|
Реферат: Книгопечатник Гуттенберг (Исторические личности)
ЕСЛИ о жизни и работах кого-либо из великих людей до нас дошли скудные
сведения, то услужливое воображение легко заполняет недостающие пробелы в
биографии, - и полная картина его жизни легко создается, к услугам
читателей и „науки"; так случилось и с Гутенбергом.
При изложении деятельности Гутенберга мы вынуждены отбросить
соблазнительные, ни на чем не основанные домыслы и ограничиться только
материалом, данным современными Гутенбергу документами, изданными во
время его жизни книгами и теми выводами, которые мы имеем право сделать,
не нарушая строгой научности.
Хенне (Иоганн) Генцфлейш фон-Зульгелох (имя отца) родился в Майнце,
происходя из старого дворянского рода этого города; про его мать мы знаем
мало, и лишь приняв ее фамилию - Гутенберг увековечил ее память. Годом
его рождения считается условно и приблизительно - 1400 г.
Мы ничего не знаем и о детских годах и об обучении Гутенберга; известно,
что у него было несколько братьев и сестер (брат Конрад умер до 1424 г.,
брат Фриеле был жив еще в 1459 году; сестры, Берта и Гебеле, - монахини в
монастыре св. Клары в Майнце).
Род Генцфлейшей-Гутенбергов просуществовал до XX века; только 11 февраля
1922 года в Страсбурге, в возрасте 85 лет, умерла последняя из рода, Анна
Фрейбург фон Мольсберг.
В 1420 году, в результате неурядиц между дворянством и мещанством Майнца,
многие представители дворянства, в том числе и семья Генцфлейшей-
Гутенбергов, должны были покинуть город. С этого момента мы теряем нить
сведений о Гутенберге до 1434 года, которым датирован документ,
показывающий, что первый книгопечатник находился в это время в городе
Страсбурге; затем он побывал в Майнце и вновь вернулся в Страсбург, где,
очевидно, обосновался и, может быть, женился на некоей Анне. Где провел
Гутенберг свою молодость до 1434 года - неизвестно; фантазия некоторых
его биографов направляет его в эти годы и в Голландию, и в разные города
Германии, и в Чехию. Достоверно лишь, что он поселился в Страсбурге без
всяких средств к жизни и обладая познаниями в разных ремеслах. Здесь с
ним вступили в компанию местные жители: Ганс Риффе, Андре Гейльман и
Андре Дритцен. Причем Гутенберг играл в товариществе главную роль, т. к.
ему, по договору полагалась половина всех доходов, Дритцену - четверть и
остальным двум компаньонам - по одной восьмой части. Доходов с чего?
Этого мы в точности не знаем; в возникшем по поводу договоров, после
смерти Дритцена, в 1438 году судебном процессе речь идет о выделке
„зеркал" (Spiegein), но трудно сказать, были ли это зеркала из стекла или
„Spiegel" - от немецкого названия лубочных книг с картинками. В процессе
речь шла также о каком-то прессе, изготовленном "столяром Конрадом
Заспахом, неизвестно для какой цели предназначенном. Говорили свидетели,
что Гутенберг делал какие-то опыты втайне от компаньонов. Может быть, это
были попытки печатания подвижными буквами?
При раскопках, произведенных в 1856 году в подвале того дома в Майнце,
где в 1450 году помещалась первая известная нам типография Гутенберга и
Фуста, было найдено несколько обломков дерева, на одном из которых
сохранилась надпись: I. MCDXLI. G - которую прочли как "1441, Иоганн
Гутенберг". Реконструкция показала, что эти обломки могли быть остатками
печатного пресса; если предположить, что ученые были далеки от излишнего
увлечения, - то найдены, действительно, остатки пресса, на котором
великий изобретатель мог делать опыты печатания, живя в Страсбурге, и
который он затем перевез в Майнц.
Гутенберг жил в Страсбурге на острове, в доме около монастыря св.
Арбогаста; в 1444 году бродячая шайка арманьяков напала на Страсбург и
разграбила как этот монастырь, так и прилегающие дома; вероятно,
мастерская Гутенберга также была уничтожена. После этого вновь теряются
следы Гутенберга почти до 1448 года, когда мы застаем его в родном городе
- Майнце.
Здесь Гутенберг всецело отдается работе по печатанию подвижными буквами;
но у него нет денег, и он вынужден обратиться к богатому мещанину Иоанну
Фусту, который в августе 1450 года дает Гутенбергу 800 золотых гульденов
на оборудование типографии, с тем, что и все расходы по приобретению
бумаги, красок, металлов несет Фуст, в сумме 300 гульденов ежегодно, за
это Фуст получает 6%. По уговору, все доходы с предприятия делятся
пополам между компаньонами. Но в 1452 году - вместо 300 гульденов
ежегодно, Фуст дает в дело 800 гульденов одновременно, с тем, что в
случае неуплаты всего долга (800+800=1600 гульденов+проценты) вся
типография поступает в полную собственность Фуста.
Работы в типографии идут успешно, и в дело принимается (в 1452 году) в
качестве подмастерья молодой Петр Шеффер, из Гернсгейма, чрезвычайно
способный человек, бывший в Парижском университете в 1449 году
переписчиком (каллиграфом), быстро не только усваивающий во всем объеме
искусство Гутенберга, но и вносящий, вероятно, усовершенствования. Фуст,
считая более выгодным изгнать из дела Гутенберга, может быть,
поссорившись с ним, предъявляет требование о возврате денег; но все
полученные суммы вложены в дело, и Гутенберг вынужден снова предстать
перед судом, который не считаясь, конечно, с моральными правами
Гутенберга - решает дело в пользу Фуста, и 6 ноября 1455 года вся
типография отнимается у Гутенберга и переходит в руки Фуста и Шеффера. В
пользовании Гутенберга остается только один из комплектов отлитых
шрифтов, принадлежав-ший Гутенбергу до компании с Фустом (которым
печатались Донаты).
Между тем как Фуст и Шеффер, успевший жениться на дочери Фуста -
Христине, продолжают работы, начатые Гутенбергом, - гениальный
изобретатель находит нового компаньона, майнцского синдика Конрада
Гюмери, отливает новые шрифты и печатает новые книги.
Так продолжалось до 1462 года; ревниво охраняя тайну нового искусства,
обе типографии продолжали издательство. В 1462 году город Майнц вновь
стал предметом междоусобий - на этот раз между графом Дитером фон
Изенбургом, занимавшим кресло архиепископа в Майнце и попавшим в
немилость папы, и графом Адольфом Нассауским, которому папа передал
майнцское архиепископство.
Обе типографии приняли участие в борьбе, выпуская воззвания, при чем
Гутенберг был на стороне Адольфа. Последний, после осады города 28
октября 1462 года, вышел победителем; Майнц был подвергнут разграблению;
типография Фуста и Шеффера была разгромлена. Гутенберг же, в
благодарность за его поддержку при помощи печатного слова, был назначен с
1465 года на службу нового архиепископа и получал небольшой паек (каждый
год - новое платье, двадцать мер зерна и два воза вина) и доступ к столу
архиепископа в Эльтвилле, в двух часах езды от Майнца по р. Рейну; там
жили некоторые его родственники. Двум из них, Генриху и Николаю
Бехтермюнце, Гутенберг передал в аренду свою типографию, перевезенную в
это время в Эльтвилль, арендные же деньги шли на покрытие старого долга
Конраду Гюмери.
Пожив недолго в покое после своей тяжелой и зависимой от кредиторов
жизни, Гутенберг умер в начале 1468 года; днем его кончины условно
считают 2 февраля. Он был похоронен в церкви монастыря бенедиктинцев в
Майнце, сгоревшей 21 июля 1793 года, при осаде города французскими
революционными войсками.
Между тем, Фуст и Шеффер восстановили после 1462 г. свою типографию и
продолжали дело; но Фуст умер, вероятно, раньше Гутенберга. Существует
предание, что он ездил в Париж для распростра-нения там напечатанных
книг; когда, в последний его приезд туда в 1466 году, свирепствовала
чума, будто бы он хорошо сбывал напечатанные Библии, уверяя, что они
предохраняют от заражения; что, впрочем, не помешало и ему умереть во
время эпидемии. Насколько это предание достоверно - сказать невозможно;
во всяком случае, с 1465 года все следы существования Фуста теряются.
Таким образом, к 1468 году продолжает общее дело трех компаньонов один
Петр Шеффер и живет до 1503 года, когда первая типография Гутенберга
перешла к сыну Шеффера - Иоганну; затем следы этой типографии теряются
около половины XVI века.
Таковы наиболее существенные внешние события в жизни Гутенберга и его
компаньонов; мы видим изобретателя книгопечатания в течение всей его
известной нам жизни на небольшом пространстве Рейна, между Эльтвиллем и
Страсбургом, на расстоянии около 200 километров. Его годы ученичества и
обычных для немецкого юноши странствований, если они в действительности
были окутаны полной неизвестностью, что дало повод к созданию многих
легенд, в том числе т.-наз. легенды о Костере или о заимствовании
Гутенбергом изобретения у Костера. Суть ее в том, что печатание
подвижными буквами изобрел голландец Лаврентий Костер (или Юниус), в
Гаарлеме, изобрел будто бы случайно, гуляя по лесу и вырезая своим
внукам, для игры, буквы, затем намазывая их соком ягод и делая отпечатки,
откуда и развилось книгопечатание; в мастерской Костера был ученик, по
имени Иоганн (Фуст?), оказавшийся нечестным: однажды, в сочельник
Рождества, когда вся семья Костера пошла в церковь - Иоганн украл
подвижные буквы и бежал, и отсюда пошло книгопечатание в Германии...
Возможно, конечно, что Костер, и не только Костер, но и другие, делали в
XV веке, в связи с возрождением наук и искусств, попытки открыть более
удобный способ печатания книг потому, что потребность в этом была велика;
однако, нам известно, что в Гаарлеме печатание подвижными буквами
вводится только в 1483 году, и до конца XV века там открывается еще
только одна типография, в 1486 году; что в Голландию изобретение
Гутенберга занесено из Германии и только к началу семидесятых годов -
позже чем в Италию и Францию. Неужели Костер не мог легко восстановить
похищенные у него пунсоны? Неужели голландцы, при значительном торговом
развитии Голландии в то время, так и забросили, оставили без применения
столь важное изобретение?
Добавим, что печатание подвижными литерами распространено в Европе
исключительно учениками Гутенберга и Шеффера, и что вопрос осложнен
главным образом той таинственностью, которой окутаны до сих пор первые
шаги печатания подвижными литерами.
В этой таинственности есть и значительное участие сознательной воли
самого Гутенберга: ибо он, по свойственной изобретателям осторожности,
тщательно скрывал не только от посторонних, но, кажется, и от компаньонов
свои тайные опыты по усовершенствованию открытого им искусства; много
усилий потратили наследники упомянутого Андре Дритцена, чтобы выведать
эту тайну; еще больше трудов положили европейские, главным образом
германские, библиологи, чтобы распутать клубок жизни Гутенберга и
исследовать, строчка за строчкой, буква за буквой, все книги,
напечатанные за этот период, для установления, чьими трудами издана та
или иная книга или листок. Вопрос усложняется еще тем, что уже в 1460
году в Бамберге (Бавария) и Франкфурте существовали типографии -
Альбрехта Пфистера и Иоганна Ментелина, учеников Гутенберга и Шеффера, из
которых Пфистер печатал шрифтами, какими пользовался и Гутенберг.
Во всяком случае, в настоящее время споры об изобретателе кни-гопечатания
почти оставлены, - и права Гутенберга восстановлены.
Как Гутенберг изобрел печатание подвижными литерами? Для решения этого
вопроса мы должны перейти в область предположений.
Наиболее вероятный путь открытия Гутенберга, скорее всего, такой: получив
в детстве образование (что отчасти доказывают своим текстом изданные им
книги) и затем нуждаясь в средствах на жизнь, Гутенберг в тридцатых годах
XV века, а может быть и ранее, пытается заняться разными ремеслами -
ювелирным делом, выделкой зеркал и т. д.; также, вероятно, интересуется и
изданием ксилографических книг. К этому времени техника печатания с
деревянных досок настолько подвинулась вперед, что конкуренция сильна, и
приходится изыскивать способы ускорения и удешевления издания.
Гутенберг, может быть, доходит до мысли, что можно вырезать отдельные
слова на кусочках дерева (тем более, что в грамматике Доната одни и те же
слова повторяются по многу раз, с разными или одинаковыми окончаниями).
Вырезание отдельных слов в это время уже не новость: к этому способу
должны были прибегать резчики деревянных досок для печати, когда им нужно
было корректировать какое-либо неверно вырезанное на доске слово: вместо
того, чтобы бросить доску, предпочитали вырезать из нее одно неправильное
слово и в образовавшееся отверстие в доске вставить текст, правильно
вырезанный.
К вырезанию отдельных букв должны были подойти и переплетчики, для
оттискивания на передней крышке переплета имени автора и названия
ксилографической книги.
Существует теория происхождения деревянных подвижных букв из Средней
Азии, где в начале второго тысячелетия нашей эры обитавший культурный для
своего времени народ, уйгуры, ввели также и печатание подвижными буквами.
Затем армяне, жившие одно время под одним господством с уйгурами,
перенесли это искусство в Голландию, а оттуда принцип печатания
подвижными буквами стал будто бы известен Гутенбергу.
Уверяют также, что еще в XVI веке видели остатки первого деревянного
шрифта Гутенберга, при чем он делал в теле каждой буквы отверстие и
связывал набранные строки букв продетой сквозь эти отверстия веревочкой.
Но дерево мало подходящий материал для вырезания отдельных мелких слов и
букв; оно разбухает, высыхает, и отдельные слова получаются неодинаковые
по высоте и ширине, что мешает печатанию; остается перейти к вырезанию
слов на металле, но это отнимает много времени, к тому же приходится
вырезать помногу одинаковых слов; Гутенберг переходит к вырезанию из
мягких металлов - свинца или олова; но эти металлы легкоплавки, что дает
возможность облегчить работу и ускорить процесс: если вырезать на
трудноплавком металле вглубь те же буквы,-то затем легко, вливая в
приготовлен-ные таким образом формочки расплавленный свинец, получить
любое количество литер с выпуклыми на их вершине буквами.
Однако, зачем же вырезать очертания букв вглубь, когда можно вырезать
одну модель в виде выпуклой буквы на твердом металле (напр., железе),
затем - путем ударов по заднему концу полученного таким образом пунсона -
оттиснуть в более мягком металле, напр., меди, углубленное обратное
изображение нужной буквы, и в полученной таким образом формочке (матрица)
можно отлить из легкоплавкого сплава любое количество литер, которыми уже
можно пользоваться многократно, для ряда изданий разных книг.
И здесь Гутенберг мог почерпнуть кое-что в опыте прошлого, так как его
семья была из числа тех майнцских дворянских родов, которым принадлежало
право чеканки монет, весьма близкой по технике к выбиванию матрицы
пунсоном.
Когда литеры в любом количестве отлиты, остается взять в руки линейку с
бортами (верстатка) и набирать в нее, строка за строкой, любое сочинение.
И, конечно, гораздо удобнее вырезать, как пунсоны, не целые слова, а
отдельные буквы, и в один из моментов процесса изобретения произошло
соответственное упрощение в деле книгопечатания.
Что процесс творчества у Гутенберга, благодаря которому открыто печатание
отлитыми из металла подвижными литерами, шел именно так, в этом едва ли
можно сомневаться, так как иначе он идти не мог; но, конечно, на всю эту
эволюцию ему понадобилось, как показывают разные косвенные данные - не
меньше десяти, может быть, и два десятка лет громадной умственной работы
в тайниках его мастерских.
Наша гипотеза принимает характер почти несомненный, поскольку мы знаем,
что к 1448 году изобретение Гутенберга уже доведено до его логического
конца, ибо на этот год им издан календарь, напечатанный литерами, которые
одновременно служат Гутенбергу для ряда изданий грамматик Доната.
Еще ранее календаря, вероятно с 1445 по 1447 год, первым известным
примитивным шрифтом Гутенберга (вышина в 211/2 пункт) печатается ряд
Донатов, которых найдено отпечатанных этим шрифтом пока только три
издания, вернее - части этих изданий; надобно помнить, что большинство
мелких изданий Гутенберга, и только напечатанных на пергаменте, дошло до
нас в виде случайных обрывков. Возможно, что некоторые из этих изданий
выпущены не Гутенбергом, а его заимодавцами, отнимавшими у него шрифты за
долги.
Шрифтом, весьма близким к старейшему из шрифтов, которыми Гутенберг
печатал Донатов (тоже в 211/2 пункт), напечатан найденный в Майнце в 1892
году листок из "Сказания о страшном суде", именуемый „Fragment vom
Veltgericht"; шрифт этого издания, близко напоминающий рукописный
готического стиля, - самый примитивный, грубый, и предполагают, что это -
одна из первых проб изобретенных Гутенбергом подвижных букв, от 1445 или
1446 годов.
Затем был отлит более усовершенствованный, весьма похожий на первый,
такой же готический, типично-угловатый, и также в 211/2 пункт, шрифт, так
называемый "календарный", так как им напечатаны вышеупомянутый
астрономический календарь на 1448 г., а также тринадцать разных изданий
грамматики Доната, воззвание о походе христиан против турок 1454 года -
для возвращения взятого войсками Магомета II в 1453 году Константинополя,
и булла соответственного содержания папы Каликста III-от 1456 года.
Как мы видим, почти все первые издания Гутенберга представляют грамматику
Доната; то, что они напечатаны подвижными буквами, доказывается многими
путями; одно из простейших и нагляднейших доказательств, что некоторые
буквы перевернуты в словах вверх ногами - явление, немыслимое в
ксилографических книгах.
Большая часть этих отрывков найдена в старинных переплетах, где
составляла или внешнюю обложку, или материал для укрепления корешка, или
даже внутреннюю массу крышек переплета. Любопытен рассказ Готтфрида
Цедлера, как он, в 1901 году, нашел в одной рукописи XV века выступавший
фальц (сгиб) пергамента, составлявший одно целое с внутренней обклейкой
переплета. На одном фальце он усмотрел буквы, типа 36-строчной Библии
(В36). Когда он разрезал скреплявшие переплет нити и отклеил пергамент от
переплета, - перед ним, на прилегавшей к переплету стороне пергамента,
оказался фрагмент (заключающий 4 месяца - с января по апрель), обрезанный
с одного края и снизу, какого-то неизвестного дотоле календаря;
астрономическое исследование показало, что это календарь на 1448 год, а
сравнение шрифтов - что Цедлер открыл первую, напечатанную, вероятно, в
1447 году вышеупомянутую работу Гутенберга.
Как драгоценны для науки такие открытия и как они трудны и случайны -
легко себе представить; эта находка покончила, конечно, с очень многими
спорами вокруг Гутенберга и отдалила установленный ранее год начала
книгопечатания - с 1450 до 1447 года.
Следующие издания, несомненно принадлежащие Гутенбергу и Шефферу -
индульгенции (католические грамоты об отпущении грехов, продававшиеся за
деньги), весьма бойко расходившиеся в связи с воззваниями папы о
крестовом походе против турок в 1454-55 годах; их известно семь изданий,
сохранившихся по одному или несколько экземпляров; все они, весьма схожие
по набору шрифтов, представляют листовки, с печатью только на одной
стороне, двумя новыми шриф-тами, около 20 и 12 пунктов. В тексте
оставлены пустые места для вписывания имен грешников, недорого
покупавших, приобретением этих индульгенций, место в раю.
Затем следует так называемая „Библия в 42 строки" (В42) - громадная
работа, произведенная Гутенбергом при помощи денег Фуста. Она вышла,
вероятно, около 1455 года и является плодом невероятной энергии великого
изобретателя, составляя два громадных тома (в лист, in-folio), из которых
в первом 648 и во втором 638, всего 1.286 страниц, с приблизительно
3.400.000 печатных знаков. Эта Библия набрана литерами, заново отлитыми и
более мелкими, чем в Донатах, именно около 18 пунктов. Конечно, столько
литер Гутенбергу отливать не пришлось, ибо, во-первых, многие из них -
лигатуры, а, во-вторых, после отпечатания двух-трех листов литеры опять
разбирались по отдельным ящикам деревянной кассы и могли служить вновь;
но вырезка пунсонов для этих литер, отбивка матриц и отливка в эти
матрицы по нескольку сотен одинаковых литер, приготовление шпаций
(кусочков металла, заполняющих промежутки между словами), а главное
набор, печататание 1.286 страниц, вероятно, одновременно по две страницы,
и разбор набранного текста, отняли не один год работы; если мы оценим всю
колоссальную массу затраченного времени и денег, то поймем озлобление
Фуста, желавшего получить поскорее проценты на свой капитал, тогда как
гениальный изобретатель стремился к созданию шедевра книгопечатания.
В этой Библии, как и обычно в первопечатных книгах гутенберговского
времени, напечатан типографской краской только основной текст; все
заголовки и все заглавные буквы, а также украшения (например, узоры,
цветы, листья и т. д.) на некоторых страницах рисованы от руки
рубрикаторами и иллюминаторами. Иллюстрации, как и в других работах
Гутенберга, отсутствуют. Пагинация (обозначение страниц), кустоды
(помещение внизу страницы первого слова, которым начинается следующая
страница), заглавный (выходной) лист отсутствуют также. Переплетчику,
одевавшему все книги, поступавшие в продажу, деревянными, обтянутыми
кожей, переплетами, приходилось подбирать листы только по смыслу текста.
Этой Библии сохранилось около 40 более или менее полных экземпляров и 20
фрагментов, не считая известных, но утраченных из-за пожаров и по другим
причинам экземпляров. Из этих экземпляров - 14 напечатаны на пергаменте и
27 на бумаге. В одном экземпляре, принадлежащем Парижской Национальной
библиотеке, на обоих томах имеются пометы иллюминатора и рубрикатора, из
которых видно, что он закончил свою работу по вставке заглавных букв и
украшению этого экземпляра в 1456 году.
Как мы видели, после разрыва между Фустом и Гутенбергом изобретатель
получил только шрифт, которым он печатал Донатов. Этим же самым шрифтом
(в котором некоторые буквы отлиты вновь) набрано другое издание Библии,
носящее название 36-строчной; так как шрифт в ней крупнее (211/2 пункт),
то листов больше, чем в В42: она составляет три тома - 532+640+596 =
1.768 страниц.
Особенности издания те же, что в В42. Очевидно, печатание В36 было
связано с материальными затруднениями Гутенберга (мы даже не знаем, какое
участие в печатании этого издания он принимал), и В36 было напечатано
гораздо меньше, чем В42: ее сохранилось до нас всего 13 экземпляров (все
на бумаге), из которых существование 2 - сомнительно. Кроме того,
зарегистрировано в разных библиотеках два десятка разных фрагментов, в
один или несколько листов, на бумаге или пергаменте.
Долгое время, до конца XIX века, существовала твердая уверенность, что
В36 напечатана раньше В42. Проф. Дзяцько принадлежит честь открытия, что
печатник В36 имел перед глазами во время набора экземпляр В42; Дзяцько
открыл это обстоятельство путем тщательного сличения обоих изданий.
Обе Библии, и В36 и В42, являются предметом высшего вожделения богатых
библиофилов; увы - почти все известные экземпляры находятся в
общественных и государственных книгохранилищах, и если еще в 1897 году
один экземпляр В42 был продан за 47.000 рублей золотом одному
американскому миллиардеру, то за В36 тщетно предлагали до 100.000 рублей
золотом: с XVIII века ни одного экземпляра в частной продаже не было.
Хороший экземпляр В42 находился в Ленинградской публичной библиотеке.
Но самая совершенная, по технике выполнения, из книг, изданных при жизни
Гутенберга, - это, несомненно, Псалтирь, выпущенная Шеффером и Фустом в
1457 году, после разрыва с Гутенбергом. Она набрана новыми крупными
шрифтами двух типов (размером в 39 и 33 пункта), при чем рубрики и
заглавные буквы не вписаны, а напечатаны красной и синей краской. Части
главных инициалов вырезаны, вероятно, отдельно для красной и синей
красок, а после намазывания краской части складывались, и печатание
производилось одновременно всеми красками (черная, красная и синяя). Это
- так назыв. конгревный способ печати. Во многих местах употреблены
реглеты (широкие пластинки, свинцовые или, в то время, и деревянные, для
заполнения большого пространства между строками, а также и в строках -
перед абзацами и в том случае, если строка кончается более или менее
далеко от правого края набора). Шрифт - самый красивый из отлитых при
Гутенберге (не забудем, что Шеффер был каллиграф и мог нарисовать
прекрасные образцы для вырезания пунсонов). Все известные ныне экземпляры
(их всего 10 и 31 фрагмент) напечатаны на пергаменте, в 143 или 175
листов, в зависимости от издания (было несколько тиражей этого издания).
Но если с технической стороны это издание - наиболее совершенное, то по
тексту оно неудовлетворительно, изобилует опечатками, которые исправляли
в следующих тиражах, делая при этом новые. Чувствуется отсутствие
культурного компаньона - Гутенберга.
Это издание замечательно еще и тем, что в нем впервые имеются имена
печатников (без. указания на Гутенберга) и год издания, в следующем
послесловии:
"Настоящее собрание псалмов, - украшенное красивыми заглавными буквами
и достаточно разделенное рубриками, - благодаря искусному открытию
печатания без помощи пера, изготовлено к прославлению Бога после
многих трудов и забот и выпущено для пользования Иоганном Фустом,
майнцским горожанином, и Петром Шеффером из Гернсгейма в год Господень
1457, в канун Успения Божией Матери".
Это издание, вероятно, было напечатано в небольшом количестве и имело
успех, будучи необходимейшей при церковной службе книгой: оно повторяется
в 1459 году, лишь с некоторой перестановкой и изменением текста;
сохранилось 13 экземпляров этого второго издания, опять все на
пергаменте, и 4 фрагмента. Повторено и послесловие, немного измененное.
Фуста и Шеффера, опять без указания истинного изобретателя
книгопечатания, Фуст считает, вероятно, что важен в этом изобретении не
талант Гутенберга, а его капитал.
Позднейший известный шрифт, самый мелкий, - в 11 пунктов, почти
современный корпус, в отливке которого Гутенберг, вероятно, принимал
участие, - шрифт „Католикона", сочинения Бальба Генуэзского, состоящего
из латинской грамматики и словаря, в 746 страниц, в лист. Книга эта
наименее редкая из всех изданий этого раннего периода: известно более ста
сохранившихся экземпляров. Она замечательна тем, что в ней печатник
(вероятно, Гутенберг) говорит о себе в послесловии, следующим образом
восстанавливая свои права:
"С помощью Всевышнего, по знаку которого дети начинают говорить и
который часто открывает малым, что скрывает от мудрых, - эта
превосходная книга Католикон, - в год вочеловечения Господа 1460, в
славном городе Майнце, принадлежащем достославному немецкому народу,
который по милости Бога столь возвышенным духовным светом и свободным
милостивым даром другим народам земли предпочтен и возвеличен, -
напечатана и приготовлена к пользованию, и притом без помощи
тростника, стиля или пера, но через чудесное прилаживание, соотношение
и соразмерность патронов и форм".
Печатник, скромно скрывая свое имя, говоря этим тяжелым слогом откровенно
о том, что „Католикон" напечатан, а не написан от руки, все еще с
осторожностью относится к раскрытию своего изобретения - "чудесная
соразмерность пунсонов и матриц". Очевидно, он знает, что тайна его
начинает раскрываться, но не хочет рассказать о ней всего.
Возвращение Гутенберга к печатанию светской книги, в виде грамматики со
словарем, не случайно: оно объясняется враждебным отношением духовенства
к печатным библиям Гутенберга и Шеффера с Фустом, - издание которых
подрывало доходы монашества от переписки книг, а покупка священных книг,
напечатанных типографским способом, для церквей зависела от того же
духовенства, и Библии продавались плохо.
Последняя книга, происхождение которой из-под станка Гутенберга очень
возможно, - сочинение Matthaeus de Cracovia: „Tractatus rationis".
Кажется, в этой книге, напечатанной в 1461 году, впервые применены шпоны
(тонкие линейки, которые вставляют между строками для незначительного
расширения пространства между строками и соответственного выделения
текста); употребление шпон здесь имело свои основания, так как текст
книги небольшой (всего 44 страницы) и издатель нашел нужным несколько
увеличить ее размер.
Экземпляр этого издания, отличной сохранности, имелся в Публичной
библиотеке им. Ленина в Москве; кроме того, из изданий этого периода в
Питере имелся, в Публичной библиотеке, - экземпляр В42, с вырезанными
каким-то варваром некоторыми заглавными буквами, в переплете XVIII века,
купленный в 1858 году, и экземпляр "Католикона" на бумаге, тоже в
переплете XVIII века. Еще, там же имелся один листик из Псалтири 1457
года.
Вот и все материальное наследство, оставленное человечеству изобретателем
книгопечатания, если не считать еще ряда изданий, которые или нам
неизвестны или были выпущены впоследствии и набраны оставленными им
шрифтами.
Как мы видим, многое в жизни и работах Гутенберга лишь медленно, путем
громадных усилий ученых, устанавливается и разъясняется.
Ряд работ Гутенберга найден только в одном экземпляре, притом в виде
фрагментов; из этого следует заключить, что, несомненно, некоторые работы
Гутенберга совсем не найдены или утрачены навсегда.
Реферат на тему: Князь Владимир Святой
Смоленский колледж телекоммуникаций
РЕФЕРАТ
по истории
тема: «Князь Владимир Святой»
подготовил:
Макухин Иван Иванович
проверил:
Смоленск 2002 г.
ПЛАН
Введение 3
Князь Владимир Святой 5
Заключение 24
Молитва князя Владимира 25
Литература 25
Введение
Наша история о временах, предшествовавших принятию христианства, темна и
наполнена сказаниями, за которыми нельзя признать несомненной
достоверности. Этому причиною то, что наши первые летописцы писали не ранее
второй половины XI в. и о событиях, происходивших в их отечестве в IX и Х
веках, за исключением немногих письменных греческих известий, не имели
других источников, кроме изустных народных преданий, которые, по своему
свойству, подвергались вымыслам и изменениям. С достоверностью можно
сказать, что, подобно всем северным европейским народам, и русский только с
христианством получил действительные и прочные основы для дальнейшей
выработки гражданской и государственной жизни, основы, без которых
собственно для народа нет истории. С давних времен восточная половина
нынешней Европейской России была населена народами племени чудского и
тюркского, а в западной половине, кроме народов литовского и чудского
племени, примыкавших своими поселениями к балтийскому побережью, жили
славяне под разными местными названиями, держась берегов рек: Западной
Двины, Волхова, Днепра, Припяти, Сожи, Горыни, Стыри, Случи, Буга, Днестра,
Суды, Десны, Оки с их притоками. Они жили небольшими общинами, которые
имели свое средоточие в городах -- укрепленных пунктах защиты, народных
собраний и управления. Никаких установлений, связующих между собою племена,
не было. Признаков государственной жизни мы не замечаем. Славяно-русские
племена управлялись своими князьками, вели между собою мелкие войны и не в
состоянии были охранять себя взаимно и общими силами против иноплеменников,
а потому часто были покоряемы. Религия их состояла в обожании природы, в
признании мыслящей человеческой силы за предметами и явлениями внешней
природы, в поклонении солнцу, небу, воде, земле, ветру, деревьям, птицам,
камням и т. п. и в разных баснях, верованиях, празднествах и обрядах,
создаваемых и учреждаемых на основании этого обожания природы. Их
религиозные представления отчасти выражались в форме идолов, но у них не
было ни храмов, ни жрецов; а потому их религия не могла иметь признаков
повсеместности и неизменяемости. У них были неясные представления о
существовании человека после смерти; замогильный мир представлялся их
воображению продолжением настоящей жизни, так что в том мире, как и в
здешнем, предполагались одни рабами, другие господами. Они чествовали
умерших прародителей, считали их покровителями и приносили им жертвы.
Верили они также в волшебство, т.е. в знание тайной силы вещей и питали
большое уважение к волхвам и волхвицам, которых считали обладателями такого
знания; с этим связывалось множество суеверных приемов, как-то, гаданий,
шептаний, завязывания узлов, и тому подобного. В особенности была велика
вера в тайное могущество слова, и такая вера выражалась во множестве
заговоров, уцелевших до сих пор у народа. Сообразно такому духовному
развитию было состояние их житейской умелости. Они умели строить себе
деревянные жилища, укреплять их деревянными стенами, рвами и земляными
насыпями, делать ладьи и рыболовные снасти, возделывать землю, водить
домашних животных, прясть, ткать, шить, приготовлять кушанья и напитки -
пиво, мед, брагу, - ковать металлы, обжигать глину на домашнюю посуду;
знали употребление веса, меры, монеты; имели свои музыкальные инструменты;
на войну ходили с метательными копьями, стрелами и отчасти мечами. Все
познания их переходили от поколения к поколению, подвигаясь вперед очень
медленно, но сношения с Византийскою империей и отчасти с арабским Востоком
мало-по-малу оказывали на русских славян образовательное влияние. Из
Византии заходило к ним христианство. В половине IX века русские, после
неудачного похода на Византию, когда буря истребила их суда, приняли
крещение, но вслед за тем язычество опять взяло верх в стране; однако и
после того многие из русских служили на службе византийских императоров в
Греции, принимали там христианство и приносили его в свое отечество. В
половине Х века киевская княгиня Ольга приняла св. крещение. Все это,
однако, были только подготовительные явления. При князьях так называемого
Рюрикова дома господствовало полное варварство. Они облагали русские народы
данью и до некоторой степени подчиняя их себе, объединяли; но их власть
имела не государственные, а наезднические или разбойничьи черты. Они
окружали себя дружиною, шайкою удальцов, жадных к грабежу и убийствам,
составляли из охотников разных племен рать и делали набеги на соседей - на
области Византийской империи, на восточные страны, прикаспийские и
закавказские. Цель их была приобретение добычи. С тем же взглядом они
относились и к подчиненным народам: последние присуждались платить дань; и
чем более можно было с них брать, тем более брали; за эту дань бравшие ее
не принимали на себя никаких обязательств оказывать какую-нибудь выгоду со
своей стороны подданным. С другой стороны князья и их дружинники, имея в
виду только дань и добычу, не старались вводить чего-нибудь в жизнь
плативших дань, ломать их обычаи, и оставляли с их внутренним строем, лишь
бы только они давали дани и поборы.
Такой варварский склад общественной жизни изменяется с принятием
христианской религии, с которою из Византии - самой образованной в те
времена державы -перешли к нам как понятия юридические и государственные,
так и начала умственной и литературной деятельности. Принятие христианства
было переворотом, обновившим и оживотворившим Русь и указавшим ей
историческую дорогу.
Этот переворот совершен Владимиром, получившим наименование Святого,
человеком великим по своему времени. К сожалению жизнь его нам мало
известна в подробностях и летописи, сообщающие его истерию, передают немало
таких черт, в достоверности которых можно скорее сомневаться, чем принимать
их на веру. Откидывая в сторону все, что может подвергаться сомнению, мы
ограничимся короткими сведениями, которые, при всей своей скудости, все-
таки достаточно показывают чрезвычайную важность значения Владимира в
русской истории.
Князь Владимир Святой
Владимир был сыном воинственного Святослава, киевского князя, который
предпринял поход на хазар, господствовавших в юго-восточной России, взял их
город Саркел-на-Дону, победил прикавказские народы: ясов и касогов,
завоевал Болгарию на Дунае, но должен был после упорной защиты уступить ее
греческому императору. На возвратном пути из Болгарии в Русь он был убит
печенегами, народом тюркского племени. Будучи еще в детском возрасте,
Владимир был призван новгородцами на княжение и уехал в Новгород вместе со
своим дядей Добрыней, братом его матери Малуши, ключницы его бабки Ольги.
По смерти Святослава между детьми его началось междоусобие. Киевский князь
Яропопк убил брата своего древлянского князя Олега. Владимир со своим дядей
убежал в Швецию и возвратился в Новгород с чужеземной ратью. Вражда у них с
Ярополком возникла оттого, что дочь князя полоцкого Рогаедь, руки которой
просил Владимир, отказала ему такими словами: "Не хочу разуть (разуть
жениха - обряд свадебный; разуть вместо - выйти замуж) сына рабы".
попрекнув его низостью происхождения по матери, и собиралась выходить за
Ярополка. Владимир завоевал Полоцк, убил Рогводода, полоцкого князя, и
женился насильно на Рогнеди. Вслед затем он овладел Киевом и убил своего
брата Ярополка. Летописец наш изображает вообще Владимира жестоким,
кровожадным и женолюбивым; но мы не можем доверять такому изображению, так
как по всему видно, что летописец с намерением хочет наложить на Владимира-
язычника как можно более черных красок, чтобы тем ярче указать на
чудотворное действие благодати крещения, представив того же князя в самом
светлом виде после принятия христианства.
С большею достоверностью можно принять вообще известие о том, что Владимир,
будучи еще язычником, был повелителем большого пространства нынешней России
и старался как о распространении своих владений, так и об укреплении своей
власти над ними. Таким образом он повелевал новгородской землей - берегами
рек: Волхова, Невы, Меты, Лупа, - землей белозерской, землей ростовской,
землей смоленской в верховьях Днепра и Волги, землей полоцкой на Двине,
землей северской по Десне и Семи, землей полян или киевской, землей
древлянской (восточная часть Волыни) и, вероятно, также западной Волынью.
Радимичи, жившие на Сожи, и вятичи, жители берегов Оки и ее притоков,
хотели отложиться от подданства и были укрощены. Владимир подчинил дани
даже отдаленных ятвягов, полудикий народ, живший в лесах и болотах нынешней
гродненской губернии. Не должно однако думать, чтобы это обладание имело
характер государственный: оно ограничивалось собиранием дани, где можно
было собирать ее, и такое собирание имело вид грабежа. Сам Владимир
укрепился в Киеве с помощью чужеземцев - скандинавов, называемых у нас
варягами, и роздал им города, откуда со своими вооруженными дружинами они
могли собирать дани с жителей.
Первые годы жизни и княжения Владимирова не утешительны, как деяния
человека, косневшего во тьме язычества, которое не умягчает сердца; но
таковы были и тёмные начала равноапостольного Константина и иных великих
мужей, которые сделались впоследствии просветителями и благодетелями своего
царства; посему и не боится история подымать сию завесу, ибо через то ещё
большею славою озаряется светлая сторона их жизни.
По смерти языческого воителя Святослава между трёх его сыновей временно
разделилась земля Русская: старший Ярополк сел княжить в Киеве, область
древлянская сделалась уделом Олега, Новгород назначен был юному ещё
Владимиру, который там княжил под руководством опытного дяди своего
Добрыни. Вскоре по смерти отца возникло междоусобие братьев. Старый воевода
Святослава Свенельд возбудил Ярополка против младшего Олега, который убил
на ловле сына Свенельдова. Олег во время битвы был сброшен с моста и
затоптан конями; плакал Ярополк, когда узнал о смерти братней, но и ему
также предстояла смерть от брата. Узнав об участи Олега, Владимир бежал за
море к варягам, откуда некогда произошла сила русских князей; он
возвратился оттуда с новою дружиной и, уже не страшась Ярополка, искал
случая отомстить ему за смерть брата, по долгу мести языческой.
Прежде начала брани хотел он вступить в родственную связь с сильным
племенем других князей варяжских, пришедших также из-за моря, и послал
просить за себя дочь князя Полоцкого Рогволода, но гордая Рогнеда велела
отвечать Владимиру: «Да не будет, чтобы когда-либо отрешила я ремень у
сапога сына рабынина», ибо князь Новгородский не был сыном законной жены
Святославовой, но только рабыни его, ключницы Малхи. Раздражённый Владимир
пошёл войной на Полоцк, победил Рогволода, сжёг город и, истребив весь род
его князей, силою взял за себя надменную Рогнеду. Тогда, окрепши силами,
пошел он против Ярополка со всеми полчищами варягов и славян. Слабый
Ярополк бежал из своей столицы в укреплённый город на стечении Роси и
Днепра, но там ожидала его измена от присных: собственный воевода по имени
Блуд, подкупленный Владимиром, выдал князя брату; он убедил Ярополка идти
на зов Владимира в стан его, и там дружина варяжская умертвила Ярополка
пред лицом брата. Владимир взял за себя вдову его, пленницу греческую, уже
беременную, и от сего нечестивого брака родился Святополк, бывший
впоследствии убийцей братьев своих, трёх сыновей Владимировых, ибо Господь
взыскивает иногда грех отцов на детях, для страшного примера и назидания.
Не был счастливым для Владимира и брак его с Рогнедою, за которую также
сватался и Ярополк; Владимир едва не сделался жертвою мщения дочери
Рогволода.
В 980 г. вступил Владимир на престол отеческий и, ещё в цветущих летах,
явил себя не только храбрым воителем, подобно отцу своему Святославу, но и
мудрым правителем, подобно блаженной бабке своей Ольге. Немедленно отпустил
он дружину варяжскую, с помощью которой овладел Киевом, ибо варяги, по
старой памяти своих набегов, почитали себя не союзниками Владимира, но
завоевателями его области и требовали дани с киевлян. Ласковыми речами
ублажил их Владимир, пока не собрал довольно силы, чтобы противостоять им;
тогда вынудил их идти в Царьград искать себе службы у императора, которого
предварил о неспокойном духе сей дружины. Утвердив власть свою, Владимир
явил усердие своё к богам языческим, соорудил новый истукан Перуна с
сребрянною главою и поставил его близ теремного двора на холме вместе с
другими кумирами. Туда стекался народ ослеплённый, и земля осквернялась
кровью жертв; быть может, совесть тревожила князя, и сею кровью искал он
примириться с богами языческими, доколе наконец познал ту единственную,
искупительную кровь, которая могла умиротворить человека с Богом. Не только
жертвы животных, но и человеческие падали на холм Перуна; возвратясь
однажды с победою после счастливой войны, решился он однажды, по совету
бояр своих, заклать в жертву богам кого-либо из отроков или девиц киевских,
и жребий пал на юного варяга Иоанна, уже просвещённого христианством.
Напрасно старался спасти его отчаянный отец: на обоих обрушилась ярость
народная, и сын и отец пали под обломками обрушенного на них жилища; они
были первыми и последними мучениками христианскими в языческом Киеве.
Жертвуя идолам, жертвовал Владимир и страстям своим, ибо что были боги
идолослужителей, если не демоны, которые возбуждали их к удовлетворению
своих страстей? Сходно с нравами языческими, утопал князь русский в
наслаждениях чувственных и, по выражению летописца, женолюбив был, подобно
Соломону. Не довольствуясь первою супругою Рогнедою, от которой имел
четырёх сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава и Всеволода, он назвал сыном
своим и Святополка, взяв за себя его мать, жену брата своего, и ещё имел
трёх законных по язычеству жён — Чехиню, от которой родился ему Вышелав, а
от двух последних произошли Святослав и Мстислав и два будущих
страстотерпца, Борис и Глеб, прославленные в Церкви Русской. Кроме этих
законных жён, ещё множество наложниц наполняли палаты его в Киеве,
Вышгороде и Берестове; казалось, если попущено было погрузиться ему в
скверны язычества, то для того только, чтобы тем поразительнее было его
обращение к свету Христову. Посреди чувственных наслаждений едва не настиг
его смертный час от руки старшей супруги Рогнеды, прозванной в летописи
Гориславою, по тем бедствиям, которые испытала она в жизни; простив ему
убийство отца и братьев, она не могла простить ему предпочтение других жён,
и однажды, когда князь посетил её уединённое жилище близ Киева, в селе
Предславине, Рогнеда решилась умертвить его во время сна. Проснулся князь и
отвёл удар; хотел он сам казнить виновную и велел ей, облекшись в брачные
одежды, ожидать смерти, но явился в храмине нечаянный ходатай, отрок, сын
её Изяслав, подал меч родителю и, наученный матерью, сказал: «Ты не один,
отец мой, сын твой здесь свидетелем!» — и выпал меч из руки гневного отца.
По совету бояр своих простил он виновную ради сына её и отдал им в удел
бывшую область Рогволода.
Славны были воинские дела Владимира ещё во дни его язычества: не напрасно
кровь варяжская текла в его жилах и горел в нём дух отца его Святослава.
Прежде всего сразился он с Мечеславом, кралем польским, который, подобно
ему, сделался просветителем своей земли; оружием отторг он у него города
Червенские, которые составили впоследствии сильное княжение Галицкое, потом
смирил отважных вятичей и радимичей, не хотевших платить ему дань, и
завоевал страну ятвягов, дикого племени латышского, обитавшего в лесах
между Литвой и Польшею, и распространил пределы свои до самого поморья
Балтийского. С запада устремился он на восток и с дружиною Новгородскою,
под начальством дяди его Добрыни, спустился по Волге в землю болгар,
обитавших на устье Камы. Устрашенные его нашествием, они просили мира и
отпустили послов со многими дарами; они же впоследстви искали привлечь
могущественного князя к лжеучению Магометову, которое сами исповедовали.
Желание познать истину уже возгорелось в душе Владимира, который с детства
ещё помнил христианские нравы и советы блаженной бабки своей Ольги, и
вместе с христианами плакал над её могилой. Если и заглушены были семена
христианства в бурном возрасте юношества, когда, обитая на севере между
языческих варягов и славян, далёк был от всего христианского, то,
возвратясь в Киев, где обрёл опять начатки веры Христовой, не мог он
остаться равнодушным к первым воспоминаниям своего детства. Как объяснить
иначе внезапную перемену его мыслей и это чудное совещание князя со своими
боярами об избрании веры истинной, которое не повторяется ни в какой
летописи! Тем искреннее рассказ сей, что в нем сохранены и все воинские
черты духа варяжского, ибо, избрав веру, Владимир пошёл не просить ее у
греков, но завоёвывать. Благодать Божия коснулась его сердца, но не вдруг,
а постепенно обновлялся в нём внутренний человек, и суровый варяг сделался
кротким христианином; оттого так прочна была эта перемена во Владимире и
такою твёрдою стопою стало Христианство в земле Русской при самом его
начале — без всякого кровопролития, только силою воли и убеждения князя,
которому привык покоряться его народ, как мудрому правителю, пекущемуся о
его благе.
Так описывает преподобный Нестор, в простодушной летописи своей,
утешительное обращение Владимира к христианству и предварительное прение о
вере в его палатах. Пришли в 986 году болгары веры Магометовой и сказали:
«Ты, князь, мудрый и смыслёный, а не ведаешь закона, уверуй в закон наш и
поклонись Магомету».— «Какая же вера ваша?» — спросил их Владимир, и они
отвечали: «Веруем Богу, а Магомет учит нас обрезанию, запрещает вкушать
свинину и вино, но по смерти обещает нам красных жён, каждому по сердцу
его, дозволяя и в здешней жизни многожёнство». Обольстительна была для
сластолюбца полная свобода страстей, но странным казалось ему обрезание и
запрещение вина; попущением Божиим действие одной страсти победило в нём
другую, для того чтобы отвлечь от обеих. «Вино есть веселие на Руси, и не
можем без него быть»,— отвечал он болгарам.
Услышав о посольстве болгар, явились и посланники от папы, из области
немецкой, которые стали обличать язычнику ничтожество его идолов и
проповедовали Бога единого. Владимир хотел знать о заповедях их веры; они
отвечали снисходительно, заповедуя пост по силе каждого, ибо кто пьёт или
ест, то всё во славу Божию, по словам апостола (1 Кор. 10, 31). Но самая
эта ослаба, которою надеялись привлечь к себе язычника, не тронула его
сердца, ибо оно требовало обличений сильных для потрясения духа и
совершенно разрешения от страстей. Просто и мудро отвечал немцам Владимир:
«Идите обратно, ибо сего отцы наши от вас не принимали».
Тогда и евреи хазарские, обитавшие в Тавриде, подвигнутые вестью о
посольстве болгар и христиан к сильному князю русскому, думали привлечь его
к своей вере. Послы их сказали ему: «Христиане веруют тому, кого мы
распяли, мы же веруем единому Богу, Авраамову, Исаакову и Иаковлеву».
Спросил и их Владимир: «Что есть закон ваш?» — и услышал отчасти то же, что
и от болгар; обрезание и запрещение свинины, с прибавлением хранения
субботы. «Но где же земля ваша?— спросил их Владимир.— И там ли вы ныне?»
Смутились евреи и сказали князю: «Прогневался Бог на отцов наших и расточил
нас по всем странам, грехов ради наших; Иерусалим, земля наша, в руках
христиан». Внук мудрой Ольги отвечал им: «Как же учите вы иных, будучи сами
отвержены от Бога; если бы Бог любил вас и закон ваш, не были бы вы
расточены по чужим странам; хотите и нас подвергнуть такой же участи?»
Наконец, прислали и греки философа своего к Владимиру, по имени
Константина, который обличил перед ним всю плотскую прелесть веры
Магометовой и ту духовную слепоту, в коей коснели евреи, распявшие Господа
славы и сами добровольно отвергшие спасение своё, которое перешло к
христианам. Учение христианское не могло не поразить язычника; он хотел
слышать от философа, для чего сошел Бог на землю и всю повесть страданий
Христовых. Тогда в кратких, но ярких чертах раскрыл ему философ всё чудное
сказание Ветхого Завета: о создании неба и земли, о сотворении и падении
человека, искушённого дьяволом, изгнании его из рая и о первом
братоубийстве (горькое воспоминание для убийцы брата!). Страшная картина
потопа, карающего землю за грехи людей, и огненная казнь Содома и Гоморры,
избрание Авраама родоначальником нового племени, из которого должен был
произойти Искупитель, рабство Израиля в стране Египетской и чудные
знамения, с какими извел их Моисей из плена, прехождение Чермного моря и
потопление фараона; закон, данный Богом посреди громов Синайских, и
завоевание Израилем земли обетованной; царь воитель Давид, угодивший Богу,
и сын его Соломон, строитель храма, святая святых, и последующие за тем
судьбы царства до разорения Иерусалима и первого храма; вавилонское
семидесятилетнее пленение и обновление храма, в котором должен был явиться
сам Господь, предсказанный пророками; всё это, при чудном свете речений
пророческих, которые предваряли о каждом событии до последнего, величайшего
из них, сошествия на землю Бога, глубоко потрясло душу Владимира.
Но сердце его умилилось, когда после всех ветхозаветных картин философ
рассказал ему смиренную евангельскую повесть о воплотившемся Творце,
рождённом ради его спасения в убогом вертепе от Девы и повитом в яслях
между бессловесных, Который, когда настало время исполнить дивное
искупление человеков, явился в пустыне, крестился в Иордане, собрал
учеников и проповедовал Евангелие Царствия Небесного со многими чудесами,
ознаменовавшими в сыне человеческом Сына Божия; как, преданный учеником,
был Он представлен на судилище языческое жрецами еврейскими, терзаем,
поруган, распят на кресте и как в третий день воскрес от гроба, во
исполнение слов пророческих; как, умертвив смерть, вознёсся на небо к Отцу
Своему и ниспослал от Него Духа Святого на учеников Своих, которые
проповедовали веру Христову по вселенной.
Рождение Бога от Девы и распятие его на древе крестном поразили язычника,
который привык искать земного величия в богах своих; но философ объяснил
ему недоумение его сердца: «Обольщён был древле Адам и, богом пожелав быть,
не сделался богом; сего ради Бог сделался человеком, чтобы обоготворить
Адама; лестью женскою пал в раю Адам, вкусив от запрещённого древа, и от
Девы воплотившийся Бог распялся на древе, чтобы обновить падшую природу
человека». Мудрец христианский, желая ещё более поразить не только мысли,
но и чувства Владимира, показал ему икону Страшного суда, на коем
изображены были муки грешников и блаженство праведных. Глубоко вздохнул
Владимир, взирая на чудную сию икону, которая представляла ему собственную
его участь в будущем веке, если не покается. «Благо сим одесную и горе сим
ошуюю!» — воскликнул он, и философ сказал князю: «Если хочешь одесную стать
с праведными, то веруй в Господа Иисуса, распятого и воскресшего из
мертвых, и крестись во имя Его».
Тронуто было сердце язычника, но не вдруг мог он решиться оставить широкий
путь мирских наслаждений, чтобы вступить в тесные врата, которые вели в
Царствие Божие. «Пожду еще мало»,— сказал Владимир и положил в сердце своем
испытать о вере, ибо дело шло не об одном личном его убеждении, но и о
просвещении всего народа. С великими дарами и почестями отпустил он
философа и созвал бояр своих и старейшин градских на спасительное
совещание, от которого должно было зависеть не только временное благо земли
Русской, но и вечное. «Вот приходили ко мне болгаре,— говорил князь,—
предлагая принять закон их; потом приходили немцы, восхваляя также веру
свою; были после них и евреи; последние пришли греки, осуждая все прочие
верования и прославляя своё; много беседовал посланный их о начале и
судьбах мира сего, чудна была его беседа и сладостна для слуха; он возвещал
об ином мире, в котором умирающие опять воскреснут, чтобы более не умирать,
и обещал сиe тем, кто вступит в их веру, угрожая мукою огненною
отступникам; итак, придайте мне разума, какой дадите ответ?»
Бояре и старцы отвечали: «Ты ведаешь, о князь, что никто своего не хулит, а
хвалит; если же хочешь почтить истину, имеешь у себя людей верных; пошли их
испытать веру каждого из сих народов, чтобы видели, как служат они Богу
своему». Мудрое слово сиe было по сердцу князю и всем его людям; избрали
десять мужей, добрых и смыслёных, и сказали им: «Идите сперва к болгарам,
испытуйте веру их». Они же, видя нечистые дела их и нелепое служение, с
омерзением возвратились в землю свою. Князь уже не думал посылать их к
евреям, которых падшего состояния не терпела благородная душа его; но он
послал людей своих в христианские земли, чтобы оттуда почерпнуть
просвещение духовное, и велел идти сперва к немцам, а потом к грекам. Не
без того особого промысла Божиего случилось то, что посланные его соглядать
церковную службу немцев не умилились сердцем и, не улучив себе никакой
пользы душевной, уклонились от них к грекам, ибо оттуда надлежало воссиять
Православию на землю Русскую. Достигнув Царьграда, предстали они двум
императорам — Василию и Константину, внукам Багрянородного, и возвестили им
духовную цель своего послания, обещая быть общинниками их веры, если
зрелищем богослужения умилится их сердце. Возрадовались кесари греческие и
многими осыпали их почестями. Немедленно послали они к Патриарху с таким
словом: «Пришла Русь, испытывая в вере нашей; и так потщись устроить
благолепную службу во храме Софии премудрости Божией; собери священный
Собор и весь клир и сам облекись во святительские ризы, да видит Русь славу
Бога нашего и, сподобившись благодати крещения, изменит вражду свою на
любовь к нам и божественною просветится верою».
Патриарх поспешил исполнить волю царскую; созвал он собор и устроил клир,
учредив торжество великое, как бы в нарочитый праздник возжжены были все
лампады в великолепном храме премудрости Божией, и весь он исполнился
фимиама при сладостном пении, представляя зрелище более подобное небесному,
нежели земному. Посреди сего благолепия церковного вошли в святилище кесари
во всем блеске пышного двора своего и с ними русские послы; их поставили на
высоком месте, откуда могли они видеть всю красоту церковную и чудное
служение Патриарха, со всем собором епископов, пресвитеров и диаконов.
Изумились пришельцы русские: взоры и слух их никогда не видали ничего
подобного, и сердце их познало истину в сию торжественную минуту, ибо были
к ним приставлены диаконы, объяснявшие весь таинственный смысл божественной
службы. Мнилось им, что самые ангелы соединяли гласы свои с ликом
человеческим, и, вне себя от восторга, вышли они из храма по совершении
литургии. Свет благодати коснулся их сердца, они полюбили веру греческую,
восхваляя чудное её богослужение. Восемь дней пробыли послы русские в
Царьграде, и со многими дарами отпустили их императоры на родину, внушая им
возвестить то, что видели и слышали.
Когда возвратились в землю свою, созвал опять Владимир бояр своих и
старейшин и приказал послам возвестить дружине всё, что испытали о вере в
чуждых странах. Со всею искренностью отвечали послы: «Ходили мы к болгарам,
и странным нам показалось служение их; встают они, садятся как бы
неистовые, в распущенных одеждах и дико смотрят по сторонам; всё у них
мрачно и смрадно, и нет ничего доброго в законе их. Были мы у немцев и
видели различные богослужения в церквах их, но без всякого благолепия, и не
обрели себе никакой пользы душевной. Но когда мы пришли к грекам и они
ввели нас в тот храм, где служат Богу своему, поистине не знали мы, где
обретаемся — на небе или на земле, ибо на земле нет ничего подобного, ни
такой красоты; одно лишь можно сказать, что если где-либо — то у них
пребывает с человеками Бог, и служение ему у греков выше, чем у всех
народов. Не можем забыть виденной нами красоты; всякий человек, вкусив
однажды сладкого, уже не захочет после вкусить горечи; так и мы не можем
долее здесь оставаться чуждыми сей вере». Глубокое впечатление произвело
искреннее слово это на дружину Владимирову; многолетние старцы из числа
бояр его, в памяти коих свежими ещё были минувшие времена блаженной Ольги,
сказали князю: «Если бы не хорош был закон греческий, то не приняла бы его
и бабка твоя Ольга, которая была мудрейшею из всех человеков». Заветное имя
Ольги решило выбор любимого её внука, о котором столько молилась она; уж он
не хотел более испытывать о вере и только спросил бояр своих: «Где
креститься?» Старцы кратко отвечали: «Там, где тебе любо».
Здесь опять представляется чудное зрелище, которое не повторилось ни в
каком народе, ибо в князе русском вполне отразился воинственный дух
варяжского его племени: он ищет христианства, но не хочет смиренно молить о
нём превозносившихся греков, памятуя унижение, какому подверглась мудрая
Ольга от надменных кесарей, с которыми бились и отец его Святослав, и дядя
Игорь. Князья русские, Аскольд и Дир, ходили некогда с оружием на Царьград
и там приобрели веру; пойдет и он, по примеру их, ратию на греков, но не в
дальний Царьград, а в ближайшую Корсунь и там завоюет веру! Нельзя было
требовать смирения от язычника и воинственной его дружины; но искренно было
его усердие, хотя и с младенческим мудрованием варяжских своих обычаев.
В 988 году собрал Владимир многочисленную дружину и спустился по Днепру так
называемым греческим путем к торговой Корсуни, углубившейся в морском
заливе. Князь русский стал со своими судами в лимане, на одно вержение
стрелы от города, и началась кровопролитная осада, которой соответствовала
столь же упорная защита. Крепко бились граждане из-за стен, и не было
успеха дружине русской, хотя отовсюду обступила она укреплённый город.
Напрасно грозил осаждённым князь русский, что три года готов простоять под
их стенами, доколе не сдадутся; никто не помышлял о сдаче. Тогда Владимир
стал помышлять о приступе и велел дружине своей присыпать стены землёй,
чтобы взять город на копьё, но не было и тут успеха; граждане, подкопавшись
изнутри под свои стены, ночью отгребали насыпь и уносили землю внутрь
города, где насыпали на площади целый холм, доселе видимый посреди развалин
Корсуни. Так протекло шесть месяцев в напрасных усилиях, доколе не вложил
Господь в сердце одного Корсунянина, саном пресвитера, по имени Анастаса,
открыть Владимиру тайное средство овладеть городом, не ради корысти
человеческой, но чтобы самого завоевателя приобрести Богу, ибо ведома была
ему благая цель сей необычайной брани. Кратко написал он на стреле: «Есть
кладези за тобою к востоку, откуда по трубам течёт к нам вода, перейми
их»,— и пустил стрелу сию в стан русский. Изумился Владимир столь
нечаянному совету и принял его не как от человека, но как бы свыше. Поднял
он взор свой к небу и воскликнул: «Господи, если так будет, то сам я в воде
сей крещуся»,— и немедленно перекопал источники; жаждою истомился город и
сдался, но не как победитель взошел в него с дружиною своею Владимир, ибо
сам уже был побежден Богом христианским, который покорил ему Корсунь д | |
