|
Реферат: Историческая личность Федора Федоровича Раскольникова (История)
Исторически фигура Раскольникова
ГОЛОС БОЙЦА ЛЕНИНСКОЙ ГВАРДИИ РЕВОЛЮЦИИ
«Вы блестяще справились с возложенной на Вас боевой
задачей»,—телеграфировал В. И. Ленин 21 мая 1920 г. командующему Каспийской
военной флотилией Ф. Ф. Раскольникову. Боевая задача, которую упоминал в
этой телеграмме Ленин, состояла в том, чтобы внезапным набегом с моря на
порт Энзели вернуть захваченные на Каспийском море белогвардейцами и
находившиеся там под охраной интервентов корабли, вооружение и военное
имущество.
Выполнив эту операцию, Раскольников телеграфировал Ленину: «Захватом в
плен всего белогвардейского флота, в течение двух лет имевшего господство
на Каспийском море, боевые задачи, стоящие перед Советской властью на
Каспии, всецело закончены. Отныне Российский и Азербайджанский советские
флоты являются единым и полновластным хозяином Каспийского моря... Красный
флот, завоевавший для Советской республики Каспийское море, приветствует с
его южных берегов любимого вождя пролетариата товарища Ленина». Ответом на
это и была высокая оценка действий красной флотилии, которую дал Ленин.
Флотилия была награждена Почетным революционным Красным знаменем, а Ф. Ф.
Раскольников — уже во второй раз — орденом Красного Знамени.
Первое же его награждение запечатлено в скупых строках приказа
Реввоенсовета Республики от 16 января 1920 г.: «Награждается орденом
Красного Знамени командующий Волжско-Камской флотилией тов. Раскольников
за отличное боевое руководство флотилией в кампанию 1918 г., когда наша
слабая Волжская флотилия остановила двигавшуюся с юга сильнейшую флотилию
противника, за действия при взятии 10 сентября 1918 г. красными войсками
Казани, за отбитие под Сарапулом 17 октября 1918 г. отрядом из трех
миноносцев под личным его командованием баржи с 432 арестованными
противником советскими работниками и за активную оборону низовьев и дельты
Волги в кампанию 1919 г.».
Ко времени совершения этих подвигов мичману Раскольников было 26 лет.
Но уже тогда он имел за плечами богатую революционную судьбу. Вступив 19-
летним юношей в большевистскую партию (в 1910 г.), он прошел в ее рядах
путь борца против самодержавия, узнал, что такое царская тюрьма и ссылка;
направленный партией в Кронштадт, участвовал в подготовке Октябрьской
революции, а потом в защите с оружием в руках ее завоеваний. Ему не раз
довелось выполнять важные, связанные с риском для жизни поручения Ленина.
В 20—30-е годы Раскольников был полпредом Советского Союза в Афганистане,
Эстонии, Дании и Болгарии.
Находясь за границей, он с тревогой наблюдал за тем, что происходило на
Родине. Набирал силу культ Сталина, царили произвол и беззаконие.
Бессмысленно гибли лучшие кадры партии и Советского государства, соратники
Ленина, военачальники, вынесшие на своих плечах гражданскую войну,
дипломатические работники. Уничтожался интеллектуальный потенциал страны.
Репрессии обрушились на широкую массу крестьян, рабочих, рядовых
коммунистов. Происходившее в стране все больше убеждало Раскольникова в
том, что сталинское руководство отходит от ленинизма, переродилось в
преступную клику авантюристов, использующую любые средства для утверждения
и закрепления авторитарного режима — личной диктатуры Сталина.
Подходила очередь и Раскольникова. Он замечал установленную за собой слежку
агентов Ежова, затем Берии;
его усиленно, под разными предлогами, а по дошедшим до него сведениям — по
нетерпеливым требованиям из Кремля, стали вызывать в Москву. Будучи послом
в Болгарии, Раскольников получал рассылаемые советским библиотекам списки
книг, подлежащих уничтожению, против фамилий авторов которых значилось:
«Уничтожить все книги, брошюры и портреты». В 1937 г. он нашел в таком
списке и свою книгу «Кронштадт и Питер в 1917 году». Не желая становиться
добровольной жертвой произвола, как это уже произошло к тому времени со
многими советскими дипломатами, вернувшимися по вызову в Москву,
Раскольников решает остаться за границей и вступает в борьбу со Сталиным и
его режимом, используя единственный возможный канал гласности — зарубежную
прессу. Так в ответ на обрушившиеся на него репрессии — увольнение со
службы, объявление «вне закона», лишение советского гражданства — появились
в печати — в июле и октябре 1939 года — его знаменитые заявление «Как меня
сделали «врагом народа» и «Открытое письмо Сталину».
10 июля 1963 г. пленум Верховного суда СССР «за отсутствием в его
действиях состава преступления» отменил приговор 1939 г., которым
Раскольников объявлялся «вне закона», т. е. приговаривался к высшей мере
наказания для человека, не попавшего в руки сталинской опричнины. Было
установлено, что, находясь в изгнании, Раскольников до конца своих дней
оставался большевиком, ленинцем, гражданином Советского Союза и ничем себя
не скомпрометировал, его слава героя Октября и гражданской войны осталась
незапятнанной.
Когда наметился поворот от курса XX и XXII съездов партии вспять, то,
конечно, обеление Сталина, его «реабилитация» в общественном мнении стали
для могильщиков той оттепели первостепенной задачей. А между тем после
гражданской реабилитации Раскольникова получили довольно широкое
распространение, правда, тогда еще только в списках, его заявление «Как
меня сделали «врагом народа» и «Открытое письмо Сталину». В печати, в
статьях, посвященных Раскольникову, они расценивались как его гражданский
подвиг, как голос большевика-ленинца, свидетельствовавшего о преступлениях
сталинского режима личной власти, об извращении Сталиным облика социализма,
о громадном вреде, нанесенном им Советской стране, о поистине национальной
трагедии, постигшей революцию, партию, народ.
Другого такого свидетельства тогда еще не было известно. Понятно, что из
всех реабилитированных политических деятелей новая волна клеветы и
дискредитации обрушилась на одного Раскольникова. Для этого не нужно было
изобретать какие-либо новые средства, они уже были тысячекратно опробованы.
Давно был в ходу жупел троцкизма как контрреволюционного, преступного
деяния, влекущего за собой самую суровую кару. Но был ли раскольников
«всегда активным троцкистом», как утверждал, например, Трапезников? Сам
Раскольников в письме Сталину от 17 августа 1939 г. писал: «Как Вам
известно, я никогда не был троцкистом. Я идейно боролся со всеми
оппозициями в печати на широких собраниях. Я и сейчас не согласен с
политической позицией Троцкого, с его программой и тактикой». Можно
отметить, что во время дискуссии о профсоюзах Раскольников разделял взгляды
оппозиционеров, однако быстро порвал с ними. Но этот факт не может служить
хоть в какой-то мере оправданием для клеветнических обвинений. Также давно
было в ходу обвинение в сговоре того или иного политического деятеля с
фашистами и, конечно, в «невозвращенчестве» как прямой улике в
предательстве Родины, в «дезертирстве» и т. п. Ко всему этому теперь
добавлялось «оплевывание» и «очернительство» всего того, «что было добыто и
утверждено потом и кровью советских людей», и даже «великого знамени
ленинизма». Все это брежневский администратор от идеологии и науки С.
Трапезников вылил на прах Раскольникова, давая установки заведующим
кафедрами общественных наук московских вузов в сентябре 1965 г.
Было время: Сталин своими распоряжениями отменял одни законы, навязывал
другие, выносил смертные приговоры. В 1965 и последующие годы, после того
уже, как XX и XXII съездами партии были заклеймены извращения
социалистической законности, стало достаточно инсинуации чиновника,
покровительствуемого свыше, чтобы фактически аннулировать решение высшего в
стране органа правосудия, реабилитировавшего безвинно осужденного. При этом
вновь возводимые обвинения не требовалось даже доказывать: пусть посмеют
какие-нибудь обществоведы или писатели, находящиеся в бесконтрольном
ведении этого диктатора над наукой и идеологией, усомниться в них — в таком
случае самих можно было обвинить в троцкизме.
Наверно, только на некотором удалении от только что минувшего можно
будет в полной мере оценить, какой решительный сдвиг в общественном
сознании нашей страны произошел в год 70-летия Октября. И едва ли не самой
заметной фигурой, привлекшей к себе общее внимание — как сторонников, так и
противников перестройки нашего общества — и сыгравшей немалую роль в борьбе
за высвобождение духовной жизни из-под гнета мертвящего наследия
сталинизма, явилась — для кого-нибудь, может, и неожиданно — фигура Ф. Ф.
Раскольникова. Потом, позже и большей частью уже на 71-м году существования
Советской власти, будут вырваны из забвения другие яркие личности того же
ленинского поколения борцов. Но без преувеличения можно, пожалуй, сказать,
что Раскольников — почти через полвека своей и их гибели _ открыл ворота в
пантеон чести и славы ленинской гвардии революции.
Шутка ли сказать, стране (и за ее пределами) вдруг дано было услышать
заглушенный было (повторно, уже после первой «оттепели», связанной с именем
Н. С. Хрущева) репрессиями, тюрьмами, лагерями, идеологическими распятиями
голос не то чтобы из подземелья, а еще страшнее — из-за кордона,
зафиксированный на страницах единственно доступных для этого изданий —
эмигрантских! — с оценкой коих давно было покончено и одно только
упоминание которых должно было вызывать у честного народа внушенный
десятилетиями страх. «Предатель социализма и революции, главный вредитель,
подлинный враг народа, организатор голода и судебных подлогов» — такая
квалификация кумира «наследников» должна была, конечно, привести их в
бешенство, и на Раскольникова стала накатываться новая, уже третья, волна
«разоблачений» — все теми же способами, испытанными в 30—40-е, а потом и в
60—70-е гг., сила которых была подновлена в брежневскую пору статьей 190'
Уголовного кодекса РСФСР, заменившей старую 58-ю.
Не откладывая дела в долгий ящик, ринулся в атаку впитавший в себя и в
свою недавнюю практику «правоведческие» наставления Вышинского отставной
прокурор Шеховцов. По формуле статьи 190' он 17 июля 1987 г. предъявил
Раскольникову обвинение: в Открытом письме от 17 августа 1939 г. тот «под
видом критики культа личности Сталина» привел «сознательно искаженные и
препарированные факты нашей истории» с единственной-де целью «дискредитации
советского государственного и общественного строя». В заявлении,
направленном прокурору г. Москвы, и в копии — «для сведения и
использования» «по большому счету» — в Академию наук СССР, бывший
харьковский прокурор ходатайствовал о привлечении «к уголовной
ответственности» лиц, причастных к публикации в «Огоньке» и распространению
полуторамиллионным тиражом» тех самых «заведомо ложных измышлений»
Раскольникова, представляющих «главные «доказательства» всех наших врагов,
которые и сегодня клевещут на наш государственный и общественный строй».
Может быть, здесь — преувеличение смысла и значения подобной позиции как
именно антиперестроечной? Этого не понять, если оставить без внимания сами
методы борьбы, проповедь беззакония и политических наветов. Посмертная
судьба Раскольникова как раз и складывалась под воздействием таких методов
Сталина, его приверженцев и «наследников». И уже в условиях перестройки,
начавшейся в апреле 1985 г., развернулась новая баталия вокруг имени
Раскольникова. На третьей волне «наследники» отстаивают оценки Трапезникова
— и все теми же способами, унаследованными от сталинских времен.
Ничего не стоило возвести на него новый поклеп: он-де «пренебрег
советскими законами, бросил доверенный ему Советским правительством пост
посла, бежал под защиту родственника-миллионера во Францию, где стал
сотрудничать в белогвардейской и правой французской прессе». Написавший эти
строки человек, подобно его предшественнику, нисколько не задумался над
доказательствами, достаточными для опровержения акта о гражданской
реабилитации Раскольникова. Как минимум, хоть назвал бы, какой это
существовал в природе «родственник-миллионер» и каким образом ему удалось
взять «под защиту» Раскольникова. Другой, знакомый уже нам экс-прокурор,
пекущийся о предъявлении ему доказательств вины сталинских палачей,
«уличал» Раскольникова на суде 20 сентября 1988 г. в том, что тот получил
от фашистов какой-то куш за «Открытое письмо Сталину».
Клевету, во времена сталинского произвола достаточную для казни невинного
человека, попрание любых законов, политические обвинения по формулам
статей, добавленных в Уголовный кодекс уже в брежневские годы, спекуляцию
на дорогих каждому человеку представлениях — все это продолжают держать в
руках как орудия борьбы против перестройки нынешние апологеты и адвокаты
сталинизма. Точь-в-точь как Трапезников и другие «идеологи» той же
формации, они снова вводят в антиперестроечный лексикон заклинания об
«идеалах, которые сейчас оплевываются», о вымазывании «30—40-х гг. только
черной краской» и т. д. Их не смущает своеобразная логика: не троньте
Сталина, потому что он в могиле и не может защищаться, но ату Раскольникова
именно потому, что он не может защищаться. Они запрещают критиковать
«умершего коммуниста и ученого» (имеется в виду Трапезников). При жизни да
еще при должностях его и критиковали и не раз обращались в высшие партийные
инстанции с требованием о привлечении его к партийной ответственности за
клевету на честного коммуниста, товарища по партии (Раскольникова) и за
дискредитацию постановления пленума Верховного суда о реабилитации того же
Раскольникова. Кончались эти обращения каждый раз приглашением автора в
аппарат Трапезникова и разъяснением ему, что он нарушает партийную
дисциплину (подрыв авторитета руководящего лица).
Итак, три полосы клеветы: сначала — в сталинские годы, затем — в
брежневские, наконец, во время новой перестройки. И вот что показывает
история уже самой перестройки: противостоящие ей силы так просто с дороги
не уйдут.
Не был никому известен до 1988 г. ярчайший документ борьбы против
сталинизма — написанный большевиком-ленинцем М. Н. Рютиным в 1932 г. в виде
обращения «Ко всем членам ВКП(б)» манифест образовавшейся тогда группы
«Союз марксистов-ленинцев», поставившей перед собой задачу объединить все
антисталинские силы для спасения страны и партии от катастрофы. «Товарищи!
— начинался этот манифест.— Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его
кликой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис.
С помощью обмана, клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью
невероятных насилий и террора, под флагом борьбы за чистоту принципов
большевизма и единства партии, опираясь на централизованный мощный
партийный аппарат, Сталин за последние пять лет отсек и устранил от
руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии,
установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру, порвал с
ленинизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного
произвола и поставил Советский Союз на край пропасти».
Организаторы «Союза марксистов-ленинцев» рассматривали его как союз
защиты ленинизма, являющийся частью ВКП(б), не противопоставляющий себя
партии, а противостоящий лишь Сталину и его клике и имеющий целью
устранение Сталина и его клики от руководства партией и страной.
Характеризуя эту клику, манифест заявлял с полной определенностью: «Ложью и
клеветой, расстрелами и арестами, пушками и пулеметами, всеми способами и
средствами они (Сталин и его клика.— В. П.) будут защищать свое господство
в партии и стране, ибо они смотрят на них, как на свою вотчину... Ни один
самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для
дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство
Сталина и его клики».
Публикуя этот документ, А. Ваксберг сообщает, что «все те немногие, кто
знал о его существовании, своевременно были истреблены... И лишь теперь, с
опозданием более чем на полвека, Обращение приходит к потомкам... как
реквием по несбывшимся возможностям».
Уже первые шаги в раскрытии сопротивления сталинской деспотии пополнили
галерею героев многими именами, в ряду которых крупные партийные работники
С. И. Сырцов, В. В. Ломинадзе, А. П. Смирнов, Н. Б. Эйсмонт, В. Н.
Толмачев, Г. Я. Сокольников, И. А. Пятницкий и другие, отстаивавшие честь
партии и павшие от рук сталинских палачей.
Это было самое начало 30-х годов, еще до XVII съезда партии, до рокового
1 декабря 1934 г. и до 1937— 1938 гг. Раскольников выступил против Сталина
позже, когда разгул сталинского произвола поглотил новые, многочисленные
жертвы и уже можно было подвести предварительный итог тем преступлениям
сталинщины, тем деформациям социализма, от которых считали необходимым
предостеречь партию и народ Раковский, Рютин и их единомышленники.
Раскольников не знал их теоретических разработок, не слышал их голоса, ему
пришлось самостоятельно осмысливать трагедию, в которую вверг партию и
страну сталинизм, но замечательно то, что их голоса, хотя и на разных
исторических этапах, в разных условиях, звучали в унисон ленинскому
пониманию социализма и это понимание объединяло их помыслы и
самоотверженное служение своему народу.
Появившиеся в печати материалы, которые разоблачают преступления
сталинизма, служат ярчайшим подтверждением правильности и глубины
сделанного Раковским, Рютиным и Раскольниковым анализа уроков извращения
ленинизма в строительстве социализма и в функционировании государственной
власти в годы культа Сталина.
Они вместе вернулись теперь в строй ленинской партийной гвардии.
Восстановив их честь и достоинство, партия отвергла грязные инсинуации
адвокатов сталинщины, и это служит сегодня известным завершением
идеологической борьбы на этом ее участке в пользу перестройки, служит хоть
и запоздалым, но посильным пока воздаянием памяти этих людей за их великие
заслуги в спасении чести партии в невероятно трудных условиях 30-х гг. Их
теоретическое наследство — не только реквием по несбывшимся надеждам, но и
завет новым поколениям строителей социализма, источник исторического опыта
и урок на будущее.
Ценность их теоретического наследства тем более высока, что оно
принадлежит людям, выросшим в горниле революционной борьбы, прошедшим потом
трудной дорогой поисков путей общественного развития при отсутствии
необходимого опыта, в условиях политической и идейной борьбы,
внутрипартийных дискуссий по коренным вопросам социалистической
перспективы,— и все это осложнялось соперничеством партийных лидеров,
движимых в борьбе за власть разными моральными стимулами и личными
пристрастиями. Раскольников, так же как Раковский, Рютин и другие
представители правящей партии, пережившие полосу становления
коммунистических основ руководства массами в новых условиях, не избежали
ошибок и заблуждений, которыми воспользовались лица, преследовавшие
групповые интересы, во имя которых поступились партийными и нравственными
общечеловеческими нормами.
Прозрение пришло к Раскольникову лишь тогда, когда гримасы сталинизма
обернулись бедами для партии и общества. Ни с Раскольникова, ни с ленинской
партийной гвардии в целом нельзя снять ответственность за такой ход
событий. Честное признание этой вины и должно быть тем главным уроком нашей
истории, который запечатлен в идейном наследстве борцов сопротивления
сталинизму.
На встрече с молодежью Москвы и Подмосковья в день 70-летия ВЛКСМ
Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев, отвечая на вопрос: как
понимать раздающиеся иногда рекомендации в том духе, что хватит, мол,
«копаться в прошлом, надо думать о завтрашнем дне», изложил партийную
позицию в отношении изучения исторического прошлого. «Нам не безразлично
прошлое. Мы будем относиться очень внимательно к нему, изучать его. Думаю,
что мы еще только развернули по-настоящему эту работу и она нас выведет на
очень важные открытия, исследования. Это будет нас вооружать, делать более
сильными при решении новых задач, которые выдвинула перестройка». Коль
скоро мы хотим придать новое качество нашему обществу, то значит, нужно,
как сказал М. С. Горбачев, «вобрать в себя все ценное, что достигнуто
предшествующим опытом, избавиться от всего того, что держит нас, отягощает
наше общество, мешает раскрыться социализму как подлинно народному строю».
При этом очень важно и поучительно «изучать прошлое, знать нашу историю,
даже уже и историю перестройки» .
В литературном наследстве Ф. Ф. Раскольникова заметное место принадлежит
изъятой в свое время из обращения книге «Кронштадт и Питер в 1917 году»,
лишь отдельные экземпляры которой были запрятаны в спецхран, откуда ее уже
однажды пришлось извлекать в пору «хрущевской» оттепели, чтобы переиздать и
вернуть читателю. Но, как теперь стало ясно, взрывной силы XX съезда партии
не хватило тогда на то, чтобы разрушить до основания или хотя бы обнажить
до корней, до истоков сталинскую систему и выработать иммунитет против
разлагающего влияния ее останков, прежде всего на духовный мир нашего
общества. Оставались в силе многие запреты, наложенные на богатства
искусства, культуры, науки, политической мысли. Неприступной для народа
стояла крепость спецхрана, куда были заключены и лучшие произведения
человеческого ума.
Не хватило заряда той «оттепели» и для того, чтобы переиздать в подлинном
виде произведения многих соратников Ленина, героев Октября, гражданской
войны и социалистического строительства. Со многих из них не были сняты
политические обвинения — как с авторов,
так и с упоминаемых в тех произведениях лиц. Сборник воспоминаний Ф. Ф.
Расколышкова под названием «На боевых постах», включавший ранее изданные
книги «Кронштадт и Питер в 1917 году» и «Рассказы мичмана Ильина», в 1964
г. вышел в Воениздате. Но многие вырубленные сталинскими репрессиями из
жизни и из истории революционные деятели ленинского поколения — а они-то и
составляли ту среду, в которой жил и действовал Раскольников,— не были
реабилитированы, на них оставалось клеймо «врагов народа». Не могли они
предстать перед советским читателем в своем подлинном виде и со страниц его
оживших мемуаров.
Вряд ли стоит обвинять тогдашних редакторов в изъятии из текстов имен,
числившихся со сталинских времен в проскрипционных списках идеологической
инквизиции, а иногда и связанных с ними событий. Им, редакторам,
приходилось выбирать одно из двух: или переиздавать книги с неизбежными
купюрами, открывая для читателя хотя бы в таком виде литературное
наследство оклеветанных бойцов революции и расширяя тем самым появившуюся о
них информацию, или не переиздавать вовсе, оставляя их наследство скрытым
от глаз читателя. Одни, как в случае с мемуарами Раскольникова, выбирали
первое, другие — второе. В пользу первого выбора говорит то, что книга «На
боевых постах» имела огромный успех у широкой советской общественности и
немало способствовала восстановлению доброго имени ее автора и исправлению
в умах читателей многих искаженных представлений о событиях, описанных
Раскольниковым, представлений, навязанных идеологическим диктатом
сталинизма.
Чтобы в полной мере окунуться в ту грозную и романтическую эпоху,
прочувствовать ситуацию, сложившуюся в России накануне Февральской
революции, органично включиться в события, описываемые Ф. Ф. Раскольниковым
в книге, современному читателю полезно познакомиться с воспоминаниями его
матери — Антонины Васильевны Ильиной.
В 1912 г. в семье Ильиных произошло несколько событий, определивших во
многом их дальнейшую судьбу. Старший сын Федор был арестован по обвинению в
антигосударственной деятельности и после суда выслан за границу. По дороге
в Германию он тяжело заболел. Матери с трудом удалось добиться разрешения
поместить его в госпиталь в Петербурге. Младший сын Александр (Ильин-
Женевский) за революционную деятельность был исключен из гимназии, без
права поступления в высшие учебные заведения в пределах Российской империи,
и был вынужден выехать за границу...
«20 февраля 1913 г. я проводила младшего сына в Ясеневу... и осталась
дома совершенно одна. Но этот же февраль скоро принес мне и радость:
старший сын, все еще находившийся на излечении, подпал под амнистию 21
февраля 1913 г. и в конце апреля был возвращен домой... Мы немедленно
выехали на дачу в Пискаревку... Значительно оправившись после болезни,
старший сын с этого же времени снова возобновляет свою работу в «Правде».
Весь 1913 г. прошел почти безмятежно, если бы не отсутствие младшего
сына.
Призванный в августе 1913 г. на военную службу и получив отсрочку на год,
старший сын с увлечением занялся изучением библиографического дела у
профессора С. А. Венгерова...
Младший сын поступил студентом факультета общественных наук в Женеве и
летом 1913 г. во время вакаций совершил путешествие на велосипеде по
Швейцарии, Италии и Франции; был и на Капри — у Максима Горького.
Летом 1914 г. ему удалось приехать в Петербург для свидания с нами, но
объявление войны отрезало путь к обратному возвращению в Женеву.
Мобилизация призвала обоих моих сыновей в ряды войск под царские знамена...
Старший сын, желая оттянуть время своего призыва и вообще уклониться от
царской военной службы, подал заявление в Отдельные гардемаринские классы,
учрежденные, по мысли морского министра И. К. Григоровича, исключительно
для студентов высших учебных заведений, куда и был принят, блестяще
выдержав положенные конкурсные испытания.
Младший же сын был принят в Петергофскую школу прапорщиков, которую
окончил в середине мая и немедленно был отправлен на позиции.
В 20-х числах мая 1915 г. старший сын отправился в учебное плавание на
Дальний Восток и в Японию на практические занятия нижних чинов.
Младший же — на германских позициях был отравлен удушливыми газами в
начале июня 1915 г., а в ночь с 8 на 9 июля — тяжело контужен близь
местечка Воли Пясецкой Люблинской губ. Эвакуированный в Брест-Литовск, он
поручил соседу по койке, прапорщику Троицкому, уведомить меня письмом о его
контузии.
Я начала усиленно хлопотать в военном министерстве о выдаче мне пропуска
в прифронтовую полосу для свидания с сыном. И тогда, когда мои хлопоты уже
увенчались успехом и на руках была разрешительная бумага в штаб 6 армии,— я
получила вдруг телеграмму от В. У. Вноровской, поехавшей в Брест-Литовск
как сестра милосердия, что сын эвакуирован в Петроград...
6 августа того же 1915 г., в 6 часов вечера, карета скорой помощи
доставила мне больного сына на квартиру, но на следующий же день, ввиду
сложности лечения его тяжелой контузии, он был перевезен в лазарет
заводчика Кенига на Сампсониевской набережной, где он и пробыл до 11
февраля 1916 г., пользуясь заботливым уходом и образцовым лечением под
наблюдением профессора В. В. Срезневского и доктора Виндельбранта.
Старший сын возвратился из плавания в начале октября и в первый же вечер
навестил больного брата, привезя ему из Японии подарки. В мае 1916 г.
старший сын снова поехал в плавание на Дальний Восток, в Японию и Корею, но
уже для научных практических занятий по офицерскому чину.
В июле 1916 г., немного оправившийся от болезни, младший сын был зачислен
в тыл, в химическую роту, где и встретил революцию 1917 г.
В начале февраля 1917 г. департамент полиции, неуклонно следивший за
старшим сыном, прислал директору Гардемаринских классов уведомление, чтобы
кончающий классы старший гардемарин Ф. Ф. Ильин не был допущен в
действующий флот, а зачислен в чиновники по Адмиралтейству.
Ввиду выдающихся способностей, а также хорошего поведения моего сына,
педагогическим советом такое предложение было отклонено, и директор сам —
лично — вызвался ехать на объяснения с морским министром.
Но случилась Февральская революция, перемешавшая все карты и переменившая
все обстоятельства.
@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@
Судьба бывает несправедливо жестока к людям не только при жизни, но и
после их смерти... Один из героев Октября и гражданской войны, дипломат и
литератор большевик-ленинец Федор Федорович Раскольников в 1939 году был
оклеветан и объявлен Верховным судом СССР вне закона. Вступив в открытую
борьбу со Сталиным, он вскоре скончался на чужбине, и почти на четверть
века имя его исчезло из истории и памяти народа.
Лишь в 1963 году Раскольников был полностью реабилитирован. Очерки о нем
появились в газетах и журналах, в сборнике «Герои гражданской войны» (ЖЗЛ),
Воениздат выпустил книгу «На боевых постах», куда вошли в сокращении
воспоминания Федора Федоровича «Кронштадт и Питер в 1917 году» и «Рассказы
мичмана Ильина», а Лениздат — брошюру А. П. Константинова «Ф. Ф. Ильин-
Раскольников». Ставился вопрос о переносе праха Раскольникова на родину и
увековечении его памяти. Казалось, справедливость восторжествовала.
Но миновал краткий период «оттепели», и политическая ситуация в стране
изменилась. Ползучая реабилитация Сталина не могла не отразиться на
посмертной судьбе его страстного разоблачителя—Раскольникова. Осенью 1965
года заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС Трапезников вновь
оклеветал Раскольникова, не стесняясь в выражениях и не обременяя себя
аргументами: «Сбратавшись с белогвардейцами, фашистской мразью, этот
отщепенец стал оплевывать все, что было добыто и утверждено потом и кровью
советских людей, очернять великое знамя ленинизма и восхвалять троцкизм».
Здесь не было ни единого слова правды, но тем не менее доброе имя
Раскольникова снова было предано поруганию и умолчанию на двадцать два
года.
Правда бывает и бессильна, но, в конечном счете, она неотвратима и все
расставляет на свои места. В 1987 году, с перестройкой и гласностью.
Раскольников вернулся к нам, навсегда. Новое поколение узнало Федора
Федоровича прежде всего как автора «Открытого письма Сталину», что
естественно и закономерно. Написанное впечатляюще сильно, искренне и ярко,
«Открытое письмо Сталину» приобрело ныне особую актуальность и остроту,
оно, без сомнения, останется одним из важнейших документов нашей истории.
Но сама личность Раскольникова все еще вызывает противоречивые оценки и
споры. Для явных и тайных сталинистов он по-прежнему «пренебрег советскими
законами, бросил доверенный ему Советским .правительством пост посла, бежал
под защиту родственника-миллионера во где сотрудничал в белогвардейской и
правой французской прессе... его заявление «Как меня сделали „врагом
народа"» и его открытое письмо Сталину от 17 августа 1939 года пронизаны
злобой и клеветой на наш общественный строй» (Молодая гвардия, 1988, № 4),
Эти и подобные им «обвинения», упорно возвращающие нас к 1937—1939 годам и
к году 1965-му, исходят от людей, не желающих считаться с фактами, по-
прежнему уповающих на ложь и «страшные» ярлыки. Серьезная полемика с ними,
пожалуй, бессмысленна, «вечно вчерашние» таковыми и останутся.
Большую тревогу вызывают голоса тех, кто резко критикует Раскольникова с
антисталинских позиций за то, что он слишком долго шел за «вождем народов»,
было время, судил литературу и искусство с «классовых» позиций, за то, что,
будучи председателем Главреперткома, выступал против пьес Булгакова. Если
бы эти, видимо искренние, поборники демократии разбирали и оценивали
подлинные и мнимые «грехи» Раскольникова объективно, не умалчивая о его
бесспорных заслугах, их стремление восстановить непростую правду истории
надо бы только приветствовать. Но, к сожалению, именно объективности и
взвешенности суждений критикам Раскольникова «слева» как раз недостает. И
потому вырванные из контекста времени отдельные факты биографии героя
революции, оставшегося до конца верным ее идеалам, разрастаются в
неоправданные негативные обобщения.
В необходимом и благотворном процессе анализа и переосмысления прошлого,
в том числе роли и значения выдающихся личностей, нас подстерегают немалые
опасности. Как это ни парадоксально, но, пытаясь заново понять свою
историю, мы нередко подходим к ней со старыми мерками, которым присущи
схематизм, упрощение сложнейших социально-политических процессов, черно-
белая классификация явлений, однобокая категоричность в оценках деятелей
прошлого. Нам все еще недостает подлинно обновленного историзма мышления,
желания и способности постичь мировоззрение, психологию людей, систему
общественных ценностей, которые даже и не в столь отдаленные времена были
во многом иными, нежели сейчас. Самое малое, что из-за этого происходит,—
модернизация, а, следовательно, новое искажение истории.
Понятны опасения замены одних «икон» другими. Но если мы не хотим
превратиться в новых идолотворцев, то тем более должны с пониманием и
терпимо относиться к ошибкам и заблуждениям, которых не избежал ни один
исторический деятель, К действительным ошибкам и заблуждениям, но не к
преступлениям!
Федор Раскольников в конце жизненного пути выступил с гневным разоблачением
Сталина, удивительно созвучным нашим сегодняшним прозрениям. Да,
Раскольников долго славословил «вождя партии и народа», и не сразу поймешь,
когда он делал это искренне, а когда лишь следовал неумолимым «правилам
игры». Нелишне вспомнить, что значило для старых большевиков единство
партии, которое пестовал и завещал им Ленин. Сколько их—ленинцев,
оболганных, оклеветанных, сложило головы во имя этого единства, поруганного
и извращенного Сталиным!
Раскольников был одним из тех, кто пусть не сразу, но понял, что Сталин,
извратив ленинский смысл единства партии, обратил его во зло самой партии и
народу, заставил служить своей преступной личной диктатуре. Поняв, не сразу
решился на изобличение узурпатора. Но—решился.
Федор Раскольников жил в сложное, противоречивое время и прошел трудный
путь к своему гражданскому подвигу накануне смертного часа. Отдав дань
революционному романтизму, классовому максимализму, а порой и фанатизму, он
сохранил в себе главное — нравственные, общечеловеческие начала, душу живу,
способность развиваться, изменяться, не потерял мужества — ив трагической
ситуации прямо посмотрел правде в глаза, возвысил голос в ее защиту.
Почти полвека спустя после своей гибели, в год 70-летия Великого Октября,
Раскольников вновь оказался в первом ряду борцов. Вновь зазвучал его чистый
и гневный голос обличителя сталинщины, без преодоления тяжких последствий
которой немыслима перестройка. Раскольников стал нашим современником и
соратником, но мы еще не успели по-настоящему узнать его. Лишь несколько
посвященных ему журнальных и газетных публикаций появилось за два последних
года, да небольшую книгу выпустило издательство «Московский рабочий» — в
ней собраны антисталинские документы Раскольникова и отрывки из ряда его
произведений, дополненные биографическим очерком, к сожалению содержащим
некоторые устаревшие толкования.
Начав работу в партии как журналист, Раскольников писал всю жизнь, какой
бы пост ни занимал. Сфера его литературных интересов всегда была очень
широка — от газетных статей на актуальные, главным образом политические,
темы до исторических исследований, рассказов, пьес, эссе. Но, естественно,
наиболее полно раскрывается его личность в жанре мемуаров. Самые
интересные, значительные воспоминания Раскольникова и включены в этот
сборник. Они расположены хронологически, чтобы читатель мог получить
наиболее полное представление как о жизненном пути и деятельности автора,
так и об эволюции его взглядов, отношения к действительности.
К тому же Раскольников писал не учебник истории, и, думается, именно
субъективность повествования позволяет приблизиться к постижению личности
автора, избавляет от ее идеализации и апологетики.
Жизнь Раскольникова оборвалась внезапно, в расцвете творческих сил, и он
не оставил нам воспоминаний о многих важных этапах своей биографии: о
работе в Коминтерне, Главреперткоме и Главискусстве, на редакторских
постах, в качестве полпреда. Не успел написать он и о самом тяжком времени,
когда был вынужден остаться за границей.
В какой-то мере эти обидные пробелы восполняют воспоминания матери и
вдовы Раскольникова, его письма, а также некоторые документы, которые
удалось найти в архивах, где далеко не все еще доступно исследователю.
ДОКУМЕНТЫ
Приговор
Именем Союза Советских Социалистических Республик
Верховный Суд Союза ССР в составе: Председательствующего—председателя
Верховного Суда Союза ССР тов. Голякова И. Т. и членов Верховного Суда
Союза ССР тов. тов. Солодилова А. П. и Никитченко И. Т., рассмотрев в своем
заседании от 17 июля 1939 года дело по обвинению Раскольникова Федора
Федоровича, бывшего полпреда СССР в Болгарии, в невозвращении в СССР,
установил:
Раскольников Федор Федорович, бывший полпред СССР в Болгарии, самовольно
оставил место своей службы и отказался вернуться в пределы СССР, т. е.
совершил преступление, предусмотренное Законом от 21 ноября 1929 года «Об
объявлении вне закона должностных лиц — граждан Союза ССР за границей,
перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства И отказавшихся
вернуться в Союз ССР».
На основании ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР и Закона От 21 ноября 1929 года
Верховный Суд Союза ССР—
приговорил:
Объявить Раскольникова Федора Федоровича вне за
кона.
п. п. Председательствующий Голяков. Члены: А. Солодило в,
Никитченко
№ 4н 854/63
В ПЛЕНУМ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР
Протест
По приговору Верховного Суда СССР от 17 июля 1939 года бывший полномочный
представитель СССР в Болгарии
РАСКОЛЬНИКОВ Федор Федорович, 1892 года рождения, уроженец гор.
Ленинграда, русский, член КПСС с 1910 года,
на основании Закона от 21 ноября 1929 года объявлен вне закона.
РАСКОЛЬНИКОВ признан виновным в том, что, будучи полпредом СССР в
Болгарии, оставил место своей службы и отказался вернуться в пределы СССР,
т. е. в совершении преступления, предусмотренного Законом от 21 ноября 1929
года «Об объявлении вне закона должностных лиц — граждан СССР за границей,
перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказавшихся
вернуться в Союз ССР».
Указанный приговор полагаю необходимым отменить и РАСКОЛЬНИКОВА Ф. Ф.
реабилитировать по следующим основаниям.
В ходе проводившейся проверки ни уголовного дела на РАСКОЛЬНИКОВА, ни
судебного производства не найдено, а приговор оказался подшитым в наряде
Верховного Суда СССР с разной перепиской.
В этом приговоре нет указания об участии судебного секретаря, нет и
других данных, предусмотренных ст. 334 УПК РСФСР. После снятия копии с
приговора дата его составления была изменена.
Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что уголовное дело на
РАСКОЛЬНИКОВА в Верховный Суд СССР не поступало и в судебном заседании не
рассматривалось, поэтому приговор в отношении РАСКОЛЬНИКОВА следует
признать незаконным.
Проверкой установлено, что РАСКОЛЬНИКОВ 1 апреля 1938 года выехал из
Софии в отпуск, но в СССР не вернулся. В августе 1939 года по поводу
психического заболевания он был помещен на излечение в частную клинику в
Ницце, где и умер 12 сентября 1939 года.
Из объяснений РАСКОЛЬНИКОВА, которые он давал в письмах к Сталину,
Литвинову, в беседах с Литвиновым и полпредом СССР во Франции, а также в
заявлении для печати усматривается, что в апреле 1938 года он не выехал в
СССР и продолжал оставаться за границей только потому, что предвидел
неизбежность расправы над ним.
Эти объяснения находят подтверждение в материалах проверки.
В соответствии с решением компетентного органа, РАСКОЛЬНИКОВ сдал в
Государственный литературный музей личный архив, в котором были и служебные
документы за подписью Троцкого.
В 1937 году и в начале 1938 года от ныне реабилитированного ДЫБЕНКО П. Е.
и некоторых других арестованных органами следствия были получены ложные
показания о принадлежности РАСКОЛЬНИКОВА к антисоветской троцкистской
организации. В связи с этим за РАСКОЛЬНИКОВЫМ было установлено наблюдение,
которое он замечал.
С января 1938 года Наркоминделом с РАСКОЛЬНИКОВЫМ велась переписка о его
приезде из Софии в Москву, причем в одном из писем Литвинов сообщил
РАСКОЛЬНИКОВУ, что о его приезде всегда спрашивают в Кремле.
РАСКОЛЬНИКОВУ были известны случаи, когда некоторые советские полпреды,
вызванные в Москву на переговоры, были репрессированы без каких-либо
законных оснований.
Находясь в пути из Софии в Москву, РАСКОЛЬНИКОВ узнал, что он освобожден
от обязанностей полпреда, причем в Указе от 5 апреля 1938 года он даже не
был назван товарищем.
О том, насколько реальна была угроза расправы над РАСКОЛЬНИКОВЫМ,
свидетельствует то, что через два дня после выезда РАСКОЛЬНИКОВА из Софии,
т. е. когда не было еще решения об освобождении его от должности и когда не
было точных данных ни о месте пребывания его, ни о дальнейших намерениях,
Наркоматом Внутренних дел СССР было дано указание своим агентам о розыске и
«ликвидации» РАСКОЛЬНИКОВА.
При таких данных следует признать, что незаконными и неправильными
действиями должностных лиц, в обстановке массовых незаконных репрессий,
которые проводились в отношении видных деятелей партии в период культа
личности Сталина, РАСКОЛЬНИКОВ был поставлен в такие условия, которые
препятствовали своевременному возвращению его в СССР.
Находясь за границей, в отношении Советского Союза РАСКОЛЬНИКОВ вел себя
лояльно. В письмах к Сталину и Литвинову он объяснял причины, по которым
продолжал оставаться за границей, писал о своей преданности партии и
Родине, просил предоставить ему там работу по линии НКИД и отложить
возвращение его в СССР.
В беседах с Литвиновым и полпредом СССР во Франции РАСКОЛЬНИКОВ не
отказывался от возвращения на Родину и заверял, что он сделает это, как
только к нему будет восстановлено доверие.
Собранные в ходе проверки материалы свидетельствуют о том, что не было
оснований не только для применения к РАСКОЛЬНИКОВУ репрессивных мер, но и
для выражения ему недоверия.
РАСКОЛЬНИКОВ—член РСДРП(б) с 1910 года. В 1912 году являлся первым
секретарем «Правды». За принадлежность к партии был арестован и осужден к
высылке. После освобождения из ссылки возобновил сотрудничество в «Правде»
и «Просвещении». Будучи призван в 1914 году на флот, вел агитацию среди
матросов, писал прокламации, участвовал в легальном петроградском
издательстве «Волна».
После Февральской революции Центральным Комитетом партии РАСКОЛЬНИКОВ был
направлен в Кронштадт, где редактировал газету «Голос правды» и
неоднократно выступал на собраниях и митингах, излагая линию большевиков по
важнейшим политическим вопросам.
РАСКОЛЬНИКОВ был товарищем председателя Кронштадтского Совета рабочих и
солдатских депутатов и председателем Кронштадтского комитета РСДРП; был
делегатом Апрельской конференции, одним из руководителей июльской
демонстрации, организовывал оборону дома Кшесинской, в котором находились
Центральный и Петроградский комитеты партии.
РАСКОЛЬНИКОВ принимал активное участие в Октябрьской революции. Был
членом Военно-Революционного комитета Петроградского совета, участвовал в
боях под Пулковом, во главе отряда моряков выезжал в Москву на поддержку
революции, являлся комиссаром при Морском Генеральном штабе.
По поручению фракции большевиков он огласил декларацию об уходе из
Учредительного собрания.
В 1918 году Центральным Комитетом РКП(б) РАСКОЛЬНИКОВ делегирован в
Поволжье в качестве агента ЦК. Выезжал в Новороссийск для обеспечения
выполнения решения Советского правительства о потоплении кораблей
Черноморского флота.
РАСКОЛЬНИКОВ был членом Реввоенсовета республики, Восточного фронта,
Балтийского флота, командовал Волжской и Волжско-Каспийской флотилией,
участвовал в освобождении Казани, в боях под Царицыном, руководил
операциями по взятию персидского порта Энзели.
РАСКОЛЬНИКОВ награжден двумя орденами Красного Знамени, в 1920 году был
командующим Балтийским флотом, затем — полномочным представителем в
Афганистане.
После этого он работал в исполкоме Коминтерна, был редактором журналов
«Молодая гвардия», «Красная новь», главным редактором издательства
«Московский рабочий».
С 1930 года РАСКОЛЬНИКОВ находился на дипломатической работе, был
полпредом в Эстонии, Дании, а с 1934 года в Болгарии.
РАСКОЛЬНИКОВ был членом ВЦИК нескольких созывов, делегатом Х съезда
РКП(б), неоднократно встречался с Лениным и выполнял его поручения, состоял
членом Союза писателей.
Учитывая изложенное и принимая во внимание конкретную обстановку, при
которой РАСКОЛЬНИКОВ воздержался от возвращения в СССР, а также данные о
его личности, следует признать, что для объявления РАСКОЛЬНИКОВА вне закона
не было достаточных оснований.
Руководствуясь ст. 15 п. «а» Положения о Верховном Суде СССР,
Прошу:
Приговор Верховного Суда СССР от 17 июля 1939 года в отношении
РАСКОЛЬНИКОВА Федора Федоровича отменить.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР
(А. ГОРКИН) 26.VI.1963 г.
Основные даты жизни и деятельности Ф. Ф. РАСКОЛЬНИКОВА
1892, 28 января • родился в Петербурге
1900 • поступил в реальное училище (окончил в 1908 г.)
1909 • поступил в Петербургский политехнический институт
(окончил в 1913 г.)
1910. декабрь • вступил в РСДРП
1911. весна • начал сотрудничать в большевистской газете «Звезда»
1912. апрель • стал секретарем редакции «Правды»
21 мая • арестован
9 октября • выслан за границу
29 октября • вернулся в Петербург
1914—1916 • обучается в Отдельных гардемаринских классах
1917, 17 марта • направлен партией в Кронштадт, где редактирует
газету «Голос правды», становится товарищем председателя
Кронштадтского Совета, председателем комитета РСДРП(б)
3 апреля • встреча и знакомство с В. И. Лениным
3—5 июля • во время демонстрации в Петрограде возглавляет
колонну кронштадтских моряков
13 июля —11 октября • тюремное заключение в «Крестах»
12 октября -2 ноября • активно участвует в подготовке и свершении
Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, в боях
под Пулковом, в подавлении контрреволюционного мятежа
Керенского — Краснова
2 ноября • отъезд в Москву во главе отряда моряков
13 ноября • назначен комиссаром Морского Генерального штаба,
возвращается в Петроград
Реферат на тему: Историческая школа Германии
Министерство Высшего Образования Российской Федерации
Санкт-Петербургский Государственный Политехнический Университет
Факультет Экономики и менеджмента
Кафедра Мировой экономики
Реферат
по истории экономических учений
Тема: «Историческая школа
Германии
(Ф. Лист, Л. Рошер, Б. Гильдебранд, К. Книс)».
Санкт-Петербург
2002
Оглавление
1. Оглавление 2
2. Введение 3
3. Фридрих Лист — экономист-геополитик 6
4. Немецкая историческая школа 12
5. Происхождение и развитие исторической школы 14
6. Критические идеи исторической школы 18
7. Заключение 23
8. Список использованной литературы 27
Введение
Германия, в отличие от Англии и Франции, в рассматриваемый период
(середина XIX века) была экономически менее развитой страной, разделенной
на мелкие государства вплоть до 70-х годов XIX века. Поэтому развитие
экономической науки в Германии имеет свои особенности. Немецкая
политическая экономия формировалась под влиянием английских и французских
теорий, в частности учений Мальтуса и Бастиа.
Немецкая политическая экономия не приняла идеи единства экономической
теории для различных стран, но ввела национальную политэкономию.
Историческое направление в политической экономии пыталось наметить
третий путь между крайностями экономического либерализма и утопического
социализма. Сторонники этого направления отвергли революцию и не ставили
под сомнение частную собственность. Однако они считали недостаточным
представление о человеке как об эгоистичном Homo economicus,
заинтересованном только в личной выгоде, не принимали формулу «laissez
faire» и придавали большое значение национальным историческим и
географическим особенностям, "чувству общности" и экономической роли
государства.
Выдвинутые исторической школой идеи заполняют всю вторую половину XIX
века. Наибольшего расцвета они достигают в течение последней четверти его.
Но дата их происхождения восходит выше. Она может быть отнесена
приблизительно ко времени появления в 1843 году маленькой книги Рошера
"Краткие основы курса политической экономии с точки зрения исторического
метода". Чтобы понять идеи школы, надо обратиться к этой эпохе, ибо
оправдание и объяснение критики исторической школы находятся в тогдашнем
состоянии политической экономии.
У последователей Ж.Б. Сэя и Рикардо политическая экономия все более и
более принимала абстрактный характер. У некоторых из них она сводится к
незначительному количеству теоретических положений, сформулированных
наподобие геометрических теорем и относящихся главным образом к
международной торговле, фиксации нормы прибыли, заработной платы и ренты.
Если даже признать точность этих теорем, то все-таки они далеко не
достаточны для объяснения всего разнообразия экономических феноменов или
для руководства в новых практических проблемах, которые эволюция
промышленности ежедневно ставит перед государственными людьми. Однако
ближайшие ученики Рикардо и Сэя в Англии и на континенте - Мак-Куллох,
Сениор, Шторх, Рау, Гарнье, Росси - продолжают создавать их, ничего
значительно не прибавляя к ним. Таким образом, политическая экономия
застыла в их руках, превратившись в груду тусклых доктрин, связь которых с
конкретной экономической жизнью все более и более ускользает от взора, по
мере того как удаляешься от родины их. Можно было бы, правда, сделать
исключение для Стюарта Милля. Но его "Основания" датируются 1848 годом, а
историческая школа тогда уже существовала. Со времени Адама Смита, книга
которого столь разностороння и привлекательна, политическая экономия,
кажется, страдает, по выражению Шмоллера, чем-то вроде анемии.
Такое впечатление было очень хорошо выражено в статье Арнольда Тойнби
о старой политической экономии. «Логическое искусство, - пишет он, -
становится достоверным изображением действительного мира. Не то, чтобы
Рикардо, благонадежный и добрый человек, при исследовании сам сознательно
желал или предполагал, что мир его "Начал" был миром, в котором он жил; а
то, что он бессознательно привык рассматривать законы, правильные только
для общества, созданного им в его кабинете в видах научного анализа,
применимыми к сложной общественной жизни, бушевавшей вокруг него. Это
смешение было усилено некоторыми из его последователей и сделалось еще
более значительным в плохо осведомленных популярных книжках, излагавших его
доктрины». Другими словами, существует все более обозначающийся разлад
между экономической теорией и конкретной действительностью. И этот разлад
растет ежедневно по мере того, как преобразуется промышленность, выдвигая
непредвиденные проблемы, пробуждая к жизни новые социальные классы и,
наконец, перекидываясь на страны, экономические условия которых иногда
отличны от тех, которые в Англии и Франции вызывали основателей на
размышления.
Можно было ослабить этот разлад между действительностью и теорией
двумя способами: или с помощью анализа воссоздать новую, более гармоничную
и доступную теорию - этим путем пойдут с 1870 года Менгер, Джевонс и
Вальрас; или прибегнуть к еще более решительным мерам, отбросить всякую
абстрактную теорию и сделать изображение действительности единственным
предметом науки - этот путь был избран с самого начала, и по нему пошла
историческая школа.
Правда, еще до основания исторической школы некоторые писатели
указывали на опасность, которой грозило науке злоупотребление абстракциями.
Сисмонди, сам историк, смотрел на политическую экономию как на "моральную"
науку, где "все связано". Он хотел, чтобы экономические феномены изучались
в той социальной и политической среде, в которой они возникают. Он
критиковал общие теоремы Рикардо и приветствовал тщательное наблюдение над
фактами.
Еще с большей силой обрушивался на классических экономистов Лист. Его
упреки не останавливались на Рикардо, они добирались до самого Смита.
Пользуясь историей как орудием доказательства и принимая "национальность"
за базу своей системы, он подчинил всю торговую политику тому принципу
"относительности", на котором так настаивала историческая школа.
Наконец, сами социалисты, особенно же сенсимонисты, вся система
которых есть лишь пространная философия истории, показали своей критикой
частной собственности невозможность обособления экономических феноменов от
социальных и юридических институтов.
Но ни один из этих авторов не делал смелых попыток к отысканию в
истории и наблюдении средства для постройки всей политической экономии. В
такой именно попытке кроется оригинальность немецкой исторической школы.
У исторической школы была двоякая задача: положительная и критическая
в одно и то же время. В критической части своей работы она подвергала
вдумчивому обсуждению, всегда увлекательному, но иногда неправильному,
принципы и методы прежних экономистов. В своей положительной части она
открыла перед политической экономией новые горизонты, расширила область ее
наблюдений и круг интересующих ее проблем.
Но если относительно легко изложить критические идеи школы,
сформулированные в многочисленных книгах и статьях и общие почти всем
входящим в нее писателям, то, наоборот, довольно трудно точно обозначить
основные концепции, вдохновляющие ее на положительную работу.
Действительно, эти концепции таятся в скрытом состоянии в работах ее
главных представителей, но нигде определенно не сформулированы. Всякий раз,
как экономисты исторической школы принимались определять их, они делали все
в неявных и часто противоречивых положениях (некоторые из них учеников сами
ныне признают это); не говоря уже о том, что они неодинаково сформулированы
у различных авторов, относящих себя к числу приверженцев исторического
метода. Во избежание утомительных повторений и бесчисленных дискуссий
изложение начнется с краткого обозрения внешнего развития исторической
школы, затем вся совокупность ее критической работы и, наконец, выявление
ее положительных концепций о природе и предмете политической экономии.
Фридрих Лист — экономист-геополитик
Первым, кто стал широко использовать исторические примеры как
политэкономические аргументы, акцентируя при этом значение политико-
правовых и социокультурных институтов для экономического развития, был
Фридрих Лист (1789-1846). Энергичный общественный деятель, предприниматель,
одним из первых оценивший значение железных дорог и сам проектировавший их,
запальчивый критик идей Смита и Сэя, провозгласил, что «наука не имеет
права не признавать природу национальных отношений».
«Космополитической экономии» Смита и его франко- и германоязычных
эпигонов Лист противопоставил национальную экономию, призванную
содействовать "промышленному воспитанию", подъёму производительных сил
нации на основе "воспитательного протекционизма". Свобода торговли может
быть взаимовыгодна лишь для тех стран, достигших "нормальной" ступени
экономической развития, каковой Лист считал "торгово-мануфактурно-
земледельческое состояние" нации.
Жизнь Фридриха Листа, выходца из среднего сословия южногерманского
города Рейтлингена, была довольно бурной; его энергичная общественная и
ученая деятельность целиком пришлась на годы Священного союза, созданного
Венским конгрессом держав-победительниц бонапартизма (1815) и
предопределившего Германии участь политически раздробленной, «лоскутной»
страны, экономически остававшейся преимущественно аграрной, с
многочисленными препятствиями для образования национального рынка
(таможенные барьеры, невысокий уровень развития транспорта и связи,
разнобой денежных систем, мер и весов и так далее).
Лист начал с преподавания «практики государственного управления» в
Тюбингенском университете и красноречивой агитации - в печати и в
парламенте королевства Вюртенберг - за отмену внутренних германских таможен
и упорядочение финансов; был лишен из-за сложившейся репутации
«революционера» депутатского места, арестован и после годичного тюремного
заточения эмигрировал в 1825 году в США, где вскоре открыл (в Пенсильвании)
залежи каменного угля и для их доходной разработки спроектировал и
организовал сооружение одной из первых железных дорог (1831). Разбогатев,
Лист устремился на родину с проектом всегерманской железнодорожной сети,
основал акционерное общество; вынужден был из-за интриг уехать во Францию;
успешно участвовал в конкурсе Парижской академии наук на сочинение о
международной торговле; вернулся в Германию для публикации своего главного
сочинения «Национальная система политической экономии» (1841).
В экономической истории стран, с которыми его связали перипетии
судьбы, Лист черпал аргументы при создании доктрины, которую он
противопоставил торжествовавшей классической «космополитической экономии».
Предлагая простую схему пятистадийного экономического развития наций
от пастушеского до «торгово-мануфактурно-земледельческого» состояния, Лист
делал из «уроков истории» вывод, что только для стран, стоящих на равной
ступени, может быть взаимовыгодна свобода торговли. Размышляя над "уроками
истории" и прежде всего над экономической гегемонией Англии, он доказывал,
что переход к "торгово-мануфактурно-земледельческой" стадии не может
совершаться сам по себе и посредством свободы обмена, так как при свободе
обмена между торгово-мануфактурно-земледельческой и чисто земледельческими
нациями, вторая обрекает себя на экономическую отсталость и политическую
несостоятельность (к примеру, Польша и Португалия). Именно так, по мнению
Листа, и действовала Англия, ставшая после 1815 года "мастерской мира".
Создав своё коммерческое и промышленное величие строгим протекционизмом,
англичане, по мнению Листа, нарочито стали вводить в заблуждение другие,
отставшие нации доктриной свободы обмена, взаимовыгодной лишь при равном
уровне экономического развития стран, в противном же случае обрекающей
менее развитые страны ".лишь на производство земледельческого продукта и
сырых произведений и на производство только местной промышленности", то
есть на долю аграрно-сырьевого придатка промышленных стран.
Переход к «торгово-мануфактурно-земледельческой» стадии не может
совершиться сам по себе посредством свободы обмена, так же как не может
совершиться в отсутствие национального единства (здесь яркими примерами для
Листа были судьбы итальянцев, ганзейцев и голландцев). Для формирования
внутреннего рынка необходимы политическое единство и таможенное
покровительство отраслям национальной промышленности, пока те пребывают в
"младенческом состоянии".
"Софизму" фритредерства Лист противопоставил идею «воспитательного
протекционизма» - систему правительственных мер поддержки молодых отраслей
национальной промышленности для подъёма их до мирового уровня
конкурентоспособности. Неизбежное при протекционной системе повышение цен,
по его мнению, с выигрышем компенсируется за счёт расширения рынков сбыта;
благодаря ассоциации национальных производительных сил земледельцы гораздо
больше выиграют от расширения рынков сбыта сельскохозяйственной продукции,
чем теряют от увеличения цен на промышленные товары. Вокруг этой идеи Лист
очертил свою «национальную систему политической экономии» рядом
противопоставлений классической школе.
1. Охарактеризовав систему А. Смита как «политэкономию меновых
ценностей», Лист противопоставил ей политэкономию «национальных
производительных сил», придав весьма широкое толкование поняти | |
