|
Реферат: Время в античной литературе (Культурология)
РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
РЕФЕРАТ
на тему
“Время в античной литературе”
Студента I-ого курса
Факультета Истории искусства
Гурова О.Н.
Научный руководитель
Кондаков И.В.
Москва 2004 г.
I
Целью данной работы является выяснение места времени в античной литературе.
Это невозможно сделать без введения такого понятия, как «хронотоп» -
взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных
в литературе.
Иными словами, время выступает в произведении как четвертое измерение
пространства.
Время сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым, а
пространство втягивается в движение времени и сюжета. Приметы времени
раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется
временем.
В начале хотелось бы сказать несколько слов о том, как вообще
воспринимали мир люди Античности, как для них текло время. Что касается
временного восприятия древних греков, то у них оно находилось под
сильнейшим воздействием мифологического осмысления действительности. Мир
воспринимался и переживался не в категориях изменения и развития, а как
пребывание в покое или вращение в великом кругу: происходящие события не
уникальны, сменяющие одна другую эпохи повторяются, и некогда
существовавшие люди и явления вновь возвратятся по истечении “великого
года” – пифагорейской эры.
Пластические искусства Греции воплотили именно такое отношение ко
времени – трактовка тела свидетельствует о том, что древние видели в
настоящем моменте полноту бытия, завершенного в самом себе и не
подверженного развитию. Эллинское сознание обращено к прошлому, по их
мнению, миром правит судьба, которой подвластны не только люди, но и Боги,
и, следовательно, не остается места для исторического развития. Греки
кажутся людьми, которые движутся к будущему спиною вперед. Это
мировосприятие, которое можно назвать статико-циклическим, претерпело
определенную трансформацию у римлян.
Римские историки были гораздо более восприимчивы к линейному течению
времени, и ход истории осмысливался, уже опираясь на определенные моменты
действительной истории – основание Рима и т.д. однако и их мировоззрение
не было готово к тому, чтобы воспринимать историю как развертывание
свободной воли человека.
В древности люди были не в состоянии вырваться из круга природного
бытия и противопоставить себя природе. Их зависимость от природы и
неспособность осознать ее в качестве «объекта воздействия” находит в
области культуры свое наглядное выражение в идее внутренней аналогии
человека «микрокосма» и мира «мегакосма», имеющих единую структуру и
состоящих из одних и тех же элементов.
По ходу развития отношение ко времени постепенно менялось, и очень
характерным является хронотоп античного романа. На античной почве были
созданы три основных вида литературных произведений в жанре романа, и,
следовательно, было найдено три соответствующих способа художественного
освоения времени и пространства в романе.
II
Первый тип античного романа условно называется «авантюрным романом
испытания». Сюда относится так называемый «греческий» или «софистический»
роман, сложившийся во II–VI веках нашей эры.
В этих романах разработан тип авантюрного времени, причем настолько полно,
что все последующее развитие чисто авантюрного романа вплоть до наших дней
ничего существенного к ним не прибавило. Типическая схема сюжета выглядит
следующим образом:
Юноша и девушка неожиданно встречаются друг с другом, вспыхивают друг к
другу страстью. Однако брак между ними не может состояться сразу. Он
встречает препятствия, задерживающие его. Влюбленные разлучены, ищут друг
друга, находят; снова теряют друг друга, снова находят. Большую роль играют
встречи с неожиданными друзьями или неожиданными врагами, гадания,
предсказания, вещие сны, предчувствия, сонное зелье. Кончается роман
благополучным соединением возлюбленных в браке.
Говоря о сущности этого авантюрного времени, необходимо отметить, что
исходной точкой сюжетного движения является первая встреча героя и героини
и внезапная вспышка их страсти друг к другу; заключающей сюжетное движение
точкой— их благополучное соединение в браке. Между этими двумя точками и
развертывается все действие романа. Сами эти точки являются существенными
событиями в жизни героев; сами по себе они имеют биографическое значение.
Но роман построен не на них, а на том, что лежит между ними.
Тот разрыв, то зияние, которое возникает между этими двумя непосредственно
смежными биографическими моментами и в котором как раз и строится весь
роман, лежит вне биографического времени - оно ничего не меняет в жизни
героев, ничего не вносит в их жизнь.
Не имеет это время греческого романа и возрастной длительности. Герои
встречаются в брачном возрасте в начале романа и в том же брачном возрасте,
такие же свежие и красивые, вступают в брак к концу романа. То время, в
течение которого они переживают невероятнейшее количество приключений, в
романе не вымерено и не исчислено; это просто — дни, ночи, часы, мгновения,
измеренные лишь в пределах каждой отдельной авантюры.
Авантюрное время греческих романов лишено природной и бытовой цикличности,
которая связала бы его с повторяющимися моментами природной и человеческой
жизни. Более того, во всем мире греческого романа со всеми его странами,
городами, сооружениями, произведениями искусства полностью отсутствуют
всякие приметы исторического времени, всякие следы эпохи.
Таким образом, все действие греческого романа, все наполняющие его события
и приключения не входят ни в исторический, ни в бытовой, ни в
биографический, ни в элементарно биологически-возрастной временные ряды. В
этом времени ничего не меняется: мир остается тем же, каким он был,
биографически жизнь героев тоже не меняется, чувства их тоже остаются
неизменными, люди даже не стареют в этом времени. Это пустое время ни в чем
не оставляет никаких следов, никаких сохраняющихся примет своего течения.
Внутри себя это время слагается из ряда коротких отрезков, соответствующих
отдельным авантюрам: важно успеть убежать, успеть догнать, опередить, быть
или не быть как раз в данный момент в определенном месте, встретиться или
не встретиться и т.п. В пределах отдельной авантюры на счету дни, ночи,
часы, даже минуты и секунды, как во всяком активном внешнем предприятии.
Эти временные отрезки вводятся и пересекаются специфическими «вдруг» и «как
раз».
«Вдруг» и «как раз» — наиболее адекватные характеристики всего этого
времени, так как оно вообще начинается и вступает в свои права там, где
нормальный ход событий прерывается и дает место для вторжения чистой
случайности с ее специфической логикой. Причем «раньше» или «позже» также
имеет существенное и решающее значение. Случись нечто на минуту раньше или
на минуту позже, то есть не будь некоторой случайной одновременности или
разновременности, то и сюжета бы вовсе не было и роман писать было бы не о
чем.
Авантюрное время живет в романе достаточно напряженной жизнью; на один
день, на один час и даже на одну минуту раньше или позже — все это имеет
решающее, роковое значение. Сами же авантюры нанизываются друг на друга во
вневременной и, в сущности, бесконечный ряд. Все моменты бесконечного
авантюрного времени управляются одной силой — случаем. Время слагается из
случайных одновременностей и случайных разновременностей.
Моменты авантюрного времени лежат в точках разрыва нормального хода
событий, в точках, где этот ряд прерывается и дает место для вторжения
нечеловеческих сил — судьбы, богов, злодеев. Именно этим силам, а не героям
принадлежит вся инициатива в авантюрном времени. Сами герои в авантюрном
времени, конечно, действуют — они убегают, защищаются, сражаются,
спасаются, — но они действуют, так сказать, как физические люди, инициатива
принадлежит не им; даже любовь неожиданно посылается на них всесильным
Эротом. С людьми в этом времени все только случается: чисто авантюрный
человек — человек случая.
Во всякой встрече временное определение («в одно и то же время») неотделимо
от пространственного определения («в одном и том же месте»). И в
отрицательном мотиве — «не встретились», «разошлись» — сохраняется
хронотопичность, но в этом случае место или время дается с отрицательным
знаком: не встретились, потому что не попали в данное место в одно и то же
время, или в одно и то же время находились в разных местах.
Для греческого авантюрного времени характерна абстрактная пространственная
экстенсивность. Чтобы авантюра могла развернуться, нужно пространство, и
много пространства. Случайная одновременность и случайная разновременность
явлений неразрывно связаны с пространством, измеряемым прежде всего далью и
близостью. Типичным является то, что события греческого романа не имеют
никаких существенных связей с особенностями отдельных стран, фигурирующих в
романе. Поэтому то, что происходит в Вавилоне, могло бы происходить в
Египте или Византии и наоборот. Переместимы отдельные законченные в себе
авантюры и во времени, потому что авантюрное время никаких существенных
следов не оставляет и, следовательно, по существу, обратимо.
Мир греческого романа — чужой мир: все в нем неопределенное, незнакомое,
чужое, герои в нем — в первый раз, никаких существенных связей и отношений
с ним у них нет, поэтому для героев только и существуют такие категории,
как случайные одновременности и разновременности.
Вообще, грек в каждом явлении родной природы видел след мифологического
времени, событие, которое могло быть развернуто в мифологическую сцену или
сценку. Таким же исключительно конкретным и локализованным было и
историческое время, в эпосе и трагедии еще тесно переплетавшееся с
мифологическим. Эти классические греческие хронотопы являются практически
антиподами чужому миру греческих романов.
Человек является совершенно пассивным в своей жизни, поскольку игру ведут
высшие силы, но он претерпевает эту игру судьбы и сохраняет себя, выносит
из этой игры, из всех превратностей неизменным абсолютное тождество с
самим собой.
Герой является одиноким человеком, затерянным в чужом мире. У него нет
никакой миссии в этом мире. Приватность и изолированность являются
существенными чертами образа человека в греческом романе. Этим человек
греческого романа так резко и принципиально отличается от публичного
человека предшествующих античных жанров. Мир и человек в греческом
романе абсолютно неподвижны. В результате изображенного в романе действия
ничто в самом мире не уничтожено, не переделано, не изменено, не создано
вновь. Подтверждено лишь тождество всего того, что было вначале. Иными
словами, авантюрное время характерно тем, что не оставляет следов.
III
Второй тип античного романа условно можно назвать «авантюрно-бытовым
романом».
К этому типу в строгом смысле относятся только два произведения:
«Сатирикон» Петрония и «Золотой осел» Апулея. Но существенные элементы
этого типа представлены и в других романах.
В этих произведениях бросается в глаза сочетание авантюрного времени с
бытовым, однако не может быть, конечно, и речи о механическом сочетании
этих времен. И авантюрное и бытовое время в этом сочетании существенно
видоизменяются в условиях совершенно нового хронотопа. Поэтому здесь
слагается новый тип авантюрного времени, резко отличный от греческого, и
особый тип бытового времени. Во-первых, жизненный путь героя дан в оболочке
«метаморфозы», а, во-вторых, сам жизненный путь сливается с реальным путем
странствований.
На основе метаморфозы создается тип изображения человеческой жизни в ее
основных переломных, кризисных моментах: как человек становится другим.
Даются разные образы одного и того же человека, объединенные в нем как
разные этапы его жизненного пути. Здесь нет становления в точном смысле, но
есть кризис и перерождение.
Этим определяются существенные отличия апулеевского сюжета от сюжетов
греческого романа. События, изображенные Апулеем, определяют всю жизнь
героя. Вся жизнь с детства до старости и смерти здесь, конечно, не
изображается. Поэтому здесь нет биографической жизни в ее целом. В
кризисном типе изображается лишь один или два момента, решающих судьбу
человеческой жизни и определяющих весь ее характер.
Роман этого типа изображает только исключительные, совершенно необычные
моменты человеческой жизни, очень кратковременные по сравнению с долгим
жизненным целым. Но эти моменты определяют как окончательный образ самого
человека, так и характер всей его последующей жизни. Но самая-то долгая
жизнь, с ее биографическим ходом, делами и трудами, потянется после
перерождения и, следовательно, лежит уже за пределами романа. Так Люций,
главный герой романа Апулея, в результате приступает к своему жизненно-
биографическому пути ритора и жреца.
Этим определяются особенности авантюрного времени второго типа. Это не
бесследное время греческого романа. Напротив, оно оставляет глубокий и
неизгладимый след в самом человеке и во всей жизни его. Но вместе с тем
время это авантюрное: это время исключительных, необычных событий, и
события эти определяются случаем и также характеризуются случайной
одновременностью и случайной разновременностью.
Но эта логика случая подчинена здесь иной, объемлющей ее высшей логике. В
необычайных происшествиях главный герой виноват сам. Своими действиями и
неуместным любопытством он развязал игру случая. Начальная инициатива,
следовательно, принадлежит самому герою и его характеру. Это инициатива
вины, заблуждения, ошибки. Этой отрицательной инициативе соответствует и
первый образ героя — юный, легкомысленный, необузданный, сластолюбивый,
праздно-любопытный. Он навлекает на себя власть случая. Таким образом,
первое звено авантюрного ряда определяется не случаем, а самим героем и его
характером.
Но и последнее звено — завершение всего авантюрного ряда — определяется не
случаем. Люция спасает богиня Изида, которая указывает ему, что он должен
сделать, чтобы вернуться к образу человека. Богиня Изида выступает здесь не
как синоним «счастливого случая» (как боги в греческом романе), а как
руководительница Люция, ведущая его к очищению, требующая от него
совершенно определенных очистительных обрядов и аскезы.
Время здесь не только технично, это не простой ряд обратимых и внутренне не
ограниченных дней, часов, мгновений; временной ряд здесь — существенное и
необратимое целое. Этот новый временной ряд требует конкретности изложения.
Но наряду с этими положительными моментами имеются существенные
ограничения. Человек здесь, как и в греческом романе, — приватный
изолированный человек. Поэтому вина, возмездие, очищение и блаженство
являются частным делом отдельного человека. И активность такого человека
лишена творческого момента: она проявляется отрицательно — в опрометчивом
поступке, в ошибке, в вине. Поэтому и действенность всего ряда
ограничивается образом самого человека и его судьбы. В окружающем мире этот
временной ряд, как и греческий авантюрный, никаких следов не оставляет.
Вследствие этого же связь между судьбою человека и миром носит внешний
характер. Человек меняется, переживает метаморфозу совершенно независимо от
мира; сам мир остается неизменным.
Поэтому основной временной ряд романа, хотя и носит, как мы сказали,
необратимый и целостный характер, тем не менее он замкнут и не локализован
в историческом времени, то есть, не включен в необратимый исторический
временной ряд.
Следует отметить, что кроме авантюрного, в романе имеется и бытовое время.
В рамках этого времени характерно слияние жизненного пути человека с его
реальным пространственным путем-дорогой, то есть со странствованиями.
Бытовое время в «Золотом осле» и в других образцах античного авантюрно-
бытового романа отнюдь не циклическое. Античная литература знала лишь
идеализованное земледельческое бытовое циклическое время, сплетающееся с
природным и мифологическим временем (основные этапы его развития: Гесиод —
Феокрит — Вергилий). От этого циклического времени резко отличается
романное бытовое время. Оно, прежде всего, совершенно оторвано от природы.
В этом бытовом отношении время лишено единства и целостности. Оно
раздроблено на отдельные отрезки, охватывающие единичные бытовые эпизоды.
Отдельные эпизоды округлены и закончены, но они изолированы и существуют
сами по себе. Бытовой мир рассеян и лишен существенных связей. Бытовое
время не параллельно основному ряду и не сплетается с ним, но отдельные
отрезки его пересекают основной ряд.
При всей раздробленности этого бытового времени, оно не абсолютно
бездейственно. В целом оно осмысливается как наказание в отдельных
моментах оно служит опытом, раскрывающим человеческую природу. Самый
бытовой мир у Апулея — статичен, в нем нет становления и поэтому нет и
единого бытового времени. Но в нем раскрывается социальное многообразие. В
этом разнообразии еще не раскрылись социальные противоречия, но оно уже
чревато ими. Если бы эти противоречия раскрылись, то мир пришел бы в
движение, получил бы толчок к будущему, время получило бы полноту и
историчность. Но на античной почве, в частности у Апулея, этот процесс не
завершился.
У Петрония, правда, этот процесс продвинулся немножко дальше. В его мире
социальное многообразие становится почти противоречивым. В связи с этим
появляются в его мире и зачаточные следы исторического времени — приметы
эпохи. Но все же и у него процесс этот далеко не завершается.
«Сатирикон» Петрония, как уже было отмечено, принадлежит к тому же типу
авантюрно-бытового романа. Но авантюрное время здесь тесно переплетается с
бытовым (поэтому «Сатирикон» ближе к европейскому типу плутовского романа).
В основе странствований и приключений героев не лежит отчетливая
метаморфоза. Здесь это заменяется, правда, аналогичным, но приглушенным и
пародийным мотивом преследования разгневанным богом Приапом. Но позиция
героев по отношению к быту частной жизни совершенно та же, что и у Люция-
осла. Они проходят через бытовую сферу частной жизни, но внутренне ей не
причастны. Это плуты — соглядатаи, подсматривающие и подслушивающие весь
цинизм частной жизни. В социальном разнообразии этого мира частной жизни
уже попадаются еще зыбкие следы исторического времени. В описании пира
Тримальхиона и в самом образе его раскрываются уже приметы эпохи, то есть
некоторого временного целого. Таким образом, в авантюрно-бытовом романе
появляются черты, которые еще сильнее были развиты в третьем виде античного
романа, о котором написано ниже.
IV
Античность разработала ряд в высшей степени существенных автобиографических
и биографических форм. В основе этих античных форм лежит новый тип
биографического времени и новый специфически построенный образ человека,
проходящего свой жизненный путь. На классической греческой почве можно
выделить два типа автобиографий.
Первый тип условно называется платоновским типом, так как он нашел наиболее
отчетливое и раннее выражение в таких произведениях Платона, как «Апология
Сократа» и «Федон». Этот тип автобиографического самосознания человека
связан со строгими формами мифологической метаморфозы. В основе ее лежит
жизненный путь ищущего истинного познания. Жизнь такого ищущего
расчленяется на точно ограниченные эпохи, или ступени. Путь проходит через
самоуверенное невежество, через самокритический скепсис и через познание
самого себя к истинному познанию.
Вторым греческим типом является риторическая автобиография и биография. В
основе этого типа лежит «энкомион» — гражданская надгробная и поминальная
речь. Такого рода произведения были словесными гражданско-политическими
актами публичного прославления или публичного самоотчета реальных людей.
Поэтому здесь важен прежде всего внешний реальный хронотоп, в котором
совершается это изображение своей или чужой жизни как граждански-
политический акт публичного прославления или самоотчета. Этот реальный
хронотоп — площадь («агора»). На площади впервые раскрылось и оформилось
автобиографическое, равно как и биографическое самосознание человека и его
жизни на античной классической почве.
Однако следует отметить, что «человека для себя» (я для себя) и особого
подхода к себе самому еще не было. Единство человека и его самосознание
было чисто публичным - человек был весь вовне, притом в буквальном смысле
этого слова. Эта сплошная овнешненность — очень важная особенность образа
человека в классическом искусстве и литературе.
На основе разработанных биографических схем энкомиона и возникла первая
автобиография в форме защитительной речи — автобиография Исократа,
являющаяся публичным апологетическим отчетом о своей жизни. Принципы
построения своего образа те же, что и при построении образов умерших
деятелей в энкомионе. В основе лежит идеал ритора. Сама риторическая
деятельность прославляется Исократом как высшая форма жизненной
деятельности. Это профессиональное самосознание Исократа носит совершенно
конкретный характер. Элементы чисто приватные и узкопрофессиональные, с
современной точки зрения, элементы общественно-государственные, и
философские идеи здесь тесно переплетаются между собою. Все эти элементы
воспринимаются как совершенно однородные и слагаются в единый и целостный
пластический образ человека. Римские автобиографии и мемуары слагаются
в ином реальном хронотопе. Жизненной почвой для них послужила римская
семья. Автобиография здесь является документом семейно-родового
самосознания. Но и на этой почве автобиографическое самосознание не
становится приватным и интимно-личным. Оно сохраняет глубоко публичный
характер. Этот энергетический тип биографий представлен Плутархом.
Биографическое время у Плутарха сугубо специфично. Это время раскрытия
характера, но отнюдь не время становления и роста человека. Сама
историческая действительность является ареной для раскрытия и развертывания
человеческих характеров, но не больше того.
Биографическое время необратимо в отношении самих событий жизни, которые
неотделимы от исторических событий. Но в отношении характера это время
обратимо: та или иная черта характера сама по себе могла бы проявиться
раньше или позже. Самые черты характера лишены хронологии, их проявления
переместимы во времени. Сам характер не растет и не меняется, он лишь
восполняется: не полный, не раскрывшийся, фрагментарный вначале, становится
полным в конце. Следовательно, путь раскрытия характера ведет только к
восполнению той формы, которая была предначертана с самого начала.
Второй тип биографии можно назвать аналитическим. В основу его кладется
схема с определенными рубриками, по которым и распределяется весь
биографический материал: общественная жизнь, семейная жизнь, поведение на
войне, отношения к друзьям, достойные запоминания изречения, добродетели,
пороки, наружность и т.п. Различные черты и свойства характера подбираются
из различных и разновременных событий и случаев жизни героя и разносятся по
указанным рубрикам. Для черты даются как доказательства один-два примера из
жизни данного лица.
V
В заключение, хотелось бы отметить общие закономерности освоения времени в
рассмотренных античных формах романа. Нельзя не согласиться с тем, что
какой-то минимум полноты времени необходим во всяком временном образе. Тем
более, не может быть и речи об отражении эпохи вне хода времени, вне связи
с прошлым и будущим. Где нет движения времени, там нет и момента времени в
полном и существенном значении этого слова. Современность, взятая вне
своего отношения к прошлому и будущему, утрачивает свое единство,
рассыпается на единичные явления и вещи.
Известный минимум полноты времени имеется и в античном романе. Он, так
сказать, минимален в греческом романе и несколько значительнее в авантюрно-
бытовом романе. В античном романе эта полнота времени имеет двоякий
характер. Она, во-первых, имеет свои корни в мифологическом осознании
времени. Однако это восприятие времени находилось уже в стадии разложения
и не могло охватить и адекватно оформить новое содержание. Тем не менее,
элементы этой формы фольклорной полноты времени все еще действовали в
античном романе.
Во-вторых, в античном романе имеются слабые зачатки новых форм полноты
времени, связанных с раскрытием социальных противоречий. И здесь необходимо
выделить то, что всякое раскрытие социальных противоречий неизбежно
раздвигает время в будущее, что можно подтвердить дальнейшим развитием
литературы.
В связи с этим также необходимо выделить одну особенность ощущения времени,
которое оказало громадное определяющее влияние на развитие литературных
форм и образов.
Эта особенность проявляется, прежде всего, в так называемой исторической
инверсии, сущность которой сводится к тому, что мифологическое и
художественное мышление локализует в прошлом такие категории, как идеал,
справедливость, совершенство, гармоническое состояние человека и общества и
т. п. мифы о рае, о Золотом веке, о героическом веке, о древней правде;
Иными словами, здесь изображается как уже бывшее в прошлом то, что на самом
деле может быть или должно быть осуществлено только в будущем. Чтобы
наделить реальностью тот или иной идеал, его мыслят как уже бывший однажды
когда-то в Золотом веке или мыслят его существующим в настоящем где-то за
тридевять земель, за океанами, под землей или на небе.
Литература:
1. Муравьев В.Н. «Овладение временем». Москва, 1997.
2. Бахтин М.М. «Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по
исторической поэтике». Москва, 2003.
Реферат на тему: Время в культуре
РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
РЕФЕРАТ
на тему
“Время в культуре”
Студента I-ого курса
Факультета Истории искусства
Гурова О.Н.
Научный руководитель
Асоян Ю.А.
Москва 2004 г.
Вопрос времени в настоящее время занимает главнейшие области
современного знания, начиная с философии, и заканчивая прикладной
математикой, впрочем, ими не ограничиваясь. Видимо, такой интерес, в
первую очередь, обусловлен страстным желанием человека свести время – то
есть категорию, которую очень сложно осознать, и еще тяжелее подчинить, к
реальным фактам, то есть заменить саму проблему времени вопросом об
отношении вещей. В.Н.Муравьев дает следующее определение понятию “Время” -
если рассматривать его как реальность, то это не что иное, как изменение и
движение. Овладение временем является одной из главных среди разумных целей
человека. Человек творит определенные явления и, таким образом, является
властелином их времени. Все виды человеческой деятельности могут быть
объединены в сложном понятии творческого труда.
Исходя из вышеизложенного можно поставить вопрос: каким общим понятием
можно выразить результаты преобразования мира человеком? Такое понятие
существует, но, видимо, в настоящее время его определение еще не достаточно
сформулировано. Понятие это культура. Мир без культуры – это мир, в котором
нет результатов человеческой деятельности. Мир, с включенной в него
культурой, или даже мир, превращаемый в некую культуру, есть мир с
отпечатком на нем творческого усилия человека. Таким образом, культурное
преобразование является формой овладения времени.
Культура это результат созидания времени, поскольку каждый акт,
меняющий мир, есть такое созидание. Образование времени совершается
посредством утверждения длительности каких-либо ценностей, сопротивляющихся
при этом “разъедающей” силе времени. Что интересно, нередко мы можем
видеть, как исчезнувшая культура вновь возникает в тех же или новых формах
(например, эпоха Возрождения).
Таким образом, отдельные культурные достижения являются островками
суши в изменчивом океане времени, и учащение их появления одерживают
победу над этой стихией и замену ее организованным временем, сознательно
творимым человеком. Конечно, следует учитывать то что, наверное, 99.99%
ценностей, создаваемыми людьми либо гибнут, либо их воздействие сводится на
нет уничтожающей силе слепого потока. Тем не менее, во-первых, раз что-то
имело место быть, это значит, что математическая возможность этого есть в
природе в виде определенной комбинации элементов. Во-вторых, непрочность и
незначительность (в реальном, практическом смысле – это не означает, что
достижение имело объективную низкую ценность, имеется в виду, влияние в
общечеловеческом масштабе) реальных изменений должны быть приписаны
специфическому характеру бывших до сих пор в человечестве культур, включая
современную. По большей части, эти культуры принадлежат к так называемым
“символическим” – то есть, состоят почти исключительно в творчестве и
передаче определенных записей и формул. Соответственно, эти культуры мало
заботятся о претворении познанных законов в практику. Такому понятию
символической культуры следует противопоставить понятие культуры реальной,
в которой центр тяжести лежит в работе над осуществлением в жизни имеющихся
культурных образцов.
Различие символических и реальных аспектов культуры является важным
для вопроса о выполнении культурой ее основной функции образования времени.
Часть культуры, несомненно, должна состоять из символов и специфическая их
роль как побудителей и направителей действия, находит себе место в культуре
и имеет определенную ценность. Такова роль мысли, выражающаяся в философии
и науке, вообще в знании. В каждой культуре философия и наука служат скорее
орудиями преодоления времени, чем самим преодолением. Аналогично,
интуитивное знание, даваемое художественным восприятием, создает проекты и
символы в области художественного творчества, и искусство, с этой точки
зрения, является условием или орудием преодоления времени.
Что касается реальных видов деятельности человека, они меняют мир в
трех основных областях: в области созидания жизни, сотворения новых живых
или воскрешения умерших – условно назовем эту область генетикой; в области
изменения отношений между людьми и изменений личности – область политики и
этики; и, наконец, изменения мира в виде преобразования материальных вещей
– область производства.
Первый вид реального и культурного “делания” включает, прежде всего,
деятельность, создающую новую жизнь путем полубессознательных процессов.
Имеется в виду порождение новых живых существ путем совокупления полов.
Здесь созидательный акт далеко не всегда может быть назван сознательным.
Сознательность вносится в него в последнее время развитием науки, активно
работающим над искусственным оплодотворением и клонированием. Но, в любом
случае, исследования на эту тему не только не завершены, но еще и не
получили этического и политического одобрения во всем мире, поэтому пока о
них нельзя говорить как о системе.
Вторая реальная наука, политика, заключает область действия,
направленного непосредственно на изменение человеческой личности и
отношений между людьми. Другой частью политики является деятельность
общественная, где проводится изменение общественных учреждений. Сфера
воздействия политики крайне ограничена – она останавливается там, где
начинается иррациональная физическая природа человека. Тем не менее, и эта
сфера создает условия для управления временем – существует возможность для
совершенствования самого человека, равно как и человеческих отношений и
учреждений.
Третьим видом реальной культурной деятельности является производство.
Производство делится на деятельность, создающую орудия производства, и на
деятельность, непосредственно создающую новые предметы культуры. В обоих
случаях, но особенно во втором, проявляется способность производства
преодолевать время, так как каждая созданная вещь, пока она существует,
останавливает время, побежденное ее созданием.
Таким образом, результатом времяобразующей деятельности человека в
истории является созидание культуры. Хотелось бы еще раз отметить, что
основным условием овладения временем путем культурной деятельности является
сочетание ее двух видов: символической и реальной. Уход искусства в
область чистого эстетизма настолько же пагубен для реальной культуры, как и
уход философии и науки в чистую теорию. Как производство слепо без
искусства, так и искусство бессильно без производства, меняющего мир.
Следует отметить, что вышеизложенное не всегда было настолько
актуально для человека, а может быть, и не было аксиомой. В ходе истории
ощущение времени было разным в различные периоды развития общества.
Несомненно, что человек Античности ощущал время иначе, чем это делал
человек Средневековья, который видел это также по-иному, нежели чем наш
современник.
Сейчас время воспринимается как чистая длительность, необратимая
последовательность протекания событий из прошлого в будущее. Время
объективно, его качество независимо от наполняющей его материи. Наше время
– хронологическое. По мнению А.Я.Гуревича, человек не рождается с “чувством
времени”, его временные понятия всегда определены той культурой, к которой
он принадлежит. Для индустриального и, тем более, информационного общества
характерно сознательное отношение ко времени.
И в древности, и в средние века, и в эпоху Возрождения были люди,
задумывающиеся над проблемой невозвратности быстротекущего времени, однако
по большому счету, никогда в предшествующие эпохи время не ценилось так
высоко, как ныне, и не занимало такого места в сознании человека.
Современная категория времени имеет очень мало общего со временем,
воспринимавшимся в другие исторические эпохи.
В мифологическом сознании эта категория не существует как чистая
абстракция, поскольку само мышление людей на архаических ступенях развития
было по преимуществу конкретным, предметно-чувственным. Их сознание
охватывает мир одновременно в его синхронной целостности, и поэтому оно
вневременно. Мифом о регенерации времени архаическая культура давала
человеку возможность победить быстротечность и однократность его жизни. Не
отчленяя себя от родового социального тела, человек обманывал смерть.
Интересно, что похожее место в обществе отводится и человеку при
тоталитаризме – человек является “винтиком” в машине, загробной жизни не
предусматривается, – но человек не бессмертен – он часть вечной и
безымянной системы. Впрочем, основываясь на историческим опыте, можно
убедиться в том, что тоталитарный строй не является устойчивым и
жизнестойким.
Возвращаясь к первобытному мышлению, в его системе прошедшее,
настоящее и будущее расположены как бы в одной плоскости, в определенном
смысле они существуют одновременно. Древний человек видел и прошедшее и
настоящее время простирающимся вокруг себя, взаимно проникающим и
объясняющим одно другое. Временная ориентация в первобытном обществе
распространяется лишь на ближайшее будущее, недавнее прошлое и на текущую
деятельность, а все лежит за этими пределами, воспринимается расплывчато и
слабо скоординировано.
Очень важным является то, что для первобытного сознания время является
не нейтральной и объективной категорией, как для современного человека, а
могущественными таинственными силами, управляющими всеми вещами, жизнью
людей и даже Богов. Поэтому первобытное время эмоционально и ценностно
насыщено – оно может быть добрым и злым, благоприятным для одних видов
деятельности и опасным для других, существует сакральное время, время
празднества, жертвоприношения. На этом этапе линейное время не преобладает
в человеческом сознании, оно подчинено циклическому восприятию жизненных
явлений, потому что именно повторяющееся время лежит в основе
мифологических представлений, воплощающих мировоззрение первобытного
человека.
Для многих великих цивилизаций древности была характерна
основополагающая идея, в соответствии с которой вечно длящееся настоящее
неразрывно связано с прошлым. Древнекитайское восприятие времени – это
циклическая последовательность эр, династий и царствований. В Индии
символом времени является колесо, постоянно вращающийся круговорот рождений
и смертей. Памятником остановившегося времени могут служить
древнеегипетские пирамиды. Мир, в глазах древних египтян, вышел готовым из
рук творца, прошлое и будущее присутствуют в настоящем.
Что касается временного восприятия древних греков, то и у них оно
осталось под сильнейшим воздействием мифологического осмысления
действительности. Мир воспринимается и переживается не в категориях
изменения и развития, а как пребывание в покое или вращение в великом
кругу. События, происходящие в мире, не уникальны, сменяющие одна другую
эпохи повторяются, и некогда существовавшие люди и явления вновь
возвратятся по истечении “великого года” – пифагорейской эры.
Пластические искусства Греции воплотили именно такое отношение ко
времени – трактовка тела свидетельствует о том, что древние видели в
настоящем моменте полноту бытия, завершенного в самом себе и не
подверженного развитию. Эллинское сознание обращено к прошлому, миром
правит судьба, которой подвластны не только люди, но и Боги, и,
следовательно, не остается места для исторического развития. Греки кажутся
людьми, которые движутся к будущему спиною вперед. Это мировосприятие,
которое можно назвать статико-циклическим, претерпевает определенную
трансформацию у римлян.
Римские историки гораздо более восприимчивы к линейному течению
времени, и ход истории осмысливается, уже опираясь на определенные моменты
действительной истории – основание Рима и т.д. однако и их мировоззрение
не было готово к тому, чтобы воспринимать историю как развертывание
свободной воли человека.
В древности люди были не в состоянии вырваться из круга природного
бытия и противопоставить себя природе. Их зависимость от природы и
неспособность осознать ее в качестве «объекта воздействия” находит в
области культуры свое наглядное выражение в идее внутренней аналогии
человека «микрокосма» и мира “мегакосма”, имеющих единую структуру и
состоящих из одних и тех же элементов. Лишь во времена Возрождения наступил
переход к другому мировоззрению и новому осознанию человеком самого себя.
Таким образом, неотвратимость времени, представляющаяся нашему
сознанию естественной, более того, без нее вообще невозможно мыслить о
времени, вовсе не является таковой, если выйти за пределы взглядов
(исторически обусловленных и неизбежно ограниченных - как и в любую другую
эпоху), присущих людям современной нам цивилизации. “Наше” линейное время
восторжествовало в качестве единой системы отсчета в Европе в результате
очень длительного и сложного исторического развития.
Историческим рубежом, который положил начало новому осознанию времени,
наверное, можно считать позднее Средневековье, когда произошел подъем
городского населения, с отличающимся от сельского и хозяйственной
практикой, и стилем и ритмом жизни. По выражению Ле Гоффа происходит
переход от “библейского времени” к “времени купца”. Однако это не означало
конца или увядания средневековья, но влекло дифференциацию традиционной
картины мира, ранее единой для всего общества.
Говоря о времени Средневековья, следует отметить, что люди узнавали
время не визуально, а по звуку. Вся жизнь населения регламентировалась
звоном колоколов, соразмеряясь с ритмом церковного времени.
Поскольку темп жизни и занятий зависел от природного ритма, то
постоянной потребности знать точно, который час, возникнуть не могло и
привычного деления на части дня было достаточно. Минута как отрезок времени
и интегральная часть часа не воспринималась. Очень долго после изобретения
часов на них не устанавливали минутную стрелку.
Деление природы на части дня воспринимались соответствующе – ночь была
временем опасностей и страхов, демонов, других темных сил.
Противоположность дня и ночи воспринимались как символы жизни и смерти.
Такую же оценку получили и зима-лето. Эти оппозиции носили этическую и
сакральную окрашенность.
Кроме этого, сохраняло свое значение и родовое время. Феодальные
сеньоры заботились о своих генеалогиях, возводя род к далеким, часто
славным легендарным предкам. Влиятельный средневековый человек – это
человек, в котором сгустилось время в виде многих поколений.
Однако это касалось только знати. Что касалось простонародья, то
история почти отсутствовала в сознании крестьян. Народные представления о
прошлом – это, скорее всего, мифопоэтические утопии.
Вообще, земное время не воспринималось ни как единственное, ни как
подлинное время. Наряду с ним существовало и сакральное время, и только оно
обладало истинной реальностью. В христианском миросозерцании понятие
времени было отделено от понятия вечности, которая в других
мировоззренческих системах поглощала земное время. Вечность неизмерима
временными отрезками. Вечность является атрибутом Бога, время же сотворено
и имеет начало и конец. Кроме этого, историческое время приобретает
определенную структуру, разделяясь на две эпохи – до Рождества Христова и
после него. История движется от акта божественного творения к Страшному
суду.
Таким образом, новое осознание времени опирается на 3 определяющих
момента – начало, кульминацию и завершение жизни рода человеческого. Время
становится линейным и необратимым. Историческое время в христианстве
драматично, и драматизм складывается из дуалистического отношения к миру и
его истории. Земная жизнь и вся история является ареной борьбы между добром
и злом. И эти силы коренятся в самом человеке, и для торжества добра
необходима свободная воля человека. Земная жизнь приобретает свое значение,
лишь будучи включенной в сакраментальную историю спасения рода
человеческого.
Идеи исторического времени осознавались в обычных для средневекового
человека антропоморфных категориях. Популярной в средневековой философии
была концепция всемирно-исторических эпох, понимаемых как возрасты
человечества – от сотворения Адама до потопа (детство), до Авраама
(детство), до Давида (отрочество), до вавилонского пленения (юность), до
Рождества Христова (зрелость) и до конца света как старость. Это несло
оттенок исторического пессимизма – наступил последний, шестой возраст
истории, век одряхления.
Идея старения мира и близящейся катастрофы была основой мышления
средневековой людей. Но именно по этой причине знание истории считалось
необходимым. История выполняла воспитательную функцию, давая человеку
образцы, имевшие непреходящий смысл. Но историческая логика очень
отличалась от современной. Ее неотъемлемой чертой был анахронизм – прошлое
рисовалась в тех же категориях, что и современность. Библейские и античные
персонажи фигурируют в средневековых костюмах и в обстановке, привычной для
европейца, и Мастера не волнует то, что в иные эпохи и в разных краях
нравы, мораль, природа, одежда, знания были не такими, как у него на
родине. Кстати говоря, есть и еще одно подтверждению анахронизму в
творчестве - на картинах средневековых живописцев нередко последовательные
события изображаются вместе: в картине совмещаются несколько сцен,
разделенных временем.
Анахронично и само представление о природе человека: люди во всех
поколениях несут ответственность за первородный грех, совершенный Адамом и
Евой, и все евреи виноваты в распятии Христа. Крестоносцы были убеждены,
что карают не потомков палачей Спасителя, но самих этих палачей. Протекшие
века ничего не значили для них.
Такая особенность восприятия времени – слияние библейского времени со
временем собственной жизни, создает условия для того, чтобы человек
сознавал себя сразу в двух исторических эпохах – в современности своей
локальной преходящей жизни, и, в плане общеисторических, решающих судьбы
мира событий, рядом с сотворением мира, Рождеством и Страстями Христовыми.
Это двойственное восприятие времени - неотъемлемое качество средневекового
человека, и это дает ему возможность ощутить причастность к мировой
истории, почувствовать себя личным участником борьбы между добром и злом.
Вообще, можно согласиться с мыслью о том, что в средние века
отсутствовало единое представление о времени и о множественности времен как
реальности. В обществе существовало разное “социальное время” в различных
социально-культурных системах, то есть существовал целый спектр социальных
ритмов, характерных для отдельных коллективов. Однако можно, сказать, что
время находилось под контролем такого института, как церковь. Именно
духовенство устанавливало и регулировало все его ритмы, начиная с
запрещения труда в праздничные дни, и заканчивая установлением времени,
когда половой акт допустим, а когда нет. Время индивида не являлось его
индивидуальным временем, принадлежало не ему, а высшей силе, стоящей над
ним. Именно поэтому и сопротивление господствующему классу выражалось
зачастую в форме протеста существующему времени – в виде ожидания конца
света.
Господство церковного времени длилось до тех пор, пока соответствовало
медленному, размеренному ритму жизни феодального общества. В средние века
не было необходимости в том, чтобы ценить и беречь время, точно измерять
его и знать малые доли. Эта неторопливость соответствовала аграрной природе
средневекового общества. Но в нем начал развиваться иной очаг общественной
жизни, имевший более выраженный ритм и нуждавшийся в более строгом
измерении времени – город. В городе человек начинает абстрагироваться от
природы и становится подчиненным порядку, созданным им самим.
Город становится и носителем нового отношения ко времени. На городских
башнях устанавливают механические часы, которые удовлетворяют неслыханную
ранее потребность – знать точное время суток. Уже не перезвон церковных
колоколов, зовущих к молитве, а бой башенных часов регламентирует жизнь
горожан. Время приобретает большую ценность, превращаясь в существенный
фактор производства.
Создание механизма для измерения времени породило, наконец, условия
для выработки нового отношения к нему – как к однообразному потоку, который
можно разделить на одинаковые бескачественные величины. В европейском
городе впервые в истории начинается отчуждение времени как чистой формы от
жизни, явления которой подлежат измерению. Общество постепенно перешло от
созерцания мира в аспекте вечности к активному отношению к нему в аспекте
времени.
Время вытянулось в прямую линию, идущую из прошлого в будущее через
точку, называемую настоящим. Настоящее сделалось скоропреходящим,
невозвратным и неуловимым. Человек впервые столкнулся с тем фактом, что
время, ход которого он замечал, только когда случались какие-либо события,
не останавливается и при отсутствии событий. Следовательно, время
необходимо беречь, и стремиться использовать его с пользой.
Переход к механическому отсчету времени привел к тому, что человек
перестает быть хозяином времени, так как, получив возможность протекать
безотносительно к людям и событиям, время устанавливает свою тиранию,
которой вынуждены подчиняться люди. Время навязывает свой ритм, заставляя
спешить, действовать быстрее, не упускать момента.
Много веков отдаляет нас от Позднего Средневековья, когда начало
складываться такое отношение ко времени. За это время многое стало не
только неактуальным, но даже совершенно диким для современного человека.
Одно из немногих, что сохранилось – это пиетет перед временем. Сейчас в еще
большей степени, чем раньше, время остается Божеством, которому
поклоняются. Более того, названию нашей эпохи – Эра Информации, вполне
можно дать имя-синоним Век Времени.
Литература:
1. А.Я.Гуревич. Категории средневековой культуры. Москва-Санкт-Петербург,
1999.
2. В.Н. Муравьев. Овладение временем. Москва, 1998.
3. Жак Ле Гофф. Другое Средневековье. Екатеринбург, 2002.
| |
