|
Реферат: Повесть временных лет как культурно-историческое произведение (История)
МІНІСТЕРСТВО ОСВІТИ І НАУКИ УКРАЇНИ
ЧЕРКАСЬКИЙ ІНЖЕНЕРНО-ТЕХНОЛОГІЧНИЙ УНІВЕРСИТЕТ
КАФЕДРА СУСПІЛЬНИХ ДИСЦИПЛІН І ПРАВА
К О Н Т Р О Л Ь Н А Р О Б О Т А
з курсу « Історія та культура України »
Слухач: Сидоркевич
Дмитро Іванович
Спеціальність, група: ЗФ – 02
Керівник: кандидат
історичних наук,
Присяжнюк Ю.П.
Результат, дата:
Реєстраційний номер, дата:
м. Черкаси
2001 р.
П Л А Н
«Повесть временных лет» як історично джерело : культурно-цивілізаційний
аспект проблеми.
Откуда мы знаем историю Древней Руси? Ни результаты археологических
раскопок, ни актовый материал (грамоты, дипломатическая переписка,
материалы княжеских или монастырских архивов), ни эпизодические сведения о
Руси, извлекаемые из сочинений западноевропейских историков и
путешественников, не смогут дать нам цельной картины нашего прошлого.
Детальное знание своей истории мы получаем в основном благодаря бесценному
материалу, содержащемуся в русских летописях.
Начиная с XI в. и вплоть до конца XVI столетия на Руси велись
систематические погодные записи о произошедших событиях: о рождении,
вокняжении или смерти князей, о войнах и дипломатических переговорах, о
строительстве крепостей и освящении храмов, о пожарах городов, о стихийных
бедствиях — наводнениях, засухах или небывалых морозах. Летопись и была
сводом таких ежегодных записей. Летописи велись в монастырях и в княжеских
резиденциях. Они являлись не только способом фиксации «для памяти»
произошедших событий, но и важнейшими документами — на летописи ссылались в
разного рода династических и политических спорах. Ценнейший документ,
зеркало нашей истории — вот что такое летопись.
Каждая летопись (исключая разве что самые первые записи) — свод. Не
в том, однако, смысле, что летопись всегда — сумма погодных статей.
"Летописный свод — это всегда результат сложной историографической и
литературной работы его создателя. Летописец не просто продолжал новыми
записями труд своего предшественника, он, как правило, перерабатывал его —
что-то пропускал, что-то изменял в соответствии со своими политическими
представлениями, что-то дополнял по новым источникам. Поэтому современный
исследователь-историк не может излагать историю Руси, следуя за одной,
избранной им в качестве лучшей, летописью: он должен обращаться ко всей
совокупности источников, размышлять о причинах обнаруживающихся в них
противоречий, пытаться установить версию, наиболее объективно отражающую
действительный ход событий.
Особенно сложно изучение древнейшего периода нашей истории: для
первых ее веков единственным источником является «Повесть временных лет» —
летописный свод, составленный в начале XII в. монахом Киево-Печерского
монастыря Нестором. На заре изучения летописания Нестора-летописца считали
единственным автором «Повести». Но после разысканий выдающегося русского
ученого академика А. А. Шахматова (1864— 1920) стало очевидно, что Нестор
использовал в своей работе другие летописные своды, составленные его
предшественниками. Последователи А. А. Шахматова, и особенно М. Д.
Приселков и Д. С. Лихачев, уточнили и дополнили его наблюдения и выводы, и
в настоящее время история древнейшего летописания представляется в
следующем виде .Отдельные записи исторического характера могли вестись еще
в конце Х и начале XI в., но летопись как особый жанр древнерусской
историографии и древнерусской литературы возникает, вероятно, лишь в
середине XI в. Мы не знаем первого памятника древнерусской историографии:
А. А. Шахматов предполагал, что это был Древнейший летописный свод, Д. С.
Лихачев — что «Сказание о распространении христианства на Руси». Следующим
этапом летописания был Свод Никона, также монаха Киево-Печерского
монастыря. Более надежны наши представления о летописи, непосредственно
предшествовавшей «Повести временных лет». А. А. Шахматов назвал ее
Начальным сводом и считал, что она была составлена в Киеве около 1095 г.
Текст Начального свода в своем первоначальном виде до нас не дошел, но
достаточно полно отразился в новгородских летописях .
Около 1113 г. Нестор, основываясь на Начальном своде и других
источниках, создает свою «Повесть временных лет». «Повесть» не просто
дополненный свод летописных статей, это, по словам Д. С. Лихачева,
«цельная, литературно изложенная история Руси». «Можно смело утверждать,—
продолжает ученый,— что никогда ни прежде, ни позднее, вплоть до XVI в.
русская историческая мысль не поднималась на такую высоту ученой пытливости
и литературного умения».
Рассмотрим «Повесть временных лет» как памятник летописания. Она
открывается историографическим введением, из которого средневековый
читатель, воспитанный в традициях христианской историографии, узнавал
чрезвычайно важную для себя вещь: славяне — не безродные «насельники» на
земле, они — одно из тех племен, которые, согласно библейскому рассказу,
расселились по ней в те незапамятные времена, когда схлынули воды
всемирного потопа и праотец Ной со своими домочадцами вышел на сушу. И
происходят славяне, утверждает летописец, от самого достойного из сыновей
Ноя — Иафета. Правда, чтобы доказать эту мысль, летописцу пришлось вставить
в перечень народов, извлеченный им из «Хроники» Георгия Амартола ,
отсутствующее там имя славян. Стремление увидеть славян, и русичей в их
числе, среди прославленных народов мира не покидает летописца и далее. И
рядом с Тигром, рекой, на берегах которой расцвела в далеком прошлом
великая цивилизация, упоминает он родные ему реки — Днепр, Десну, Припять,
Двину, Волхов, Волгу. И также рядом с народами Европы — англами, римлянами,
немцами, венецианцами — назовет летописец и народы, населяющие пределы
Руси: им упоминаются меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь...
Очертив географические пределы Руси, Нестор вновь делает экскурс в
историю, излагает свои представления о прародине славян, вспоминает о их
столкновениях с аварами, о начале Болгарского государства, повествует о
происхождении сербов, хорватов, поляков. Затем в поле зрения Нестора
оказывается собственно Русь. Нестор рассказывает об обычаях полян, племени,
на земле которого стоит Киев, о нравах соседних племен — древлян, вятичей,
радимичей, северян. Нестор неуклонно подводит читателей к мысли, что Киев
не случайно стал «материю градом русским» — и места эти благословил в
древности сам апостол Андрей (полагают, что эта легенда вставлена в
летопись уже после Нестора), и племя полян — самое «кроткое» и
благонравное, и князь киевский Кий в далеком прошлом был ведом самому
византийскому императору. Так слагается картина славного прошлого Русской
земли.
Но тут ожидают две неожиданности. Во-первых, как говорит летописец,
Русская земля «стала прозываться» лишь со времени похода на Византию в
середине IX в., как сообщает об этом «греческое летописание». Почему такая
зависимость от внешнеполитических событий и византийской историографии?
Думается, потому лишь, что это первая точная дата, которую смог установить
летописец. И он с удовлетворением отмечает: «Вот почему с этой поры начнем
и числа положим». И опять уже знакомый прием: Нестор начинает от Адама,
упоминает библейские события и Александра Македонского, но завершает свою
хронологическую выкладку упоминанием русских князей. История Руси снова
вплетается в ткань истории всемирной. Итак, перед нами не начало «Русской
земли», как союза племен, образование которого восходит к отдаленным,
неведомым летописцу временам, а фиксация события, отмеченного точной
датой в византийской хронографии.
Вторая неожиданность, породившая целую школу в отечественной и
зарубежной историографии (направление «норманистов»), — это странный,
казалось бы, отказ летописца от своей истории, восходящей к временам Кия,
Щека и Хорива. История словно бы начинается заново, и уже не в Киеве, а в
Новгороде, и к тому же с призвания чужеземцев-варягов. В чем же дело? Когда
создавалась «Повесть временных лет», Русь была уже достаточно могучим
феодальным государством, во главе которого стояла княжеская династия,
ведшая начало от варягов Игоря, Олега и полулегендарного Рюрика. Такова
была реальность. Естественно, что одна из задач летописца состояла в том,
чтобы обосновать законность власти Рюриковичей и одновременно объяснить,
почему союз восточноевропейских племен оказался под началом у варяжской
княжеской династии. Видимо, летописец отражал действительные события, и на
«каком-то собрании правящей знати трех земель — словенской, кривичской и
чудской — было решено выбрать князя из другой земли, который бы защищал не
интересы знати одной из земель, а их общий интерес», комментирует статью
862 г. известный историк В. Т. Пашуто (1918—1983). И защищал бы от соседей-
иноземцев — добавим мы к этим словам ученого,— от тех же варягов.
Приглашение князей, наем их как воинов и администраторов — ничего не имеет
общего с завоеванием . Ведь незадолго до призвания варяги, как
свидетельствует Пашуто В.Т. под тем же 862 г., были изгнаны из Руси.
Призванные варяги приняли обычаи и язык коренного населения, а к помощи
заморских варягов будут и впоследствии прибегать русские князья Рюриковичи
— и Олег, и Игорь, и Владимир, и Ярослав, рассматривая их прежде всего как
первоклассных воинов-наемников и в то же время охотно избавляясь от них как
только непосредственная надобность пропадала: именно так поступил в 980 г.
Владимир, отослав буйных дружинников в Византию. Словом, варяги были
незначительной прослойкой в правящей верхушке и княжеской дружине и своей
деятельностью отвечали потребностям и нуждам славянского общества. Из
текста «Повести временных лет» мы видим, как нелегко давалось летописцам
создание стройной историографической концепции, которая бы сочетала
сведения о древнейшей истории восточнославянских племен и предания о первых
киевских князьях с судьбой династии Рюриковичей. Надуманной оказывается
версия, согласно которой Игорь — родоначальник укрепившейся с Х в. династии
киевских князей — объявлен сыном Рюрика. С трудом объясняет летописец
происхождение и значение этнонима «русь», упорно стремясь связать его все с
той же варяжской концепцией. И тем не менее созданная Нестором история
призвания варягов и укрепления их династии в Киеве выглядит настолько
убедительной, что в ней черпали свои аргументы все «норманисты» вплоть
до наших дней.
А перед Нестором и его предшественниками стояли трудности и иного
рода: народная память донесла от тех далеких веков весьма скупые и
разрозненные припоминания и легенды. Совершенно туманны сведения о Рюрике и
его братьях (в существовании которых вообще сомневаются), неясно отношение
к Рюрику и Игорю безусловно бывшего киевским князем Олега; даже о Игоре
было известно мало, и не случайно так скупы сведения о тридцати годах его
княжения: он предстает перед нами как князь и полководец но существу только
в рассказе о походах на Византию. Лишь начиная с княжения Святослава
политическая история Руси стала известна летописцам с большими
подробностями.
Но летопись не только свод фактических данных. Она вся пронизана
важными для летописцев политическими идеями. С двумя из них — с
обоснованием достойного места славян среди народов мира и с обоснованием
прав княжеской династии Рюриковичей — мы уже знакомы.
Третья идея «Повести» — обоснование достойного места Руси среди
христианских стран Европы, утверждение ее духовного равенства с самой
Византией, в то время могущественным и авторитетнейшим государством. Эта
мысль настойчиво проводится летописцем. Мудрая Ольга, крестившаяся в
Константинополе, предвозвестница христианской Руси, получает имя Елена
(Елена — мать римского императора Константина, при котором христианство
стало государственной религией Восточной римской империи). Летописец
подчеркивает, что Владимир — ревностный язычник — приходит к мысли о
необходимости крещения в результате основательных раздумий. Его побуждают к
этому не политические причины (как было в действительности, но о чем
летопись не упоминает) и даже не рассказ им же посланных «мужей» о
великолепии византийского богослужения, а прежде всего беседа с
«философом», изложившим князю основы библейской истории и основные догматы
христианского вероисповедания. Поэтому Владимир сопоставляется по своим
деяниям с «Константином великого Рима».
Печальный итог феодальной распри — гибель Бориса и Глеба от рук
Святополка предстает в летописи как акт высокого христианского
подвижничества. Не случайно в уста убиваемых князей вложены отнюдь не
мирские высказывания — возмущение преступными действиями узурпатора-
Святополка или, на худой случай, утверждение своей невиновности,— а именно
религиозные медитации, исполненные безвольного смирения, так не похожего на
те действительные раздумья и страсти, которые обуревали участников
феодальных распрей в то время. Христианское государство славится своими
воинами — святыми заступниками — ими и провозглашаются князья-мученики
Борис и Глеб. Христианские государства, как правило, высоко чтят подвиги
своих святых, славятся своими монастырями. И «Повесть временных лет»
включает рассказ об основании Киево-Печерского монастыря, о деяниях его
прославленных монахов, о высоко чтимом на Руси чернеце, а затем игумене
этого монастыря — Феодосии. Эта тема в летописи отнюдь не уводящее нас от
собственно политической истории отступление, а, как уже подчеркнуто,—
важный элемент общей историографической концепции.
Четвертая важная идея летописания — осуждение феодальных междоусобиц,
приносивших Руси значительный урон. В борьбе со своими братьями добился
единовластия Владимир; попытался стать единственным властелином Русской
земли, истребив своих братьев, Святополк. И напрасно Ярослав, разделивший
Русь между пятью своими сыновьями, призывал их жить в мире, ибо в противном
случае, убеждал он,— «погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов
своих, которые добыли ее трудом своим великим». Распри не прекращались.
Свержение киевского князя Изяслава в 1073 г. родными братьями привело к
вторжению на Русь польских отрядов короля Болеслава. С горечью описывает
летопись трагическую судьбу Василька Теребовльского, оклеветанного и по
наговору ослепленного по пути с княжеского съезда, на котором только что
было решено: «отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую
землю». Летописцы всегда с осуждением и тревогой описывают княжеские
распри, видя, однако, причины их прежде всего в кознях дьявола.
Отсутствие единства русских князей было тем опаснее, что Русь искони
находилась в соседстве с враждебной Степью. В далекие времена грозной силой
был Хазарский каганат, затем тревожили своими набегами печенеги, а с
середины XI в. постоянную угрозу всей южной Руси стали представлять
кочевники-половцы. Но не следует впадать в крайность и видеть в половцах
орду, политически, духовно, нравственно противопоставленную мирным русичам.
В действительности по склонности к войнам русские и половцы не отличались
друг от друга.
Грабительские половецкие набеги, безусловно, приносили огромные
бедствия окраинным русским княжествам. В статье 1093 г. мы встречаем
описание страданий угоняемых на чужбину русских пленников: бредут они,
печальные, измученные голодом, холодом и жаждой, босые, с ногами,
израненными тернием, грустно вспоминая города и села, откуда они родом.
Типичную картину половецкого набега рисует князьям Владимир Мономах,
побуждая их к совместному походу на половцев: приедет половец, убьет
крестьянина, а жену и детей его угонит в полон (статья 1103 г.). Но нельзя
забывать и о другом. О том, что по крайней мере с 1078г. русские князья
стали сами приглашать половцев для участия в своих междоусобных войнах.
Особенно отличался этим князь Олег Святославич (в «Слове о полку Игореве»
автор именует его Олегом Гориславичем). И летописец с глубоким осуждением
скажет в статье 1094г., что Олег уже в третий раз привел половцев на
Русскую землю, «его же грех да простит ему бог, ибо много христиан
загублено было, а другие в плен взяты и рассеяны по разным землям».
Привлечению половцев к участию в межкняжеских конфликтах
способствовали и тесные династические связи: на дочерях половецких ханов
нередко женились русские князья. На дочери Тугорхана был женат великий
князь киевский Святополк, на половчанках были женаты Олег Святославич и
сыновья Владимира Мономаха, половчанкой была первая жена Святослава
Ольговича, отца Игоря (героя «Слова о полку Игореве»; Игорь был сыном
второй жены — новгородки).
«Повесть временных лет» прежде всего — ценнейший исторический
источник и документ. И в то же время «Повесть временных лет» —
первоклассный литературный памятник. Летописец нередко прибегает к
сюжетному повествованию: живо воспроизводит драматические коллизии,
передает речь персонажей, воспроизводит детали, позволяющие читателю
наглядно представить происходящее. Такими подлинно литературными страницами
летописи являются, например, рассказы о местях Ольги, о подвиге юноши
кожемяки, одолевшего печенежского богатыря, обстоятельное описание
ослепления князя Василька Теребовльского. Приведем лишь один пример:
упоминание о том, как потерявший сознание Василько приходит в себя, когда
на него надевают еще влажную выстиранную рубашку, и восклицает: «Зачем
сняли ее с меня? Лучше бы в той сорочке кровавой смерть принял и предстал
бы в ней перед богом». Летописец обращает наше внимание на частный эпизод в
ряду больших событий, затронувших едва ли не все южные княжества в роковом
1097 г. Но эпизод этот имеет огромное значение — с помощью такой
художественной детали летописец добивается большего эмоционального
осуждения князей Давыда и Святополка, по чьей воле был ослеплен ни в чем не
повинный князь Василько.
«Повесть временных лет» не осталась принадлежностью только древнего
киевского летописания. Каждый летописный свод, когда бы и где бы он не
составлялся — в XII или XVI в., в Москве или в Твери,— обязательно
начинался с «Повести временных лет». /Правда, в поздних летописных сводах
текст ее сокращается, пропускаются, например, тексты договоров с греками,
рассказ об основании Киево-Печерского монастыря, отдельные погодные статьи
и т. д. И тем не менее « Повесть временных лет» в том или ином виде
непременно открывала каждую летопись, повествуя о том, «откуда есть пошла
Русская земля и кто в Киеве начал первее княжити». В этой судьбе текста
«Повести временных лет» отразился неизменный интерес к своей истории многих
поколений древнерусских читателей.
Многим нашим согражданам вся древнерусская литература известна только
по нескольким произведениям – «Повесть временных лет» «Слову о полку
Игореве». И они поэтому представляется одиноким, ни с чем не связанным
произведением, сиротливо возвышающимся среди унылого однообразия княжеских
свар, диких нравов и жесточайшей нищеты жизни. Эти представления
поддерживаются традиционными мнениями о низком уровне культуры Древней
Руси, при этом косной и малоподвижной.
Все это глубоко ошибочно. Русь до ее монгольского завоевания была
представлена великолепными памятниками зодчества, живописи, прикладного
искусства, историческими произведениями и публицистическими сочинениями.
Она не была отгорожена от других европейских стран, поддерживала тесные
культурные связи с Византией, Болгарией, Сербией, Чехией, Моравией,
Польшей, скандинавскими странами. Она была связана с Кавказом и степными
народами. Ее культура не была отсталой или замкнутой в себе, отгороженной
«китайской стеной» от внешнего культурного мира. Широкое распространение
грамотности—это факт, доказанный сейчас многочисленными находками
берестяных грамот в Новгороде. Ее культура была единой на всей огромной
территории от Ладоги и Белого моря на севере до черноморской Тмуторокани на
юге, от Волги на востоке и до Карпат на западе. Брачные узы княжеских семей
связывали их с Францией, Германией, Венгрией, Польшей, Скандинавией,
Византией, с Кавказом и половецкой кочевой аристократией.
Культура домонгольской Руси была высокой и утонченной. На этом культурном
фоне «Повесть временных лет» не кажется одиноким, исключительным
памятником. «Повесть временных лет» - это многосотлетний дуб, дуб могучий и
раскидистый. Его ветви соединяются с кронами других роскошных деревьев
великого сада русской поэзии XIX и XX вв., а его корни глубоко уходят в
русскую почву.
Необходимо чтобы это выдающееся произведение отечественной культуры
изучалась перед освоением курса истории, наряду с такими мировыми
произведениями как «Библия» и «Одиссея». «Повесть временных лет» напомнит
нам о времени становления государства, о прошлом как широко известных нам
славных городов — Киева, Новгорода, Чернигова, Суздаля, так и тех, чья
слава минула, и превратились они ныне в районные центры или даже села —
Туров, Коростень, Ромны, Вятичев. Но прежде всего напомнит она об истории
нашего народа. И встанут с ее страниц люди земли Русской — безвестные
ратаи, искусные ремесленники, чьим мастерством восхищаются доныне
посетители музеев, предприимчивые купцы, бороздившие дальние моря, воины,
защищавшие города и села, князья и бояре — порой не в меру тщеславные и
эгоистичные, но почти всегда мужественные витязи и изощренные политики,
священнослужители, надеявшиеся своими искренними молитвами оградить родную
землю от бедствий. Особое благодарное слово летописцам, в тиши монастырских
келий слагавшим повесть о истории земли Русской. Великий Нестор из их
числа.
к[pic]
Література
1. «Повесть временных лет», под редакцией Д.С. Лихачева, Карелия, 1992
г.
2. «Слово о полку Игореве» и культура его времени, - Д.С. Лихачев,
Ленинград, 1978 г.
Реферат на тему: Пограничные конфликты озера Хасан
Министерство общего и профессионального
образования РФ.
Пограничный конфликт
в районе озера
Хасан в 1938г.
экзаменационный
реферат по всемирной
истории
ученика: Яковлева
Олега
Учитель: Капустина Л. В.
Владивосток
1999
Оглавление
| |введение |Стр. 3 |
|Глава I |оценка хасанских событий зарубежными и отечественными |Стр. |
| |учёными | |
|Глава II |Советско-японские отношения: 20 – 30-е гг. |Стр. |
|глава III |Вооружённый конфликт в районе озера Хасан |Стр. |
| |заключение |Стр. |
| |список используемой литературы |Стр. |
Введение.
Проживая на Дальнем Востоке, я невольно интересуюсь историей своего
региона. Тем более, что в прошлом году отмечалось 60- лет со дня событий в
районе озера Хасан. А в учебниках истории этому конфликту просвещенны пара
строчек . И конечно хочется узнать по подробнее про это первый современ1917
года первый серьезный инцидент в районе оз. Хасан.
Найти научную литературу по этому вопросу вполне реально. Знакомясь с
работами следующих авторов (А. П. Деревянко, Е. В Версицкой, Г. Ф.
Захаровой и др.). Я понял, что не все еще точно и рассказано и в частности
политико-экономические отношения предшествующих Хасанским событиям.
Японские и американские исследователи если и не оправдывают
откровенно акции Японии, то все же зарождают у читателей неуверенность в
правомочности действий советской стороны. Однако советские ученные имеют
свою противоположную точку зрения. С которой я согласен. И именно эти
противоречия говорят о том, что не все еще изучено на 100% по этому
вопросу.
оценка хасанских событий зарубежными и
отечественными учёными
Со времен Хасанских событий прошло 60 лет. Они уже принадлежат истории,
которая всегда готова преподнести полезные уроки и обогатить нас
необходимым опытом.
Вооруженная провокация японской военщины продолжалась недолго менее двух
недель, но факты свидетельствуют, что она носила отнюдь не спонтанный
характер, а была заранее спланирована и подготовлена. Еще в начале июня
1938 г. японские пограничные войска западнее озера Хасан были усиленны
полевыми войсками, сосредоточенными ранее на восточном берегу реки
Туманная. К моменту боёв армейское командование бросило в район высоты
Заозёрной дислоцированную в Корее дивизию (численностью около 10 тыс.
человек), дивизион тяжёлой артиллерии около 2 тыс. солдат Квантунской
армии. Во главе этой группировки стоял полковник Исаму Нагаи, член
националистического «общества Сакура», активный участник захвата Северо-
восточного Китая в 1931 г.
Хасанские события нельзя рассматривать в отрыве от конкретно-исторической
обстановки внутри Японии и её внешней политики. Они являются одним из
звеньев в цепи внешнеполитической стратегии в 1930 – 1940-х гг. и отвечали
определённым целям правящей верхушки страны. Вплоть до поражения Второй
Мировой войны экспансионистская политика Японии определялась военно-
феодальным характером японского империализма, его особой агрессивностью. На
протяжении многих десятилетий промышленного развития страны теснейшим
образом переплеталась с войнами и экспансией чужеземных территорий.
Монополисты военного производства, крупные концерны «Мицуи», «Митцубиси» и
«Сумитомо» в самой Японии, «Кухара» в Манчжурии, «Ясуда» в Корее, всё
больше наживались на военных заказах, жесточайшей эксплуатации колоний и
собственного народа, и, конечно, поощряли и подталкивали милитаристские
круги к расширению агрессии.
Вместе с тем, экономика Японии, ориентированная на колониальный рынок и на
экспансию Азии, приобретало всё более однобокий характер, за исключением
военных отраслей: тяжёлая промышленность серьёзно отставала от уровня
западноевропейских стран и США (в том числе, заметным было отставание в
автомобиле- и авиастроении, химической промышленность и др.). Кроме того, в
Японии не было собственных ресурсов топлива и промышленного сырья.
В период с 1930 – 1940-х гг., когда Япония развязала военные действия в
Манчжурии, а затем в других районах Китая, проблема относительно финансовой
слабости и зависимости японской промышленности от внешних источников сырья
и топлива стояли достаточно остро.
В Токио хорошо понимали, что даже весьма ограниченные военные потребности
Японии более чем на половину удовлетворялись ввозом англо-американской
хозяйственной продукции, зависели от неё. В условиях затягивающейся войны в
Китае и продолжающихся переговоров с Германией и Италией о заключении
тройственного союза, (который хотя и носил, в основном антисоветский
характер, но в то же время был направлен против буржуазно-демократических
государств Запада), правящие круги Японии опасались усиления недовольства
со стороны Англии и США.
Провозглашая жесткую линию в отношении Советского Союза, они рассчитывали
вызвать одобрение предполагаемых союзников — Германии и Италии, и смягчить
возникающие осложнения и разногласия с Англией и США.
На протяжении 1930-х годов планы подготовки войны против СССР являлись
одним из основных элементов военной политики, страну захлестывала
антисоветская пропаганда, принимавшая откровенно истерический характер.
Подготовка к войне с СССР обосновывалась задачами «национальной обороны»,
под которой подразумевалась не только физическая оборона Японии, но также
защита «кодо», т. е. «императорского пути». Официальная пропаганда
неустанно убеждала японский народ, что Советский Союз угрожает не только
территориальной целостности Японии, но и ее политическому и
государственному устройству. В апреле 1933 года Судзуки, в то время
работавший в бюро военных дел, говорил о СССР, как об абсолютном враге,
потому что, по его словам, СССР стремится к уничтожению национальной
структуры Японии[1].
Но истинные цели японского империализма достаточно откровенно были раскрыты
в многочисленных секретных документах, архивах правительства, обнаруженных
и представленных после войны в Токийском трибунале.
Касахара Юкио, японский атташе в Советском Союзе, в секретном докладе для
генерального штаба весной 1931 года высказывался за войну с СССР и писал о
ее целях следующее: «... мы должны продвинуться, по крайней мере, до озера
Байкал... Если мы остановимся на линии озера Байкал, империя должна будет
решиться и быть готовой рассматривать дальневосточные провинции, которые
она захватит, как часть собственной территории империи»[2]...
Двумя годами позже, в 1933-ем году генерал Араки, бывший тогда военным
министром, заявил на совещании губернаторов префектур, что «Япония должна
неизбежно столкнуться с Советским Союзом. Поэтому для Японии необходимо
обеспечить себе путем военных захватов территории Приморья, Забайкалья и
Сибири»[3].
Во время перекрестного допроса на Токийском трибунале Ю. Касахара объяснил,
что в генеральном штабе «между начальниками отделов и отделений
существовала договоренность о том, что подготовка к войне с Россией должна
быть завершена к 1934 году»[4].
Таким образом, вооруженная провокация Японии в районе озера Хасан в августе
1938 года и более крупная — летом 1939 года на реке Халхин-Гол /МНР/
явились, с одной стороны, проверкой боевой способности Квантунской армии, с
другой были вызваны военно-политическими соображениями дезориентации США и
Англии, обеспокоенных эскалацией японской агрессии в Китае. И, наконец, это
была дань секретным соглашениям с фашистскими союзниками — Германией и
Италией.
Поражения японской армии на оз. Хасан и р. Халхин-Гол объяснялись в
японской пропаганде «агрессивностью коммунистической России и
неподготовленностью Маньчжоу-Го к отражению нападения со стороны советских
и монгольских войск. Некоторые военные обозреватели пытались взвалить вину
за большие потери и в целом за военную неудачу на Хасане и Халхин-Голе на
«вышедших из подчинения генерального штаба в Токио генералов и офицеров
Квантунской армии».
На международном процессе над главными японскими военными преступниками,
проходившем в Токио в 1946-1948 гг., был сделан вывод о том, что нападение
в районе оз. Хасан, которое планировалось и было осуществлено с
использованием значительных сил, нельзя рассматривать как простое
столкновение между пограничными патрулями. Токийский трибунал считал также
установленным, что военные действия были начаты японцами и носили явно
агрессивный характер.
После войны материалы, документы, решение и само значение Токийского
трибунала в зарубежной историографии интерпретировались по-разному.
Соответственно неоднозначно и противоречиво были оценены и непосредственно
хасанские события, и вообще советско-японские отношения накануне и в годы
Второй Мировой войны. В исследованиях консервативных японских историков,
посвященных событиям минувшей войны, как правило, резко критикуются все
справедливые решения Токийского трибунала.
Правомочность союзных держав судить в лице Японии одного из агрессоров и
зачинщиков Второй Мировой войны не признается. Любые, самые обоснованные и
подкрепленные серьезными документами обвинения в адрес Японии отметаются.
Ярким примером могут служить статьи японских исследователей Онума Ясуоки и
Митио Такэяма, опубликованные в журнале «Jopan Echo» № XI, 1984 г., под
названиями: «Над правосудием победителей» и «Проблемы Токийского
трибунала»[5].
Митио Такэяма пишет, что одно из обвинений трибунала, предъявленное Японии
и касающееся ее агрессивных действий против СССР, не имеет под собой
никакой основы. Он заявляет, что вообще сам факт выдвижения подобного
обвинения Японии свидетельствует о неправомочности данного суда. В своей
статье он (никак не подтверждая и не анализируя), в чисто декларативной
форме навязывает читателям мысль о том, что Япония никогда не нападала на
Советский Союз, а после заключения пакта тем более придерживалась взятых на
себя обязательств. Он обрушивается с яростной критикой и обвинениями в
адрес СССР, высказывая сожаление, что некоторые японские ученые не
разделяют его взгляды на суть вступления СССР в войну с Японией. А в
заключение утверждает, что участие советской стороны в войне с Японией
явилось, якобы, местью за японскую войну 1904-1905 гг. и сибирскую
экспедицию 1918-1922 гг. (под которой следует понимать вооруженную
интервенцию Японии против советской республики на Дальнем Востоке и
Сибири).
В отличие от Митио Такэяма Онума Ясуоки менее эмоционален и более осторожен
в своих посылках. Но, считая своим долгом оправдывать любые агрессивные
акции Японии (в том числе и против СССР), он, так же как и Митио Такэяма,
вопреки исторической реальности обрушивается с критикой и необоснованными
претензиями на СССР. В частности, Онума считает, что вступление Советского
Союза в войну с Японией, даже если иметь в виду, что Япония первая
совершила неправомочные акции, должно было быть рассмотрено Токийским
трибуналом. Собственно, взгляды указанных исследователей в значительной
степени типичны для консервативного направления японской историографии. Они
столь же необъективны, сколь утилитарны, и, тем не менее, имеют
распространение в определенных кругах, пользуются пониманием и поддержкой у
наиболее правой части японского общества.
Позиции либеральных ученых были несколько отличны от консерваторов.
Например, известный японский историк Иэнага Сабуро в своей объемной
монографии «Тихоокеанская война», изданной в 1968 году в Токио
издательством «Иванами сётэн», подчеркивает, что японская армия давно
стремилась к нападению на Советский Союз. «Японские вооруженные силы,—
пишет С. Иэнага, — после Мукденского инцидента (начало войны в Манчжурии)
прошли через Северную Манчжурию и приблизились к русской границе». Вместе с
тем он указывает, что источником «трений и многих печальных разногласий»
между СССР и Японией послужила спорность границ, хотя ничего спорного в
границе, обозначенной в соответствующих русско-китайских документах,
предъявленных японским дипломатам, не было, что и подтвердилось
впоследствии Токийским трибуналом.
С. Иэнага признает, что «сражения у Чжанкуфэна (так по-китайски называется
район сопки Заозерной) явились провокацией со стороны Японии, разведкой
боем, чтобы проверить намерения русских перед осуществлением Уханьского
наступления на юге»[6]. С. Иэнага также отмечает, что документами было
подтверждено отсутствие у СССР планов атаковать японскую армию, последняя
могла, таким образом, действовать в Китае без страха и получить удар с
тыла. Автор идёт ещё дальше и даже признаёт действия Японии военным
преступлением в связи с нарушением ею международного права.
Но все свои справедливые выводы С. Иэнага сводит на нет последующими
рассуждениями о том, что военные действия Японии у сопки Заозерной являлись
не только нарушением международного права, но, главное, — нарушением устава
самой японской армии. И далее он утверждает, что всё дело, оказывается, в
командире 19-й дивизии Одака Камэдзо, который нарушил прямой указ
императора и в своё оправдание предоставил Токио ложную информацию, о
контратаке, якобы, в ответ на первый удар русских. Автор даже приводит
статьи устава о превышении власти и неподчинении приказам, которые, по его
мнению, как раз соответствуют рассмотренным событиям.
Рассуждения и выводы С. Иэнага соответствуют взглядам наиболее влиятельного
направления японской историографии — либерального. Для историков-либералов
характерно не отрицать уже доказанные факты, но интерпретировать их таким
образом, чтобы противопоставить действия отдельных лиц, подразделений и
даже армии правительству в целом и императору в частности. Таким путём
агрессивная сущность политики Японии низводится до представляющих
исключение отдельных акций, выгораживается правительство и, главное, —
император. Фактически искажается историческая истина.
В фундаментальном исследовании американского историка, профессора Ф. Джонса
«Японский новый порядок в Восточной Азии, его подъем и упадок, 1937-1945
гг.», опубликованной издательством Оксфордского университета в 1954 году,
хасанские события описаны значительно более подробно и несколько в ином
ключе, чем у С. Иэнага. Автор использует многочисленные источники, архивные
документы, в том числе, — весьма широко — материалы Токийского трибунала.
Формально он занимает нейтральную позицию, скрупулезно описывая доводы
советского обвинителя и японской защиты на Токийском трибунале, не
сопровождая их собственными комментариями. В частности, он приводит
свидетельские показания советского генерала, командовавшего в чине
полковника воинскими частями во время хасанских событий, и аргументирование
отрицавшего наличие каких-либо спорных моментов в определении границы между
СССР и Маньчжоу-Го, и - параллельно – заявления бывшего китайского консула
во Владивостоке о том, что хасанские события — это «прямой вызов Японии и
Манчжурии». Профессор Ф. Джонс считает целесообразным рассмотреть показания
японской защиты о том, что русские части первыми заняли гребень сопки
Заозерной, на которой корейские крестьяне периодически проводили свои
празднества и не вызывали при этом у русских пограничников никаких
возражений.
Профессор Ф. Джонс как бы беспристрастно нанизывает в своем повествовании
факты, которые — при ближайшем рассмотрении — оказываются подобранными
достаточно тенденциозно, и, если не оправдывают откровенно акции Японии, то
все же зарождают у читателей неуверенность в правомочности действий
советской стороны.
В частности, американский исследователь, цитируя показания японской защиты,
подробно описывает отказ китайской стороны представить оригинальный текст
русско-китайского протокола 1886 года, который определял границу в
Хунчунском районе, тем самым ставя под сомнение сам факт наличия
первоисточника — столь важного для суда в Токио и суда истории документа.
Приводя выдержки из приговора Токийского трибунала, осуждающие агрессию
Японии, автор сопровождает их ссылками на различные документы,
использованные международным судом, в частности, на переписку двух
государственных деятелей Японии: Сайондзи и Харада, из которой явствует,
что военный министр обманул императора, и последний фактически оказался
невиновным в развязывании вооруженной провокации в районе оз. Хасан.
Иначе говоря, в книге Ф. Джонса более полно, чем у С. Иэнага, проводится та
же линия: если не на полное оправдание действий Японии, то, по крайней
мере, на указание смягчающих её вину обстоятельств[7].
Кажущаяся беспристрастность американского автора оборачивается в
действительности тенденциозностью и предвзятостью, т. к. на одну доску он
ставит агрессора, нарушающего неприкосновенность границ другой страны, и ее
защитников.
Комментарий сотрудника Института военной истории кандидата исторических
наук, капитана II ранга В. Вартанова.
События, произошедшие на Хасане 60 лет назад, до сих пор приковывают
внимание историков. Здесь Советская Армия не просто впервые после
гражданской войны вступила в бой с опытной кадровой армией империалистов.
Провокационные действия врага имели дальний прицел: локальный конфликт по
замыслу японского генштаба мог быть лишь прелюдией к более масштабным
действиям. Может быть — к войне.
Отсюда — и непрекращающиеся значение победы на Хасане, дань которой
справедливо отдаётся и сегодня более полвека спустя. А тогда в 30-е гг.,
эта победа способствовала активизации национально-освободительной войне
китайского народа против японских захватчиков: во время боёв на Хасане
японская амия практически прекратила наступление на китайском фронте.
Не менее важной является и военно-политическая сторона этого конфликта.
Поражение императорской армии стало первой из целого ряда причин,
удерживающих Японию от выступлений против СССР в годы Второй Мировой войны.
Однако как в капле воды отражается море, так и хасанские события высветили
не только позитивы, но и ряд негативных моментов, характерных для состояния
страны и армии в те годы.
Да, бойцы и командиры-дальневосточники дрались героически, не отступали, но
неподготовленность к боям, растерянность во время них должны были заставить
задуматься в преддверии будущих грозных испытаний. «Мы теперь не только
знаем цену нашему врагу, ни и увидели те недостатки в боевой выучка частей
Красной Армии и пограничных войск, которые до Хасанской операции не
замечались. Мы сделаем огромную ошибку, если на опыте Хасанской операции не
сумеем перейти в высший класс умения побеждать врага» — так оценивали
случившееся военные специалисты по горячим следам[8].
Однако не все уроки Хасана были усвоены: так трагически похож июнь 1941-го
года на первые дни боёв у Хасана, так совпадает многое из того, что
предшествовало, катастрофическая ситуация, сложившаяся в 1939 году в
командных эшелонах Красной Армии, достаточно проанализировать действия
комсостава в операции. И, может быть, сегодня, через 60 лет, мы понимаем
это отчётливее, объёмнее.
Работы буржуазных историков либерального направления, несомненно, носят
научно-теоретический характер и во многом объективно отражают
действительность, но в то же время они, естественно, стоят на страже
националистических интересов собственной буржуазии, и в угоду этим
интересам искажают суть истории и ее уроков. Поэтому они нуждаются в
критическом осмыслении, анализе и опровержении отклонений от исторической
истины.
Советско-японские отношения: 20 – 30-е гг.
Советский Союз всегда искренне стремился к мирным отношениям с соседними
странами на Дальнем Востоке, в том числе и с Японией, что отвечало общим
интересам. Однако миролюбивая политика СССР не находила отклика у правящих
кругов милитаристской Японии.
Не прошло и полугода после Октябрьской социалистической революции, как
японские вооруженные силы вторглись в пределы Приморья и Сибири. Более чем
четырёхлетнее пребывание японских милитаристов на советском Дальнем Востоке
сопровождалось преступлениями и зверствами интервентов, убийствами мирных
жителей, казнями партизан, грабежами. Сжигались целые деревни, вырубались
леса. Были угнаны советские суда, производился хищнический лов рыбы.
Белогвардейцы захватили и переправили в японские банки 2,7 тыс. пудов
золота[9].
В октябре 1922 г. японские оккупанты были выброшены с советского Дальнего
Востока. Настали мирные дни. Но осталось еще много нерешенных проблем:
оккупация японцами южной части Сахалина, хищнический грабеж японскими
промышленниками наших рыбных богатств, отсутствие нормальных политических и
экономических отношении с Японией. Провал японской интервенции показал, что
военный метод разрешения проблем советско-японских отношений несостоятелен.
Дальновидным политическим деятелям Японии становилось ясно, что советское
правительство, которое к тому времени уже установило отношения с рядом
крупных капиталистических государств, в первую очередь — с Англией и
Германией, является силой, с которой необходимо считаться.
Все возрастающий нажим на японское правительство оказывало общественное
мнение Японии: возник ряд обществ содействия сближению с Россией. В
сентябре 1923 г. Японию постигло стихийное бедствие — землетрясение,
которое почти полностью разрушило японскую столицу.
Президиум ЦИК СССР принял постановление о выделении 200 тыс. руб. золотом,
и в Японию на пароходе «Ленин» были отправлены медикаменты и
продовольствие. И, естественно, этот акт доброй воли завоевал симпатии и
поддержку широких кругов общественности Японии[10]. Активную роль в деле
сближения двух стран играл мэр города Токио — виконт Гото Симпэй.
Дальновидный политик — Гото, опасаясь проникновения США на Дальний Восток,
выступал за сближение с Россией уже вскоре после русско-японской войны. В
те годы он был едва не самым выдающимся среди японских ораторов.
Великолепно зная и чувствуя свою аудиторию, всегда умел произвести на нее
впечатление.
Усилия Гото в пользу установления и развития советско-японских отношений
отражали как популярность этих идей в народе, так и заинтересованность
определенных деловых кругов, которые имели интересы на русском Дальнем
Востоке. Несмотря на преклонный возраст, Гото проделал утомительно долгий
путь в «красную столицу», так как был уверен, что будущее его родины во
многом зависит от хороших отношений с Советским Союзом.
По его инициативе в феврале 1923 г. в Токио начались неофициальные советско-
японские переговоры. И хотя они не дали каких-либо результатов, советская
сторона смогла определить основные спорные вопросы и выяснить позицию
японского правительства.
Ослабление Японии в результате решений Вашингтонской конференции и
внешнеполитическая изоляция побудили все же японское правительство
возобновить переговоры с СССР о нормализации отношений. В январе 1925 г.
они завершились подписанием «Конвенции об основных принципах
взаимоотношений». Вот. 1 этого документа указывалось, что между СССР и
Японией устанавливаются дипломатические и консульские отношения. В
соответствии с Протоколом «А», приложенным к Конвенции, японское
правительство обязалось полностью вывести войска с Северного Сахалина к 15
мая 1925 г. Протокол «Б» был специально посвящен вопросу о концессиях.
Правительство СССР заявило о готовности предоставить японским подданным
концессии на эксплуатацию минеральных, лесных и других естественных
богатств. Привлечение японского капитала должно было ускорить
восстановление хозяйства Дальнего Востока. Спустя полгода в Японии были
организованы 2 крупных общества с участием правительства —
Северосахалинское нефтепромышленное акционерное общество и
Северосахалинское каменноугольное акционерное общество.
Прогрессивная общественность, деловые круги Японии активно поддерживали
соглашение. Агрессивные же, антисоветские элементы откровенно выражали
недовольство соглашением в печати и с трибуны парламента, заявляя, что
переговоры представляют собой поражение японской дипломатии. Больше всего
вызывала недовольство военщины необходимость вывести войска с Северного
Сахалина. Командование армии считало войну с СССР неизбежной, а «потерю»
Северного Сахалина — ослаблением своих стратегических позиций. Агрессивную
политику Японии против СССР поддерживали так называемые «новые» концерны,
возникшие незадолго до Первой мировой войны. Они нажились на военно-
инфляционной конъюнктуре во время войны, но оказались в трудном положении в
период экономического кризиса.
В апреле 1927 г. известный милитарист генерал Гиити Танака сформировал
новый кабинет. Приход к власти Танака означал, что в правящих кругах Японии
взяли верх наиболее реакционные элементы. Известен пространный меморандум
Танака, предоставленный императору в июле 1927 г., в нем излагалась
агрессивная внешнеполитическая программа японского милитаризма.
В сложных условиях в то время приходилось работать в Японии советскому
посольству и полпреду СССР в Японии Алексею Антоновичу Трояновскому (с 16
ноября 1927 г. – по 1933 год). Советское правительство поставило перед
своими дипломатами четкую задачу: создать более здоровую атмосферу во
взаимоотношениях с Японией и активно бороться против попыток военщины
развязать войну против СССР. А реакционные японские газеты писали о
«дьявольской руке Красной России», которая вторгается во внутренние дела
страны. Они призывали следить за действиями русского посольства «дворца
скрытого дьявола большевизации Японии».
Вокруг личности Трояновского также нагнеталось недоброжелательство. Газета
«Заря» с провокационной целью писала: «Мы должны поздравить Японию, которая
получила в подарок от своей соседки редкого в Советской России специалиста
по разрушению Азии — Трояновского». Не только реакционная пресса, но и
отдельные политические деятели не переставали склонять на все лады
«коммунизм», «красную опасность», называли Трояновского «опасной
личностью». Советские дипломаты использовали любую возможность для того,
чтобы довести до сведения и сознания широких слоев японского народа
основные принципы внешней политики СССР.
На предложение советского полпреда заключить пакт о ненападении в марте
1928 г. (а такие предложения были сделаны советским правительством и в
1926, и в 1927 г.),— ответ Танака был один: «Для этого еще не пришло время.
События должны развиваться постепенно. Не будем торопиться. Если сразу
слишком высоко забраться, можно и упасть[11]». Г. В. Чичерин — народный
комиссар иностранных дел СССР — называл Японию страной самой тонкой в мире
дипломатии. И многие годы эта дипломатия была направлена на осуществление —
последовательными этапами — широкой экспансии в бассейне Тихого океана.
К разработке планов военного нападения на СССР японская военщина приступила
с 1928 г. Эти планы существенным образом отличались от обычных оперативных
планов, составление которых являлось функцией генерального штаба. Планы
войны против СССР «кодовое название — Оцу» никогда не носили условного,
теоретического характера, они всегда отличались конкретностью и
тщательностью разработки. Мировой экономический кризис привел к серьезному
обострению международной обстановки. В Японии сокращалось производство,
росла безработица, ухудшалось положение трудящихся. Выход из кризиса
японские правящие круги искали на путях экспансии. 18 сентября 1931 г.
японские войска напали на Китай и предприняли оккупацию его северо-
восточных провинций. Материалы Токийского процесса неопровержимо доказали:
«как оккупация Манчжурии, так и вторжение в Китай исходили из конечной
стратегической цели Японии — войны против СССР». К разработке плана
военного нападения на СССР японская военщина приступила с 1928 года. Эти
планы существенным образом отличались от обычных оперативных планов,
составление которых являлось функцией генерального штаба. Планы войны
против СССР кодовое название — «Отцу» никогда не носили условного,
теоретического характера, они всегда отличались конкретностью и
тщательностью разработки. Благодаря этим планам японцы намеревались
захватить: Приморье, Приамурье, Забайкалье, Камчатку, Северный Сахалин и
другие территории Дальнего Востока, и /МНР/[12].
«Антисоветская свистопляска» в Японии, как говорил полпред Трояновский,
достигла своего апогея. Зашевелились и белогвардейцы, осевшие на Японских
островах. В Токио пожаловал белогвардейский генерал Семенов. Агрессивные
империалистические круги призывали правительство отбросить колебания и
напасть на СССР, не откладывая дела в долгий ящик. Военный министр Араки
утверждал, что рано или поздно война между Японией и СССР неизбежна, что
страну надо готовить к этой войне.
Араки, убежденный фашист, был одним из активнейших участников оккупации
советского Дальнего Востока. Деятельность советского посла он называл
«интригами» и говорил своим приближенным, что не верит в откровенность
русских, когда они надевают френч и цилиндр. Трояновскому удалось в октябре
1932 г. встретиться с Араки. Своим визитом Трояновский вызвал
замешательство в кругах японской военщины, вынуждая ее менять
наступательную тактику, лавировать. Укреплялось влияние реалистически
мыслящих японских политиков, считавших войну против СССР ловушкой для
Японии, в которую ее хотели втянуть заинтересованные западные державы.
Резко осуждая японскую агрессию против Китая, советское правительство в то
же время стремилось не дать возможности милитаристским реакционным силам в
Токио обострить отношения между СССР и Японией. Оно предприняло серию
гибких дипломатических шагов, направленных на предотвращение новой
антисоветской интервенции. Стараясь предотвратить, остановить дальнейшее
развитие японской агрессии, советская дипломатия пыталась убедить
правительство Чан Кайши в необходимости объединения усилий обоих
государств.
31 декабря 1931 г., воспользовавшись проездом через Москву назначенного на
пост министра иностранных дел Японии Иосидзава, НКИД предложил заключить
советско-японский пакт о ненападении. Было заявлено, что СССР заключил
пакты о ненападении и нейтралитете с Германией, Турцией, Афганистаном,
парафировал пакт с Францией, что ведутся переговоры с Финляндией, Латвией,
Эстонией и Румынией. «Мы будем связаны пактами со всеми соседями. Япония
является единственным соседом СССР, который не заключил с ним пакта о
ненападении и не ведет переговоров о таком пакте. Такое положение является
ненормальным. Переговоры о пакте длительное время вел полпред Трояновский.
Представители японского правительства всячески их затягивали, говорили о
желательности заключения «союза» между Японией, СССР и Германией или же
союза между Японией, СССР и марионеточным государством Маньчжоу-го».
Японское правительство дало ответ на советские предложения только спустя
год. 13 декабря 1932 г. оно отклонило предложение о заключении пакта под
предлогом того, что Япония и СССР являются участниками многостороннего
пакта Бриана — Келлога, и это делает излишним заключение специального пакта
о ненападении. В качестве другого предлога приводилось соображение о том,
что «еще не созрел момент для заключения пакта о ненападении». Весьма
показательно то, что пакт о ненападении был отклонен японским
правительством на другой день после опубликования сообщения о
восстановлении отношений между СССР и Китаем. Японская дипломатия
рассматривала подобный поворот событий как свое крупное поражение.
В дальнейшем советское правительство вновь поднимало этот вопрос. Однако
Япония, бесповоротно вставшая на путь агрессии, постоянно имея в виду
будущую войну против Советского Союза, отклонила мирные предложения.
Дипломатия СССР вынуждена была проводить осторожную политику. Учитывая
непрекращающиеся провокации японской военщины на КВЖД и желая лишить
японских империалистов всякого повода спровоцировать войну, советское
правительство в июне 1933 г. предложило Японии приобрести эту дорогу. 26
июня по этому вопросу начались переговоры, которые, однако, затянулись
почти на два года. Они проходили в очень сложной обстановке, с большими
перерывами, маньчжурская делегация, которой фактически руководили японцы,
предложила явно несерьезную цену — 50 млн. иен (20 млн. золотых
рублей)[13].
Конференция зашла в тупик и прекратила свои заседания. Отказываясь занять
какую-либо конструктивную позицию в переговорах, власти Японии и Маньчжоу-
го усилили бесчинства на КВЖД, порчу путей, налеты и т. п. В отчете
полпредства СССР в Токио японская политика характеризовалась следующим
образом: « 1933 год был одним из наиболее напряженных в советско-японских
отношениях. Особенного напряжения эти отношения достигли осенью, когда
японцы сделали попытку фактически захватить в свои руки КВЖД, и когда
пропаганда войны с СССР со стороны японской военщины достигла наивысшего
размера[14]».
Советское правительство было вынуждено пойти на большие уступки, продав
дорогу за цену намного ниже ее действительной стоимости ради сохранения
мира на Дальнем Востоке. 23 марта 1935 г. было подписано соглашение о
приобретении дороги властями Маньчжоу-Го за 140 млн. иен. Это было
значительно меньше тех средств, которые в свое время были вложены русским
правительством в строительство КВЖД.
После военного переворота в Японии в феврале 1936 г. отношения между
Японией и СССР продолжали оставаться напряженными. Характеризуя эти
отношения, нарком по иностранным делам СССР в беседе с японским послом в
Москве Сигэмицу в декабре 1936 г. отмечал, что ни на одной границе СССР нет
такого беспокойства, как на советско-маньчжурской[15]. Особо надо отметить,
подчеркивал нарком, набеги на советские территории, и упорный отказ Японии
от заключения пакта о ненападении.
Если к этому добавить агитацию и пропаганду в японской прессе и книгах в
пользу экспансии Японии за счет СССР, «то не приходится удивляться, что мы
вынуждены были против воли, с большими материальными затратами
сосредоточить большие военные силы на Дальнем Востоке в целях самозащиты».
Планируя войну против советского государства, японские милитаристы отдавали
себе отчет в том, что Японии одной едва ли удастся нанести ему поражение. И
поэтому они стремились найти себе союзника, что вполне совпадало и с
планами гитлеровцев. Несмотря на серьезные предупреждения советского
правительства 25 ноября 1936 г. Япония подписала с Германией так называемый
«Антикоминтерновский пакт». В секретном соглашении, ставшем известным лишь
в 1946 г. на Токийском процессе. Советский Союз был назван в качестве
главной «цели» пакта. Прямым результатом заключения «Антикоминтерновского
пакта» явилось резкое обострение советско-японских отношений. Не проходило
ни одного месяца без того, чтобы в наших газетах не появилось два-три, а
иногда 8-9 сообщений о нарушениях японской стороной нормальных
взаимоотношений и вынужденных заявлениях и протестах со стороны советского
правительства. В ноябре 1937 г. к «Антикоминтерновскому пакту»
присоединилась Италия. Так было достигнуто политическое единство трех
агрессоров.
В правительственных и военных кругах Японии усилилась подготовка «большой
войны» против СССР. Главными элементами в ней были ускорение создания
военного и военно-промышленного плацдарма в Манчжурии и Корее, расширение
агрессии в Китае и захват наиболее развитых районов Северного, Центрального
и Южного Китая. Программа была одобрена правительством генерала С. Хаяси,
пришедшего к власти в феврале 1937 г. На первом же заседании правительства
генерал Хаяси заявил, что «с политикой либерализма в отношении коммунистов
будет покончено». Это означало, что Япония выбрала путь решительных
действий в соответствии с условиями «Антикоминтерновского пакта». В
японской печати стали появляться откровенно антисоветские статьи с
призывами «к маршу до Урала»[16].
Кабинет Хаяси вскоре был вынужден уйти в отставку, уступив место новому
правительству во главе с принцем Ф. Коноэ, политическая платформа которого
была открыто антирусской.
Советское правительство принимало энергичные меры, чтобы сохранить мир на
дальневосточных границах. 4 апреля 1938 г. СССР предложил Японии мирным
путем разрешить все спорные вопросы. Предложение не встретило
положительного отклика со стороны Японии.
В мае-июне 1938 г. милитаристские круги Японии развернули широкую
пропагандистскую кампанию вокруг так называемых «спорных территорий» на
границе Маньчжоу-Го с Приморьем.
Таким образом, в рассматриваемый период правящие круги Японии стояли на
платформе воинствующего антисоветизма и безудержной агрессии, что не могло
не привести к обострению отношений между нашими странами.
Вооружённый конфликт в районе озера Хасан.
Освещение истории советско-японских отношений не может быть объективно без
учета таких инцидентов как вооружённая провокация | |
