами), с процессом урбанизации (различия между городом и деревней превратились в противоположность, характеризующуюся эксплуатацией деревни со стороны господствующих классов города), с процессом кристаллизации личностного элемента в истории (прозябание широчайших народных масс веками служило фоном для деятельности выдающихся личностей из эксплуататорских слоев). Таким образом, оба исторических процесса — переход к цивилизации и переход к первой классовой формации самым существенным образом наложились друг на друга и в совокупности составили такой переворот, который по своей кардинальности можно сравнить только с происходящими ныне процессами социализации в развитых, цивилизованных странах. Заключение Подключение цивилизационного компонента к анализу позволяет сделать наше видение и исторической перспективы и исторической ретроспективы более панорамным, глубже понять те элементы социума, которые на поверку оказываются более тесно связанными скорее с цивилизационным, чем с формационным. Возьмем, к примеру, процесс эволюции социально-этнических общностей. При сопряжении социально-этнического ряда только с формационным невольно напрашивается вывод, что связь между ними является причинно-следственной, основополагающей. Но при этом возникает несколько вопросов. И главный из них: если конкретная форма социально-этнической общности определяющим образом зависит от экономического способа производства, причем от обеих его сторон — и от уровня производительных сил, и от типа производственных отношений, то как объяснить, что в одних случаях данная общность сохраняется и при принципиальном изменении типа производственных отношений (народность характерна и для рабовладения, и для феодализма), в других же — тип общности сохраняется и при переходе к новой волне цивилизации, к новому технико-технологическому базису (такова нация, которая по всей видимости сохранится на все обозримое время и в условиях набирающей силу информационно-компьютерной волны цивилизации)? Очевидно, и в том и в другом случае действуют факторы более глубинные по сравнению с формационными, но менее глубинные, чем цивилизационные, производные от последних. И в случае с народностью, и в случае с нацией конечной причиной (causa finalis) выступают определенные типы технико- технологического базиса, лежащие в фундаменте последовательно сменяющих друг друга земледельческой, индустриальной и информационно-компьютерной волн цивилизации. Так, технико-технологический базис земледельческой волны, обусловливая сохранение на протяжении всей волны натурально-товарной формы организации производства, не позволяет сложить


	Новинки рефератов :: Реферат: Вычисления площади произвольного многоугольника (Программирование) Реферат: Разработка технологического процесса ТР топливной аппаратуры автомобиля КамАЗ-5320 (Транспорт) Реферат: Влажность воздуха (Физика) Реферат: Великая Отечественная Война (История) Реферат: Стивен Спилберг (Искусство и культура) Реферат: История герба Харькова (История) Реферат: Становление Советской модели экономического развития индустриализации и коллективизации (История) Реферат: Монтаж щитов, пультов и стативов (автоматизация) (Технология) Реферат: Богослужебные языки в истории Восточной и Западной Церквей (Религия) Реферат: Масонство в России (Религия) Реферат: Интеллектуальная собственность в сети Internet (Гражданское право и процесс) Реферат: Таможенное право Российской Федерации (Таможенная система) Реферат: Биография Александра Меньшикова (Исторические личности) Реферат: Иван Иванович Ползунов – первый русский теплотехник (История) Реферат: Сравнительная характеристика операционных систем семейства UNIX (Программирование) Реферат: Работоспособность водителя (Транспорт) Реферат: Договор займа, кредитный договор (Гражданское право и процесс) Реферат: Жизнь и смерь Курта Кобейна (Музыка) Реферат: Маркетинговые стратегии малого бизнеса в период перехода к рыночной экономике (Маркетинг) Реферат: Международные стандарты бухучета (Бухгалтерский учет)


	Copyright © GeoRUS, Геологические сайты