|
Реферат: "Несвоевременные мысли" М.Горького - живой документ русской революции (Литература : русская)
Управление народного образования
Реферат по литературе
Тема: «Несвоевременные мысли» М. Горького - живой документ русской
революции.
Исполнитель: Николаев А.В.
Ученик 11 класса
Средней школы № 55
Руководитель:
Учитель литературы
Горявина С.Е.
Новоуральск 2002
План:
1. Введение
3 стр.
2. Биография
4 стр.
3. Несвоевременные мысли – живой документ русской революции
8 стр.
4. Заключение
15 стр.
5. Список литературы
16 стр.
6. Приложение
17 стр.
Введение
На дворе новые времена, настал момент многое переосмыслить, посмотреть
с другой точки зрения. В чем же смысл того семидесятипятилетнего периода,
который мы пережили? Я думаю, что причины этого следует искать в самом
начале этого периода, именно тогда создавались его основы, стержень идеи.
Ведь сама мысль, высказанная теоретиками социализма, не так уж и плоха.
Быть может, они видели то, что не понимаем мы сейчас. В чем же ошибка
«певцов» революции? Необходимо, безусловно, обратиться к публицистике того
времени, в силу своих особенностей являющейся непосредственным откликом на
происходящие события. И тут мы найдем самый яркий пример у одного из
«буревестника» 17 – года – Максима Горького - это его статьи, названные им
«Несвоевременные мысли». Именно они являются яркой демонстрацией реальных
событий, по - настоящему показывающих атмосферу того времени. Многие годы
эти статьи были неизвестны читателям, поэтому мне и стало интересно, самому
изучить данный материал. В своей работе я хотел бы рассмотреть следующие
вопросы:
— раскрыть существо расхождений между представлениями Горького о
революции, культуре, личности, народе и реалиями русской жизни 1917–1918
годов;
— обосновать своевременность «Несвоевременных мыслей» в момент публикации и
их актуальность в наше время;
— развить свое представления о публицистике как особом виде словесности.
Биография
16 (28) марта 1868 родился, а 22 марта крещен младенец Алексей.
Родители его «мещанин Максим Савватиев Пешков и законная жена его Варвара
Васильева».Алексей был четвертым ребенком Пешковых (два его брата и сестра
умерли в младенчестве).Дед будущего писателя со стороны отца – Савватий
Пешков – дослужился до офицерства, но был разжалован за жестокое обращение
с солдатами. Его сын Максим пять раз убегал от отца и в 17 лет ушел из дома
навсегда.
Максим Пешков выучился ремеслам краснодеревщика, обойщика и
драпировщика. Человек он был, по - видимому, неглупый (потом его назначали
управляющим пароходной конторой), и художественно одаренный – он руководил
строительством триумфальной арки, сооружавшейся по случаю приезда
Александра II.
Дед со стороны матери Василий Каширин в молодости был бурлаком, потом
открыл в Нижнем Новгороде небольшое красильное заведение и тридцать лет был
цеховым старшиной.
Большая семья Кашириных - кроме Василия Каширина с женой, в доме, где
поселились Максим и Варвара, жили их два сына с женами и детьми- не была
дружной, отношение Максима Савватиевича с новой родней не ладились, и в
первой половине 1871 года Пешковы уехали из Нижнего в Астрахань.
Своего доброго, неистощимого на выдумки отца Алексей почти не помнил:
он умер в 31 год, заразившись холерой от четырехлетнего Алеши, за которым
самоотверженно ухаживал. После смерти мужа варвара с сыном вернулась к отцу
в Нижний Новгород.
К Кашириным мальчик попал, когда их «дело»- так в старину называли
торговое или промышленное предприятие – клонилось к упадку. Кустарный
красильный промысел вытесняло фабричное крашение, и надвигающаяся бедность
многое определила в жизни большей семьи.
Дядья Алеши любили выпить, а выпив – били друг друга или своих жен.
Попадало и детям. Взаимная вражда, жадность, постоянные ссоры делали жизнь
невыносимой.
Наиболее яркие впечатления каширской жизни описаны Горьким в его
повести «Детство».
Но от детства у писателя остались и светлые воспоминания, и одно из
самых ярких – о бабушке Акулине Ивановне «изумительно доброй и
самоотверженной старухе», которую писатель всю жизнь вспоминал с чувством
любви и уважения. Нелегкая жизнь, семейные заботы не озлобили и не
ожесточили ее. Бабушка рассказывала внуку сказки, учила любить природу,
вселяла в него веру в счастье, не давала жадному, корыстному каширинскому
миру завладеть душой мальчика.
В автобиографической трилогии писатель с любовью воспоминает и других
добрых и хороших людей.
«Человека создает его сопротивление окружающему миру», - писал Горький
спустя много лет. Это сопротивление окружающему миру, нежелание жить так,
как живут вокруг, рано определили характер будущего писателя.
Дед начал учить внука грамоте по Псалтырю и Часослову. Мать заставляет
мальчика учить наизусть стихи, но скоро у Алеши появилось непобедимое
желание переиначить, исказить стихи, подобрать к ним другие слова.
Это упорное желание переделать стихи по - своему злило Варвару.
Терпения для занятий с сыном ей не хватало, да и вообще внимания на Алешу
она обращала мало, считая его причиной смерти мужа.
В семь лет Алеша пошел в школу, но проучился всего месяц: заболел
оспой и чуть не умер.
В январе 1877 года его определили в Кунавинское начальное училище –
школу для городской бедноты.
Учился Алеша хорошо, хотя одновременно с учебой ему приходилось
работать – собирать кости и тряпки на продажу. По окончании второго класса
мальчику дали «Похвальный лист» - «за отличные пред прочими успехи в науках
и благонравие» - и наградили книгами (их пришлось подать – бабушка лежала
больная, а в доме не было денег).
Дальше учиться не пришлось. 5 августа 1879 года от скоротечной чахотки
(туберкулеза легких) умерла мать, а через несколько дней дед сказал: - Ну,
Лексей, ты не медаль, на шее у меня – не место тебе, а иди-ка ты в люди…
Алеше минуло одиннадцать лет.
«В людях» было несладко. «Мальчик» при магазине «модной обуви», Алеша
исполнял много работы, а позже, был поставлен в услужение к подрядчику
Сергееву.
Позже, он плавает посудником на пароходе, опять в услужении у
Сергеевых, ловит для продажи птиц. Был Алексей и продавцом в иконописной
лавке, работником в иконописной мастерской, десятником на строительстве
ярмарки, статистом в ярмарочном театре.
В 1886 году переезжает в Казань и устраивается на работу в крендельное
заведение и булочную А.С. Деренкова, которая в жандармских докладах того
времени характеризовалась как «место подозрительных сборищ учащейся
молодежи». Этот период для Горького – время знакомства с марксистскими
идеями. Он начинает посещать марксистские кружки, изучает труды Плеханова.
В 1888 году он предпринимает первое длительное путешествие по Руси, а в
1891 покидает Нижний Новгород, где работал письмоводителем у присяжного
поверенного и отправляется во второе странствие по Руси, давшее ему
бесценный опыт знакомства и понимания русской жизни в кризисный, переломный
момент ее развития. Опыт странствий отразится в цикле рассказов «По Руси»,
но опыт путешествия оставит след во всех его произведениях.
Мировая слава приходит к нему с романом «Фома Гордеев» (1899),
опубликованном в журнале «Жизнь». В 1900 году он пишет роман «Трое». В
начале века Горький создает свои первые пьесы – «Мещане» (1901), «На дне»
(1902), «Дачники» (1904), «Дети солнца» (1905), «Варвары» (1905).
В 1905 году Горький познакомился с В.И. Лениным. Это знакомство
переросло в дружбу, исполненную подчас драматических конфликтов, особенно
обострившихся в 1918-1921, когда Горький по настоянию Ленина был вынужден
уехать за границу – во вторую свою эмиграцию (1921). А первая пришлась на
1906 год, когда во избежание репрессий за поддержку революции 1905 года
писатель эмигрирует сначала в США, а затем на Капри в Италию. В этот период
Горький сближается с А.А. Богдановичем, видным революционером, философом,
теоретиком искусства. В 1909 году Максим Горький, А.В. Луначарский и А.А.
Богданов организуют партийную школу на Капри, где Горький читает лекции по
истории русской литературы. Удивляют те заблуждения , царившие на Капри:
социализм, идеи нового мира превращались в религию, основанную на вере в их
фатальное торжество. Народ представлялся новым божеством и богостроителем.
Каприйский период очень плодотворен для Горького в творческом
отношении. В это время он создает пьесу «Последние» (1908), первую редакцию
«Вассы Железновой» (1910), повесть «Лето» и др.
В 1913 году после амнистии он возвращается в Петербург, где и живет до
своей второй эмиграции 1921 года.
Революцию (1917) Горький принял неоднозначно. Искренне веря в
необходимость и гуманистический пафос социального преобразования
действительности, он опасался искажения его идеалов в крестьянской стране,
полагая, что крестьянство (косная, неспособная к движению и развитию масса)
по сути своей не может быть революционным. Эти сомнения были высказаны в
цикле статей «Несвоевременные мысли», опубликованных в газете «Новая жизнь»
(1917-1918 годах), которая являлась органом социал-демократов -
«интернационалистов», меньшевиков, сторонников Мартова. Пораженный сценами
уличных самосудов, пьяных погромов, разграбления и уничтожения культурных
ценностей неграмотными и презирающими культуру людьми. Горький приходит к
пессимистическому выводу о революции как о тотальном разрушении жизни,
культуры, государства. В середине 1918 года «Новая жизнь» была закрыта
большевиками, и отношения Горького с новой властью обострились еще больше.
Конфликт с лидерами большевиков и самим В.И. Лениным обостряется, и
летом 1921 под предлогом лечения туберкулеза писатель выезжает в Германию,
а затем в Чехословакию. В апреле 1924 года он переезжает в Италию
(Сорренто, Неаполь). Здесь закончена третья часть автобиографической
трилогии - повесть «Мои университеты», написан роман «Дело Артамоновых» и
др.
Но как ни парадоксально, ни первая, ни вторая эмиграция не отразились
в творчестве писателя.
Вернулся Горький в Россию в 1931 году, став последним возвратившимся
эмигрантом . Вернувшись, он занял положение первого советского официального
писателя, у него завязались личные отношения со Сталиным, при его
непосредственном участии шла работа Оргкомитета I Всесоюзного съезда
советских писателей, он же становится председателем правления основанного в
1934 году Союза писателей СССР, у него на квартире Сталин проводит свои
знаменитые встречи с писателями. На одной из таких встреч возник и
наполнился конкретным социально-политическим содержанием термин
«социалистический реализм».
В это время Горький, находившийся под контролем агентов ОГПУ и своим
секретаря Крючкова, переживает душевный кризис. Он чувствует себя одиноким.
Писатель не хочет видеть, но видит ошибки и страдания, а порой даже
бесчеловечность нового дела.
В то время Крючков становится единственным посредником всех связей
Горького с внешним миром: письма, визиты (вернее, просьбы посетить
Горького) перехватываются им, одному ему дано судить о том, кому можно, а
кому нельзя видеть Горького.
Умер Горький 18 июня 1936 года – официально признанным классиком
советской литературы, писателем, как бы давшим новой власти то, что ей было
необходимо: своим авторитетом он как бы санкционировал ее деяния, настоящие
и будущие. И пышные похороны 20 июня 1936 года на Красной площади якобы
завершили всем видимый путь сначала буревестника революции, друга, а затем
и оппонента Ленина, бывшего эмигранта, ставшего первым советским писателем,
основоположником метода «социалистического реализма» в советской
литературе. Таким он долго оставался в литературоведении последующих
десятилетий, а многие его мысли так и остались несвоевременными.
Несвоевременные мысли – живой документ русской революции
Изучение жизни и творчества Горького в советскую эпоху 1917–1936 годы)
трудно. Эти годы отмечены особым драматизмом взаимоотношений писателя с
властью, крайней остротой литературной борьбы, в которой Горький играл
далеко не последнюю роль. В освещении этого периода жизни и творчества
Горького не только нет единодушия среди исследователей, более того — здесь
господствует крайний субъективизм в оценках. В литературоведении советской
эпохи Горький представал непогрешимым и монументальным. Если же верить
новейшим публикациям о писателе, в литом корпусе монумента сплошь пустоты,
заполненные мифами и легендами. Человеку, приступающему к изучению
советского периода в творчестве Горького, приходится основательно
“процеживать” этот материал ради того, чтобы с максимальной объективностью
представить путь писателя в эти годы: его надежды и разочарования,
мучительность исканий, колебания, заблуждения, его ошибки, реальные и
мнимые.
Мой интерес к «Несвоевременным мыслям» не случаен. Как известно, эта
книга была под запретом вплоть до “перестройки”. А между тем она без
посредников представляет позицию художника в канун и во время Октябрьской
революции. Она является одним из самых ярких документов периода Великой
Октябрьской революции, ее последствий и установления новой большевистской
власти.
По признанию самого Горького, “с осени 16-го года по зиму 22-го” он
“не написал ни строчки” художественных произведений. Все его мысли были
связаны с бурными событиями, потрясавшими страну. Вся его энергия была
обращена на непосредственное участие в общественной жизни: он вмешивался в
политическую борьбу, старался выручать из застенков ЧК ни в чём не повинных
людей, добивался пайков для умирающих от голода учёных и деятелей
искусства, затевал дешёвые издания шедевров мировой литературы...
Публицистика в силу своей специфичности была для него одной из форм прямого
общественного действия.
«Несвоевременные мысли» — это серия из 58 статей, которые были
опубликованы в газете «Новая жизнь», органе группы социал-демократов.
Газета просуществовала чуть больше года — с апреля 1917-го по июль 1918-го,
когда она была закрыта властями как оппозиционный орган печати.
Изучая произведения Горького 1890–1910-х годов, можно отметить наличие
в них высоких надежд, которые он связывал с революцией. О них Горький
говорит и в «Несвоевременных мыслях»: революция станет тем деянием,
благодаря которому народ примет “сознательное участие в творчестве своей
истории”, обретёт “чувство родины”, революция была призвана “возродить
духовность” в народе.
Но вскоре после октябрьских событий (в статье от 7 декабря 1917 года),
уже предчувствуя иной, чем он предполагал, ход революции, Горький с
тревогой вопрошает: “Что же нового даст революция, как изменит она звериный
русский быт, много ли света вносит она во тьму народной жизни?”[1]. Эти
вопросы были адресованы победившему пролетариату, который официально встал
у власти и “получил возможность свободного творчества”.
Вся “интрига” произведения состоит в том, что мы можем увидеть
столкновение идеалов, во имя которых Горький призывал к революции, с
реалиями революционной действительности. Из их несовпадения вытекает один
из главных вопросов, возникающих в процессе изучения статей: в чём состоит,
говоря словами Горького, его “линия расхождения с безумной деятельностью
народных комиссаров”?
Главная цель революции, по Горькому, нравственная — превратить в
личность вчерашнего раба. А в действительности, как с горечью констатирует
автор «Несвоевременных мыслей», октябрьские события и начавшаяся
гражданская война не только не несли “в себе признаков духовного
возрождения человека”, но, напротив, спровоцировали “выброс” самых тёмных,
самых низменных — “зоологических” — инстинктов. “Атмосфера безнаказанных
преступлений”, снимающая различия “между звериной психологией монархии” и
психологией “взбунтовавшихся” масс, не способствует воспитанию гражданина,
- утверждает писатель.
Самостоятельно проанализировав факты, которые сообщает Горький в
статье от 26.03.18[2] ,мы можем понять, о чем идёт речь, о так называемом
заявлении “особого собрания моряков Красного Флота Республики”, вызвавшем
“глубочайшее изумление” Горького. “Дикая идея физического возмездия” —
главная идея этого документа. Горький сопоставляет содержание заявления
моряков (“За каждого нашего убитого товарища будем отвечать смертью сотен и
тысяч богачей...”) и публикацию в «Правде», авторы которой, “приняв порчу
автомобильного кузова за покушение на Владимира Ильича, грозно заявили: «За
каждую нашу голову мы возьмём по сотне голов буржуазии»”. Идентичность этих
заявлений свидетельствует о том, что жестокость матросской массы была
санкционирована самой властью, поддерживалась “фанатической непримиримостью
народных комиссаров”. Это, считает Горький, “не крик справедливости, а
дикий рёв разнузданных и трусливых зверей”[3] .
При анализе данной статьи я хотел бы обратить особенно отметить её
стилевые качества, придающие слову писателя особую экспрессию. Статья
строится как своеобразный диалог с авторами заявления. Возмущённое чувство
писателя изливается посредством риторических вопросов: “Что же,
правительство согласно с методом действий, обещанных моряками?”, “Я
спрашиваю вас, господа моряки: где и в чём разница между звериной
психологией монархии и вашей психологией?” Экспрессия заключена и в
решительном, чётком и кратком выводе-призыве: “Надобно опомниться. Надо
постараться быть людьми. Это трудно, но — это необходимо”. (Стоит также
упомянуть, что кронштадтские моряки угрожали Горькому физической расправой
за его «Несвоевременные мысли»).[4]
Следующее принципиальное расхождение между Горьким и большевиками
кроется во взглядах на народ и в отношении к нему. Вопрос этот имеет
несколько граней.
Прежде всего Горький отказывается “полуобожать народ”, он спорит с
теми, кто, исходя из самых благих, демократических побуждений, истово верил
“в исключительные качества наших Каратаевых”. Вглядываясь в свой народ,
Горький отмечает, “что он пассивен, но — жесток, когда в его руки попадает
власть, что прославленная доброта его души — карамазовский сентиментализм,
что он ужасающе невосприимчив к внушениям гуманизма и культуры”[5] . Но
писателю важно понять, почему народ — таков: “Условия, среди которых он
жил, не могли воспитать в нём ни уважения к личности, ни сознания прав
гражданина, ни чувства справедливости, — это были условия полного
бесправия, угнетения человека, бесстыднейшей лжи и зверской жестокости”5.
Следовательно, то дурное и страшное, что проступило в стихийных акциях
народных масс в дни революции, является, по мысли Горького, следствием того
существования, которое в течение столетий убивало в русском человеке
достоинство, чувство личности. Значит, революция была нужна! Но как же
совместить необходимость в освободительной революции с той кровавой
вакханалией, которой революция сопровождается? Это мучительное противоречие
я пытаюсь разрешить в последующем анализе «Несвоевременных мыслей»,
например, анализируя статью от 14 июля 1917 года, посвящённую “драме 4
июля” — разгону демонстрации в Петрограде. Статья интересна для анализа во
многих отношениях. Стоит отметить своеобразие её композиционного строения:
в центре статьи воспроизведена (именно воспроизведена, а не пересказана)
картина самой демонстрации и её разгона. А затем следует рефлексия автора
на увиденное собственными глазами, завершающаяся итоговым обобщением.
Достоверность репортажа и непосредственность впечатления автора служат
основой для эмоционального воздействия на читателя. И происшедшее, и
раздумья — всё происходит словно на глазах читателя, потому, очевидно,
столь убедительно звучат выводы, как будто родившиеся не только в мозгу
автора, но и в нашем сознании.
Всматриваясь в нарисованную писателем картину, необходимо отметить
подробности и детали, не забывая об их эмоциональной окрашенности. Мы видим
участников июльской демонстрации: вооружённых и невооружённых людей,
“грузовик-автомобиль”, тесно набитый разношёрстными представителями
“революционной армии”, что мчится “точно бешеная свинья”. (Далее перед нами
возникает образ грузовика, вызывает не менее экспрессивные ассоциации:
“гремящее чудовище”, “нелепая телега”.) Затем начинается “паника толпы”,
испугавшейся “самой себя”, хотя за минуту до первого выстрела она
“отрекалась от старого мира” и “отрясала его прах с ног своих”. Перед
глазами наблюдателя предстаёт “отвратительная картина безумия”: толпа при
звуке хаотических выстрелов повела себя как “стадо баранов”, превратилась в
“кучи мяса, обезумевшего от страха”.
Горький ищет причину происшедшего. В отличие от абсолютного
большинства, винившего во всём “ленинцев”, германцев или откровенных
контрреволюционеров, он называет главной причиной случившегося несчастья
“тяжкую российскую глупость” — “некультурность, отсутствие исторического
чутья”.
Сами выводы, сделанные мною из этого произведения, превращаются в
постановку главных, по мысли автора, задач революции: “Этот народ должен
много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности,
своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокалён и очищен
от рабства, вскормленного в нём, медленным огнём культуры”[6].
В чем же состоит суть расхождений М. Горького с большевиками по
вопросу о народе.
На первый взгляд, кажется, что резкие суждения автора «Несвоевременных
мыслей» о народе свидетельствуют о его неуважении к простому трудовому
люду, об отсутствии сострадания к нему, о неверии в его духовные силы. На
самом деле всё выглядит иначе. Опираясь на весь свой предшествующий опыт и
на свою многими делами подтверждённую репутацию защитника порабощённых и
униженных, Горький заявляет: “Я имею право говорить обидную и горькую
правду о народе, и я убеждён, что будет лучше для народа, если эту правду о
нём скажу я первый, а не те враги народа, которые теперь молчат да копят
месть и злобу, чтобы... плюнуть злостью в лицо народа...”[7].
Рассмотрим один из самых принципиальных расхождений Горького с
идеологией и политикой “народных комиссаров” — спор о культуре.
Это стержневая проблема публицистики Горького 1917–1918 годов. Не
случайно, издавая свои «Несвоевременные мысли» отдельной книгой, писатель
дал подзаголовок «Заметки о революции и культуре». В этом заключается
парадоксальность, “несвоевременность” горьковской позиции в контексте
времени. Приоритетное значение, которое он придаёт культуре в революционном
преображении России, могло показаться многим его современникам чрезмерно
преувеличенным. В подорванной войной, раздираемой социальными
противоречиями, отягощённой национальным и религиозным гнётом стране самыми
первостепенными задачами революции представлялось осуществление лозунгов:
“Хлеб голодным”, “Землю крестьянам”, “Заводы и фабрики рабочим”. А по
мнению Горького, одной из самых первостепенных задач социальной революции
является очищение душ человеческих — в избавление “от мучительного гнёта
ненависти”, “смягчение жестокости”, “пересоздание нравов”, “облагораживание
отношений”[8]. Чтобы осуществить эту задачу, есть только один путь — путь
культурного воспитания.
Стоит отметить, что Горький считает “одной из первых задач момента”
“возбуждение в народе — рядом с возбуждёнными в нём эмоциями политическими
— эмоций этических и эстетических”. Однако писатель наблюдал нечто прямо
противоположное, а именно: “хаос возбуждённых инстинктов”, ожесточение
политического противостояния, хамское попрание достоинства личности,
уничтожение художественных и культурных шедевров. Во всём этом автор винит
в первую очередь новые власти, которые не только не препятствовали разгулу
толпы, но даже провоцировали её. Революция “бесплодна”, если “не
способна... развить в стране напряжённое культурное строительство”[9], —
предупреждает автор «Несвоевременных мыслей». И по аналогии с широко
распространённым лозунгом “Отечество в опасности!” Горький выдвигает свой
лозунг: “Граждане! Культура в опасности!”
Ни один факт ущемления культуры, каким бы незначительным он ни
казался, не проходит мимо внимания писателя. Он протестует против “грязной”
литературы, “особенно вредной именно теперь, когда в людях возбуждены все
тёмные инстинкты”[10]; выступает против “решения Совета солдатских
депутатов по вопросу об отправке на фронт артистов, художников,
музыкантов”, потому что страшится следующего: “...с чем мы будем жить,
израсходовав свой лучший мозг?”[11]. Он сетует по поводу исчезновения с
книжного рынка “хорошей честной книги”, а “книга — лучшее орудие
просвещения”[12]. Узнав о запрете на издание оппозиционных газет и
журналов, “чувствует тоску”, мучительно тревожится “за молодую Русь, только
что причастившуюся даров свободы”10, поднимает голос протеста против ареста
И.Д. Сытина, которого за его пятидесятилетнюю издательскую деятельность
называет подлинным “министром народного просвещения” [13]...
Еще одним из вопросов горьковской серии «Несвоевременные мысли»
являются такой вопрос: кто же оказался во главе Октябрьской революции —
“вечный революционер” или “революционер на время, на сей день”? (Ответ на
него мы найдем в статье от 06.06.18.)
Далеко не случайно образцом “романтика революции” для Горького
является крестьянин Пермской губернии, приславший писателю письмо, в
котором осуждает “крестьянство, жадное до собственности”, ищущее в
революции “карманные интересы”. По мнению автора «Несвоевременных мыслей»,
этот крестьянин — подлинный революционер, потому что он видит высшие,
духовные цели революции. Таких людей писатель называет “вечными
революционерами”, потому что им свойственно вечное чувство
неудовлетворенности. “Вечный революционер” “знает и верит, что человечество
имеет силу бесконечно создавать из хорошего — лучшее”, “его единственная и
действительно революционная цель” — “оживить, одухотворить весь мозг мира”,
сам же он — “дрожжа”.
Но на мощной волне революции выплеснулся на поверхность и другой тип
общественного деятеля, которого Горький хлёстко назвал “революционером на
время”. Таких людей он увидел прежде всего среди участников октябрьского
переворота. “Революционер на время” — это человек, “принимающий в разум”, а
не в душу “внушаемые временем революционные идеи”, и поэтому он “искажает”
и “опорочивает”, “низводит до смешного, пошлого и нелепого культурное,
гуманистическое, общечеловеческое содержание революционных идей”. Такие
деятели переводят революционный порыв в сведение счётов с бывшими реальными
или мнимыми обидчиками (“за каждую нашу голову...”), это они провоцируют в
возбуждённой толпе “хватательный инстинкт” (“грабь награбленное”), это они
оскопляют, обескрыливают, обесцвечивают жизнь якобы во имя всеобщего
равенства (ибо это равенство в бедности, в бескультурье, в нивелировании
личностей), это они, насаждая новую — “пролетарскую” — мораль, по сути,
отрицают мораль общечеловеческую.
Горький доказывает, что для “холодного фанатика”, “аскета”,
“оскопляющего творческую силу революционной идеи”[14], совершенно
несущественны моральные аспекты революции, больше того — вроде бы
благородная поза аскета становится даже неким романтическим оправданием
невиданной жестокости, с которой “революционеры на время” осуществляли свой
проект преобразования России. Главное же проявление аморальности
большевиков Горький видит в их отношении ко всему народу как к объекту
гигантского эксперимента: “материал для бесчеловечного опыта” — так сказано
в статье от 19.01.18; “из этого материала — из деревенского тёмного и
дряблого народа” — фантазёры и книжники хотят создать новое
социалистическое государство” — это фраза из статьи от 29.03.18; “они
(большевики) производят над народом отвратительный опыт” — это в статье от
30.05.18. А в статье от 13.01.18 автор высказывается ещё жёстче: “Народные
комиссары относятся к России как к материалу для опыта, простой народ для
них — та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф для того, чтоб
лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой
жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт производят комиссары над
русским народом... Реформаторам из Смольного нет дела до России, они
хладнокровно обрекают её в жертву своей грёзе о всемирной или европейской
революции”[15]. Обвинение в аморальности — это самое главное обвинение,
которое Горький бросает в лицо новой власти. Стоит обратить внимание на
крайнюю экспрессию слова писателя в приведённых фрагментах: сравнение
социального переворота с лабораторным экспериментом, а России — с
подопытным животным; скрытое противопоставление опыта и грёзы,
подтверждающее несостоятельность революционных действий; прямо-оценочные
эпитеты (“жестокий” и “обречённый на неудачу”, язвительный перифраз
“реформаторы из Смольного”). В статье от 16.03.18 вожди Октября
ассоциируються с библейскими палачами — “несчастную Русь” они “тащат и
толкают на Голгофу, чтобы распять её ради спасения мира”.
В «Несвоевременных мыслях» Горький подвергает резкой критике вождей
революции: В. И. Ленина, Л. Д. Троцкого, Зиновьева, А.В. Луначарского и
других. И писатель считает нужным через голову своих всевластных оппонентов
непосредственно обратиться к пролетариату с тревожным предупреждением:
“Тебя ведут на гибель, тобою пользуются как материалом для бесчеловечного
опыта, в глазах твоих вождей ты всё ещё не человек!”[16].
Жизнь показала, что эти предупреждения не были услышаны. И с Россией,
и с её народом произошло то, против чего предостерегал автор
«Несвоевременных мыслей». Справедливости ради надо сказать, что сам Горький
тоже не оставался последовательным в своих воззрениях на происходившую в
стране революционную ломку.
Однако книга «Несвоевременные мысли» осталась памятником своему
времени. Она запечатлела суждения Горького, которые он высказал в самом
начале революции и которые оказались пророческими. И независимо от того,
как менялись впоследствии воззрения их автора, эти мысли оказались в высшей
степени своевременными для всех, кому довелось пережить надежды и
разочарования в череде потрясений, пришедшихся на долю России в ХХ веке.
Таким образом, в ходе написания реферата, была сделана попытка
раскрыть комплекс основных идей, высказанных Горьким в книге
«Несвоевременные мысли». Учитывая публицистическую природу анализируемого
текста. Эти отличает особая, публицистическая поэтика, которая выражает не
просто идею, а “идею-страсть”. Наконец, «Несвоевременные мысли» - отправная
точка для понимания творческой судьбы М. Горького в советское время
Список литературы:
1. Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991
2. Голубкова М. Максим Горький. М.: Дрофа, 1997
3. Игнебейрг Л.Я. От Горького до Солженицына. М.: Высшая школа, 1997
4. Газета «Литература» (Приложение к газете «Первое сентября») – 1997, №
2(янв.), с 13
5. Газета «Литература» (Приложение к газете «Первое сентября») – 2000, №
4(янв.), с 2-3
6. Островская О.Д. Рукой Горького, М.: 1985
7. Шкала И.С. Семь лет с Горьким. М.:, 1990
8. Приложение:
[pic][pic][pic]
[pic][pic]
[pic][pic][pic][pic][pic][pic][pic][pic]
-----------------------
[1] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.13
[2] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.64-66
[3] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.65
[4] М.Горький. Неизданная переписка», с. 312.
[5] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.36
[6] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.36
[7] [8]Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С. 92
[9]Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.36
[10] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.12
[11] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.30
[12] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.33
[13] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.38
[14] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.70
[15] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.28
[16] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.87
[17] Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Современник, 1991. С.87
Реферат на тему: "Окаянные дни" в судьбах и творчестве И. Бунина и А. Куприна
Окаянные дни в судьбах и творчестве
И. Бунина и А. Куприна.
Россия
1998 год
Октябрьская революция – часть русской истории, часть русской культуры.
Здесь слиты воедино и триумф и драма народа. Начавшись под лозунгом
общечеловеческих и общероссийских ценностей она, как многие революции
начала корчиться в судорогах насилия, террора, диктатуры. Насилие не могло
обойти и интеллигенцию, которая в силу своей духовности активно осуждала
произвол и жестокость. Большевистским лидерам не могли импонировать И. А.
Бунин, М. Горький, В. Г. Короленко, поднимавшие свой голос в защиту невинно
репрессированных. Большинство российской интеллигенции ещё до революции не
принимало ленинских идей, а после революции, не увидев осуществления
провозглашенных идеалов, уехали за границу.
Бунин в пору революции выступил охранителем исконных, стародавних
устоев. Как трагедию, как воцарение хаоса, слепой стихии, воспринял Бунин
события 1917 года. Он часто повторял слова Пушкина о «русском бунте
бессмысленном и беспощадном». Современник Бунина Д. Мережковский так
обозначил эту позицию в своей книге «Вечные спутники»: «Говорят, что я
государев холоп… что я не друг народа. Конечно, я не друг революционной
черни, которая выходит на разбой, убийства и поджог. Я ненавижу всякий
насильственный переворот: всё насильственное, всякие скачки мне противны.
Потому что они противны природе. » Те же мысли высказывает Бунин в своей
книге «Окаянные дни». На страницах этой книги показаны люди толпы, к
которым он относился по-разному: кого-то жалеет, многих ненавидит. Этот
другой непривычный Бунин, он совсем не похож на аристократа, академика, но
даже в этих очень злых записях он выступает как художник, оскорблённый не
только за себя, но и за Россию. Шкала прежних ценностей была для Бунина
незыблемой, самоочевидной: «Подумать только, надо ещё объяснять то тому, то
другому, почему именно не пойду служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо
ещё доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый
час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет «последних
достижений в инструментовке стиха» какому-нибудь хряпе с мокрыми от пота
руками! Да порази её проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже
«антиресуется» стихами!» (Окаянные дни»).
Бунин покинул Россию в феврале 1920 года, через Константинополь, Софию
и Белград попал в Париж, где и обосновался, проводя лето в городке Грас, в
Приморских Альпах.
Февральская революция 1917 года застала Куприна в Гельсингфорсе,
откуда он немедленно выехал в Петербург. В потрясших страну переменах он
увидел подтверждение своим мечтаниям о будущей, свободной и сильной России.
С самых первых «дней свобод» Куприн становится темпераментным газетчиком-
публицистом, а вскоре берётся редактировать эсеровскую газету «Свободная
Россия». В статьях Куприна, написанных в первые месяцы после Октября,
отразилась двойственность и противоречивость его отношения к революции. Он
пишет о «кристальной чистоте» вождей большевиков, но выступает против
конкретных шагов Советской власти – продразвёрстки, политики военного
коммунизма; писателя страшат насильственные методы подавления
контрреволюции.
Куприн высоко ценит нравственный и духовный подвиг русского народа,
его героическую историю и свободолюбивые традиции. Он исполнен глубокой
веры в светлое будущее России: «Нет, не осуждена на бесславное разрушение
страна, которая вынесла на своих плечах более того, что отмерено судьбою
всем другим народам. Вынесла татарское иго, московскую византийщину,
пугачевщину, крепостное бесправие, ужасы аракчеевщины и николаевщины,
тяготы непрестанных и бесцельных войн, начатых по почину деспотических
шулеров или по капризу славолюбивых деспотов – вынесла это непосильное
бремя и всё-таки под налётом рабства сохранила живучесть, упорство и
доброту души… Вспомните декабристов, петрашевцев, народовольцев, переберите
в уме весь кровавый синодик наших современников, борцов, сознательно
погибших на наших глазах за святое и сладкое слово – Свобода.… Вспомните и
нашу многострадальную литературу, этот термометр угнетённого общественного
самосознания. Она задыхалась, принужденная к молчанию, надолго совсем
замолкала, временами жалко млела, но никогда и никто не мог поставить её на
колени и приказать говорить холопским языком…»
Но страшная разруха, надвигающаяся на страну, ужасает Куприна. Это
навязчивое слово встречало его всюду: он натыкался на него в газетах,
манифестах и приказах, в вагонных разговорах и в семейной болтовне.
Зловещие симптомы разрухи Куприн видит повсюду – и в бесконечных очередях
за хлебом, и в разложении петроградского гарнизона, и в начавшемся
неуклонном развале русской армии. У Куприна рождается план издания газеты
для крестьянства «Земля» в связи с этим в декабре 1918 года он был принят
В.И.Лениным. Однако изданию не суждено было осуществиться. Судьба Куприна
была решена, когда в октябре1919 года войска Юденича заняли Гатчину.
Куприн был мобилизован в белую армию и вместе с отступающими
белогвардейцами покинул родину. Вначале он попадает в Эстонию, затем – в
Финляндию, а с 1920 года с женой и дочерью поселяется в Париже.
28 марта 1920 года Бунин прибыл в Париж. Он пошёл в дом №77 по рю де-
Гриннель, в русское посольство за видом на жительство, хотя, собственно
говоря, жить было негде. В посольстве принимали согласно живой очереди,
которая была чуть короче, чем площадь Согласия. Все просили как милостыни
разрешение жить здесь, а сердцем тянулись туда. Надежда Тэффи, уже
получившая «вид», опубликовала заметку:
НОСТАЛЬГИЯ
Пыль Москвы на старой ленте шляпы
Я как символ свято берегу…
…Приезжают наши беженцы, изнеможённые, почерневшие от голода и страха,
отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и
вдруг гаснут.
Тускнеют глаза, опускаются вялые руки, и вянет душа, душа, обращённая
на восток.
Ни во что не верим, ничего не ждём, ничего не хотим. Умерли.
Боялись смерти дома и умерли смертью здесь.
Вот мы – смертью смерть поправшие.
Думаем только о том, что теперь там… Интересуемся только тем, что
приходит оттуда.
В эмиграции не только не прервалась внутренняя связь Бунина с
Россией, но и ещё более обострилась любовь к родной земле и страшное
чувство потери дома. Россия навсегда останется не только «материалом», но и
сердцем бунинского творчества. Только теперь Россия полностью отойдёт в мир
воспоминаний, будет воссоздаваться памятью. Бунин говорил Вере Николаевне,
что «он не может жить в новом мире, что он принадлежит к старому миру, к
миру Гончарова, Толстого, Москвы, Петербурга; что поэзия только там, а в
новом мире он не улавливает её».
Воздействие эмиграции на творчество Бунина было глубоко и
последовательно. Как и прежде, он сдвигает жизнь и смерть, радость и ужас
надежду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с такой обостренностью в
его произведениях ощущение бренности и обречённости всего сущего - женской
красоты, счастья, славы, могущества. Созерцая ток времени, гибель далёких
цивилизаций, исчезновение царств («Город Царя Царей», 1924), Бунин словно
испытывает болезненное успокоение, временное утоление своего горя. Но
философские и исторические экскурсы и параллели не спасали. Бунин не мог
оставить мыслей о России. Как бы далеко от неё он ни жил, Россия была
неотторжима от него. Однако это была отодвинутая Россия, не та, что раньше
начиналась за окном, выходящим в сад; она была и словно не была, всё в ней
встало под вопрос и испытание. В ответ на боль и сомнение в образе России
стало яснее проступать то русское, что не могло исчезнуть и должно было
идти из прошлого дальше. Иногда, под влиянием особо тяжёлого чувства
разрыва с родиной, Бунин приходил к настоящему сгущению времени, которое
обращалось в тучу, откуда шли озаряющие мысли, хотя горизонт оставался
беспросветен. Но сгущение времени далеко не всегда приводило во мрак.
Напротив, Бунин стал видеть, ища надежды и опоры в отодвинутой им России,
больше непрерывного и растущего, чем, может быть, раньше, когда оно
казалось ему само сабой разумеющимся и не нуждалось в утверждении. Теперь,
как бы освобождённые разлукой от застенчивости, у него вырвались слова,
которых он раньше не произносил, держал про себя, - и вылились они ровно,
свободно и прозрачно. Трудно представить себе, например, что-нибудь
просветлённое, как его «Косцы» (1921 г.). Это рассказ тоже со взглядом
издалека и на что-то само по себе будто малозначительное: идут в берёзовом
лесу пришлые на Орловщину рязанские косцы, косят и поют. Но опять-таки
Бунину удалось разглядеть в одном моменте безмерное и далёкое, со всей
Россией связанное; небольшое пространство заполнилось, и получился не
рассказ, а светлое озеро, в котором отражается великий град.
Была, впрочем, одна проблема, которой Бунин не только не опасался, а,
наоборот, всей душой шёл ей на встречу. Он был занят ею давно, писал в
полном смысле, и ни война, ни революция не могли его привязанность к ней
пошатнуть, - речь идёт о любви. Любовь в изображении Бунина поражает не
только силой художественной изобразительности, но и своей подчинённостью
каким-то внутренним, неведомым человеку законам. Нечасто прорываются они на
поверхность: большинство людей не испытывают их рокового воздействия до
конца своих дней. Такое изображение любви неожиданно придаёт трезвому,
«беспощадному» бунинскому таланту романтический отсвет. Близость любви и
смерти, их сопряжённость была для Бунина фактом очевидным, никогда не
подлежала сомнению. Однако катастрофичность бытия, непорочность
человеческих отношений и самого существования – все эти излюбленные
бунинские темы после гигантских социальных катаклизмов, потрясших Россию,
наполнились новым, грозным значением. «Любовь прекрасна» и «любовь
обречена» – эти понятия, окончательно совместившись, совпали, неся в
глубине, в зерне каждого рассказа личное горе Бунина-эмигранта.
Среди разных тем, которые поочерёдно занимали Бунина, в это время,
наблюдалось некоторое общее стремление. Это началось вскоре после того, как
прошёл у него первый момент раздражения и написались выступления, речи и
полурассказы-полустатьи, которыми он отозвался на события, занёсшие его к
иным берегам. Дальше, чем чаще, тем подробней стал возвращаться в его
рассказы образ России, которую он знал и теперь заново передумывал, тем
больше была заметна их близость и тяготение друг к другу. Порой это были
целые серии, состоявшие из рассказов-зарисовок, законченных, казалось бы, и
в то же время открытых, указывающих куда-то дальше («Русак», «В саду»,
«Подснежник» и т. д.), - как эскизные листы из одного итого же альбома;
иногда что-нибудь покрупнее, как уже готовый фрагмент, какой-то угол
картины, которую предстоит написать («Далёкое»), - но так или иначе это
целое всё настойчивее напрашивалось, обозначалось. Где-то внутри его уже
готовилась и выступала вперёд «Жизнь Арсеньева», огромное полотно,
запечатлевшее старую Россию.
В эту пору в восприятии современников Бунин предстаёт как живой
классик. В 1933 году он первым среди русских писателей был удостоен
Нобелевской премии в области литературы
В годы войны Бунин закончил книгу рассказов «Тёмные аллеи», которая
вышла впервые в Нью-Йорке в 1943 году. Книга эта целиком о любви. «Всякая
любовь – великое счастье, даже если она не разделена» - эти слова из книги
могли бы повторить все «герои-любовники» у Бунина. При огромном
разнообразии индивидуальностей, социального положения – они живут в
ожидании любви, ищут её и, чаще всего, опалённые ею, гибнут. Такая
концепция сформировалась в его творчестве ещё в предреволюционное
десятилетие.
Как поэт Бунин оттачивал и совершенствовал свой дар, однако здесь
муза, вдохновение посещали его нечасто. Немногочисленные стихи, написанные
в эмиграции, пронизаны чувством одиночества, бездомности и тоски по России:
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо…
Как бьётся сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом
С своей уж ветхою котомкой!
Нетрудно заметить, что и с точки зрения житейской, и с точки зрения
исторической последнее двадцатилетие его долгой жизни оказалось рассеченным
пополам: первое, «мирное» десятилетие отмечено его нобелевским
лауреатством, спокойной и сосредоточенной работой над романом «Жизнь
Арсеньева», относительной материальной обеспеченностью и окончательным
признанием его таланта; десятилетие следующее принесло оккупацию Франции
гитлеровскими войсками, голод и страдания писателя в отрезанном Грасе, а
затем – тяжёлую болезнь и медленное угасание в подлинной нужде и гордой
бедности.
В ночь на 8 ноября 1953 года Бунин скончался в Париже, в скромной
квартирке на улице Жака Оффенбаха.
При содействии Бунина Куприны поселились в парижском квартале Пасси,
почему-то облюбованном русскими эмигрантами, которые говорили: «Живём на
Пассях». На улице, носящей имя опереточного композитора Жака Оффенбаха, в
одном доме и на одном этаже с Буниным была снята четырёх комнатная
меблированная квартира.
Александр Иванович тяжело переносил жизнь на чужбине, ему претили
нравы эмигрантской среды. «Чем талантливее человек, тем труднее ему без
России», - пишет он в одном из писем. Куприн всегда любил Россию горячо и
нежно. Но только в разлуке с ней смог найти слова признания и любви.
Теперь, ничем не сдерживаемые, они вылились чисто и светло в непрестанной
тоске и тяге «домой»: «Есть, конечно, писатели такие, что их хоть на
Мадагаскар посылай на вечное поселение – они и там будут писать роман за
романом, а мне всё надо родное, всякое – хорошее, плохое – только родное».
В этом, быть может, проявилась особенность художественного склада Куприна.
Он накрепко, больше, нежели И. А. Бунин или И. С. Шмелев, был привязан к
малым и великим сторонам русского быта, многонационального уклада великой
страны. Но теперь быт исчез. Исчезли рабочие, подневольные страшного
Молоха, исчезли великолепные в труде и в разгуле крымские рыбаки,
философствующие армейские поручики и замордованные рядовые. Новых людей,
новой России Куприн не видит. Перед его глазами не привычный пейзаж
обнаженной Москвы, не панорама дикого Полесья, а чистенький «Буа-булонский
лес» или такая нарядная и такая чужая природа французского Средиземноморья…
Он делает очерковые зарисовки о Париже, Югославии, юге Франции, но само
«вещество» поэзии способен найти по-прежнему во впечатлениях от родной
русской действительности. Напрасно художник старается по памяти
восстановить знакомый уклад и силой воображения «вдвинуть» его в чужой мир.
Быт уходит, как песок сквозь пальцы. Он дробится на мелкие крупинки, на
капли. Недаром цикл своих миниатюр в прозе, вошедших в сборник «Елань»,
писатель так и называет «рассказы в каплях». Он помнит множество
драгоценных мелочей, связанных с Родиной, помнит, что «еланью» зовётся
«загиб в густом сосновом лесу, где свежо, зелено, весело, где ландыши,
грибы, певчаие птицы и белки»; что «вереей» куртинские мужики называют
холм, торчащий над болотом; он помнит, как с кротким звуком «пак!» лопается
весенней ночью набрякшая почка и как вкусен кусок чёрного хлеба, посыпанный
крупной солью. Но эти детали подчас остаются мозаикой – каждая сама по
себе, каждая отдельно.
Куприн постоянно чувствует себя заключенным в некий магический круг
мелкотемья. И, подобно другим писателям русского зарубежья, он посвящает
своей юности самую крупную и значительную вещь – роман «Юнкера». «Юнкера»
не просто «домашняя» история Александровского училища на Знаменке,
рассказанная одним из её питомцев. Это повесть о старой «удельной» Москве –
Москве «сорока сороков», Иверской часовни и Екатерининского института
благородных девиц, что на Царицынской площади, вся сотканная из летучих
воспоминаний. Несмотря на обилие света, празднеств – «яростной тризны по
уходящей зиме», великолепия бала в Екатерининском институте, нарядного быта
юнкеров-александровцев, это печальная книга. Вновь и вновь с «неописуемой,
сладкой горьковатой и нежной грустью» писатель мысленно обращается к своей
Родине.
«Живёшь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди
памятников величайшей культуры, - писал Куприн в очерке «Родина». – Но всё
точно понарошку, точно развёртывается фильм кинематографа. И вся
молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь во сне и не видишь в
мечте ни Знаменской площади, ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни
России». Этим чувством безудержной хронической ностальгии пронизано
последнее крупное произведение Куприна – повесть «Жанета».
Самым горьким чувством Куприна было острое ощущение своей ненужности.
Художник Билибин в конце 1936 года получил разрешение вернуться на Родину.
В разговоре с советским послом В. П. Потемкиным был затронут вопрос о
возможном возвращении в СССР самых лучших и достойных людей эмиграции.
Говорили и о Куприне. Перед отъездом Билибин пригласил Александра Ивановича
к себе в гости. Сидя за столом, он много с восторгом говорил о Советском
Союзе и о причинах, побудивших его вернуться домой. Куприн вдруг ожил, весь
заговорился и вдруг воскликнул: «Боже, как я вам завидую!» Билибин спросил
его, – почему же он не последует его примеру? Но Куприн остро чувствовал
свою вину перед Родиной, переживал свой отъезд и некоторые статьи,
написанные под влиянием первых лет эмиграции. Он не мог поверить в
возможность возвращения. Очень скоро разрешение вернуться на родину было
получено, все визы были оформлены. В мае 1937 года Куприн с женой прибывают
в Москву, встречают горячий приём писательской общественности, новых
поколений своих читателей. Он публикует очерк «Москва родная», у него
созревают новые творческие планы. Однако здоровье Куприна было подорвано, в
августе 1938 года он скончался. Похоронен Куприн в Санкт-Петербурге на
Литераторских мостках Волкова кладбища.
Список литературы:
1. Русская литература хх века. Л. А. Трубина. Москва. Издательство
«Флинта», издательство «Наука». 1998 г.
2. Куприн. Олег Михайлов. Москва. «Молодая гвардия». 1981 г.
3. Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции ( 1920 – 1953 ). Москва.
«Молодая гвардия». 1989 г.
4. Русская литература хх века. «Скрин» Москва. «Траст-Имаком»
Смоленск. 1995 г.
5. Русские писатели. Биобиблиографический словарь. Москва.
«Просвещение». 1990 г.
6. Материалы к изучению истории СССР. 10 класс. Москва – 1989 г.
| |
