Geoselect : Литература : русская : Реферат: Библейские мотивы в произведении М. Булгакова "Мастер и Маргарита" (Литература : русская)


	Литература : русская / Реферат: Библейские мотивы в произведении М. Булгакова "Мастер и Маргарита" (Литература : русская)


	Космонавтика Уфология Авиация Административное право Арбитражный процесс Архитектура Астрология Астрономия Аудит Банковское дело Безопасность жизнедеятельности Биология Биржевое дело Ботаника Бухгалтерский учет Валютные отношения Ветеринария Военная кафедра География Геодезия Геология Геополитика Государство и право Гражданское право и процесс Делопроизводство Деньги и кредит Естествознание Журналистика Зоология Инвестиции Иностранные языки Информатика Искусство и культура Исторические личности История Кибернетика Коммуникации и связь Компьютеры Косметология Криминалистика Криминология Криптология Кулинария Культурология Литература Литература : зарубежная Литература : русская Логика Логистика Маркетинг Масс-медиа и реклама Математика Международное публичное право Международное частное право Международные отношения Менеджмент Металлургия Мифология Москвоведение Музыка Муниципальное право Налоги Начертательная геометрия Оккультизм Педагогика Полиграфия Политология Право Предпринимательство Программирование Психология Радиоэлектроника Религия Риторика Сельское хозяйство Социология Спорт Статистика Страхование Строительство Схемотехника Таможенная система Теория государства и права Теория организации Теплотехника Технология Товароведение Транспорт Трудовое право Туризм Уголовное право и процесс Управление Физика Физкультура Философия Финансы Фотография Химия Хозяйственное право Цифровые устройства Экологическое право


	Реферат: Библейские мотивы в произведении М. Булгакова "Мастер и Маргарита" (Литература : русская) РЕФЕРАТ Тема: Библейские мотивы в романе «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Своеобразие осмысления библейской проблемы борьбы добра со злом. Выполнила: * Проверила: * Стрежевой, 2001 М.А.Булгаков – сын профессора Киевской Духовной академии. Его семья была насквозь интеллигентной и набожной. Родители Михаила жили на спуске к Подолу против Андреевской церкви. Практически каждое воскресение и по христианским праздникам они бывали в ней. Поэтому М.Булгакову были с детства знакомы христианские догмы и евангельские истории. На протяжении всего своего жизненного пути он не раз задавался вопросами бытия, смысла жизни, борьбы добра со злом, не раз переосмысливал Ветхий и Новый завет. Эти размышления часто служили источниками его творчества. В 1928 году Булгаковым замышляется «роман о дьяволе». И, хотя в первой редакции романа еще нет Мастера и Маргариты, уже в ней писатель изображает апокалиптическое появление сатаны в Москве, в уста которого вкладывает историю Христа и Понтия Пилата В 1932 году М. Булгаков вновь возвращается к работе над романом. В роман входит Маргарита, затем Мастер. А в 1937 году появляется и само название «Мастер и Маргарита». Этот заключительный роман «Мастер и Маргарита» Булгакова содержит трагическую философско-религиозную модель изображаемого им мира, полностью сложившуюся в его сознании втечение работы над «Дьяволиадой», «Роковыми яйцами», «Адамом и Евой». В «Мастере и Маргарите» Булгаков изображает добро и зло – сатану и Христа – во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное, порожденное новым строем, и показать возможность существования добра. Для этого писатель и использует сложную структуру построения произведения. «Мастер и Маргарита», - как справедливо заметил критик Лесскис, - двойной роман. Он состоит из романа Мастера о Понтии Пилате и романа о судьбе Мастера. Главным действующим лицом первого романа является Иешуа, прообраз которого – библейский Христос – воплощение добра, а лицом второго – Воланд, чьим прообразом является сатана – воплощение зла. Над «ершалаимскими» главами Булгаков работал очень кропотливо. Вот запись в его дневнике от 30 мая 1938 года: «Вечером Пилат. Мало плодотворно…есть один провал в материале. Хорошо,что не во второй главе…» Из этих строк видно, что для Булгакова было чрезвычайно важно воссоздать картину событий, происходивших в Ершалаиме, сделать роман великим, якобы принадлежащим Мастеру. Практически всё «творение Мастера» воспроизводится, но каждый раз Булгаков находит особый способ включения этих глав в ткань повествования. Первый раз мы узнаем об истории допроса и приговора от Воланда, причем рассказ его приводится в качестве доказательства существования Иисуса Христа. Второй раз страницы романа Мастера как бы оживают во сне Ивана. И лишь в третий раз мы вместе с Маргаритой читаем роман. Не знающим Библии может показаться, что ершалаимские главы – перифраз евангельской истории суда римского наместника в Иудее Понтия Пилата над Иисусом Христом и последовавшей за этим казни Иисуса, происшедшей в начале новой истории человечества. Но простое сопоставление евангельской основы с булгалковским текстом выявляет немало существенных различий. Масса исторических терминов, разбросанных в тексте романа, таких, например, как «прокуратор», «кентурия», «ала», «легион» и других, описание дворца Ирода Великого от «мозаичного пола у фонтана» до «запахов кожи и конвоя» и многое другое – все это никак не противоречит Евангелию, а лишь детализирует его. Вся вторая глава пронизана евангельскими реминисценциями, задача которых не только заставить читателя соотнести персонажей и события романа с действующими лицами и событиями Евангелий, но и создать определенные расхождения между ними. Несовпадения начинаются с описания участников библейских событий и, прежде всего, самого Христа. Здесь Булгаков откровенно отходит от Евангелия, причем делает это постепенно: сначала мы узнаем имя и прозвище арестованного – Иешуа Га-Ноцри, так именовали Иисуса Христа в иудейских книгах. Но анкетные данные расходятся с первоисточником (Иисус родился в Вифлееме, владел арамейским языком, читал на древнееврейском и, возможно, говорил на греческом, предстал перед судом в 33 года, а Иешуа родился в Гамале, не помнил родителей, не знал древнееврейского, но владел еще и латинским, он предстает перед нами в возрасте двадцати семи лет). А его слова: «Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время, и все из-за того, что он (Левий Матвей) неверно записывает за мной», окончательно устанавливают «правила игры»: излагается «подлинная» история евангельских событий, тем более что ничего из того, что написано в Евангелиях, - как утверждает «свидетель» Воланд, - не происходило на самом деле». Это не полемика со Священным Писанием, а скорее художественный прием, с помощью которого автор помогает читателю взглянуть на события, давно и хорошо известные, как бы предупреждая его: это рассказ, где возможны новые сюжетные повороты и оценки. Носителем добродетели Булгаков делает Иешуа Га-Ноцри. Иешуа буквально означает Спаситель; Га-Ноцри означает «из Назарета», Назарет – город в Галилее, в котором жил святой Иосиф и где произошло Благовещение Пресвятой Деве Марии о рождении у нее Сына Божия. Сюда же возвратились после своего пребывания в Египте Иисус, Мария и Иосиф. Здесь прошло все детство и отрочество Иисуса. Таким образом, Булгаков глубоко забирается в библейские дебри. Первое, что бросается в глаза, - это то, что Иешуа никак не проявляет мессианского предназначения, тем более не обосновывает своей божественной сущности, тогда как Иисус уточняет, например в разговоре с фарисеями: он не просто Мессия, Помазанник Божий, Он – Сын Божий: «Я и Отец – одно.» Но нельзя не отметить такие строки романа: «…возле того столбом загорелась пыль.» Возможно, это место рассчитано на ассоциацию с 13 главой Библейской книги «Исход», где речь идет о том, как Бог, указывая путь евреям в исходе из египетского плена, шел перед ними в виде столпа: «Господь же шел перед ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем, и ночью. Не отлучался столп облачный днем и столп огненный ночью от лица народа». Тогда это место в романе служит единственным указанием на божественную сущность Иешуа. В романе есть лишь единственнный эпизод - отголосок чудес, совершаемых Иисусом и описанных в Евангелиях. «Что такое истина?» - этот вопрос Пилата относится к диалогу Иисуса и Пилата в Евангелии от Иоанна: «Пилат сказал ему: «Итак, Ты царь?» Иисус отвечал: «Ты говоришь, что я царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает голоса моего». Иешуа же на этот вопрос отвечает так: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова…Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет…» Иисус имел учеников. За Иешуа же шел лишь один Левий Матвей. Похоже, что прообразом Левия Матвея служит апостол Матфей, автор первого Евангелия (до встречи с Иисусом он был мытарем, то есть, также, как и Левий - сборщиком податей). Иешуа встретился с ним впервые на дороге в Виффагии. А Виффагия – небольшое поселение у Елеонской горы близ Иерусалима. Отсюда началось, согласно Евангелиям, торжественное шествие Иисуса в Иерусалим. Кстати с этим библейским фактом тоже есть различия: Иисус в сопровождении своих учеников въезжает на осле в Иерусалим: «И когда он ехал, постилали одежды свои по дороге. А когда он приблизился к спуску с горы Елернской, все множество учеников начало в радости велегласно славить Бога за все чудеса, какие видели они, говоря: благословен Царь, грядущий Господне! Мир на небесах и слава в вышних!» (Евангелие от Луки). Когда Пилат спрашивает Иешуа правда ли то, что он «через Сузские ворота верхом на осле» въехал в город, тот отвечает, что у него «и осла-то никакого нет». Пришел он в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто ему ничего не кричал, так как никто его тогда в Ершалаиме не знал. Иешуа с человеком, предавшим его – Иудой из Кириафа, был знаком немного, а Иуда из Кариота был учеником Иисуса. Видимо, Булгаков не хотел заострять свое и внимание читателей на этом предательстве, а разобраться в отношениях Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата. В Иерусалиме на суде над Иисусом лжесвидетели перед Синедрионом рассказывали: «…мы слышали, как он говорил: «Я разрушу храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный». Булгаков пытается сделать из своего героя пророка. Иешуа говорит: «Я, игемон, говорил, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины…» Существенным отличием булгаковского героя от Иисуса Христа является и то, что Иисус не избегает конфликтов. «Суть и тон его речей, - считает С.С.Аверинцев, - исключительны: слушающий должен либо уверовать, либо стать врагом… Отсюда неизбежность трагического конца». А Иешуа Га-Ноцри? Его слова и поступки совершенно лишены агрессивности. Кредо его жизни заключается в таких словах: «Правду говорить легко и приятно». Правда для него заключается в том, что злых людей не бывает, есть несчастные. Он - человек, проповедующий Любовь, в то время как Иисус – Мессия, утверждающий Истину. Уточню: нетерпимость Христа проявляется лишь в вопросах веры. В отношениях же между людьми Он учит: «… не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Евангелие от Матфея 5, 39). Апостол Павел так уточняет эти слова: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром», то есть борись со злом, но при этом не приумножай его сам. В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков дает нам свое толкование заповеди Иисуса Христа. Можем ли мы сказать, что слова апостола Павла применимы к Иешуа Га-Ноцри, булгаковскому Христу? Безусловно, потому что на протяжении всей своей жизни он ни на шаг не отступает от своего добра. Оно уязвимо, но не презираемо, возможно, и оттого, что трудно презирать тех, кто не зная тебя, верит в твою доброту, расположен к тебе, независимо ни от чего. Мы не можем упрекнуть его в бездействии: он ищет встреч с людьми, готов говорить с каждым. Но он совершенно беззащитен перед жестокостью, цинизмом, предательством, потому что сам абсолютно добр. И тем не менее неконфликтного Иешуа Га-Ноцри ожидает та же участь, что и «конфликтного» Иисуса Христа. Почему? Не исключено, что здесь М. Булгаков подсказывает нам: распятие Христа – вовсе не следствие Его нетерпимости, как можно предположить, читая Евангелие. Дело в другом, более существенном. Если не касаться религиозной стороны вопроса, причина гибели героя «Мастера и Маргариты», как и его прообраза заключается в их отношении к власти, а точнее, к тому жизненному укладу, который эта власть олицетворяет и поддерживает. Общеизвестно, что Христос решительно разделял «кесарево» и «богово». Тем не менее именно земная власть, светская (наместник Рима) и церковная (Синедрион), приговаривают его к смерти за земные преступления: Пилат осуждает Христа как государственного преступника, якобы претендующего на царский престол, хотя сам в этом сомневается; Синедрион – как лжепророка, богохульно называющего себя Сыном Божиим, хотя, как уточняет Евангелие, на самом деле первосвященники желали ему смерти «из зависти» ( Евангелие от Матфея 27, 18 ). Иешуа Га-Ноцри не претендует на власть. Правда, он оценивает ее прилюдно как «насилие над людьми» и даже уверен, что когда- нибудь ее, власти, может и не быть вовсе. Но такая оценка сама по себе не так уж опасна: когда еще это будет, чтоб люди могли совсем обходиться без насилия? Тем не менее именно слова о «невечности» существующей власти становятся формальным поводом гибели Иешуа (как и в случае с Иисусом Христом). Истинная же причина гибели Иисуса и Иешуа в том, что они внутренне свободны и живут по законам любви к людям – законам, не свойственным и невозможным для власти, причем не римской или какой-то другой, а власти вообще. В романе М. А. Булгакова Иешуа Га-Ноцри не просто свободный человек. Он излучает свободу, самостоятелен в своих суждениях, искренен в выражении своих чувств так, как может быть искренен только абсолютно чистый и добрый человек. Даже перед лицом смертельной опасности он замечает Понтию Пилату: «Правду говорить легко и приятно». А правда Пилату как раз и не нужна. Еще одно существенное отличие сюжета Евангелий от булгаковсокго романа заключается в том, что первый определяется событиями жизни Иисуса, а у Булгакова главной личностью, скрепляющей ершалаимские главы, становится прокуратор Понтий Пилат. (Прокуратором назывался римский чиновник, обладавший высшей административной и судебной властью в какой-либо провинции. Понтий Пилат был назначен прокуратором Иудеи в 29 году. Имя Пилат происходит от латинского pilatus, что означает «копьеносец»). В романе «Мастер и Маргарита» дается глубокий психологически точный анализ поведения героя, перерастающий в моральный суд над Пилатом. Это сложная, драматическая фигура. Он умен, не чужд раздумий, человеческих чувств, живого сострадания. Пока Иешуа проповедует, что все люди добры, покуратор склонен снисходительно взирать на это безвредное чудачество. Но вот речь зашла о верховной власти, и Пилата пронзает острый страх. Он еще пытается вести торг со своей совестью, пробует склонить Иешуа на компромисс, старается незаметно подсказать спасительные ответы, но Иешуа не может слукавить. Охваченный страхом, всесильный прокуратор теряет остатки гордого достоинства и восклицает: «Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека говорившего то, что говорил ты? … Или ты думаешь, что я готов занять твое место? Я твоих мыслей не разделяю». Все же как и в Библии Пилат не находит серьезных оснований для казни булгаковского Иисуса, но верховные священнослужители продолжают настаивать на смертном приговоре. Пилат поддается постыдному малодушию умного и почти всесильного правителя: из-за боязни доноса, который мог погубить карьеру, Пилат идет против своих убеждений, против голоса человечности, против совести. Он делает последние жалкие попытки спасти несчастного, а когда это не удается, пытается хотя бы смягчить укоры совести. Но нет и не может быть морального выкупа за предательство. А в основе предательства, как это почти всегда бывает, лежит трусость. «Трудность – крайнее выражение внутренней подчиненности», «несвободы духа», главная причина социальных подлостей на земле. «…руки потер, как бы обмывая их…» - Здесь Булгаков имеет в виду следующее место из Евангелия от Матфея: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды, и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего…» Таким образом, этот жест символизирует в романе муки совести Пилата, сознание совершаемого им греха и символическое очищение от него. Впоследствии Булгаков заставит своего героя повторить этот жест в разговоре с Афранием, когда Пилат будет организовывать убийство Иуды из Кириафы. Все же Пилат наказан страшными муками совести. «Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то», бессонных ночей терзается Пилат тем, что «он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана», что он не пошел «на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача». «Христу нет места на земле», - писал А. М. Горький. И история Иешуа Га- Ноцри и других похожих литературных героев лишь иллюстрирует эту мысль. Итак, образ Иешуа Га-Ноцри во многом близок к распространенному на рубеже XIX - XX вв. толкованию Иисуса Христа прежде всего как идеального человека. М.А.Булгаков не противовоставляет своего героя Христу, а как бы «конкретизирует» евангельскую легенду ( как он ее понимает ), помогая нам лучше ее осмыслить. Его Христос лишен ореола божественного величия, и тем не менее он вызывает уважение и любовь – такова притягательная сила его личности и суждений. Его смерть на кресте выглядит в романе не случайно, а вполне закономерной: он слишком добр, слишком свободен, чтобы жить в нашем греховном мире. А, значит, ему нет «места на земле». Как и его прообразу.. Булгаков откровенно отходит от евангельской трактовки всемогущества Бога. По Булгакову, «правит балом» на этой земле совершенно небожественная сила. Кто «князь мира сего»? Эпиграф романа адресует нас к Мефистофелю из «Фауста» Гете: … так кто ж ты, наконец? - Я – часть той силы, что вечно хочет зла И вечно совершает благо. Следовательно, булгаковский Воланд – это Мефистофель. А Мефистофель – это Сатана, не случайно же его диалог с Создателем («Пролог на небесах») почти полностью совпадает с аналогичным местом в ветхозаветной Книге Иова ( Иов. 1, 9 – 12 ). Однако все здесь не так просто, как кажется на первый взгляд. Сатана (от греч. «противодействующий», «противник») или дьявол (от греч. «клеветник») предстает как в Ветхом, так и в Новом Завете, во-первых, как «начальник злых духов, враг Божий и искуситель и губитель душ человеческих», как скептик и циник, подстрекатель и наушник, обвинитель рода человеческого пред Высшим судией. Во-вторых, что для нас особенно важно, и в Библии и в «Фаусте» Гете Сатана (Мефистофель) хотя противостоит Богу, но не на равных основаниях, не как божество или антибожество зла, но как падшее творение Бога и мятежный подданный его державы, который только и может что обращать против Бога силу, полученную от него же, и против собственной воли в конечном счете содействовать выполнению божьего замысла – «творить добро, желая людям зла». Булгаков же постепенно, неуверенно отходит именно от такого толкования образа Сатаны в сторону дуалистических ересей, признававших равенство добра и зла в мире, издавна существовавших в истории христианства и нашедших отражение в «Божественной комедии» Данте Алигьери. Причина такого отступления заключается в том, что Булгаков отдаляет Воланда от Мефистофеля (Сатаны) в поисках более точного осмысления природы добра и зла и их соотношения между собой в реальной земной жизни. «Каждое ведомство должно заниматься своими делами», - объясняет Воланд Маргарите распределение обязанностей в этом мире. Есть «ведомство» Иешуа Га- Ноцри, и есть «ведомство» его, Воланда. А соотношение их между собой вполне соответствует Евангелию и вековой христианской традиции: Воланд – это «князь мира сего» (Ин. 12, 31 и другие), тогда как Иешуа Га-Ноцри может повторить вслед за своим библейским Прообразом: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36). «Мир сей» - это его, Воланда, территория. Он и его свита появляются в Москве не с целью доказать, подобно гетевскому Мефистофелю, что человек по своей природе плох. Высмеивая действия органов, общественную и литературную жизнь страны, они вершат суд и над государственным строем, то есть нечистая сила, борясь со злом реальным, выполняет функцию «другого ведомства», при этом не боясь ответственности за восстановленный роман Мастера и награждение влюбленных «покоем». Защищая добро, она играет новую для нее роль. Но нетрадиционной является не только роль нечистой силы в произведении: она тоже не соответствует устоявшимся христианским представлениям. И это естественно, ведь, создавая образы Бегемота, Азазелло, Коровьева – Фагота, Булгаков обращался к разным источникам. Так, Лесскис указывает, что на мысль сделать Бегемота котом могли повлиять народные поверья, в которых кошки числятся спутниками нечистой силы, а само прозвище Бегемот писатель, наверное, взял из драмы Гете, в которой Фауст сравнивает пуделя, а в его облике появился Мефистофель, с Бегемотом. Доказательством обращения Булгакова к «Фаусту» в данном случае служит пристрастие писателя к этому философскому произведению. В трех своих романах он упоминает либо оперу «Фауст», либо саму драму. Булгаков мог также прочесть в Энциклопедическом словаре Брокгауза, что «арабы считают бегемота исчадием ада воплотившимся диаволом». Булгаковский Азазалло, Коровьев – Фагот, как и Бегемот, не соответствуют библейским канонам: они всего лишь члены свиты сатаны, а не отождествляются по христианской традиции с сатаной, которой после Страшного Суда будет брошен в огонь. Итак, «Мастер и Маргарита» - двойной роман. Оба «романа противопоставлены» друг другу, и появление главного действующего лица романа Мастера о Понтии Пилате – Иешуа – в романе о Мастере невозможно, так как он повествует нам о времени самого писателя, эпохе, символом которой был Воланд – сатана. Добро же в реальной жизни могло быть только относительным, частичным. В ином случае существования его становилось невозможным. Поэтому-то Мастер и Маргарита, воплощение добра в романе о Мастере, и вынуждены вступать в «союз» с Воландом, то есть идти на компромиссы с совестью, лгать, чтобы сохранить любовь и истину о Христе, открывшуюся Мастеру. Это и объясняет двойственность персонажей. Святость и добро порой сочетаются в их образах со злом, ложью и предательством. Так, Маргарита выступает не только в качестве ведьмы, устраивающей разгром в квартире критика Латунского: она утешает плачущего ребенка, что в народных легендах свойственно или святой, или самой Пречистой Деве. Мастер же, восстанавливая в своем романе о Понтии Пилате ход событий, происшедших в Ершалаиме «четырнадцатого числа весеннего месяца нисана», является, безусловно, личностью талантливой и незаурядной, но сломленной преследованиями – отрекается от творчества, предавая открывшуюся ему истину. Единственный ученик Мастера, поэт Иван Бездомный бросает писать стихи по совету учителя, но все-таки случившееся с ним потом считает только тяжким наваждением, болезнью. Добро в романе о Мастере хоть и не абсолютно, но реально. Иначе изображено в нем зло: оно представлено как реальное, порожденное государственным строем, и сверхъестественное, библейское. Воланд и его свита появляются на страницах романа с целью разоблачить зло реальное. Булгаков наделяет их функциями судей, чтобы высмеять общественную жизнь, литературную атмосферу и показать относительность власти. Итак, можно сказать, что последний и самый известный роман М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» проникнут апокалиптическими мотивами. Булгаковский Иешуа Га-Ноцри отличается от евангельского прототипа возрастом, происхождением и поведением, но он остается активной фигурой, автор отступает от традиционных канонов, показывая на страницах «Мастера и Маргариты» только одного ученика – Левия Матвея. Ершалаимские главы в «Мастере и Маргарите» объединяет образ Понтия Пилата. Булгаков сохраняет библейский вариант, где Иисус занимает центральное положение. Противостояние добра и зла, изложенное еще в Библии, всегда вызывало интерес у людей. эту проблему пытались осмыслить многие философы, деятели церкви, поэты и прозаики. Особый интерес данная проблема вызывала у человечества в переломные эпохи, когда происходила ломка старых устоев, законов и порядков, а также в годы кровавых войн, которые часто ассоциировались в сознании людей с картинами армагеддона, нарисованными в Откровении святого Иоанна Богослова. Не стал исключением и ХХ век, породивший немало сложных и драматических явлений в духовных исканиях общества. Апокалиптические события этого столетия заставили обратиться к проблеме борьбу добра со злом многих писателей, в том числе и М.Булгакова. В результате сравнительного анализа Библии, Евангелия с романом «Мастер и Маргарита» я пришла к следующим выводам: 1) в романе М.Булгакова осмысливается проблема борьбы добра со злом, к которой писатель обращался на протяжении всей жизни; 2) рассматривая данную проблему, М.Булгаков не всегда придерживался традиционных религиозных трактовок. 3) переосмысливая Библию, писатель пытался найти ответы на «вечные», философские вопросы (о смысле бытия, о назначении человека, о борьбе добра и зла, о любви и предательстве). Несмотря на сделанные выводы, тему моего реферата нельзя считать полностью исчерпанной. Я думаю, что она будет и в дальнейшем представлять большой интерес для исследования и анализа библейских мотивов в романе «Мастер и Маргарита» М.Булгакова. Использованная литература: 1. «Русская литература ХХ века» часть 1 под редакцией В.В.Агеносова. 2. «Мастер и Маргарита» серия «Книга для ученика и учителя». 3. Библия в русском переводе с параллельными местами. 4. Пособие для учащихся «Мой мир и я» под редакцией Б.Битинаса. 5. «Булгаковская энциклопедия» составитель Б.В. Соколов – М. «Локид», «Миф», 1997 г. 6. В.Г. Боборыкин «Михаил Булгаков» - М. «Просвещение», 1991г 7. «Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. Кн. 1» под ред. Н.А. Грозновой и А.И. Павловского. Л., «Наука», 1991 г. 8. В.Я. Лакшин Вступительная статья к изданию «М.А. Булгаков Собрание сочинений в 5-ти томах». М., «Художественная литература», 1990 г. ----------------------- [pic] Реферат на тему: Библия в системе поэтики Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы" План. Введение.................................................................... ............................ 3 Глава I Характеристика мировоззрения Достоевского. 1. Морально-этические и религиозные взгляды художника; вопрос о “природе” человека..............................12 2. Отношение писателя к Библии; роль библейского контекста в формировании идейного замысла и ху- дожественной структуры романа “Братья Карамазовы”......22 Глава II Основные приемы включенияБиблии в художест- веную ткань итогового произведения Достоевского: 1. сюжетная и пространственно- временная двуплано- вость романа; прием “сюжетного окна”(“точки кризи- са”); ............................................................................ ..............28 2. прямое заимствование библейского сюжета; ...................37 3. мифологема; ....................................................................... 37 4. библейская аллюзия; .......................................................... 40 5. непосредственное включение евангельского образа в структуру романа; .............................................................. 41 6. библейская параллель художественного образа “Ка- рамазовых”; ............................................................................ 44 7. портретные детали образов героев романа в соотне- сении с библейским каноном; ............................................... 46 8. символичность цветового решения ситуаций романа в свете евангельской традиции; ........................................... 48 9.библейский мотив; ............................................................. 49 10. цитирование героями романа библейских афоризмов; ..55 11. библейская символика в речи персонажей . ....................57 Заключение.................................................................. ...................... 59 Список литературы.................................................................. ........ 60 ВВЕДЕНИЕ Обращение к теме “Библия в системе поэтики романа Ф. М. Достоевского “Братья Карамазовы” не случайно и вызвано рядом обстоятельств. Прежде всего этот вопрос сравнительно мало изучен в отечественной критике и литературоведении. Большинство исследователей занимал идейный диалог Библии и последнего романа писателя. Преходящая острота этой проблематики зачастую заслоняла более глубинные и устойчивые структурные моменты его художественного видения. Часто (в особенности применительно к “Карамазовым”) почти вовсе забывали, что Достоевский прежде всего художник (правда, особого типа), а не философ и не публицист. Специальное изучение включения библейского пласта в художественную ткань “Братьев Карамазовых” остается актуальной задачей отечественной науки. Пока у нас не вышло ни одной монографии, целиком посвященной этому вопросу. Статьи, особенно активно появляющиеся в последнее время и дающие обильную пищу для дискуссий, исследуют отдельные аспекты этой темы и не дают представления о целостном решении вопроса. Данная работа также не претендует на полноту анализа обозначенной проблемы. Непосредственной задачей ее является сравнительно-сопоставительный анализ изобразительных средств, организующих библейское повествование и поэтическую систему “Братьев Карамазовых” Достоевского. Речь идет не об изучении какой-то “чистой” формы, а об изучении “сцепления мыслей”, по выражению Л. Н. Толстого. “Сцепление мыслей”, иными словами, система идей художника не может быть раскрыта без проникновения в художественную форму его произведений. В художественной форме, понимаемой как выражение идеи, заключаются такие оттенки мыслей, которые нельзя уловить путем выявления прямо высказанных авторских суждений. С этой точки зрения, изучая форму, мы постигаем последнюю тайну содержания. В особенности это можно отнести к Достоевскому - художнику острейших и глубочайших идей. Форма его произведений - выражение гигантского идейного содержания, сопоставимого по своей значимости, наверное, только с миром Священного Писания. Цель предлагаемого исследования заключается в том, чтобы путем анализа внутренней формы последнего романа писателя вскрыть его глубинный концептуальный уровень. Непосредственными задачами данной работы являются: во-первых, выявление и описание библейских включений в художественный мир “Карамазовых” - отдельных образов, мотивов, сюжетов, композиционных приемов и некоторых других структурных элементов произведения; во-вторых, изучение их функций, их формально-содержательного значения. При этом мы все время исходим из утверждения, что Библия и христианский миф выступают в качестве одного из архетипов романа Достоевского “Братья Карамазовы”, определяя его особенности как в области содержания, так и в области формы. Впервые мысль о связи и взаимодействии последнего романа писателя и Священной Книги человечества высказали русские философы в конце XIX - начале ХХ века. В своих работах они дали анализ идейных перекличек библейского мироучения и романного мышления художника, указали на общность понимания “конечных” вопросов мироустройства в Библии и “Братьях Карамазовых”. Через обращение к сюжетам и образам произведения Достоевского они шли к созданию часто весьма субъективных философских концепций религиозно-нравственного мировоззрения писателя. Среди наиболее значительных назовем работы: 1) К. Леонтьев Наши новые философы: Ф. М. Достоевский и граф Толстой. - М., 1882; 2) В. Соловьев Три речи о Достоевском. - М., 1884. 3) В. Розанов “Легенда о Великом инквизиторе” Ф. М. Достоевского. Спб. 1894; О Достоевском. - В кн: Достоевский Полное собрание сочинений. - Спб., 1894, т. 1.; 4) Л. Шестов Достоевский и Ницше. Философия трагедии. - Спб. 1903; Начала и концы. Сб-к статей. - Спб, 1908; 5) Д. Мережковский Л. Толстой и Достоевский. - В кн.: Д. С. Мережковский Собрание сочинений в 2 т. - Спб, 1901-1903, т. 1.; Пророк русской революции // “Весы”, 1906, февраль - март; 6) А. Белый Трагедия творчества. Достоевский и Толстой. - М., 1911; 7) В. Переверзев Творчество Достоевского. - М., 1912; 8) Н. Бердяев Откровение о человеке в творчестве Достоевского. - Русская мысль, 1918. кн. 3-6; его же обобщающий труд Мировоззрение Достоевского - Прага, 1923; 9) Л. Карсавин Федор Павлович Карамазов как идеолог любви. - Начала, 1921, № 1; Достоевский и католичество. Статьи и материалы о миросозерцании Зосимы. [сб-к 1] / Под ред. А. С. Долинина. - Пб, 1922; 10) Н. Лосский О природе сатанинской. - Федор Павлович Карамазов. - Достоевский: Статьи и материалы / Под ред. А. Долинина. - Пб, 1922; 11) Г. Флоровский Достоевский и Европа. - София, 1922; 12) С. Гессен Трагедия добра в “Братьях Карамазовых”. - “Современные записки”, 1928, № 35; 13) Г. Флоровский Религиозные темы Достоевского. - Россия и славянство, 1931, 21 февраля; 14) С. Франк Достоевский и кризис гуманизма. - Путь, 1931, № 27; 15) Н. Лосский Достоевский и его христианское миропонимание. - Нью- Йорк, 1953; 16) Ф. Степун Миросозерцание Достоевского. В кн: Ф. Степун Встречи. - Мюнхен, 1962 и др. Исследования этих ученых и мыслителей многое дают для понимания особенностей мировоззрения позднего Достоевского, его религиозных и этических поисков, отразившихся в полной мере в его последнем романе. Однако чисто формальные, структурные моменты романа “Братья Карамазовы” в свете библейской традиции затронуты в этих работах лишь косвенным образом. Библейское мироучение, по мысли русских философов, выступает у Достоевского в качестве первоосновы идеи, является прежде всего отправной точкой в размышлениях героев и писателя и одновременно - высшим нравственным критерием в этих духовных поисках. Впервые наблюдения над художественной формой последнего романа Достоевского в связи с включением в его поэтическую систему особого библейского пласта повествования находим у Вячеслава Иванова (“Достоевский и роман - трагедия”. - “Русская мысль”, 1911, кн. 5, 6). Критик выводит новый принцип организации романа Достоевского и утверждает, что последний наследует христианскую традицию: утвердить чужое сознание как полноправный субъект, а не как объект. Однако конкретных форм и способов воплощения этого принципа видения мира у Достоевского в его последнем романе ученый не дал. Эту работу продолжил Л. Гроссман (“Поэтика Достоевского” - М., 1925) Основную особенность поэтики писателя Л. Гроссман усматривает в соединении разнороднейших и несовместимейших элементов в единстве романной конструкции. Среди главных источников формально-содержательного своеобразия романов Достоевского он указывает Библию и житийную литературу. Отказываясь от монологического понимания устройства мира писателя, эти мысли Гроссмана развивает М. Бахтин (“Проблемы поэтики Достоевского - М., 1929). Называя произведения писателя полифоническими, ученый тем самым обозначает существеннейший принцип их организации, родственный по своей природе поэтике и этике Св. Писания. Более того, он выводит это родство из истории жанра романа. Бахтин возводит “диалогический” роман Достоевского к античным жанрам “сократовского диалога” и “мениппеи”. При этом отмечает, что древнехристианская литература (Евангелия, Послания Апостолов и Деяния, Апокалипсис) “проникнута элементами мениппеи и карнавализации”. Достоевский наследует “архаику” жанра романа через мир Библии и христианского мифа. В своей работе Бахтин конкретизирует этот принцип художественного видения писателя, анализируя, в том числе, и структуру его последнего произведения. В дальнейшем вопросы поэтики Достоевского в советском литературоведении долгое время не могли быть рассмотрены в силу известных исторических условий, когда само имя писателя пытались искоренить из памяти людей, объявляя художника “буржуазным” и “реакционным”. В особенности эти идеологические обвинения обрушивались на Достоевского в связи с “Карамазовыми”, где религиозно-мифологическое начало имеет большое значение в выражении ведущей идеи произведения. Некоторые попытки вновь вернуться к теме библейского в системе поэтики Достоевского наблюдаются в отечественной науке лишь в конце 50-х годов. Например, в статье А. А. Белкина “Братья Карамазовы” (социально-философская проблематика) (Творчество Достоевского -М., 1959, с. 265-293) содержится ряд интересных замечаний о поэтике последнего романа в связи с определением понятия “реализма в высшем смысле”, а философское содержание произведения возводится к этическим нормам христианства. Период “оттепели” позволил советским литературоведам вновь обратиться к исследованию художественных особенностей романов Достоевского, их сюжетно- композиционных, стилевых и образных средств. В числе прочих изучаются и некоторые библейские включения в художественную ткань повествования произведений писателя. В конце 60-х гг. появляются ряд работ отечественных ученых, обращающихся к некоторым вопросам архитектоники произведений позднего Достоевского, рассматривающих их отдельные структурные элементы в свете бахтинской традиции. Среди них: Н. Чирков О стиле Достоевского. Проблематика. Идеи. Образы. - М., 1967; Д. С. Лихачев Летописное время у Достоевского. - В кн: Д. С. Лихачев Поэтика древнерусской литературы. - М. -Л., 1967; Лихачев Д. C. Внутренний мир художественного произведения (“Вопросы литературы”, 1968, № 8), М. Я. Ермакова Место “Легенды о великом инквизиторе” в композиции романа “Братья Карамазовы”. - В кн: Проблемы метода, стиля, направления в изучении и преподавании художественной литературы. Материалы докладов научно-теоретической конференции / Под общей редакцией А. И. Ревякина. - М.,1969; М. Б. Храпченко Сюжет и творческий метод. - В кн: Русско-европейские литературные связи. Сб-к статей - М. - Л., 1966. Между тем, в советском литературоведении складывается позиция, противоположная бахтинской в определении художественных особенностей поздних романов Достоевского. Наиболее последовательно этой точки зрения придерживается Ветловская В. в статьях “Некоторые особенности повествовательной манеры в “Братьях Карамазовых” (“Русская литература”, 1967, № 4), “Символика чисел в “Братьях Карамазовых”. - В кн: Древнерусская литература и ее традиции в русской литературе XVIII - XIX вв. - Л., 1971 и в более поздней монографии Поэтика романа “Братья Карамазовы”. - Л., 1977 и др. Исследовательница отрицает бахтинский принцип о полифонизме Достоевского, тем самым утрачивает смысл тезис о единстве организации романа и древнего жанра “мениппеи”, среди образцов которой Бахтин приводит и произведения раннехристианской канонической и апокрифической литературы. В 70-е годы, которые характеризуются некоторым повышением интереса к последнему роману Достоевского, в научной печати появляются работы советских литературоведов, изучающих как идейно-содержательные, так и формальные особенности “Карамазовых”, в том числе и в свете библейских аналогий: А. Латынина “В поисках жизни духовной” (“Наука и религия”, 1971, № 11), И. Виноградов “Горнило сомнений” (“Наука и религия”, 1971, № 1), Э. Соловьев “Верование и вера Ивана Карамазова” (“Наука и религия”, 1971, № 1), Р. Кантор “Эстетика Достоевского и кризис религиозного сознания в России” (“Наука и религия”, 1971, № 9), Д. Лихачев “В поисках выражения реального “ (“Вопросы литературы”, 1971, № 11). Среди прочих особенно интересной и полезной для нас выступает статья Г. Егоренковой “Поэтика сюжетной ауры в романе “Братья Карамазовы” (“Философские науки”, 1971, № 5), разрабатывающей множественность сюжетных планов и романа и способы их взаимодействия. Целый ряд работ, посвященных проблемам анализа системы изобразительно- выразительных средств в “Братьях Карамазовых” и идейно-тематического содержания романа, которое обуславливает выбор именно этих средств, появляется в серии Достоевский: Материалы и исследования, выходящей с 1972 г.: Н. И. Пруцков “Достоевский и христианский социализм”. - Материалы и исследования. - Л., 1972, т. 1; Е. И. Семенов “К вопросу о месте главы “Бунт” в романе “Братья Карамазовы” - Л., 1976, т. 2; В. Е. Ветловская “Pater Seraphicus” - Л., 1983, т. 5; О. С. Соина “Исповедь как наказание в романе “Братья Карамазовы” - Л., 1985, т. 6. В 90-е годы количество публикаций по этому вопросу в серии еще более увеличивается: Г. Б. Пономарева “Житийный круг Ивана Карамазова” - Л., 1991, т. 9; В. А. Михнюкевич “Духовные стихи в системе поэтики Достоевского“ - Л., 1992, т. 10; Л. А. Куплевацкая ”Символика хронотопа в романе “Братья Карамазовы” - Л., 1992, т. 10; Н. Ефимова “Мотив библейского Иова в “Братьях Карамазовых” - Л., 1994, т. 11; Н. Тихомиров “О “христологии” Достоевского - Л., 1994, т. 11 и др. Ряд положений этих работ в качестве теоретических обобщений были использованы при написании этого исследования. Помимо этого в работе использован ряд общих положений, почерпнутых в монографиях, посвященных вопросам структурно-семантической организации романов Достоевского, выявлению особенностей его художественного видения: Г. Щенников Художественное мышление Ф. М. Достоевского. - Свердловск, 1978; Ю. Селезнев В мире Достоевского. - М., 1979; В. Одиноков Типология образов в художественной системе Достоевского. - Новосибирск, 1979; В. Кирпотин Мир Достоевского. Статьи. Исследования. - М., 1983; Р. Клейман Сквозные мотивы творчества Достоевского. - Кишинев, 1985. Наследуя бахтинские традиции в понимании структурной организации художественных полотен Достоевского, авторы этих монографий исследуют отдельные соотносимые с текстом Библии сюжеты, мотивы, образы последнего романа писателя. Они подчеркивают лишь некоторые детали жанрово- композиционного и типологического родства текстов, которые разделяют тысячелетия. Наиболее существенное значение для нас имеют в этом смысле работы Г. Померанца (Открытость бездне. Встречи с Достоевским. - М., 1990) и сборник статей уральских ученых (Творчество Достоевского: искусство синтеза. - Екатеринбург, 1991), где тема “библейское в системе романа Достоевского “Братья Карамазовы” раскрывается наиболее полно и последовательно. Литературоведов интересуют конкретные формы и способы включения библейских образов, мотивов, сюжетов, в образный строй “Карамазовых”, в речь персонажей, в сюжеты и отдельные эпизоды, в цветовую гамму романа и т.п. Принимая многие основополагающие принципы этих работ, мы не можем однако не заметить, что некоторые из них в западном литературоведении уже давно общеизвестны. В то время как отечественная наука не имела возможности обращаться к творчеству Достоевского и объективно без партийно- идеологических шаблонов оценивать его творения, западные ученые активно исследовали произведения писателя, их формально-содержательные особенности, в том числе и в свете библейской традиции. Из рецензий Е. Смирновой (“Философия искусства у Достоевского” - “Вопросы литературы”, 1968, № 10; “Структура “Братьев Карамазовых”. - “Вопросы литературы”, 1970, № 5), В. Туниманова (“Новая книга о романе Достоевского “Братья Карамазовы”. - “Русская литература”, 1994, № 1) на работы Р.-Л. Джексона (Dostoevsky’s Quest for Form/ A Study of His Philosophy of Art/ - Нью-Хавен-Лондон, 1966); Р. Бэлнапа (“Структура “Братьев Карамазовых”. - Илинойс, 1967) и Д. Томпсон (“Братья Карамазовы и поэтика памяти” - Кембридж, 1991) явствует, что американские ученые вплотную изучают внутреннюю форму последнего романа Достоевского, обращаются к прямым и скрытым перекличкам произведения с библейскими мотивами, поучениями, притчами в свете общекультурной традиции. Среди опубликованных у нас работ западных ученых, затрагивающих тему воплощения библейского мироучения и образности в “Карамазовых”, назовем статьи Богдана Урбанковского (“Гуманизм трагический”, “Иисус Достоевского”. - “Наука и религия”, 1971, № 9), Р.-Л. Джексона “Вынесение приговора Федору Павловичу Карамазову” - В кн: Достоевский. Материалы и исследования. - Л., 1976, т. 2 и расширенная редакция в т. 3. - Л., 1978; Р.-Л. Джексона “Проблема веры и добродетели в “Братьях Карамазовых” - В кн: Достоевский Материалы и исследования. - Л., 1991, т. 9, Ж. Катто “Пространство и время в романах Достоевского”. - В кн: Достоевский Материалы и исследования - Л., 1978, т. 4. Эти работы важны для нас в том плане, что поднимают конкретные вопросы в анализе библейских включений в художественную структуру романа Достоевского. Так, Р.-Л. Джексон утверждает вселенскую природу зла, которое несет Федор Павлович Карамазов и библейский принцип возмездия, постигающего героя. Ж. Катто, изучая хронотоп произведений писателя, особо выделяет и рассматривает аллегорический план действия, часто сводимый к библейскому. Для Урбанковского наиболее важным является утверждение о внутренней противоречивости, разорванности, многоплановости мира Достоевского и выделение трех самостоятельных субстанций жизни в том мире, стремящихся к единству. В его концепции чувствуется заметное влияние взглядов М. Бахтина. Таким образом, разрабатывая тему “Библия в системе поэтики романа Ф. М. Достоевского “Братья Карамазовы”, мы опирались на предшествующий опыт изучения этой проблемы в отечественном литературоведении и отчасти западном. Одновременно в исследовании производился сравнительный анализ текстов Священного Писания и романа “Братья Карамазовы” с привлечением богословско-энциклопедической литературы. На его основе выделялись и систематизировались отдельные приемы и способы включения Библии в художественную ткань произведения, давалось их описание, определялись функции и значение приемов в раскрытии идейной концепции романа. Вводимые нами в процессе анализа термины иногда имеют лишь рабочее значение. Смысл их, мы надеемся, будет достаточно ясен из контекста. Их задача - не завершать анализ, а помогать его правильному развитию и углублению. Глава I Начать работу о Достоевском и его мировоззрении хотелось бы словами Л. Шестова, которые прекрасно выражают наше представление об этой личности. “Достоевский, - писал он, - бесспорно, один из самых замечательных, но вместе с тем один из самых трудных представителей не только русской, но и всемирной литературы. И не только самый трудный, но еще и мучительный” ( 87 , 51). Действительно, уже первое знакомство с Достоевским (а это было в школе при изучении “преступление и наказание”) повергло в состояние мучительного размышления об этом писателе и человеке, захотелось понять его личность и его творчество. Потом были годы чтения произведений художника и литературы о нем, но личность Ф. М. Достоевского и до сих пор остается для меня непостижимой и волнующе-загадочной величиной, а его творчество - открытой книгой судеб человеческих, сопоставимой разве что с Библией. Пожалуй, более точно об этом сказал Н. Бердяев: “Достоевский был не только великий художник, он был также великий мыслитель и великий духовидец ...” ( 19 , 27) - (разрядка наша - Е.Ш.). Прав был философ и в том, что предлагал идти к Достоевскому через углубление в его богатый и своеобразный мир идей. Слово “идея” - наиболее часто употребляемое у Достоевского слово. Верховным образом, которым Достоевский уточняет свое понятие идеи, является образ “божественного семени”, которое Бог бросает на землю и из которого вырастает Божий сад на земле. Этим определением идеи как семени Достоевский отграничивает свое понятие идеи от платоновского. У Платона идея является лишь трансцендентной моделью земной действительности, но никак не прорастающим на земле семенем. Второй образ, которым писатель уточняет свое понимание идеи, - это, по наблюдениям Ф. Степуна, образ “тайны” ( 77 , 343). Идею, которой человек живет и в которую он верит, Достоевский определяет как его “тайну”. Образы загадочных людей, загадочных судеб, загадочных часов переполняют все его романы. Только наличие в человеке некоей “тайны” превращает человека в личность; личность есть, по Достоевскому, не что иное, как воплощенная идея. Из этого определения идеи как тайны личности следует, что “ семенной запас” потустороннего мира не может состоять из вполне одинаковых семян; дабы идейное семя порождало личность, оно должно таить ее в себе. При этом открывается идея лишь взору, смотрящему на мир с надмирной высоты. Идея - это трансцендентные реальности. Они есть “прообразы бытия и силовые центры истории” ( 77 , 344). Постижение их отвлеченному разуму недоступно, сущность и сила их открывается лишь целостному всеобъединяющему переживанию. И когда мысленно охватываешь творческий путь писателя - от писем к брату, писавшихся еще в юношеские годы, и первого романа “Бедные люди” до “Братьев Карамазовых”, январского. “Дневника писателя” 1881 г., - прежде всего потрясает величие и страстность его философской мысли. Это мысль беспокойная, ищущая, мысль безудержная и бунтующая. Подобно герою своей повести “Хозяйка” Ордынову, “он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами” ( 4 , 6), часто полярными, находящимися в титаническом борении. Каждый из этих миров духовный и земной жизни “организуется” вокруг единого центра - Человека. Все творчество Ф. М. Достоевского мы вправе назвать грандиозным “Опытом о человеке” - художественным и философским исследованием человека, его идеальной сути, его связи “с судьбой мира и с судьбой Бога” (19; 27). “Человек для художника - “микрокосм, центр бытия, Солнце, вокруг которого все вращается. Решить вопрос о человеке - значит, решить вопрос о Боге” ( 19 , 42). Для Достоевского это самый главный вопрос в жизни. Вот, что он писал в одном из писем к брату: “Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком” ( 4 , 7). И художник действительно всю жизнь разгадывал эту тайну, создавал свою антропологию. В “Записной тетради” 1880-1881 годов он обобщил: “При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен (ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного), - хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему”. И дальше: “Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой” ( 4 , 7). “Неточно называть Достоевского психологом, - писал Г. Флоровский (82 , 386). - И неверно объяснять его творчество из его душевного опыта, из его переживаний. Достоевский изображал и описывал не душевную, но духовную реальность. Он изображал первореальность человеческого духа, его хтонические глубины, в которых Бог с дьяволом борется, в которых решается человеческая судьба”. Исследователи очень по-разному понимали и трактовали эти слова Достоевского, видимо, в силу противоречивости позиции самого писателя. Известно, что одни превращали его в апостола религиозного сознания, пророчествующего о путях спасения мира, предсказанных христианством и, в частности, православием (смотри, например, исследование Н.Лосского “Бог и мировое зло” ( 58 ). “Достоевскому не удалось определить “ русского Христа”, - писал Д. Мережковский (61, 95), - ни из русского и вселенского христианства, ни из русского и вселенского просвещения - всечеловечности. После всех тщетных попыток определения получился безвыходный круг неопределенности, уравнения с двумя неизвестным: православие есть всечеловечность, всечеловечность есть православие”. Другие, с не меньшим основанием, находят у писателя неистребимые сомнения в существовании Бога. Например, Л. Шестов. Он писал: “Признание Шатова (“Я ... я буду веровать в Бога”, т.е. “пока не верую”) есть и признание Достоевского. Быть может, это самое великое искушение, которое могла уготовить себе и вынести измученная человеческая душа: религия еще возможна, но Бога нет, вернее невозможен тот Бог Авраама, о котором говорится в Писании” (87, 62). Для одних Достоевский стал символом неверия в человека и его великую сущность: “... философия же Достоевского - философия резкого неприятия мира, неверия в его будущее, - философия трагедии, философия жестокости” ( , 217). Достоевским же справедливо оправдывают величайший гуманизм. Экзистенциалисты объявили художника своим прямым предшественником, предтечей “нового искусства”. Но нет ни одного реалиста, который бы не был убежден, что Достоевский поднял реалистическое искусство на новую высоту, был “реалистом в высшем смысле этого слова”. Как разобраться в этих противоречивых утверждениях? Кто прав? Думается, что сегодня нельзя дать однозначного ответа на поставленные вопросы. Впрочем, это невозможно и в будущем, ибо Достоевский, как всякий человек, есть загадка, имеющая не один правильный ответ. Тем более, что, по верному замечанию Н. Бердяева, писатель “отражает все противоречия русского духа, всю его антиномичность” (19, 30). Все работы, которые были написаны и которые еще будут созданы о личности и творчестве Ф. М. Достоевского, так или иначе, не содержат всей полноты знания о нем. Не в силах преодолеть этого и автор настоящего исследования. Для нас важно охарактеризовать общее направление духовных поисков позднего Достоевского, то есть до и во время написания романа “Братья Карамазовы”. Прежде всего нас, конечно, интересует отношение писателя к вере и Богу, его религиозная ориентация. Рассматривая различные периоды таковой, мы нашли, что время, непосредственно предшествующее и совпадающее с моментом написания романа, представляет собой итог напряженнейших размышлений и мучительных впечатлений. Все вопросы, которые волновали писателя-гуманиста, “разгадывающего тайну человека”, потерявшего целостность, утратившего гармонию, находящегося в разладе с действительностью и самим собой, начинают стягиваться к своему центру, своему фокусу - к идее “еще более непосильной” - к идее Бога. Он страдает этой идеей. По выходе с каторги Достоевский рассказывает о своих раздумьях одной одной из “декабристок” - Н. Фонвизиной - следующее: “Я скажу Вам про себя, что я - дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до конца дней моих. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже и симметричнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться с Христом, нежели с истиной” (4 , 176). “Поразительны признания писателя, - замечает Н. Буданова, - о присущей ему огромной жажде веры и о мучительных религиозных сомнениях, среди которых личность Христа выступает как якорь спасения, как путеводная звезда. Христос предстает как воплощение и критерий совершенных Нравственности, Добра и Красоты, а тем самым и воплощением абсолютной, вечной и высшей Истины, противостоящей всем относительным, временным, приходящим истинам” (21 , 21). Задумав роман “Житие великого грешника”, он писал А. Н. Майкову: “Главный вопрос, который проводится во всех частях, - тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь- существование Божие”( , 67). В последний год жизни художник отмечал в своих “Записных тетрадях”: “Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградною верою в Бога. Этим слухам и не снилось такой силы отрицания Бога, какое положено в Инквизиторе и в предшествовавшей главе, которому ответом служит весь роман. Не как дурак же (фанатик) я верую в Бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием! Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицания, которое прошел я. Им ли меня учить!” (58, 68). Ссылаясь на “Легенду о Великом Инквизиторе” и на главу о детях в “Братьях Карамазовых”, Достоевский писал: “И в Европе такой силы атеистических возражений нет и не было. Стало быть, не как мальчик же я верю во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла, как говорит у меня же, в том же романе черт (58 , 68). Как понимать все эти заявления Ф. М. Достоевского? Значат ли эти высказывания, что в периоды сомнений он доходил до полного атеизма? На наш взгляд, нет. К атеизму он всю свою жизнь относился резко отрицательно, считая его “глупостью и недомыслием” (58 , 68). “Никто из вас не заражен гнилым и глупым атеизмом”, - уверенно говорит он в письме к сестре ( 58, 68). В существовании настоящего атеизма он даже вообще сомневался. В письме к К. Опочинину (1880г.) писатель замечает: “Никто не может быть убежден в существовании Бога. Я думаю, что даже и атеисты сохраняют это убеждение, хотя в этом и не сознаются, от стыда что ли” ( 58 , 68). Приближался к атеизму Достоевский, может быть, лишь в 1846 году, когда находился под влиянием социалистических идей В. Белинского. Хотя и в этот период его собственно волновал вопрос, как понять, согласовать существование Бога и мирового зла, Белинский утверждал: “... я не хочу счастья даром, если не буду спокоен на счет каждого из моих братьев по крови” ( 87 , 55). Вслед за ним писатель не приемлет “жертв условий жизни и истории” и требует отчета о всех безвинно и случайно загубленных в ходе исторического “прогресса”. Но от кого требовать отчета? В традиционном религиозном восприятии судья един - Бог. Остается, если быть логичным, либо не принять Бога и его мироустройство, либо вслед за Гегелем и всей западной философией повторять, что “все действительное - разумно”, стало быть, все жертвы неизбежны и оправданы мудростью Божией. Ни Белинский, ни Достоевский никогда не согласились бы принять этого ответа западного мира. Тогда был один выход: бунт против Бога, неприятие Божественного Откровения. Но это требовало пересмотра целой сложившейся мировоззренческой системы ориентиров, этики. Неизбежно встала проблема самостоятельного создания новых религиозно-этических ценностей. Достоевский начинает этот мучительный путь духовного познания, фиксируя в своем опыте кризисные тенденции эпохи “всемирно-исторического” разрушения религиозного сознания. Решающим пунктом здесь становится каторга, где, как справедливо отмечают многие исследователи, происходит “перерождение убеждений” писателя. Достоевский был ввергнут в ад человеческого бытия, где “тайна человека” предстала с ужасной обнаженностью, где она кровоточила, как никогда не заживающая рана, подтверждая, на первый взгляд, несправедливость и дисгармоничность божьего мироустройства. И в этих условиях художник и человек обращается к Библии. Это была книга, подаренная ему женами декабристов в Тобольске по пути в острог и бывшая единственной, разрешенной ему для чтения. “Федор Михайлович, - пишет его жена, - не расставался с этою святою книгою во все четыре года пребывания в каторжных работах. Впоследствии она всегда лежала на виду, на его письменном столе, и он часто, задумав или сомневаясь в чем- либо, открывал наудачу эту Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице ...” ( 58 , 58). В Библии он черпал силу и бодрость, а вместе с тем и готовность на борьбу с открывшимися ему в бытии трудностями, в той загадочной книге, вышедшей из среды невежественных пастухов, плотников и рыбаков, которой судьбой суждено было сделаться книгой книг для европейских народов” (87 , 56). “И это как раз в те годы, - замечает далее Л. Шестов, - когда просвещенный Запад самым решительным образом от Библии отвернулся, усмотрев в ней пережиток идей, неоправдываемых ни нашими знаниями, ни нашим разумом. Критика библейского вероучения, начавшаяся со знаменитого “Теологического трактата” Спинозы принесла свои плоды. Философская мысль признала в лице ее величайших представителей, в особенности в Германии, - только “религию в пределах разума” (так было названо одно из произведений знаменитого основателя немецкой идеалистической философии - Канта). Задолго до “Братьев Карамазовых”, еще в “Преступлении и наказании” Достоевский делает попытку противопоставить


	Новинки рефератов :: Реферат: James Joyce (1882-1941) (Иностранные языки) Реферат: Союзы племен и ранние государства на территории Казахстана (История) Реферат: Бухгалтерский учет на Украине (Бухгалтерский учет) Реферат: А.С. Макаренко (Педагогика) Реферат: Основы программирования на языке Паскаль (Программирование) Реферат: Оnxtn по преддипломной практике на АТП (Транспорт) Реферат: Кризис рабовладельческого строя и зарождение феодальных отношений (История) Реферат: Даосизм (Религия) Реферат: Петр Первый (История) Реферат: Объекты правоотношений по социальному обеспечению (Право) Реферат: Творческая работа по москвоведению: "Брусчатка, опаленная войной" (Москвоведение) Реферат: Кубань (История) Реферат: Целлюлозно-бумажная промышленность России (География) Реферат: Петр I, взаимосвязь политических и социально-экономических процессов (Исторические личности) Реферат: Национальный банк Республики Казахстан (Право) Реферат: Бразилия (География) Реферат: Данные и информация (Программирование) Реферат: Информационная инфраструктура организации (Менеджмент) Реферат: Происхождение жизни на земле (Естествознание) Реферат: Реактивное движение. Межконтинентальная баллистическая ракета. (Физика)


	Copyright © GeoRUS, Геологические сайты