|
Реферат: Серебрянный век русской поэзии. Творчество Маяковского (Литература)
Реферат
на тему:
Серебряный век
русской поэзии
Творчество В.В.Маяковского
ученика 11г класса
МОУ ССШ №2
Ермоленко Дмитрия
План:
I.Характеристика серебряного века.
II. Литературные течения серебряного века.
1) Символизм.
2) Акмеизм.
3) Футуризм.
III. Творчество В.В.Маяковского.
.
Характеристика серебряного века.
Конец 19 - начало 20 в. Ощущение приближающейся катастрофы: возмездие
за прошлое и надежда на великий перелом витала в воздухе. Время ощущалось
как пограничное, когда уходит не только прежний быт, отношения, но и сама
система духовных ценностей требует радикальных изменений.
В России возникает социально-политическая напряженность: всеобщий
конфликт, в котором сплелись затянувшийся феодализм и неспособность
дворянства выполнять роль организатора общества и выработать
общенациональную идею, и не желавшая уступок вековая ненависть мужика к
барину - все это рождало у интеллигенции чувство приближающихся потрясений.
И одновременно резкий всплеск, расцвет культурной жизни. Особенно
динамично в это время развивалась русская поэзия. Позднее поэзия этой поры
получила название «поэтического ренессанса» или «серебряного века». Это
словосочетание поначалу использовалось для характеристики вершинных явлений
поэтической культуры начала XX века. Однако постепенно термин «серебряный
век» стали относить к той части всей художественной культуры России конца
XIX- начала XX века, которая была связана с символизмом, акмеизмом,
«неокрестьянской» и частично футуристической литературы.
Литературные течения
серебряного века.
В литературе развивается новое течение - модернизм. В свою очередь,
оно делится на следующие направления: символизм, акмеизм, футуризм.
Футуристы вообще отрицали прежний мир во имя создания будущего; к этому
течению принадлежали Маяковский, Хлебников, Северянин, Гуро, Каменский.
Символисты.
Движение символистов возникло как протест против оскудения русской
поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную
силу. Русской символизм резко отличался от западного всем своим обликом -
духовностью, разнообразием творческих единиц, высотой и богатством своих
свершений.
Поэтами - символистами были - Брюсов, Мережковский, Блок, Бальмонт,
Гиппиус, Иванов, Андрей Белый, Балтрушайтис. Их идеологом выступал
Д.Мережковский, а учителем - В.Брюсов.
Свои взгляды Мережковский изложил сначала в докладе (1892), а затем в
книге "О причинах упадка и о новых течениях современной русской
литературы"(1893). Эти мысли были вызваны ощущением неразрешимых духовных
противоречий времени. Выход из создавшейся ситуации предсказывался через
подъём к "идеальной человеческой культуре" в результате открытия
божественной сущности мира. Эту цель должно было осуществить искусство с
помощью символов, выливающихся из глубин сознания художника. Мережковский
установил три главных элемента новейшей поэзии: «мистическое содержание,
символы и расштрение художественной впечатлительности». Свою концепцию он
развил в публицистических свтатьях и трилогии ярких исторических романов
«Христос и Антихрист» (1896-1905).
К. Бальмонт отстаивал иное представление о новой литературе в статье
«Элементарные слова о символической поэзии»(1900). Главным здесь стало
стремление к «более утончённым способам выражения чувсв и мыслей», для того
чтобы «огласить»-«как бы против воли» автора – таинственный «говор стихий»
Вселенной, мирового хаоса. В художественном творчестве была усмотрена
«могучая сила, стремящаяся угадать новые сочетания мыслей, красок, звуков»,
выразить этими средствами невнятные затаенные начала космоса. Столь
утончённое мастерство появилось в богатом, подвижом, поэтическом мире
самого Бальмонта.
В.Брюсов в статье «Ключи тайн»(1904) писал: «Исскуство есть постижение
мира иными, нерассудочными путями. Искуство то, что в других областях мы
называем откровением». Науке было противопоставлено интуитивное прозрение в
момент творческого вдохновения. А символизм понимался как
особая литературная школа.
А. Белый выдвинул свой взгляд на новую поэзию. В статье «О религиозных
переживаниях» (1903) вдохновитель «младосимволистов» утверждал «взаимное
соприкосновение искусства и раигии». В более поздних воспоминаниях А. Белый
чётко определил пробуждения «младосимволистов» начала 900-х гг.:
«приблизиться к мировой душе», передать в субъективно лирических изданиях
Её голос». Мечты о грядущем скоро прояснились.
На политику (события 1905г.)А.Белый отозвался статьёй «Луг зелёный»,
где где с опорой на «страшную месть» Гоголя нарисовал образ-символ: Россия
«спящая красавица, которую некогда не разбудят от сна». К мистическому
постижению души родины, «сознания современной души» призывал А.Белый, а
свою концепцию назвал «религией жизни».
Все символические программы воспринимались новым словом в эстетике.
Однако они были тесно связаны с мировой культурой: немецкой идеалистической
философией (И.Кант, А.Шопенгауэр), французкой поэзией (Ш.Болдер.
П.Верпен),с языком символов О.Уальда, М.Метерлинка, позднего Г.Ибсена.
Отечественная литературная классика дала символистам главное –
понимание человека и своей родины, её культуры. В творчестве XIX в. были
обретены эти священные ценности.
В наследии Пушкина символисты увидели слияние с царством божественной
гармонии, вместе с тем – горькие раздумья о русской истории, судьбе
личности в городе Медного всадника. Великий поэт притягивал прозрениями в
идеальной и реальной сферах жизни. Особой властью обладала «демоническая»
тема в поэзии Лермонтова, влекущая к небесным и земным тайнам. Магнетизм
исходил от гоголевской концепции России в её неостановимом движении к
гядущему. Двйничество как мрачный феномен человеческого духа, открытое
Лермонтовым, Гоголем, Достоевским, определило чуть ли не ведущий поиск
поэтов рубежа веков. В филосовско-религиозных откровениях этих русских
гениев символисты нашли для себя путеводную звезду. Их жажде прикосновения
к «тайному тайных» по-иному отвечали Тючев, Фет, Полонский. Тючевское
постижение связей между «теми» и «этими» мирами, соотношение разума, веры,
интуиции, творчества многое прояснило в эстетике символизма. Фет был дорог
образом художника, покидающего «родные пределы» в стремлении к идеалу
преображающему скучную явь неудержимой мечтой.
Непосредственным же предтечей символистов стал Вл. Соловьёв. В
реальной действительности, считал он, хаос подавляет «нашу любовь и не даёт
осуществляться её смыслу». Возрождение возможно в сближении с Душой Мира,
вечной женственностью. Именно Она связывает природную жизнь с Божественноым
Бытием, земную красоту с небесной истиной. Особая роль в подъёме к таким
высотам отводилась искусству, поскольку в нём «упраздняется противоречие
между идеальным и чувственным, между душой и вещью».
Акмеисты.
Собственно акмеистическое обьединение было невелико и просуществовало
около двух лет (1913-1914). Кровные узы соединяли его с "Цехом поэтов",
возникшим почти за два года до акмеических манифестов и возобновлённым
после революции (1921-1923). Цех стал школой приобщения к новейшему
искусству.
В январе 1913г. появились в журнале «Аполлон» декларации
организаторов акмеистической группы Н. Гумилёва и С. Городецкого. В неё
вошли также Ахматова, О.Мандельштам, М.Зенкевич и др.
В статье «Наследие символизма и акмеизм» Гумилёв критиковал мистицизм
символизма, его увлечение «областью неведомого». Вотличие от
предшественников вождь акмеистов провозгласил «самоценность каждого
явления», иначе – значение «всех явлений-братьев». А новому течению дал два
названия-истолкования: акмеизм и адамизм – «мужественно твёрдый и ясный
взгляд на жизнь».
Гумилёв, однако, в той же статье утвердил необходимость для акмеистов
«угадывать то, что будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего
мира». Следовательно, от прозрений неведомого он не отказывался. Как не
отказал искусству в его «мировом значении облагородить людскую природу» о
чём позже писал в другой работе. Преемственность между программами
символистов и акмеистов была явной
Непосредственным предтёчей акмеистов стал Иннокентий Анненский.
«Исток поэзии Гумилёва, - писала Ахматова, - не в стихах французких
парнасцев, как это принято считать, а в Анненском. Я веду своё «начало» то
стихов Анненского». Он владел удивительным, притягивающим акмеистов даром
художественно приобразоовать впелатления от несовершенной жизни.
Акмеисты отпочковались от символистов. Они отрицали мистические
устремления символистов. Акмеисты провозглашали высокую самоценность
земного, здешнего мира, его красок и форм, звали «возлюбить землю», как
можно меньше говорить о вечности. Они хотели воспеть земной мир во всей его
множественности и силе, во всей плотской, весомой определенности. Среди
акмеистов - Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Кузьмин, Городецкий.
Футуристы.
Футуристы вышли на литературную арену несколько раньше акмеистов. Они
объявили классику и всю старую литературу как нечто мертвое. «Только мы -
лицо нашего времени», - утверждали они. Русские футуристы - явление
самобытное, как смутное предчувствие великих потрясений и ожидание
грандиозных перемен в обществе. Это надо отразить в новых формах. «Нельзя,
- утверждали они, - ритмы современного города передать онегинской строфой».
Футуристы вообще отрицали прежний мир во имя создания будущего; к этому
течению принадлежали Маяковский, Хлебников, Северянин, Гуро, Каменский.
В декабре 1912 г. в сборнике "Пощёчина общественному вкусу" вышла
первая декларация футуристов, эпатировавшая читателя. Они хотели "Сбросить
с парохода современности" классиков литературы, выражали "непреодолимую
ненависть к существовавшему языку", называли себя "лицом времени",
создателями нового "самоценного (самовитого) Слова".
В 1913 г. была конкретизирована эта скандальная программа: отрицание
грамматики, синтаксиса, правописания родного языка, воспевание "тайны
властной ничтожности".
Подлинные же стремления футуристов, т.е. "будетлян", раскрыл
В.Маяковский: "стать делателем собственной жизни и законодателем для жизни
других". Искусству слова была сообщена роль преобразователя сущего. В
определённой сфере - "большого города" - приближался "день рождения нового
человека". Для чего и предлагалось соответственно "нервной" городской
обстановке увеличить "словарь новыми словами", передать темп уличного
движения "растрёпанным синтаксисом".
Футуристическое движение было довольно широким и разнонаправленным. В
1911 г. возникла группа эгофутуристов: И.Северянин, И.Игнатьев, К.Олимпов и
др. С конца 1912 г. сложилось обьединение "Гилея"(кубофутуристы):
В.Маяковский и Н.Бурлюки, В.Хлебников, В.Каменский. В 1913 г.-
"Центрифуга": Б.Пастернак, Н.Асеев, И.Аксенов.
Всем им свойственно притяжение к нонсенсам городской
действительности, к словотворчеству. Тем не менее футуристы в своей
поэтической практике вовсе не были чужды традициям отечественной поэзии.
Хлебников во многом опирался на опыт древнерусской литературы. Каменский -
на достижения Некрасова и Кольцова. И.Северянин высоко чтил А.К.Толстого,
А.М.Жемчужникова и К.Фофанова, Мирру Лохвицкую. Стихи Маяковского,
Хлебникова были буквально "прошиты" историко-культурными реминисценциями. А
предтечей кубофутуризма Маяковский назвал Чехова-урбаниста.
Творчество
Владимира Владимировича Маяковского
МАЯКОВСКИЙ Владимир Владимирович (родился 7 (19) июля 1893, с.
Багдади Кутаисской губернии - трагически погиб 14 апреля 1930,
Москва), русский поэт, один из ярчайших представителей авангардного
искусства 1910 - 1920-х годов. В дореволюционном творчестве форсированная
до крика исповедь поэта, воспринимающего действительность как апокалипсис
(трагедия «Владимир Маяковский», 1914; поэмы «Облако в штанах», 1915;
«Флейта-позвоночник», 1916; «Человек» 1916-1917).
После 1917 г. - сотворение социалистического мифа о миропорядке
(пьеса «Мистерия-буфф», 1918; поэмы «150000000», 1921; «Владимир Ильич
Ленин», 1924, «Хорошо!», 1927) и трагически нарастающее ощущение его
порочности (от стихотворения «Прозаседавшиеся», 1922, до пьесы «Баня»,
1929).
В поэме «Во весь голос» (1930) утверждение искренности своего пути и
надежда быть понятым в «коммунистическом далеке». Реформатор поэтического
языка, оказал большое влияние на поэзию 20 века.
Семья. Учеба. Революционная деятельность
Родился в дворянской семье. Отец Маяковского служил лесничим на
Кавказе. После его смерти (1906) семья жила в Москве. Маяковский учился в
классической гимназии в Кутаиси (1901-1906), затем в 5-й московской
гимназии (1906-1908), откуда был отчислен за неуплату. Дальнейшее
образование - художественное: обучался в подготовительном классе
Строгановского училища (1908), в студиях художников С. Ю. Жуковского и П.
И. Келина, в фигурном классе Училища живописи, ваяния и зодчества (1911-
1914 гг, исключен за участие в скандальных выступлениях футуристов).
Еще в 1905 г. в Кутаиси Маяковский принимал участие в гимназических
и студенческих манифестациях, в 1908, вступив в РСДРП, вел пропаганду среди
московских рабочих. Несколько раз подвергался арестам, в 1909 провел 11
месяцев в Бутырской тюрьме.
Время заключения называл началом своей стихотворной деятельности;
написанные стихи у него перед освобождением были отобраны.
Маяковский и футуризм
В 1911 г. завязывается дружба Маяковского с художником и поэтом Д. Д.
Бурлюком, в 1912 г. организовавшем литературно - художественную группу
футуристов «Гилея» (смотри Футуризм). С 1912 г. Маяковский постоянно
принимает участие в диспутах о новом искусстве, выставках и вечерах,
проводившихся радикальными объединениями художников-авангардистов «Бубновый
валет» и «Союз молодежи».
Поэзия Маяковского всегда сохраняла связь с изобразительным
искусством, прежде всего в самой форме записи стихов (столбиком, позднее
«лесенкой»), которая предполагала дополнительное, чисто зрительное,
впечатление, производимое стихотворной страницей.
Стихи Маяковского были впервые опубликованы в 1912 в альманахе группы
«Гилея» «Пощечина общественному вкусу», где был помещен и манифест,
подписанный Маяковским, В. В. Хлебниковым, А. Е. Крученых и Бурлюком, в
нарочито эпатирующей форме заявлявший о разрыве с традициями русской
классики, необходимости создания нового языка литературы, соответствующего
эпохе.
Воплощением идей Маяковского и его единомышленников-футуристов о
назначении и формах нового искусства стала постановка в петербургском
театре «Луна-парк» в 1913 его стихотворной трагедии «Владимир Маяковский»
(опубликована в 1914). Декорации для нее изготовили художники из «Союза
молодежи» П. Н. Филонов и И. С. Школьник, а сам автор выступил режиссером и
исполнителем главной роли - поэта, страдающего в отвратительном современном
городе, изуродовавшем, растлившем своих жителей, которые хоть и избирают
поэта своим князем, но не умеют признать и оценить приносимую им жертву.
«Творец в горящем гимне».
Поэзия 1910-х гг.
В 1913 г. выходит книга Маяковского из четырех стихотворений под
названием «Я», его стихи появляются на страницах футуристских альманахов
(1913-1915 гг «Молоко кобылиц», «Дохлая луна», «Рыкающий Парнас», начинают
печататься в периодике, издаются поэмы «Облако в штанах» (1915), «Флейта-
позвоночник» (1916), «Война и мир» (1917), сборник «Простое, как мычание»
(1916).
Поэзия Маяковского наполнена бунтом против всего мироустройства -
социальных контрастов современной урбанистической цивилизации, традиционных
взглядов на прекрасное и поэзию, представлений о вселенной, рае и Боге.
Маяковский использует воинственно изломанный, грубый, стилистически
сниженный язык, контрастно оттеняющий традиционные поэтические образы, -
«любовь на скрипки ложите», «ноктюрн... на флейте водосточных труб».
Лирический герой, эпатирующий обывателя резкостью, ломкой языка и
богохульством («Арканом в небе поймали бога»), остается романтиком,
одиноким, нежным, страдающим, чувствующим ценность «мельчайшей пылинки
живого».
Стихи Маяковского 1910-х годов были ориентированы на воспроизведение
в устной форме - с эстрады, на вечерах, диспутах (сборник «Для голоса»,
1923; в журналах, газетах и книжных изданиях стихи часто появлялись в
исковерканном цензурой виде). Для восприятия на слух как нельзя лучше
подходили их короткие рубленые строки, «рваный» синтаксис, «разговорность»
и нарочито фамильярная («панибратская») интонация: «... Вам ли, любящим
баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?».
В сочетании с высоким ростом («здоровенный, с шагом саженным») и
зычным голосом Маяковского все это создавало неповторимый индивидуальный
образ поэта-борца, площадного митингового оратора, защитника «безъязыкой
улицы» в «адище города», слова которого не могут быть красивы, они -
«судороги, слипшиеся комом».
«Любовь - это сердце всего»
Уже в ранних бунтарских стихах и поэмах Маяковского значительное
место занимает любовная лирическая тема: «Любовь мою, как апостол во время
оно, по тысяче тысяч разнесу дорог». Любовь «вымучивает душу» страдающего,
одинокого поэта.
В 1915 Маяковский познакомился с Лилей Брик, которая заняла
центральное место в его жизни. Из своих отношений поэт-футурист и его
возлюбленная стремились построить модель новой семьи, свободной от
ревности, предрассудков, традиционных принципов отношений женщины и мужчины
в «буржуазном» обществе. С именем Брик связаны многие произведения поэта,
интимная интонация окрашивает обращенные к ней письма Маяковского. Заявляя
в 1920-е годы, что «теперь не время любовных ляс», поэт тем не менее
сохраняет верность теме любви (лирические стихотворения, поэма «Про это»,
1923), которая достигает трагически надрывного звучания в последних строках
Маяковского - в неоконченном вступлении к поэме «Во весь голос»(1930).
«Я хочу быть понят моей страной»
Революция была принята Маяковским как осуществление возмездия за всех
оскорбленных в прежнем мире, как путь к земному раю.
Позицию футуристов в искусстве Маяковский утверждает как прямую
аналогию теории и практики большевиков и пролетариата в истории и политике.
Маяковский организует в 1918 группу «Комфут» (коммунистический футуризм),
деятельно участвует в газете
«Искусство коммуны», в 1923 создает «Левый фронт искусств» (ЛЕФ), куда
вошли его единомышленники - писатели и художники, издает журналы «ЛЕФ»
(1923-1925) и «Новый ЛЕФ» (1927-1928). Стремясь использовать все
художественные средства для поддержки нового государства, пропаганды новых
ценностей, Маяковский пишет злободневную сатиру, стихи и частушки для
агитационных плакатов («Окна РОСТА», 1918-1921).
Грубость, четкость, прямолинейность его поэтического стиля, умение
превращать элементы оформления книжной и журнальной страницы в эффективные
выразительные средства поэзии - все это обеспечивало успех «звонкой силе
поэта», целиком отданной на службу интересам «атакующего класса».
Воплощением позиции Маяковского этих лет стали его поэмы «150 000 000»
(1921), «Владимир Ильич Ленин» (1924), «Хорошо!» (1927).
«Окна РОСТА»
К концу 1920-х годов у Маяковского нарастает ощущение несоответствия
политической и социальной реальности вдохновлявшим его с отроческих лет
высоким идеалам революции, в соответствии с которыми он строил всю свою
жизнь - от одежды и походки до любви и творчества. Комедии «Клоп» (1928) и
«Баня» (1929) представляют собой сатиру (с элементами антиутопии) на
обуржуазившееся общество, забывшее о тех революционных ценностях, ради
которых создавалось.
Внутренний конфликт с окружающей действительностью наступавшего
«бронзового» советского века несомненно оказался среди важнейших стимулов,
подтолкнувших поэта к последнему бунту против законов мироустройства -
самоубийству.
Использованная литература:
А.Ахматова «статья А. И. Кирпичникова из «Энциклопедического словаря
Брокгауза и Ефрона»
М.А.Бойцов
Р.М.Шукуров «справочник русской литературы»
Л.А.Смирнова, О.Н.Михайлов «Русская литература XX века»
Н.И Харджиев, В.В. Тренин «Поэтическая культура Маяковского 1970»
Катанян В.Маяковский: «Хроника э жизни и деятельности 1985»
Б.Янгфельдт, К.М.Поливанов «Любовь – это сердце всего: В.В.Маяковский и
Л.Ю.Брик: «переписка 1915-1930
Реферат на тему: Серебряный век русской поэзии: А. Ахматова
Лирика “серебряного” века многообразна и музыкальна. Сам эпитет
“серебряный” звучит, как колокольчик. Серебряный век- это целое созвездие
поэтов. Поэтов - музыкантов. Стихи “серебряного” века - это музыка слов.
В этих стихах не было ни одного лишнего звука, ни одной ненужной запятой,
не к месту поставленной точки. Все продуманно, четко и . . . музыкально.
В начале XX в. существовало множество литературных направле-ний.
Это и символизм, и футуризм, и даже эгофутуризм Игоря Северянина. Все эти
направления очень разные, имеют разные идеалы, преследуют разные цели, но
сходятся они в одном : работать над ритмом, словом, довести игру звуками до
совершенства.
Особенно, на мой взгляд, в этом преуспели футуристы. Футуризм
напрочь отказался от старых литературных традиций, “старого языка”, “старых
слов”, провозгласил новую форму слов, независимую от содержания, т.е. пошло
буквально изобретение нового языка. Работа над словом, звуками становилась
самоцелью, тогда как о смысле стихов совершенно забывалось. Взять ,
например, стихотворение В. Хлебникова “ Перевертень”:
Кони, топот, инок.
Но не речь, а черен он.
Идем молод, долом меди.
Чин зван мечем навзничь.
Голод чем меч долог?
Пал а норов худ и дух ворона лап
...
Смысла в этом стихотворении никакого, но оно замечательно тем, что
каждая строчка читается и слева направо, и справа на лево.
Появлялись, изобретались, сочинялись новые слова. Из одного лишь
слова “смех” родилось целое стихотворение “ Заклятие смехом”:
О, рассмейтесь смехачи!
О, засмейтесь смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешек надсмеяльных - смех усмейных смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно сих надсмейных смеячей!
Смейво, смейво,
Усмей, осмей, смешки, смешки,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Культы формы долго не просуществовал, и многие новые слова не вошли
в язык общества. Футуризм быстро изжил себя. Но работа футуристов не
пропала даром. В их стихах к почти совершенному владению словом добавился
смысл, и они зазвучали, как прекрасная музыка. Борис Пастернак “Метель”:
В посаде, куда ни одна, нога
Не ступала, лишь ворожей да вьюги
Ступала нога, в бесноватой округе,
Где и то, как убитые, спят снега, -
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, лишь ворожеи
Да вьюги ступала нога, до окна
Дохлестнулся обрывок шальной шлеи . . .
Я не привожу это стихотворение полностью, но уже с первых строк
слышна песня метели. Всего одно предложение, а тебя закружила, понесла
метель ... Пастернак начинал как футурист. Талант Пастернака и владение
формой - школа футуризма, дали потрясающий результата: необыкновенно
красивые, музыкальные стихи.
Обратимся теперь к символистам. Символизм провозглашал не только культ
формы стиха, но и культ символов : отвлеченность и конкретность необходимо
легко и естественно слить в поэтическом символе, как “ в летнее утро реки
воды гармонично слиты солнечным светом”. Это и происходит в стихах
К.Бальмонта, похожих на шелест листвы. Например, его таинственное,
загадочное стихотворение “Камыши”:
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно кричат камыши.
В каждом слове этого стихотворения употребляется шипящий звук. Из-за
этого все стихотворение как будто шелестит, шуршит.
О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между нами горят?
Мелькают, мигают - и снова их нет.
И снова забрезжит блуждающий свет...
И тиной запахло. И сырость ползет.
Трясина заманит, сожжет, засосет.
“ Кого? Для чего?” - камыши говорят.
Зачем огоньки между нами горят?
Разговор камышей, мигание мелькание огоньков, трясина, сырость,
запах тины - все создает ощущение таинственности, загадки. И в то же
время от строк
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник . . .
И вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно шуршат камыши.
веет дыханием смертельной тоски. Так рождается таинственная , жутко-вато-
притягательная музыка стихотворения . . .
Еще одно стихотворение Бальмонта, очень красивое и символичное -
это “ Я мечтою ловил уходящие тени . . .” постоянное повторение слов в
каждых двух строчках создает как бы переливающийся, журчащий ритм:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
В повторении слов “ и дрожали ступени, и дрожали ступени”, “тем
ясней рисовались, тем ясней рисовались”, “ вокруг раздавались, вокруг меня
раздавались” и т.д. употребляются звуки “р” и “л”, за счет чего
стихотворение получается похожим на журчащие переливы ручья. Это что
касается языка. Что же касается содержания стихотворения - оно наполнено
глубоким смыслом. Человек идет по жизни все выше и выше, ближе и ближе к
своей цели:
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертания вдали . . .
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор . . .
Он оставляет позади прожитые годы - “уходящие тени погасшего дня”,
уснувшую Землю, но цель его все еще далека:
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Но он верит, что достигнет заветной мечты. Он узнал, “как ловить
уходящие тени . . . потускневшего дня”, т.е. как не зря проживать время,
отведенное ему в этом мире и все выше шел, дальше, ближе и ближе к своей
мечте.
Еще одно стихотворение Бальмонта я хотела бы привести. Это красивое
посвящение любви.
“ Черкешенки”
Я тебя сравнивать хотел бы с нежной ивой плакучей
Что склоняет ветви к влаге, словно слыша звон созвучий . . .
Я тебя сравнивать хотел бы с той индусской баядерой,
Что сейчас-сейчас заплачет, чувства меря звездной мерой.
Я тебя сравнить хотел бы . . . Но игра сравнений темна,
Ибо слишком очевидно: ты средь женщин несравненна.
Я перехожу к акмеизму и к моим любимым поэтам: Николаю Гумилеву и
Анне Ахматовой. Акмеизм - стиль, придуманный и основанный
Гумилевым, подразумевал отражение реальности легкими и емкими словами. сам
Гумилев очень критически относился к своим стихам, работал над формой и над
содержанием. Гумилев, как известно, много путешествовал по Африке, Турции,
востоку. Впечатления от путешествий отразились в его стихах, диких
экзотических ритмах. В его стихах звучит и музыка заморских стран, и песни
России, и смех и слезы любви, и трубы войны. Одни из самых прекрасных
стихотворений об Африке - это “ Жираф” и “ Озеро Чад”.
“Жираф” - это изысканная музыка “таинственных стран”. Все
стихотворение особенное:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай : далеко, далеко на озере Чад
Изысканный ходит жираф.
И начинается особенно таинственная и грустная сказка “ про чер-ную деву,
про страсть молодого вождя, . . . перо тропический сад, про стройные пальмы
и запах немыслимых трав . . .” Потрясает описание жирафа:
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится толь луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер. . .
необычные сравнения:
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Это стихотворение настолько мелодично, что в наше время на него
написана музыка и оно стало песней. И вот еще одна таинственная сказка : “
Озеро Чад”. Она похожа на любовный роман в стихах. Сюжет его банален и
грустен, но язык стихотворения придает ему красоту и необычайность:
На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фигурки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий
Поклоняются странным богам
Дев-жрицы с эбеновой кожей.
Таинственное озеро, величавые арабов, странные боги, девы-жрицы -
все это создает загадочную и величественную атмосферу, в которую
погружается читатель. Вот он видит прекрасную пару: дочь властительного
Чада и ее мужа - могучего вождя, и красивого, но лицемерного европейца.
Он видит красивый, простой мир Чада и “цивилизованный” грустный мир Европы,
где кабаки, пьяные матросы и грязная жизнь. “Озеро Чад” не очень большое
стихотворение, но написано оно столь ярким и выразительным языком, что
перед нами проходит целая жизнь . . .
Гумилев пережил первую мировую войну. В своих стихах он пока-зал
бессмысленность этой войны, которая принесла только горе, траур в города и
села, печальную, песню заупокойных . . . Интересны сравнения войны и
мирными образами:
Как собака на цепи тяжелой,
Тявкает за лесом пулемет,
И жужжат пули, словно пчелы,
Собирая ярко-красный мед.
А “ура” вдали - как будто пенье
Трудные день окончивших жнецов.
Поэт говорит, что перед богом равны как воюющие люди, так и мирное
люди :
Их сердца горят перед тобою,
Восковыми свечками горят.
“Зачем, для чего война, во имя чего?” - спрашивает Гумилев. Да,
кому-то она приносит славу, титулы, удачи. Но
. . . сосчитают ли потопленных
Во время трудных переправ,
Забытых на полях потоптанных
И громких в летописях слав?
Иль зори будущие ясные
Увидят такими как встарь -
Огромные гвоздики красные
И на гвоздиках спит дикарь?
Так не лучше ли прекратить истреблять друг друга, а обняться и
сказать “Милый, вот, прими мой братский поцелуй!” Стихи Гумилева о войне -
это труба протеста всех мирных людей против насилия, гневная ода против
бессмысленных убийств.
О музыке гумилевских стихов можно говорить бесконечно долго и много.
Поэзия Гумилева - это вся его жизнь, занятая поисками красоты. Стихи его
отразили “не только искание красоты, но и красоту исканий”.
Анна Ахматова.
В автобиографии, озаглавленной «Коротко о себе», Анна Ахматова писала: «Я
родилась 11(23) июня 1889 года под Одессой (Большой Фонтан). Мой отец был в
то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была
перевезена на север — в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет.
Мои первые воспоминания—царско-сельские: зеленое, сырое великолепие парков,
выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые
лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в «Царско-
сельскую оду».
Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там
подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет—древний Херсонес,
около которого мы жили.
Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как
учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-
французски.
Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи
начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение
порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз Красный нос»). Эти вещи знала
наизусть моя мама. Училась я в Царско-сельской женской гимназии...».
Семья была большая: мать Инна Эразмовна (1852— 1930), отец Андрей Антонович
(1848—1915), сестры Ирина (1888—1892), Инна (1883—1905), Ия (1894—1922),
братья Андрей (1886—1920) и Виктор (1896—1976).
Наиболее близка детям была мать—натура, по-видимому, впечатлительная,
знавшая. литературу, любившая стихи. Впоследствии Анна Ахматова в одной из
«Северных элегий» посвятит ей проникновенные строки:
...женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила,
Ненужный дар моей жестокой жизни...
Северные элегии
В родне матери были люди, причастные к литературе. Например, ныне забытая,
а когда-то известная Анна Бунина (1794—1829), названная Анной Ахматовой
«первой русской поэтессой», приходилась теткой отцу матери, Эразму
Ивановичу Стогову,
оставившему небезынтересные «Записки», опубликованные в свое время в
«Русской старине» (1883.—№№1—8).
Инна Эразмовна, мать Анны Ахматовой, вела свой род по женской линии от
татарского хана Ахмата. .
«Моего предка хана Ахмата,—писала Анна Ахматова, — убил ночью в его шатре
подкупленный русский убийца, и этим, как повествует Карамзин, кончилось на
Руси монгольское иго. В этот день, как в память о счастливом событии, из
Сретенского монастыря в Москве шел крестный ход. Этот Ахмат, как известно,
был чингизидом.
Одна из княжон Ахматовых—Прасковья Егоровна— в XVIII веке вышла замуж за
богатого и знатного сибирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим
прадедом. Его дочь Анна Егоровна—моя бабушка. Она умерла, когда моей маме
было 9 лет, и в честь ее меня назвали Анной...»
Следует еще упомянуть, что мать Анны Ахматовой в молодости была каким-то
образом причастна к деятельности «Народной воли».
Об отце, по-видимому, всегда несколько отдаленном от семьи и мало
занимавшемся детьми, Ахматова почти ничего не написала, кроме горьких слов
о развале семейного очага после его ухода. «В 1905 году мои родители
расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории,
где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по
Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов...»
О быте семьи известно очень мало—по-видимому, он мало чем отличался от
образа жизни более или менее обеспеченных семей Царского Села. Довольно
подробно Ахматова описала лишь свою комнату в старом Царскосельском доме,
стоявшем на углу Широкой улицы и Безымянного -переулка: «...окно на
Безымянный переулок... который зимой был занесен глубоким снегом, а летом
пышно зарастал сорняками—репейниками, роскошной крапивой и великанами-
лопухами... Кровать, столик для приготовления уроков, этажерка для книг.
Свеча в медном подсвечнике (электричества еще не было). В углу—-икона.
Никакой попытки скрасить суровость, обстановки— безд,
выш, откр...»
В Царском Селе, писала она дальше, «делала все, что полагалось в то время
благовоспитанной барышне. Умела сложить по форме руки, сделать реверанс,
учтиво и коротко ответить по-французски на вопрос старой дамы, говела на
Страстной в гимназической церкви. Изредка отец... брал с собой в оперу (в
гимназическом платье) в
Мариинский театр (ложа). Бывала в Эрмитаже, в Музее Александра III'. Весной
и осенью в Павловске на музыке— Вокзал ... Музеи и картинные выставки...
Зимой часто на катке в парке...»
Когда отец узнал, что дочь пишет стихи, он выразил неудовольствие, назвав
ее почему-то «декадентской поэтессой». По сохранившимся в памяти отца
представлениям, заниматься дворянской дочери стихами, а уж тем более их
печатать совершенно недозволительно. «Я была овца без пастуха,—вспоминала
Ахматова в разговоре с Лидией Чуковской.—И только семнадцатилетняя шальная
девчонка могла выбрать татарскую фамилию для русской поэтессы... Мне потому
пришло на ум взять себе . псевдоним, что папа, узнав о моих стихах, сказал:
«Не срами мое имя».—И не надо мне твоего имени!—сказала я...»
Время детства Анны Ахматовой пришлось на самый конец XIX века. Впоследствии
она чуть наивно гордилась тем, что ей довелось застать краешек столетия, в
котором жил Пушкин.
Когда по улицам Царского Села двигалась порой пышная похоронная процессия и
за гробом шли какие-то важные старики и старухи, это, как она позднее
написала, всегда были похороны «младших современников Пушкина», а значит, и
прощание с XIX веком. Конечно, такие мысли не приходили тогда в голову,
маленькой девочке, с любопытством и страхом взиравшей на маскированных
лошадей, на светильники, которые держали сопровождавшие катафалк, но что-то
связанное именно с прощанием и уходом навсегда осталось в ее памяти, когда
она думала о своих первых царско-сельских впечатлениях.
Через много лет Ахматова не раз—и в стихах, и в прозе—вернется к Царскому
Селу. Оно, по ее словам, то же, что Витебск для Шагала — исток жизни и
вдохновения.
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,
Чтобы в строчке стиха серебриться свежее в стократ.
Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
А лицейские гимны все так же заздравно звучат.
Полстолетья прошло... Щедро взыскана дивной судьбою,
Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, —
И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою
Очертанья живые моих царско-сельских садов.
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли...
В Царском Селе она любила не только огромные влажные парки, статуи античных
богов и героев, дворцы, Камелонову галерею, пушкинский Лицей, но знала,
отчетливо помнила и стереоскопически выпукло воспроизвела через много лет
его «изнанку»: казармы, мещанские домики, серые заборы, пыльные окраинные
улочки...
...Там солдатская шутка
Льется, желчь не тая...
Полосатая будка
И махорки струя.
Драли песнями глотку
И клялись попадьей,
Пили допоздна водку,
Заедали кутьей.
Ворон криком прославил
Этот призрачный мир...
А на розвальнях правил
Великан-кирасир.
Царско-сельская ода
.
Но божеством Царского Села, его .солнцем был для юной гимназистки Ани
Горенко, конечно, Пушкин. Их сближало тогда даже сходство возраста:
он—лицеист, она — гимназистка, и ей казалось, что его тень мелькает на
дальних дорожках парка.
Когда-то Гете советовал: если хочешь понять душу поэта, поезжай в его
страну. Он имел в виду родину как страну детства. Ведь детство и юность
чаще всего действительно определяют голос просыпающейся Музы.
Но в стране детства и юности Анны Ахматовой—параллельно и одновременно с
Царским Селом—были и другие места, значившие для ее поэтического сознания
очень много.
В одной из автобиографических заметок она писала, что Царское Село, где
проходил гимназический учебный год, то есть осень, зима и весна,
чередовалось у нее со сказочными .летними месяцами на юге—«у самого синего
моря», главным образом вблизи Стрелецкой бухты у Севастополя. А 1905 год
полностью прошел в Евпатории; гимназический курс в ту зиму осваивала на
дому—из-за болезни: обострился туберкулез, этот бич всей семьи. Зато
любимое море шумело все время рядом, оно успокаивало, лечило и вдохновляло.
Она тогда особенно близко узнала и полюбила античный Херсонес, его белые
руины, словно остановившие бег времени. Там на горячих камнях быстро
скользили ящерицы и свивались в красивые кольца маленькие тонкие змейки.
Эти камни когда-то видели, возможно, ^Одиссея и его спутников, а Черное
море выплескивало волны с той же мерностью гекзаметра, что и Средиземное,
подсказав- . шее этот великий размер слепому Гомеру.
Дыхание вечности, исходившее от горячих камней и столь же вечного,
нерушимого неба, касалось щек и рождало мысли, эхо которых будет отдаваться
в ее творчестве долгие годы — вплоть до старости. Херсонес и Черное море
странным образом не отрицали и даже не затмевали Царского Села — ведь дух
Пушкина был и здесь, а его «античная» лирика, анакреонтика тоже приходили
на ум, как что-то странно неотрывное от этих мест.
Она научилась плавать и плавала так хорошо, словно морская стихия была для
нее родной.
Мне больше ног моих не надо,
Пусть превратятся в рыбий хвост!
Плыву, и радостна прохлада,
Белеет тускло дальний мост...
...Смотри, как глубоко ныряю,
Держусь за водоросль рукой,
Ничьих я слов не повторяю
И не пленюсь ничьей тоской...
Мне больше ног моих не надо...
Если перечитать ее ранние стихи, в том числе и те, что собраны в первой
книге «Вечер», считающейся насквозь петербургской, то мы невольно удивимся,
как много в них южных, морских реминисценций. Можно сказать, что внутренним
слухом благодарной памяти она на протяжении всей своей долгой жизни
постоянно улавливала никогда полностью не замиравшее для нее эхо Черного
моря.
В своей первой поэме—«У самого моря», написанной в 1914 году в усадьбе
Слепнево (Тверская губ.), она воссоздала поэтическую атмосферу
Причерноморья, соединив ее со сказкой о любви:
Бухты изрезали низкий берег,
Все паруса убежали в море,
А я сушила соленую косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зеленая рыба,
Ко мне прилетала белая чайка,
А я была дерзкой, злой и веселой
И вовсе не знала, что это — счастье.
В песок зарывала желтое платье, .
Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга,
И уплывала далеко в море,
На темных, теплых волнах лежала.
Когда возвращалась, маяк с востока
Уже сиял переменным светом,
И мне монах у ворот Херсонеса Говорил:
Что ты бродишь ночью?
...Я с рыбаками дружбу водила.
Под опрокинутой лодкой часто
Во время ливня с ними сидела,
Про море слушала, запоминала,
Каждому слову тайно веря.
И очень ко мне рыбаки привыкли.
Если меня на пристани нету,
Старший за мною слал девчонку,
И та кричала: «Наши вернулись!
Нынче мы камбалу жарить будем»...
Обожженная 'солнцем, ставшая черной, с выгоревшей косой, царско-сельская
гимназистка с наслаждением сбрасывала с себя манерные условности Царского
Села, все эти реверансы, чинность, благовоспитанность, став, как она сама
себя назвала в поэме, «приморской девчонкой». Юг, подаривший ей ощущение
воли, свободы, странным образом перемешанное с чувством вечности и
кратковременности человеческой жизни, действительно никогда не уходил из ее
поэтической памяти. Даже в «Реквиеме»—поэме о страшных годах репрессий в
Ленинграде—она вспомнила о нем с присущим ей мужеством и печалью.
В поэтической топонимике Ахматовой занял свое место и Киев, где она училось
в последнем классе Фундуклеевской гимназии, где в 1910 году вышла замуж за
Николая Гумилева, где написала великое
множество стихов и окончательно—что очень важно!—почувствовала себя поэтом.
Правда, Ахматова как-то сказала, что не любила Киева, но если говорить
объективно и точно, она, скорее всего, не любила свое тогдашнее бытовое
окружение — постоянный контроль со стороны взрослых (и это после
херсонесской вольницы!), мещанский семейный уклад.
И все же Киев навсегда остался в ее творческом наследии прекрасным и
стихами:
Древний город словно вымер,
Странен мой приезд.
Над рекой своей Владимир
Поднял черный крест.
Липы шумные и вязы
По садам темны,
Звезд иглистые алмаза
К богу взнесены.
Путь мой жертвенный и славный
Здесь окончу я.
И со мной лишь ты, мне равный,
Да любовь моя.
Древний город словно вымер...
И все же главнейшее и даже определяющее место в жизни, творчестве и судьбе
Ахматовой занял, конечно, Петербург. Не случайно Ахматову называли истинной
петербуржанкой — представительницей именно петербургской школы.
Петербург стал ее подлинной духовной, родиной. Ахматовская поэзия, строгая
и классически соразмерная, во многом глубоки родственна самому обличу
города—торжественным разворотам его .улиц и площадей, плавной симметрии
знаменитых набережных, окаймленных золотой каллиграфией фонарей, мраморным
и гранитным дворцам, его- бесчисленным львам, крылатым грифонам, египетским
сфинксам, античным атлантам, колоннадам, соборам, морским рострам и
блистающим шпилям. Петербургский архитектурный стиль, ярко отразившийся в
облике всего русского искусства, не только в архитектуре, но и в
словесности, зримо выявился в поэзии Ахматовой: он, можно сказать,
предопределил ее
духовно-поэтический мир, то есть образность, метрику, мелодику, акустику и
многое-многое другое. «Город славы и беды»—так называла она Петербург, а
затем и Ленинград, и оба эти слова вполне приложимы к автору «Вечера»,
«Реквиема» и «Поэмы без героя». Уже первые читатели ахматовских книг, хотя
и любили называть ее русской Сафо, всегда говорили, что она являет собой
как бы классический тип петербуржанки, что ее поэзия неотделима ни от
Летнего сада, ни от Марсова поля, ни от Невского взморья, ни, конечно же,
от белых ночей, воспетых Пушкиным и Достоевским.
Родство, духовное и кровное, между ахматовским стихом и городом
усугублялось свойственным только Ленинграду сочетанием нежности и
твердости, водно-воздушного мерцания и каменно-чугунной материальности.
Прославленные белые ночи превращают ленинградские «каменные громады» в
полупризрачные, словно блекло намеченные на холсте странные декорации. В
такие часы город, кажется, снится самому себе. Огромный и плоский людской
архипелаг, едва возвышающийся над водой и лишь слегка прикрепленный
неверными якорями к своим не считанным островам, словно вот-вот поднимет
паруса петровских туманов, чтобы отплыть
По Неве иль против теченья.
–Только прочь...
Поэма без героя
Не случайно так часто Ахматова любила подходить в своих стихах к самому
краю сна или яви, чтобы прислушаться к давно отзвучавшим шагам и наедине с
собой и словом внять тому безмолвию, когда
Только зеркало зеркалу снится,
–Тишина тишину сторожит...
Поэма без героя
Однако стих Ахматовой, как мы неоднократно увидим, все же никогда не
соскальзывал ни в невнятицу, ни в бред, ни в ирреальность, достаточно
«модные» в поэзии первых десятилетий нашего столетия. Ахматова, как и Блок,
обладала точным и реалистичным .зрением и потому постоянно испытывала
потребность ощутить в зыбкой мерцательности окружавшей ее атмосферы нечто
все же вполне твердое и надежное.
Лирика Ахматовой чуть ли не с самого начала заключила в себе оба лика
города; его волшебство и—каменность, туманную импрессионистичную размытость
и— безупречную рассчитанность всех пропорций и объемов. В ее стихах они
непостижимым образом сливались, зеркально перемежаясь и таинственно
пропадая друг в друге.
«Петербург,—писала она,—я начинаю помнить очень рано—в девяностых годах.
Это в сущности Петербург Достоевского. Это Петербург дотрамвайный,
лошадиный, коночный, грохочущий и скрежещущий, .лодочный, завешанный с ног
до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов.
Воспринимался он особенно свежо и остро после тихого и благоуханного
Царского Села. Внутри Гостиного двора тучи голубей, в угловых нишах галерей
большие иконы в золоченых окладах и неугасимые лампады. Нева—в судах. Много
иностранной. речи на улицах.
В окраске домов очень много красного (как Зимний), багрового, розового и
совсем не было этих бежевых и серых колеров, которые теперь так уныло
сливаются с морозным паром иди ленинградскими сумерками...
Дымки над крышами. Петербургские голландские печи... Петербургские пожары в
сильные морозы. Барабанный бой, так всегда напоминающий казнь. Санки с
размаху . о тумбу на горбатых мостах, которые теперь почти лишены своей
горбатости. Последняя ветка на островах всегда напоминала мне японские
гравюры. Лошадиная обмерзшая в сосульках морда почти у вас на плече. Зато
какой был запах мокрой кожи в извозчичьей пролетке с поднятым верхом во
время дождя. Я почти что все «Четки» сочинила в этой обстановке, а дома
только записывала уже готовые стихи...»
Как видим, художническая память Ахматовой была на редкость острой.
Характерно, что она видела и запоминала. и переносила в стих все
многоразличные приметы окружающей жизни. Поэзия и проза великого города
были нераздельны в ее стихах.
Ее стихи - это песни любви. Всем известна ее потрясающая поэма “У самого
моря”, в которой слышится шум прибоя и крики чаек . . .
Смешно называть “врагом народа”, “пошлой мещанкой” человека, который
создал “Реквием” - страшную правду о России, и который написал
стихотворение, в котором выражена вся красота старинных городов Святой
Руси. В 12-ти строчках А.Ахматова смогла описать всю ту благостную,
умиротворяющую атмосферу древних русских городов:
Там белые церкви и звонкий, светящийся лед,
Над городом древних алмазные русские ночи
И серп поднебесный желтее, чем липовый мед.
Там вьюги сухие взлетают с заречных полей,
И люди, как ангелы, Большому празднику рады,
Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,
И книга благая лежит на дубовом столе . . .
Все стихотворение наполнено рождественским звоном колоколов. Все оно
пахнет медом и печеным хлебом, напоминает древнюю православную Русь.
Безусловно, во всех стихах Ахматовой можно найти ту или иную
мелодию ( даже некоторые ее стихи называются “песнями”, “песенками”).
Например, в “Песне последней встречи” слышна тревожная, растерянная музыка:
Так беспомощно грудь холодела
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки
Между кленов шепот осенний
Попросил: “Со мною умри!
Я обманут своей унылой,
Переменчивой, злой судьбой.”
Я ответила: “Милый, милый!
И я тоже, умру с тобой . . .”
А в другом стихотворении “Широк и желт вечерний свет . . .” звучит
мелодия счастья, спокойствия после бури исканий:
Ты опоздал на много лет,
Но все-таки тебя я рада
Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.
Ахматовские стихи, «где каждый шаг—секрет», где «пропасти .налево и
направо», в которых ирреальность, туман и зазеркалье сочетались с
абсолютной психологической и даже бытовой, вплоть до интерьера,.
достоверностью, заставляли говорить о «загадке Ахматовой». Какое-то время
даже казалось, что так, как она, вообще не писал никто .и никогда. Лишь
постепенно увидели, что лирика Ахматовой имеет глубокие и широко
разветвленные корни, уходящие не только в русскую классическую поэзию, но и
в-
психологическую прозу Гоголя и Толстого, а также активно захватывает целые
пласты общемировой словесной культуры.
Говоря о музыке в поэзии “серебряного” века, нельзя не остановиться
на стихах Игоря Северянина, короля поэтов, основателя эгофутуризма. В
манифесте эгофутуризма не отвергалось старое, как в футуризме, но также
провозглашалась борьба с заставками и стереотипами, поисками новых, смелых
образов, разнообразных ритмов и рифм. Игорь Северянин , бесспорно,
виртуозно владел
словом. Доказательством этому служит потрясающее стихотворение “Чары
Лючинь”, где в каждом слове, начиная с названия есть буква “ч”. Приведу
только первые строки:
Лючинь печальная читала вечером ручисто-вкрадчиво,
Так чутко чувствуя журчащий вычурно чужой ей плач . .
Хотя все стихотворение довольно большое, оно, в отличие от стихов
футуристов, имеет смысл. И еще о двух стихах Северянина хотелось бы
рассказать. “Кензель” - светское стихотворение, напоминает блюз своей
своеобразной ритмикой, повторениями:
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее огненной вы проходите морево . . .
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена -
Точно лапы паучные, точно лих ягуаровый . . .
И “Серенада”, имеющая второе название “Хоровод рифм”. И это
действительно хоровод рифм, удивительно гармоничный : “ в вечернем воздухе
- в нем нежных роз духи!”, “ над чистым озером - я стану грез пером”,
“перепел - росу всю перепил”, “ по волнам озера - как жизнь без роз
сера”, и т.д.
Я говорил о музыке в стихах “серебряного” века, но ведь были и стихи
о музыке, и их очень много. Это северянинские “Медальоны”, где есть сонеты
о композиторах: “Шопен”, “Григ”, “Бизе”, “Россини”, где Северянин говорит :
из всех богов наибожайший бог - бог музыки. . .” и “ мир музыки переживет
века, когда его природа глубока”. Это ахматовская “Песенка о песенке”,
которая
. . . сначала обожжет,
Как ветерок студеный,
А после в сердце упадет
Одной слезой соленой.
Это гумилевские “Абиссинские песни” с их дивными напевами. Это
экзотический “Кек-уок на цимбалах” И.Ф.Анненского, дробный, гулкий,
торопливый:
Пали звоны топотом, топотом,
Стали звоны ропотом, ропотом,
То сзываясь,
То срываясь,
То дробя кристалл.
И, наконец, поразительное стихотворение В.Маяковского “Скрип-ка и
немножко нервно”, где музыкальные инструменты олицетворены и представлены
как люди, разные, с разными характерами, Маяковский предлагает скрипке, как
девушке : “Знаете что, скрипка, давайте - будем жить вместе! А?”.
Как много нового внес “серебряный” век поэзии в музыку слова, какая
огромная проведена работа, сколько создано новых слов, ритмов, кажется,
произошло единение музыки с поэзией. Это действительно так, т.к. многие
стихи поэтов “серебряного” века
— так стали со временем называть первые десятилетия XX века, оставив
высокий титул «золотого века» для классического XIX столетия--переложены на
музыку, и мы слушаем и поем их, смеемся и плачем над ними. . .
Эта эпоха в нашей официальной литературной науке долгие десятилетия почти
игнорировалась, как время реакции и декадентства, будто бы почти ничего не
давшая русскому искусству. На самом деле 10-е годы были на редкость
богатыми во всех областях художественного творчества—в литературе,
живописи, балете, музыке... Ахматова в заметке «1910-е годы» писала: «10-й
год—год кризиса символизма, смерти Льва Толстого и Комиссаржевской.
1911—год Китайской революции, изменившей лицо Азии, и год блоковских
записных книжек, полных предчувствий...
-Кто-то недавно сказал при мне: «10-е годы—самое бесцветное время». Так,
вероятно, надо теперь говорить, но я все же ответила: «Кроме всего прочего,
это время Стравинского и Блока, Анны Павловой и Скрябина, Ростовцева и
Шаляпина, Мейерхольда и Дягилева»...
.
Серебряный век
русской поэзии.
Выполнил:Батуев С. В.
Проверил:Абрамова С.А.
Казань 2000
| |
