GeoSELECT.ru



Уголовное право и процесс / Реферат: Антропологическая школа уголовного права (Уголовное право и процесс)

Космонавтика
Уфология
Авиация
Административное право
Арбитражный процесс
Архитектура
Астрология
Астрономия
Аудит
Банковское дело
Безопасность жизнедеятельности
Биология
Биржевое дело
Ботаника
Бухгалтерский учет
Валютные отношения
Ветеринария
Военная кафедра
География
Геодезия
Геология
Геополитика
Государство и право
Гражданское право и процесс
Делопроизводство
Деньги и кредит
Естествознание
Журналистика
Зоология
Инвестиции
Иностранные языки
Информатика
Искусство и культура
Исторические личности
История
Кибернетика
Коммуникации и связь
Компьютеры
Косметология
Криминалистика
Криминология
Криптология
Кулинария
Культурология
Литература
Литература : зарубежная
Литература : русская
Логика
Логистика
Маркетинг
Масс-медиа и реклама
Математика
Международное публичное право
Международное частное право
Международные отношения
Менеджмент
Металлургия
Мифология
Москвоведение
Музыка
Муниципальное право
Налоги
Начертательная геометрия
Оккультизм
Педагогика
Полиграфия
Политология
Право
Предпринимательство
Программирование
Психология
Радиоэлектроника
Религия
Риторика
Сельское хозяйство
Социология
Спорт
Статистика
Страхование
Строительство
Схемотехника
Таможенная система
Теория государства и права
Теория организации
Теплотехника
Технология
Товароведение
Транспорт
Трудовое право
Туризм
Уголовное право и процесс
Управление
Физика
Физкультура
Философия
Финансы
Фотография
Химия
Хозяйственное право
Цифровые устройства
Экологическое право
   

Реферат: Антропологическая школа уголовного права (Уголовное право и процесс)



Реферат на тему:
АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА УГОЛОВНОГО ПРАВА

Антропологическая школа уголовного права возникла в 70-х гг. в Италии.
Причиной ее появления был рост числа преступлений, сопровождавший развитие
капитализма, и необходимость для буржуазного общества рационализировать
борьбу с этим ростом и неспособность старой юридической науки о
преступлении справиться с этой задачей. для того, чтобы воздействовать на
“преступность”, надо было познать законы, ею управляющие, т. е. исследовать
преступление, как чувственное явление, вместо исследования логической
природы норм, определяющих преступление, чем занималась классическая школа.
Таким образом, в антропологической школе и порожденной ею социологической
школе первое место заняло исследование причин “преступности (получившее
медицинское название уголовной этиологии), в виду чего самые школы
характеризовались, как этиологические” (ван-Гамелль), в полную
противоположность юр. школе, перед которой этот вопрос, естественно, не мог
стоять вовсе (обычно ограничивались вопросом о “мотивах преступной
деятельности”; отдельные исключения - Фейрербаз, Романьози). Это изучение
было противопоставлено, как позитивное, старому - метафизическому, под
позитивным же изучением подразумевалось естественно-научное
(биологическое): преступление было объявлено “естественным явлением,
необходимым, как зачатие, как рождение, как смерть” (Ломброзо). Ближайшей
причиной такого биологизирования социальной проблемы было то, что из всех
ученых профессий, соприкасавшихся с преступностью, наименее способны были к
позитивному изучению юристы. представители “общественной науки”, теория
которых отрицает самое понятие общества и возможность причинного изучения
чел. действий, так что разработка проблемы была начата судебными медиками и
психиатрами.
Биологическая природа преступления не доказывалась, а скорее
постулировалась (предпосылалась) антропологической школой. Для нее, напр.,
не подлежала сомнению наличность этого явления в мире животных (Ферри
насчитывал только убийств 22 вида, также кражи, преступные сообщества и
пр.) и даже в мире растений (насекомоядные растения). Преступность в чел
обществе воплощается в преступных личностях, от самого рождения
предрасположенных своими органическими особенностями к совершению
преступлений (“прирожденные преступники”). Преступные личности и есть
причина преступности и бороться с нею - значит разыскать и уничтожить ее
носителей. Вся задача антропологической школы сводится, таким образом, к
отысканию признаков прест. человека, чем она и занималась, главным образом
(симптоматология преступника, а не этиология преступления, что обычно
смешивается). Такие признаки антропологическая школа добывала обильными
исследованиями преступников живых и мертвых и сравнениями их с нормальными
людьми, в результате чего получился сборный “преступный тип”, наделенный
“клеймами преступности”: анатомическим строением, отклоняющимся от
нормального современного человека (сильный прогнатизм, широкая челюсть,
редкие волосы и пр.), физиологическими ненормальностями (анестезия,
косоглазие, ранняя смертность и пр.), резкими особенностями психики
(отсутствие нравственного чувства, мрачное выражение лица, жаргон,
татуировка и пр.); эти и прочие особенности преступного типа нашлись только
у 40% исследованных преступников, при чем разные преступные профессии имели
их не в одинаковой степени, так что (мысль, высказанная впрочем только в IV
изд. L’Uomo delinquente) органическая преступность, способная проявиться
без помощи всяких внешних влияний, имеется только у 20%, - у остальных
прирожденных преступников она может, столкнувшись с противоборствующими
внешними влияниями, и не проявиться во вне; тем не менее, такой, якобы
честный человек является “в себе” прирожденным преступником. Причины
появления преступных личностей не социального, но биологического порядка.
Ломброзо находит такие причины в старости, половых побуждениях и т. п.
Первой причиной был указан атавизм: преступники это - возродившиеся в
цивилизованном обществе дикари, которые в свое время отличались теми же
признаками, что и современные представители преступного мира (прогнатизм,
кровожадность и пр.). Позже атавизм был дополнен вырождением и
нравственным помешательством: состояние преступности, если эта преступность
не атавистическая, а эволютивная - это особый вид психической болезни,
характеризуемый повреждением нравственной сфер при нормальных отправлениях
умственной - folia morale (подтверждается обилием в преступном мире
эпилептиков) и происходящий вследствие индивидуального вырождения. В
понимании этого вырождения нет никакого привнесения социологического
момента: это не деградация классов, поставленных специальными причинами в
неудовлетворительные условия существования, а непосредственное применение
закона Дарвина о выживании только лучших экземпляров и гибели худших в
борьбе за существование: “причины проституции, - пишет Ломброзо, -
приводимые Паран-Дюшатлэ (нищенское существование бедных классов
населения), в большинстве случаев лишь мнимые, кажущиеся, истинный же ее
корень кроется только в индивидуальном вырождении”. Также не нарушается
строгость биологической концепции преступления и некоторыми
социологическими исследованиями а. ш.: природа преступности биологична, но
распределяться количественно в разных точках пространства и времени
преступность может в зависимости от разных условий, как-то: климата,
геологии, народн. образования, эмиграции и мн. пр. (книги Ломброзо -
“Преступление” и “Полит. преступность и революции”); эти социологические
исследования для А. ш. были, вообще, эпизодичны и носили характер уже
просто курьезный (“умеренная теплота оказывает наибольшее влияние на
происхождение преступлений”; “наиболее могущественный фактор революций и
восстаний это - климат”; “существенное влияние на преступление оказывают
горы, распространение зоба, болотистые лихорадки и прочее”; что же касается
экономических влияний, то они “далеко не так определенны... и самое
тщательное исследование в этом направлении не дает точных результатов, так
как для решения этой задачи не имеется достаточно точек опоры” (Ломброзо).
При таком взгляде на преступление должно было совершенно измениться и
понимание наказания. Для классич. школы. базировавшейся на метафизической
предпосылке нравственной свободы, преступление было актом самопроизвольной
злой воли человека и наказание - актом воздаяния за него со стороны общей
воли в целях восстановления справедливости и в пределах, указываемых ею;
цели же общественной полезности или отрицались вовсе, или, если
принимались, то в урезанном виде и вопреки логической стройности
юридической системы; для антропологической школы. преступление - продукт
необходимых естественных причин, поэтому место воздающей справедливости
должна занять рационально организованная борьба с общественным злом,
регулируемая только интересами охраны общества. Для юридической теории
карательного права необходимым предположением наказания было понятие личной
ответственности, с человека, действие которого произошло без субъективной
вины, умышленной или неосторожной нельзя и взыскивать за это действие,
поэтому вообще наказанию можно подвергать только лиц вменяемых, т. е.
способных отвечать за свои поступки, быть виновными; для антропологической
теории вопрос о вине и вменяемости отпадает вместе с свободой воли, понятие
личной ответственности сначала заменяется социальной ответственностью
(“человек должен отвечать потому, что он живет в обществе” - Ферри), а
затем, вследствие полной бессодержательности этой “социальной
ответственности”, логически последовательно провозглашается “всеобщая
невменяемость, как полная истина” (Амон): человека карают просто тогда,
когда это признается социально необходимым, при наличии только “физического
вменения”, т. е. внешней причинной связи между человеком и действием; при
определении же меры принимаемой репрессии руководствуются степенью
внушаемой человеком опасности temibilita (термин, введенный Гарофало).
Таким образом, все теоретические вопросы, связывавшиеся не когда с “правом
наказания”, теперь отпадают, наказание становится “вопросом факта”, простой
социальной функцией, подлежащей только политической разработке. Здесь в
области уголовной политики А. ш. сказала много новых слов, также
“естественно-научно” обоснованных, но имеющих очень реальный социально-
исторический смысл и использованных деловой буржуазией, когда они сама
взялась за уголовную политику (социологическая школа). Прежде всего было
предложено расстаться с классическою гуманностью и юридическим почтением к
личности: “довольно жалели злодея, пора пожалеть и общество”, “мы должны
отказаться от современных сантиментальных отношений к преступнику, которыми
заражены все наши криминалисты: высшая раса всегда истребляет низшую -
таков закон развития человечества, где дело идет о спасении высшей расы (т.
е. не преступников), там не может быть места жалости” (Ломброзо), “личность
- только молекула общественного организма и нет оснований жертвовать для
нее интересами целого” (Гарофало). Поэтому, прежде всего, получает защиту с
совершенно новой стороны институт смертной казни, как “записанный на
слишком многочисленных страницах в книге природы”, как “искусственный
подбор, согласный не только с правом, но и с естественным законом” (Ферри).
ее следует без всяких ограничений применять к прирожденным преступникам; но
кроме них А. ш. с течением времени признала наличие и преступников других
категорий, классификацией которых потом много занималась, деля преступников
на привычных, профессиональных, случайных, аффективных и т. п. Для них
следует применять другие карательные меры, из которых соответствуют старым:
телесные наказания, лишение свободы на опред. сроки, штрафы и выговоры.
Рядом с этими, известными и старым кодексам, карательными мерами
рекомендуются и новые, настолько не соединимые с юридическим представлением
о “карательном правоотношении”, что и названия им предлагается дать новые -
санкции, меры охраны, меры безопасности, вместо наказания; таковы -
заключение на неопределенный срок, принудительное лечение, принудительное
помещение в психиатрические больницы и интернаты и пр. Для осуществления
этой карательной системы, подчиненной принципам целесообразности, а не
права, необходимо реформировать и уголовный суд, изгнав из него
состязательность, гласность, вредную гуманность и особенно народный элемент
(присяжных), - “этот величайший предрассудок современности”, и превратить
его из юрид. института в административно-медицинскую комиссию, которая на
основании антропологических данных о человеке определяла бы ему санкцию без
всяких сдержек, кроме “естественно-научных”. Непохожие на юридическое
наказание по форме, эти “санкции” не представляют большего новшества по
содержанию, а так как опыт показал бессилие голой репрессии справиться с
преступностью, то антропологическая школа (много позже, уже
модифицированная наполовину в “социологическую”) выдвинула параллельно с
этими карательными мерами меры предупредительные - “эквиваленты наказания”
(sostitutivi penali - Ферри), в которых без всякой системы налагаются
благие намерения самого общего характера, как, напр., восстановление
манчестерства, запрещение трестов и скрупулезные технические советы, как
освещение улиц и английские замки на дверях.
Излишний экстремизм выводов антропологической школы сделал ее
неприемлемой для демократического общества и именно неприемлемость ее
практических выводов вызвала обширную критику ее теоретических основ:
“сведение преступления к естественной склонности преступника, - говорил
известный западный криминалист Лист, - есть не что иное, как сознательный и
вместе близорукий отказ от научной постановки вопроса... объяснение
преступления наследственностью ничего не объясняет и заставляет нас
складывать руки... мы спрашиваем, почему в наши дня так угрожающе
увеличиваются случаи вырождения на почве наследственности?”.
Антропологическая школа, родившаяся вместе с “Преступным человеком”
Ломброзо в 1876 г., достигла наивысшего успеха на I конгрессе уголовной
антропологии в 1886 г., но уже на II конгрессе (1889 г.) Ломброзо должен
был признаться, что “от Капитолия недалеко до Тарпейской скалы”, а в начале
90 г.г. господствующей окончательно стала социологическая концепция
преступления. Критика антропологической школы исходила и от антропологов и
психиатров, и от юристов и социологов. Первые неопровержимо установили
недостаточность и недостоверность клинических наблюдений антропологов
(принималось за органические признаки преступности то, что по существу не
является ненормальностью и свойственно почти всем людям, как ассиметрия
черепа, или обусловлено социальными влияниями, как татуировка и пр.),
отсутствие критерия для установления “преступности” атипических отклонений,
найденных у преступников (нет масштаба “честного человека”), некритичность
обобщений и поспешность выводов (напр., что все преступники левши,
косоглазы или мыслят левым полушарием мозга, в то время, как нормальные
люди правым), отсутствие научно-установленного преступного типа (если его
признаки отсутствуют у 60 - 80% преступников: “можно ли говорить о
долихоцефалии при 60% брахицефалов?”) и невозможность установления
“прирожденной преступности”, если под действием социальных влияний она
может совсем и не проявиться. Естественниками же было установлено, что
атавизм, как момент, порождающий преступность, неверен и просто непонятен
(дикари вовсе не повальные преступники; они не всегда отличаются теми
анатомо-физиологическими признаками, которые найдены у современных
преступников; что такое это неожиданное возрождение в современном обществе
дикарей в виде преступников? почему оно растет вместе с ростом
цивилизации?), а объяснение преступности нравственным помешательством с
вырождением неверно и недостаточно (далеко не все преступники эпилептичны и
страдают отсутствием нравственного чувства; у большинства страдающих им оно
вызвано влиянием социальной Среды и профессии, т. е. является моментом
производным) и кроме того, не может быть увязано с атавизмом (первобытные
люди психически здоровы).
Но основным возражением, разрушившим самое основание антропологической
школы, было указание на специфически-социальную природу преступления,
неспособную быть формулированной в биологических понятиях. Это возражение
было выражено трояко. Антрополог Серджи показал невозможность установления
функциональной связи между параллельными рядами опред. физических признаков
и уголовных посягательств (“почему морфологическая и функциональная
дегенерация должны иметь своим следствием преступное действие, т. е. какова
природа и происхождение преступности, признаки которой мы усматриваем в
вырождении?”), так что все наблюдения ломброзианцев, будь они даже верны,
говорили бы только о порочности, патологичности, а не о преступности
организма. Юрист-классик Габелли указал на историческую изменчивость сферы
преступного, непонятную при статуарности органических признаков, так что по
Ломброзо средневековые “колдуны” должны были бы отличаться преступными
клеймами, а отцеубийцы варварских племен, где убивать стариков - общее
правило, должны были выглядеть людьми нормальными. Наконец, критика юристов-
кантианцев (в дореволюционной России - Е. Н. Ефимов) указала, что для
отыскания естественно-научных признаков преступности антропологическая
школа исходила из заранее данного юридического, т. е. относительного,
социально-исторического определения преступления, что, приступая к
исследованию 383 преступных черепов, антропологи уже знали о их
преступности из судебных приговоров, представляющих, однако, не естественно-
научное о сущем, а нормативное суждение. а затем совершенно произвольно
переносили понятие преступности на животный мир, где оно отсутствует (для
насекомоядных растений их способ питания не только не “преступен”, но и не
ненормален). И если рассуждать так, как рассуждает антропологическая
школа, то, по остроумному замечанию П. Лафарга, можно распространить
аналогию и на неорганическую природу и назвать действие серной кислоты,
разрушающей мрамор и выделяющей из него углекислоту, убийством с целью
грабежа. Антикритикой антропологической школы были попытки воздать
независимое от юридического, “естественное” понятие преступления, которое
было бы таковым всегда и везде и носило бы признак преступности в самом
себе, вне всяких нормативных определений. Образцы таких открытых
естественных преступлений: действие, оскорбляющее основные нравственные
чувства всех культурных человеческих обществ, чувства жалости и честности,
- т. е. убийство и кража (Гарофало), сознательный поступок, наносящий вред
свободе действия индивида одного вида с виновником, вследствие чего в число
преступлений самим автором (Амон) включаются все законы, договоры и даже
онанизм. Эти и подобные “естественные” преступления, однако, настолько
неубедительны, что не пригодились этиологическим исследованиям даже и при
социологической концепции преступления и тем более не спасли его
биологического понимания: справедливо указывалось, что понятие нравственных
чувств и оценок, понятие свободы и др. суть понятия, природе неизвестные, а
свойственные лишь человеческому обществу, и что поэтому позитивное
исследование преступления, даже при согласии принять эти естественные
преступления, остается по-прежнему исследованием социальных норм, только
более общих, - не юридических, а нравственных, но не действий, преступных в
себе.
Несмотря на свою несостоятельность, биологическая теория преступления
была не обойдена дальнейшим развитием буржуазной науки, а ассимилирована т.
н. социологической школой, только методологический монизм, ее отличавший,
был заменен расплывчатым эклектизмом. Сама антропологическая школа пошла
этому навстречу, дополнив биологическую формулу преступления космической и
социологической: преступление было объявлено результатом взаимодействия
трех одинаково важных “факторов” (Ферри), в которых органическое
предрасположение преступника занимало уже лишь 33%, вследствие чего был
откинут смущавший честных юристов призрак “прирожденной преступности” и
могло состояться объединение всего “позитивного направления”. Это
новшество, разрушив методологическую ценность теории, не придало ей,
однако, ни характера достоверности и соответствия действительности, ни даже
логической стройности, потому что при механическом и индивидуалистическом
воззрении на общество не все причины можно было признать равнозначащими,
антропологический фактор выпирал на первое место, социальная ”среда”
оказывалась лишь бульоном, в котором мог развиваться органический “микроб
преступности”. Кроме этого методологического преимущества,
антропологическая школа имеет еще ряд достоинств по сравнению со своей
более серьезной преемницей: она всегда делала последовательные выводы из
своих посылок; основные уголовно-политические положения, до которых дошла
“социологическая” школа и которые она провела в жизнь, за много времени до
нее были формулированы у антропологов: опасное состояние, как основание
карательной меры (Temibilita Гарофало за 8 лет до Etat dangereux Прэнса) и
лишенная правовой формы репрессия (санкции Ферри задолго до мер социальной
защиты).

ЛИТЕРАТУРА

1. Энциклопедия государства и права. М., 1925-1927 г.
2. История политических и правовых учений. М., 1995 г.
3. Учебник уголовного права., М., 1993 г.




Реферат на тему: Афинский суд и уголовный процесс
ПОМОРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ М.В.ЛОМОНОСОВА
ЮРИДИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ



СУД И УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС
В АФИНАХ



Доклад подготовили:
Спасенников С.
Кифяк О.
I курс 11 группа


Проверил:
Корзун А.В.

Дата сдачи__________
Оценка_____________

АРХАНГЕЛЬСК
1999


Содержание
Гелиэя фесмофетов 3
Суды об убийстве (ареопаг и эфеты) 3
Уголовный суд и уголовный процесс эпохи расцвета афинской демократии. 6
Формы процесса 6
Обвинение. Обвинительный акт 7
Гелиэя 8
Ход процесса. Предварительная подготовка дела. Доказательства 10
Судебное разбирательство 12
Упадок гелиэи 15
Суд в народном собрании 15
Суд диэтетов 16
Другие виды судов 17
Исполнение приговоров 18
Коллегия одиннадцати 18



Гелиэя фесмофетов


В VII—VI вв. до . э. в греческих городах-государствах еще сохранилась
древнейшая форма суда — суд в народном собрании. В Афинах народные суды
(дикастерии) сохранили до V в. древнее название—«гелиэя фесмофетов».
Гелиэя—старинное название народного собрания в греческих городах-
государствах. Происходит оно от слова гелиос — солнце, так как народные
собрания происходили только днем и заканчивались с заходом солнца. Будучи
собрано архонтом под его председательством, оно называлось «гелиэей
архонта» и занималось политическими делами; созванное басилеем под его
председательством, оно называлось «телиэей басилея» и занималось
религиозными делами; созванное под председательством полемарха, оно
называлось «гелиэей полемарха» и занималось военными делами, наконец,
«гелиэея фесмофетов» под председательством фесмофетов занималась судебными
делами. Гелиэя ко времени. Солона потеряла какое бы то ни было реальное
значение: вытеснила «экклесия» — собрание вызванных архонтами лиц лиц числа
знати и более зажиточных людей. Солон, описывая положение, бывшее до него,
противопоставляет «демосу»— горожанам, участвовавшим в народном собрании,
«бедняков». Очевидно во времена Солона фактически созывался для обсуждения
государственных вопросов только один вид народного собрания—экклесия, в
котором беднейшая часть граждан не могла участвовать.
«Гелиэя фесмофетов» из полновластного народного судилища превратилась
теперь в простое окружение, в людей, присутствующих на суде шести
фесмофетов.
Этот присутствовавший на суде фесмофетов народ не принимай никакого
участия в рассмотрении дели и вынесении приговора. Суд творили архонты-
фесмофеты. Они не были связаны народным одобрением, однако, как можно
полагать, нередко вынуждены были считаться с ним. Компетенция гелиэи
фесмофетов с течением времени все более и более суживается. Ее деятельность
в VI в. до н. э. тесно связана с наиболее демократичной из мер, проведенных
Соленом, с установленным «правом апелляций на решения аристократических
должностных лиц в это последнее общенародное учреждение — гелиэю
фесмофетов. К разбору апелляций на решения должностных лиц, вероятно, и
вводились по реформе Солона все ее функции.

Суды об убийстве (ареопаг и эфеты)


Для истории уголовного судопроизводства наибольший интерес представляют
суды об убийствах. Древнейшим из них и вместе с тем, по свидетельству
Демосфена, наиболее священным и непререкаемым был суд ареопага. Ареопагиты,
аристократические пожизненно заседавшие советники, отправляли суд на холме
Арея, где, по преданию, Афина вместе с двенадцатью богами судили Ореста,
которого обвиняли богини мщения — эринии, а защищал Аполлон. Орест убил
свою мать Клитемнестру и ссылался в оправдание на обязанность мести за
убитого ею мужа, а его отца Агамемнона. Он был оправдан.
Суд ареопага был окружен в глазах греков священным ореолов. Так как в
Афинах убийство предумышленное, непредумышленное и дозволенное законом
различалось как по правилам производства дела, так и по последствиям
обвинительного приговора, то, каждый желавший преследовать убийцу судебным
порядком, обращался к трём «истолкователям священного права», которые
обязаны были объяснить ему, каким путем вести дело. Суду ареопага подлежали
дела о предумышленных убийствах, предумышленном нанесении ран или увечий с
целью лишения жизни, отравлениях, кончавшихся смертью, и поджогах.
Ход судебного, преследования был следующий. После похорон убитого, на
которых в знак того, что он погиб насильственной смертью, несли копье и
затем вонзали его на могиле, ближайший родственник убитого подавал жалобу
архонту-басилею (царю), у которого возбуждались все дела об убийстве, так
как они были связаны с совершением религиозных церемоний.
Архонт публично объявлял, что убийце запрещается являться в храмы и на
площадь и что он лишается покровительства богов. Затем архонт производил
предварительную подготовку дела (опрашивал свидетелей, собирал иные
доказательства), повторяя это три раза в три следующие друг за другом
месяца, причем определял, какому именно суду подсудно дело (ареопагу,
эфетам или гелиастам) и только на четвертый месяц передавал дело в суд.
Обычай требовал, чтобы один и тот же архонт довел дело до конца; поэтому
три последних месяца в году нельзя было начинать процессов об убийстве.
Суд в ареопаге отличался строгим соблюдением ритуала. Он происходил
только в три последние дня каждого месяца, непременно под открытым небом,
чтобы присутствующие не осквернились, находясь под одной крышей с
преступником, суд, по-видимому, происходил ночью, чтобы судьи не видели
выражения лиц ораторов, а только слышали их слова. Председательствовал в
суде ареопага архонт-басилей. Стороны приводились к особой, весьма
торжественной присяге: «Тот, кто обвиняет другого в совершении чего-нибудь
подобного, прежде всего даст присягу, призывая гибель на себя, на свой род
и на дом; затем он сделает это не каким-нибудь случайным способом, но так,
как никто не клянется ни в чем другом, — став. над внутренностями кабана,
барана и быка, притом закланных кем следует и в какие дни подобает, так,
чтобы со стороны времени и со стороны исполнителей было сделано все, что
требуется священным обычаем».
Подсудимый, отрицая обвинение, произносил такую же присягу. Затем
обвинитель и обвиняемый произносили лично по две речи, причем они не должны
были прибегать к риторическим прикрасам, действовать на судей просьбами и
слезами, а должны были говорить только строго по существу дела. Поэтому у
греческих судебных ораторов в речах, произнесенных в ареопаге, нередко
встречаются места, вроде следующего: «Я мог бы рассказать про него еще
много другого, но... закон не разрешает у вас говорить о том, что не
относится к делу...» Обвинитель и подсудимый стояли на двух необделанных
камнях; первый — на камне непрощения, второй —на камне обиды.
После первой речи всякий обвиняемый, кроме убийцы родителей, мог
добровольным изгнанием избавиться от наказания.
На третий день ареопагиты постановляли приговор, руководствуясь, главным
образом, своим усмотрением, а не речами сторон и свидетельскими
показаниями. Ареопагиты не могли ни оправдать человека, уличенного или
признанного виновным в убийстве, ни смягчить приговор; они могли
приговорить только к смерти виновного в умышленном убийстве и только к
вечному изгнанию с конфискацией, всего имущества виновного в умышленном
нанесении ран, какие бы оправдания подсудимый ни выставлял.
При равенстве голосов за и против обвинительного приговора подсудимого
оправдывали. Дела о непредумышленном убийстве разбирались коллегией эфетов
под председательством басилея. Эти судьи даже в IV в. выбирались
исключительно из знати. Учреждение этого судилища предание приписывает
Драконту. Однако правильнее полагать, что Драконт лишь закрепил в своих
законах сложившиеся традиционные, освященные религией обычаи.
Коллегия эфетов судила в трех священных местах, в каждом решалась
определенная категория дел.
Формальности процесса в подробностях неизвестны, но, по всей
вероятности, они были те же, что и в ареопаге.
При Палладии (то есть при храме Афины-Паллады) эфеты решали дела о
непредумышленном убийстве, подстрекательстве к убийству или увечью и об
убийстве метека или раба. Как и в суде ареопага, тут полагалась «во-первых,
клятва, во-вторых, речь, в-третьих—дознание суда».
Наказанием служило удаление в изгнание, продолжавшееся до получения
прощения от родственников убитого. «Что же повелевает закон? Повелевает,
чтобы уличенный в непредумышленном убийству в течение некоторого
определенного времени шел по указанной дороге и был в изгнании, пока не
примирится с кем-нибудь; из родичей пострадавшего. Тогда закон дал способ,
чтобы вернуться, но не так как придется, а определил и совершить жертвы, и
очиститься, и исполнить еще некоторые обязанности...». Подстрекатели
наказывались так же, как и исполнители.
При Дельфинии (то есть при храме Аполлона Дельфиния) рассматривались
дела о так называемом «справедливом», то есть дозволениом законом убийстве,
когда обвиняемый, признаваясь в совершении убийства, в то же время
утверждал, что совершил это на законном основании. Таковы были дела об
убийстве преступника, приговоренного к смертной казни и скрывающегося от
правосудия, об убийстве в целях самообороны, об убийстве вора, пойманного
на месте преступления, об убийстве любовника жены, о нечаянном убийстве во
время состязании или товарища по войне. Признанный виновным в таком
убийстве присуждался только к совершению очистительных религиозных обрядов.
У Фреатто, к востоку от Пирея, у самого моря подле гавани при храме Зеи
эфеты судили тех, кто, будучи изгнан за непредумышленное убийство и еще не
примирившись с родственниками убитого, обвинялся в новом, предумышленном
убийстве. Так как изгнаннику нельзя было ступить на почву Аттики, то судили
его у самого моря. «Подсудимый защищается, подъехав на лодке, не касаясь
земли, а они слушают и судят, находясь на суше. И если он будет осужден, он
несет наказание, полагающееся за предумышленное убийство, ...если же будет
оправдан, отпускается свободным от этого преступления, но продолжает нести
изгнание за первое убийство».
Басилей (царь) и басилеи фил судили, как в глубочайшей древности, при
Пританее*. Судили они животных, камни и металлические орудия (ножи, топоры,
мечи), которые причинили смерть без доказанного участия человеческой руки.
«Если камень, или дерево, или железо, или что-нибудь подобное убьет при
своем падении, или если не будут знать, кто нанес удар, а будут знать и
иметь налицо самый предмет, причинивший убийство, тут начинается дело об
этих предметах» . Если вина была доказана, то животное убивалось, а
неодушевленные предметы—«преступники» после совершения определенных обрядов
выбрасывались за границу Аттики.
В основе существования этого судилища лежали религиозно-мистические
воззрения. По представлению древних греков души убитых незримо блуждают
среди ближайших родственников и сограждан; они садятся им на шею и душат
их, насылают на город чуму и другие несчастья до тех пор, пока убийство не
будет отомщено и души убитых не найдут успокоения в могилах. Поэтому
общество было заинтересовано в том, чтобы непременно разыскать виновника,
наказать и удалить его из пределов страны, хотя бы это были камень, топор
или копье.
Как уже указывалось выше, в V веке эти древние суды об убийствах в
значительной мере утратили свое значение; дела, составлявшие прежде их
исключительную подсудность, рассматривались в суде гелиастов.



Уголовный суд и уголовный процесс эпохи расцвета афинской демократии.


Формы процесса

В V веке основными терминами для выражения понятия права у греков служат
по-прежнему дикайон и дике, но между ними уже намечается различие, и если
дикайон остается для обозначения права, то дике принимает значение
процесса.
Это появившееся в V веке различие в терминологии отражает развитие
правового сознания греков, различавших уже право в материальном смысле и
право в процессуальном смысле. Действительно, в V веке мы встречаем
развитые и сложные процессуальные формы, в основе своей общие для различных
видов суда.
Возбудить судебное дело в любом суде мог только совершеннолетний, не
лишенный прав афинский гражданин. Ответчиком могло быть любое лицо. По
доносу, сделанному рабом, начинались дела только о государственных
преступлениях. Если донос подтверждался, раб получал свободу и государство
уплачивало владельцу его стоимость.
По форме процесса все дела делились на два рода:
1. Государственные - такие, в которых были затронуты интересы государства,
непосредственно или посредственно, в лице отдельного члена его,
пострадавшего от нарушения государственных законов.
2. Частные - возникавшие вследствие нарушения чьих-либо личных интересов.

Начать государственный процесс мог всякий гражданин; начать частный
процесс могло только непосредственно заинтересованное лицо или его законный
представитель (муж за жену, отец за .сына и т.д.).
В государственных процессах обвинитель не получал никакой материальной
выгоды в случае выигрыша процесса; если присуждался штраф, он поступал в
доход государства.
Возбуждение государственного процесса налагало на обвинителя особую
ответственность за обоснованность обвинения. Он подвергался штрафу в 1000
драхм, если по рассмотрении дела на его стороне оказывалось менее одной
пятой части голосов судей, а в случае троекратного повторения -неудачных
обвинений — лишался права возбуждать их в дальнейшем.
В частном процессе ответственность обвинителя, не собравшего одной пятой
части голосов судей, ограничивалась штрафом в пользу обвиняемого в размере
одной шестой доли суммы иска (обол с драхмы).
Кроме того, обвинитель, начавший государственный процесс, должен был
довести его до конца под угрозой штрафа в тысячу драхм, частное же дело
могло быть прекращено обвинителем в любой стадии процесса без всяких
невыгодных последствий. Возлагая на обвинителя, начавшего государственный
процесс, повышенную ответственность за доброкачественность обвинения и
доведение начатого дела до конца, закон вместе с тем облегчал ему
возможность возбудить дело, освобождая его (за редким, определенным
исключением) от уплаты судебной пошлины, обязательной в частных делах.
Помимо этого основного деления дел на государственные и частные,
последние, в свою очередь, подразделялись на две категории:
1) направленные лично против обвиняемого и имевшие следствием его наказание
за содеянное преступление, то есть дела уголовные;
2) тяжбы о спорном имуществе, имевшие целью его присуждение, а не личное
наказание ответчика, то есть, по преимуществу, гражданские дела.
Следует иметь в виду, что в правовом сознании греков понятия о процессе
государственном и частном не были строго разграничены, выбор той или иной
формы процесса во многих случаях зависел от обвинителя и нередко диктовался
соображениями удобства.
Демосфен наглядно рисует эту свободу действия для обвинителя в следующих
словах: «Законодатель Солон считал необходимым, чтобы никто не был лишен
возможности добиться правосудия, как каждому можно. Как же это сделать?
Есть много способов законного преследования обидчиков. Возьмем для примера
воровство. Ты силен и уверена себе? Отведи - опасность в тысяче драхм
штрафа. Ты слишком слаб — приведи чиновников, и они это сделают. Ты боишься
и этого? Начни государственный процесс. Ты не уверен в себе и, будучи
беден, не можешь заплатить тысячи драхм? Судись у диэтетов и не
подвергнешься риску. Все эти роды процессов различны. Точно так же и при
нечестии можно отвести, начать государственный процесс, судиться у
Евмолпидов, подать жалобу царю».
Кроме государственных и частных различались между собою по способу
возбуждения дела следующие формы процессов.
1. Донос частного лица о нарушении финансовых интересов государства
(неуплата податей, пошлин, арендных денег), контрабанде, нарушении .правил
разработки рудников (являвшихся одним из главных источников афинской
казны), злоупотреблениях в хлебной торговле, недобросовестной опеке. В
случае признания судом справедливости доноса доносчик получал в виде
вознаграждения половину конфискованного имущества подсудимого или
наложенного на него денежного штрафа. Этим государство поощряло граждан к
обнаружению и преследованию преступлений, посягающих на его финансовые
интересы.
2. Апографэ (отслова-опись) —жалоба на частное лицо, неправомерно
завладевшее имуществом, принадлежащим государству. Также и в тех же целях,
что и в предыдущем случае, при признании справедливости доноса, обвинитель
получал часть конфискованного имущества (размер не известен).
Остальные три формы применялись только при очевидных уголовных
преступлениях. В этих случаях не было предварительного призыва к суду, и
преступник до решения дела заключался в тюрьму, если не мог представить
трех поручителей одного с собою имущественного класса. Разница между этими
формами состояла только в способе привлечения преступника к суду.
3. Апагогэ называлось отведение к соответствующему должностному лицу
преступника, задержанного на месте преступления. Эта форма возбуждения дела
пряменялась, главным образом, при преступлениях претив жизни и имущества
(при убийстве, воровстве, грабежах, похищениях людей, и т. п.).
4. Эндейксис называлось приглашение должностных лиц на место, где находился
преступник, для его ареста. Эта форма процесса применялась, главным
образом, к укрывателям изгнанников, самовольно вернувшихся в Афины, а также
похитителей некоторых видов. государственного имущества (например
документов).
5. Иесангелией назывался письменный донос на человека, совершившего что-
либо запрещенное, например на государственного должника, занимавшего
общественную должность, на проклятого или лишенного прав, появившегося в
местах, вход в которые ему был воспрещен (в храме, на площади), на
председателя народного собрания, незаконно противившегося голосованию на
ябедника, изменника и т. п.


Обвинение. Обвинительный акт


В древней Греции не существовало специальных органов, обязанных
возбуждать уголовное преследование и поддерживать обвинение на суде.
Обвинение носило частный характер. При отсутствии обвинителя дело не
возбуждалось даже при наличии явного преступления. Однако на практике по
единодушному свидетельству древних авторов в случаях совершения
преступлений недостатка в обвинителях никогда не было. При этом следует
помнить, что государственный процесс мог начать любой полноправный афинский
гражданин, а не только непосредственно заинтересованное лицо.
Поддержание обвинения в государственных процессах рассматривалось как
служение обществу, патриотический долг, почетная обязанность. В речах
ораторов нередко встречаются упреки, что такой-то «никогда никого не
обвинял».
Каждое оправдание могло, в свою очередь, послужить поводом к началу
процесса против заведомо несправедливого обвинения. Оратор Аристофан
хвастался тем, что он выдержал 75 обвинений и был постоянно оправдываем.
Другой оратор, Демад, был осужден 17 раз. Неоднократно подвергался
судебному преследованию и Демосфен.
Обвинитель, желавший начать процесс, обращался к фесмофетам с письменным
обвинением, которое должно было содержать три основные части: имена
обвинителя и обвиняемого, сущность обвинения, предлагаемое наказание. О
возбуждении дела обвинитель письменно объявлял для всеобщего сведения. По-
видимому, текст такого объявления воспроизводил, в основном, обвинительный
акт. Сначала такие объявления делались только по государственным делам,
позднее по всем делам. Если обвинителей было несколько, все они подписывали
обвинение.


Гелиэя


Главным судебным учреждением Афин в период господства демократии была
гелиэя (суд присяжных).
Ряд исследователей склоняется к тому мнению, что основы суда присяжных
заложены Клисфеном, установившим выборы присяжных для суда над должностными
лицами, привлекаемыми народом к ответу.
Таким образом, первоначально, к суду присяжных переходят функции,
закрепленные Солоном за древней гелиэей фесмофетов. Эта реформа носила
определенно выраженный демократический характер, так как на место древней
гелиэи фесмофетов, где вершителями всех дел были архонты — фесмофеты, а
присутствующий народ — простым окружением, она поставила суд, в котором
полноправными судьями были присяжные» избранные народом из своей среды.
Характерно, что клятва гелиастов содержит упоминание Совета пятисот,
введенного Клисфеном, следовательно, она появилась после Клисфена. Однако
регулярно действующим, постоянным судом гелнэя могла стать только со
времени широких демократических реформ Эфиальта и Перикла.
Эфиальт, ограничивая права ареопага, передал их отчасти Совету пятисот,
отчасти народному собранию, но, главным образом, гелиэе, которой с этого
времени принадлежит первостепенная роль в государственной жизни Афин.
Особенно важное значение приобрела гелиэя со времени введения Периклом
оплаты присяжных судей, что открыло широким малоимущим народным слоям
реальную возможность участия в суде присяжных.
То крупное значение, которое приобрела гелиэя в политической жизни Афин
со времени Перикла, особенно наглядно выступает при ознакомлении с
установившимся в это же время порядком издания законов. После рассмотрения
и одобрения какого-либо законопроекта в народном собрании последний
поступал на обсуждение Совета пятисот, который давал о нем свое
предварительное заключение —пробулевму. Одновременно с этим законопроект
выставлялся в определенных публичных местах для всеобщего ознакомления.
Затем, уже с заключением Совета пятисот, он вновь поступал на рассмотрение
народного собрания, обычно третьего после того, в котором происходило
первоначальное голосование. Но даже и теперь, в случае утвердительного
решения народного собрания, вторично одобренный проект все еще не получал
силы закона. Он поступал в гелиэю и здесь подвергался окончательному
рассмотрению в специально для этого избиравшейся на определенный срок из
числа членов суда присяжных комиссии номофетов. Заседания этой комиссии
были обставлены особой торжественностью и производились в форме судебного
разбирательства, во время которого сторонники или противники законопроекта
могли выступать в качестве его защитников или обвинителей. Только получив
одобрение комиссии номофетов, законопроект становился, наконец, законом и
вступал в силу.
Таким образом, гелиэе принадлежал решающий голос в делах, подлежащих
предварительному рассмотрению в народном собрании, ей было предоставлено
право безусловного veto, принадлежавшее ранее ареопагу.
Право гелиэи в отношении надзора за изданием законов не исчерпывалось
этим. Ее контролю могло быть подвергнуто любое предложение, вносимое в
народное собрание. В порядке «обвинения в противозаконности» (графе
параномон) каждый гражданин мог объявить под клятвой, что новое предложение
содержит что-либо, противное существующим законам. Это обвинение
рассматривалось судом присяжных под председательством фесмофетов. Если суд
не признавал предложение противозаконным, оно шло на утверждение народного
собрания или вступало в действие, если уже было утверждено. В противном
случае оно отменялось, и автор его подвергался взысканию (обычно денежному
штрафу), а в тех случаях, когда новое предложение было направлено на подрыв
власти господствовавшей партии, даже и смертной казни.
Гелиэя была высшей инстанцией при докимассии (проверке правильности
избрания) вновь избранных архонтов и других высших должностных лиц и в
случае привлечения к ответственности должностных лиц по окончании срока их
избрания или после сложения полномочий за допущенные ими по службе
злоупотребления. Первой инстанцией по этим делам был Совет пятисот. Ему
принадлежало право разбора дел о злоупотреблениях должностных лиц, с
присуждением их к денежным штрафам и даже к смерти (последнее право позднее
было отнято у Совета). Осужденный Советом пятисот мог обжаловать его
решение в гелиэю, которая выносила окончательное решение.
Наконец, гелиэя была, в известной степени, международным судом. По мере
превращения симании (союза) в афинскую архе (державу) она становится
обязательной судебной инстанцией по ряду дел для союзников Афин (например,
только гелиэя могла разрешать споры о размере взносов отдельных городов в
афинскую казну).
После жребия, определявшего место заседания суда каждого отделения,
гелиасты этого отделения получали жезлы, окрашенные соответственно цвету
здания.
Недостающих гелиастов фесмофеты восполняли по жребию из числа запасных.
После того как все судебные отделения были полностью укомплектованы и
судьи занимали свои места, приступали к избранию председателя в каждое из
отделений. Аристотель описывает это так: в первом из отделений,
обозначенном буквой «А», ставили две баллотировочных урны и клали бронзовые
кубики, окрашенные в цвета судебных отделений, и еще другие кубики с
именами должностных лиц. Двое избранных по жребию фесмофетов клали отдельно
цветные кубики в одну урну и кубики с именами должностных лиц — в другую.
Затем один фесмофет вынимал не глядя кубик из одной урны, другой — из
второй урны.
Тот, чье имя вынимали первым, объявлялся через глашатая председателем в
первом же отделении, которое также определялось жребием с помощью
вытянутого из первой урны цветного кубика, избранный вторым — в отделение,
в цвет которого был окрашен вытащенный из урны второй кубик, и т. д. Цвет
каждого кубика соответствовал определенному отделению.
Обычными председателями в гелиэе были фесмофеты. Но правило это не было
безусловным. Если разбирались дела о воинских преступлениях, председателем
избирали одного из стратегов, дела о причинении убытков казне слушались под
председательством одного из чиновников финансового ведомства и т. д.
Председатель опять-таки по жребию избирал в своем отделении десять
судей, по одному из каждой филы (в каждом отделении стояло 10 ящиков, в
каждом ящике находились имена судей определенной филы избранных в данное
отделение).
Таблицы с именами этих десяти судей председатель опускал в пустой ящик,
затем по очереди вынимал их по одной. Первый, чья табличка вынималась
председателем, приставлялся к водяным часам, следующие четыре—к
баллотировочным камешкам, пятеро последних отвечали за соблюдение судьями
указанной председателем очередности при получении вознаграждения по
окончании заседания. После этого председатель объявлял об открытии
судопроизводства.
Итак, устройство гелиэи и порядок ее формирования преследовали одну
главную цель - создание нелицеприятного суда, в котором подкуп и сговор
были бы невозможны.


Ход процесса. Предварительная подготовка дела. Доказательства


Процесс начинался с призыва обвиняемого явиться в определенный день к
тому должностному лицу, которому было подсудно дело по своему роду. Призыв
производился в людном месте, на улице или на площади, в присутствии
понятых, которые подтверждали факт призыва. При неявке призванного, дело
рассматривалось заочно, разумеется, во вред неявившемуся.
В отдельных случаях предварительный арест обвиняемого до суда (при
иссангеллии и отведении, то есть при задержании обвиняемого потерпевшим с
доставлением его должностному лицу) мог быть заменен денежным
поручительством.
Призыву обвиняемого предшествовала подача обвинителем письменного
обвинительного акта соответствующему должностному лицу (в зависимости от
рода преступления или иска). По некоторым делам одновременно с подачей
обвинительного акта вносилась незначительная судебная пошлина,
возвращавшаяся выигравшей стороне.
Получив жалобу, должностное лицо в назначенный день приступало в
присутствии сторон к предварительной подготовке дела. При этом обвинитель
заявлял, желает ли он передать дело на решение диэтета или на суд
гелиастов. В случае передачи дела в гелиэю обе стороны должны были
подтвердить свои предварительные показания присягой.
Представление доказательств лежало на обязанности сторон. Должностные
лица только фиксировали доказательства, представленные сторонами, но сами
доказательств не собирали. Однако должностные лица обязаны были оказать
содействие той стороне, которая заявляла, что получению определенных
(например, письменных) доказательств препятствует ее противник, в обладании
которого они находятся.
Аристотель называет пять видов доказательств: законы, показания
свидетелей, сознание, пытка, присяга. Источники выделяют среди
свидетельских показаний показания врачей о тя-
жести ранений и причинах смерти (например, при отравлениях) — это уже не
столько свидетельские показания, сколько заключения экспертов, зачатки
экспертизы. Стороны обязаны были представить должностному лицу тексты
законов, на которые они ссылались в подтверждение своих требований или в
свое оправдание. Тексты эти подавались в письменном виде. Собственное
признание обвиняемого считалось вернейшим доказательством и, как можно
полагать, исключало дальнейшее представление доказательств. Это видно,
между прочим, из следующих слов Лисия в его речи против Андокида: «А между
тем, даже в Ареопаге, этом высокочтимом и справедливом судилище, если
подсудимый сознается в преступлении, то подвергается казни, а если отрицает
свою виновность, то производится дознание и многие признаются невиновными.
Таким образом, не одинаковое суждение следует иметь об отрицающих свою вину
и о сознающихся в ней».
Присяга в этот период играла, по-видимому, решающее значение только по
незначительным делам, главным образом по некоторым категориям гражданских
дел. В остальных делах присяга лишь определяла дальнейший ход процесса.
Например, как указывалось выше, для того чтобы передать дело в гелиэю,
стороны обязаны были присягой подтвердить свои показания.
Важнейшими доказательствами служили свидетельские показания и показания
рабов под пыткой.
Свидетелями могли быть только свободные люди - граждане или иностранцы;
несовершеннолетние и близкие родственники сторон не допускались к даче
показаний.
Показания свидетелей должны были быть изложены письменно для того, как
говорит Демосфен, чтобы при толковании они не подверглись извращению.
Обычай установил, что каждый свидетель до своего появления в суде
представлял актуариусу краткое письменное изложение своих показаний.
Свидетели могли давать свои показания и устно, но тогда эти показания тут
же вносились в протокол.
Вообще в Афинах письмоводства и протоколов в судах и в Совете было
гораздо больше, чем это принято считать. В подавляющем большинстве
учебников уголовного процесса афинский процесс излагается как устный, без
всяких элементов письменности. Этот взгляд представляется ошибочным. В
афинских судах важное значение имели секретари различных рангов, подолгу
работавшие на одном месте и обладавшие большим опытом. Объяснялось это тем,
что при существовавшем порядке замещения должностей судей по жребию на них
нередко попадали граждане малограмотные, не знакомые с законами и
судопроизводством. Секретарями же большей частью были государственные рабы
или беднейшие граждане. Они и записывали свидетельские показания, даваемые
перед должностными лицами, и сверяли правильность устных показаний с их
письменным изложением в тех случаях, когда свидетели подавали свои
показания в письменном виде.
Свидетели, отсутствовавшие по уважительным причинам, присылали через
доверенных лиц письменные показания, подлинность которых удостоверялась
другими свидетелями.
Вызванный стороною свидетель мог отказаться от дачи показаний, заявив, что
ему ничего не известно о фактах, для подтверждения которых он был призван.
Такой отказ от дачи показаний допускался, но неявка свидетеля каралась
штрафом.
Рабы допрашивались непременно под пыткою. Так как их не считали за
людей, то их показания, по характерному выражению Демосфена, назывались
«показаниями тела», «показаниями на собственном своем теле». При выборе
между показанием свободного свидетеля под присягой и показанием раба под
пыткой предпочтение всегда отдавалось показаниям раба.
Способы пытки были крайне жестоки и многообразны. Один из тяжущихся мог
требовать у другого рабов на пытку или передать своих, отказ при этом был
невыгоден, так как противная сторона могла ссылаться на него, как на
доказательство боязни и неуверенности в правоте.
Ни пол, ни возраст не были основанием для отказа от применения пытки;
женщины подвергались пытке наравне с мужчинами, может быть, даже и чаще как
обычные свидетели сцен домашней жизни, события которой разбирались судьями.
Из этих кровавых пыток рабы выходили полумертвыми, искалеченными, нередко
они умирали под пыткой. Возмещение за увечье, причиненное рабу, получал его
хозяин за счет того, кто требовал пытки. Считалось верхом приличия
предложить хозяину самому оценить сломанные руки, ноги или еще более тяжкие
повреждения, причиненные его рабам. При всем этом раб не рассматривался как
виновник или соучастник — он был только свидетелем. И это происходило в
самом демократическом судилище в Афинах, где с рабами, по свидетельству
всей Греции, обращались гуманно.
Пытка производилась в присутствии сторон, обычно при значительном
стечении народа. Показания, данные под пыткой, протоколировались и
приобщались к делу.
Возможно, что наряду с рабами пытали и метеков, но редко. Афинские
граждане, как уже указывалось, были освобождены от пытки особым
постановлением.
По окончании предварительной подготовки дела все представленные
сторонами доказательства — тексты законов, документы, записи свидетельских
показаний, протоколы показаний рабов под пыткой, а также записанные
показания сторон запирались должностным лицом, перед которым возбуждалось
дело и которому стороны представляли доказательства, в медные или глиняные
сосуды —ехины— особые для каждой стороны, и они тут же запечатывались.
После этого нельзя уже было представлять новые доказательства или ссылаться
на доказательства, не находящиеся в ехине. Поэтому у ораторов нередко
встречаются выражения, вроде следующего: «Я представил бы и свидетелей,
если бы ящик не был уже запечатан».
Подготовка дела заканчивалась. Однако для того, чтобы дело поступило в
суд, необходимо было, чтобы обвиняемый признал обвинение правомерным,
только тогда процесс шел «прямым путем». Но обвиняемый имел право подать
письменный протест о неправомерности обвинения. Этот протест разбирался
судом прежде основной жалобы, причем в этом случае обвиняемый выступал
обвинителем, ему принадлежало первое слово, и если противник не мог
доказать неосновательности протеста, то все дело прекращалось.
В своем протесте о неправомерности обвинения обвиняемый мог сослаться на
неосновательность жалобы, на то, что суд уже разбирал однажды его дело и
оправдал его или что истек срок давности (пять лет), что дело начато не
тем порядком, которым следовало, или не у того магистрата, которому
подсудно. Таким образом, основанием для принесения протеста служили
преимущественно процессуальные нарушения, допущенные обвинителем.
После разбора протеста, в случае его отклонения, обвиняемый подвергался
дальнейшему преследованию в обычном порядке.
Далее, при предварительной подготовке дела обвиняемый мог при помощи
свидетельских показаний доказывать, что он вообще не подлежит суду. Против
такого возражения обвинитель мог подать протест, вследствие которого
возникало новое дело против лжесвидетелей, и лишь по окончании его в пользу
жалующегося возобновлялось первоначальное дело. Если протест был отклонен
или вовсе не был принесен, дело направлялось в суд для рассмотрения по
существу.


Судебное разбирательство


День судебного заседания объявлялся за несколько дней вперед. Частных
дел в течение дня могло быть разобрано несколько, но когда объявляли о
государственных процессах, то слушали только один из них.
Удостоверившись, что судьи, стороны и свидетели на своих местах,
председательствующий открывал заседание молитвой и жертвоприношением. Затем
он провозглашал: «Если какой гелиаст за дверьми, пусть войдет!». После
этого возгласа входить уже было нельзя. Затем вызывались стороны. Секретарь
оглашал обвинительный акт и объяснения обвиняемого, после чего слово
предоставлялось сторонам.
Первым произносил речь обвинитель. Если обвинителей было несколько, все
они имели право произнести речь, но первое слово предоставлялось старшему
обвинителю. Возражать всем обвинителям обвиняемый или его защитник должен
был в одной речи.
В частных делах обе стороны произносили по две речи, в государственных —
по одной. Для речей назначалось определенное время, одинаковое для обеих
сторон, длительность которого определялась родом дела. Время регулировалось
при помощи водяных часов -клепсидры, находившихся в заведовании избранного
для этой цели жребием гелиаста.
На время чтения законов, свидетельских показаний и других документов
клепсидру останавливали. В речах нередко встречается после просьбы к
секретарю об оглашении какого-нибудь из приложенных к делу документов такое
обращение к заведующему клепсидрой: «Останови, пожалуйста, воду».
Когда слушали особенно важные дела, которые могли повлечь за собой
смертную казнь, тюремное заключение, изгнание, лишение гражданских прав или
конфискацию имущества, для процесса отводился целый день, причем точно
распределялось время для отдельных моментов: для обвинения, для защиты, для
голосования судей и т.д. В этих случаях вовремя чтения документов клепсидру
не останавливали, но обвинителю и обвиняемому предоставлялось равное время
для обвинения и защиты.
Чтобы показать свою уверенность в правоте дела, ораторы иногда
предлагали противнику говорить в срок, назначенный для их собственной речи,
но, конечно, это был только риторический прием.
Закон требовал, чтобы каждый вел свое дело сам. Поэтому в Афинах не было
адвокатов в современном смысле слова. Однако стороны могли вести без
посторонней помощи только мелкие частные процессы. В более сложных
процессах- нельзя было ограничиться представлением фактов, разъясняющих
дело, надо было сгруппировать эти факты в надлежащем порядке, осветить их
так, чтобы дело для судей было совершенно ясно. Понадобились люди, которые
знанием обычаев и законов могли бы помочь удачиому ведению дела. Такими
людьми были логографы «писатели речей». Труд логографов оплачивался хорошо
и пользовался большим спросом. Поэтому даже такие ораторы, как Демосфен и
Лисий, становились логографами для того, чтобы поправить свое расстроенное
состояние. Но уважением логографы не пользовались, так как убеждения их
считались продажными. Обязанности логографов по отношению к клиентам были
довольно многочисленны: логограф должен был собрать весь материал,
необходимый для предварительной подготовки дела, указать судебную
инстанцию, которой подлежало данное дело, избрать наиболее выгодный вид
жалобы, и, наконец, в тех случаях, когда наказание не было установлено
законом, а определялось судом, наметить подходящую кару, чтобы суд не
назначил наказания, предложенного противной стороной. Но главной задачей
логографа было написание речи, которую клиент заучивал цаизусть и
произносил на суде. Такая речь должна была отвечать следующим требованиям:
она должна была быть составлена применительно к умственному кругозору
клиента, социальному положению, манере и умению говорить и т. д. При этом
логограф действовал как драматург и всячески старался замаскировать свое
участие в составлении речи.
Та

Новинки рефератов ::

Реферат: Мотивации (Менеджмент)


Реферат: Йохан Хейзинга "Игра"  (Политология)


Реферат: Современная демографическая ситуация в России и демографическая политика (Социология)


Реферат: "Вторая опора" ЕС: проблемы построения и подходы. (История)


Реферат: Генные болезни (Биология)


Реферат: Основные понятия тетриметрии (Химия)


Реферат: Химия в хозяйстве (Химия)


Реферат: Контрольная работа по охране труда. Действие шума на организм человека (Безопасность жизнедеятельности)


Реферат: Вторая мировая война, ход боевых действий, расстановка сил, итоги и последствия (История)


Реферат: Пирамида (Математика)


Реферат: Конституция Индии (Право)


Реферат: Планирование персонала (Менеджмент)


Реферат: Развитие творческой личности ребенка на уроке музыки (Педагогика)


Реферат: Жестокое обращение с детьми (Психология)


Реферат: Учет и анализ средств на оплату (Бухгалтерский учет)


Реферат: Древнерусская иконопись (История)


Реферат: Этический выбор литературного поколения 60-х (Литература)


Реферат: Особенности загрязнения, заражения и обеззараживания помещений и территорий на сельскохозяйственных объектах (Безопасность жизнедеятельности)


Реферат: ЦБРФ (Банковское дело)


Реферат: Порядок проведения инвентаризации (Бухгалтерский учет)



Copyright © GeoRUS, Геологические сайты альтруист