|
Реферат: Духовная культура (Искусство и культура)
Духовная культура
Солнечные боги славян
Слово "культура" происходит от слова "культ" – вера, обычаи и традиции
предков. Тот, кто забывает это,– не имеет права считаться культурным
человеком.
До христианства и другими монотеистических религий все народы были
язычниками. Культура землян насчитывает тысячелетия. У нас же отсчёт
отечественной культуры, в лучшем случае, ведётся от крещения Руси, в
худшем – с 1917 года. И в том, и в другом случае древнейшая история
народов, а, главное, – их воззрений на космос, природу и человека,
исключаются из сферы знаний простых людей. В частности, о язычестве в
школах не говорят ни слова. О язычестве не имеют представления не только
ученики, но и учителя.
Язычество – от «языки» (суть: народы, племена); эта слово объединяет в
себе принцип веры разных народов. Сама же вера этих народов, даже в рамках
союза племен, могла быть меж собой весьма различной.
Славянские язычество развивалось по разным руслам: одни племена верили в
силы космоса и природы; другие – в Рода и Рожаниц, третьи – в души умерших
предков и в духов (одухотворённые силы); четвёртые – в тотемных животных -
пращуров и т. д. Одни хоронили (хранили) своих умерших предков в земле,
считая, что те потом помогают живым с Того Света, оставляли им что-нибудь
в пищу. Другие – сжигали умерших в ладьях (лодьях), отправляя их души в
небесное плавание, полагали, что, если тело сжечь,– душа быстрее поднимется
на небо и там приставится каждая к своей звезде (отсюда – преставился).
Для сжигания умерших и для приношения языческих жертв в древности у
славян существовали определённые места – алтари под открытым небом в виде
треугольника, квадрата ила круга, которые именовались крада (ср.
санскритская священная жертва в честь мёртвых), крадой назывался также
горящий жертвенный костёр. "Крады и требища идольские",– писал Нестор-
летописец. Было и божество, охранявшее алтарь, вероятно, оно называлось
Крада (Кродо).
Существовало поверье, что сожжённый уносится в рай-вырий (ирий, арий;
отсюда древнее название арийцев) немедленно, на глазах любящих его близких.
Душа ассоциировалась с дыханием и дымом (о том, у кого прекратилась
дыхание, говорили: отдал Богу душу). Далее душу подхватывали жаворонки,
первые птицы, прилетавшие весной из вырия-рая. День прилёта жаворонков – 9
марта – считался днем поминовения предков и назывался Радуница. В период
борьбы с языческими богами им приписывалась худшие демонические черты;
говоря современным языкам, создавался образ врага, поэтому день поминовения
умерших по славянским обычаям вначале, в связи с насаждавшимся пасхальным
календарём, был перенесён на 1 мая и считался бесовским, нечистым днём,
вернее – ночью (Вальпургиева ночь). Но позже, незаметно славянский день
поминовения умерших и христианская Пасха сблизились.
Христианство, зародившееся вдали от славянских племён, восприняло
славянское язычество как чуждую религию, и она жестоко уничтожалась сверху.
Народ же несколько веков сопротивлялся этому и разными путями вносил
язычество в христианство (путём иносказания, кодирования, намеков,
переименования но созвучию или внутренней близкой сущности и т. д.), в
конце концов, народное (изначальное языческое) мировоззрение, этика,
растворились в христианстве, создав уникальный сплав – Русское
Православие.
Так или иначе, во сегодня древняя вера наших предков (разных племен)
похожа на клочки старинных кружев, забытый узор которых надо восстановить
по обрывкам. Полной картины славянских языческих мифов ещё никто не
восстановил, хотя существует немало серьёзных исследований.
Сегодня можно дать лишь общее (собранное из того, что удалось сохранить)
представление о славянском языческом мифе. Причем, если отдельных богов
можно более или менее подробно охарактеризовать, то от других сохранились
лишь имена.
Наиболее древние неперсонифицированные боги славян – Род а Рожаницы. Род
иногда отождествлялся с фаллосом, иногда с зерном (в т. ч. солнечным и
дождевым зерном, оплодотворяющим землю). Рожаницы – женское рождающее
начало, дающее жизнь всему живому: человеку, растительному и животному
миру. Позже Род и Рожаницы стали выполнять больше функций, унифицировались
в верховных богов и в разных племенах славян персонифицировались –
получили имена собственные: Яровит, Световид, Ригевит, Макошь, Златая Баба,
Дидилия, Зная и т. д.
К древнеславянским относятся поклонения упырям и берегиням. Берегини
(наподобие греческих пенатов) хранили благополучие разных мест и видов
природы, а также дом. Домовых духов тоже было множество: домовой, кутный
бог, дед, спорыньи и спехи (духи, способствующие человеческим делам), дрема
(домашнее мирное божество сна), баюнок (сказочник, песенник колыбельной),
лень, отеть (крайняя степень лени), окоемы, прокураты, прокуды (плуты,
неслухи, проказники), банник (дух бани), злыдни (украинское "бодай вас
злыдни побылы!"), бесы, черти, шишиги (черти с торчащими шишом волосами),
кикимора или шишимора (чертиха с торчащими шишом волосами, божество
неспокойных снов и ночных явлений)".
Берегинь было много, они оберегали человека повсюду: дома, в лесу, в
поле, на воде, оберегали посевы, скотные дворы и. т. д. Дед - прародитель,
предок. Баба Яга - изначально древнее положительное божество славянского
пантеона, хранительница рода и традиций, детей, а в период насаждения
христианства превращена в злобного демона. Семаргл - священная крылатая
собака, охраняющая семена и посевы и др. Стратим - мать всем птицам,
старейшая и большая. Сирин - сладкозвучная птица, возрождающаяся из пепла
Феникса. Чур - божество границ, он освящает и защищает право собственности
"чур-мое". Стрибог - бог воздушных течений и стихий. Сварог - бог неба.
Хорс - бог солнца. Ярило, Даждьбог, Световид - присущие богу солнца. Коло
- солнце-младенец отсюда "коляда". Среча - ночная богиня. Белбог -
хранитель, податель добра, удачи, справедливости, имя означает благо, то
есть доброго бога. Перун - громовержец, бог западных славян. Велес и Тур -
скотий бог, бог богатства. Триглава - богиня земли. Макошь - мать
наполненных кошей, мать хорошего урожая (ее имя состоит из "ма" - мать и
"кошь" - кошелка.). Ладо - богиня красоты, любви, любовных удовольствий и
очарования. Лелио - маленький бог любви, подобный римскому Купидону. Лешие
- лесные божества, подобные греческим Сатирам. Марцана - богиня жатвы. Ния
- бог преисподней. Услад - бог пиршеств и развлечений. Похвист - божество
бури. Чернобог - властитель темного царства, представитель тьмы. Мара (Мор)
- настоящая богиня смерти в отличие от Кащея, власть которого недолговечна.
Дидилия - богиня супружества и удачной беременности и.т.д.
Славянская мифология
Вступление
Изображения богов находили иногда, но не везде. В Прильвице вырыли
великое множество; господин Маш подарил нам весьма важное описание их; но
куда девались самые изображения? Они верно в руках частных людей, где не
всякий может пользоваться ими. И в Госларе нашли истукан, который однако ж
давно уже без сомнения пропал. В Герлице, после многих поисков, увидели с
досадою, что не осталось никаких памятников древнего богослужения; нашли
только на одном доме льва и почли его за Флинца.
Предки наши весьма ревностно принялись за новую свою веру; они разбили,
уничтожили все, и не хотели, чтобы потомству их остались признаки
заблуждения, которому они дотоле предавались. Когда б сего не случилось,
то можно б было соорудить музей из одних наших древних истуканов.
Утвари, предметы богослужения, во множестве найдены в Прильвице, но они
по большей части уже были испорчены. В Госларе и поныне еще можно видеть
жертвенник Крадов.
Храмов не только у славянских народов совсем не осталось, но у
германских и других наций произошло то же самое, выключая одной Италии.
Обычаев языческих славян сохранились еще некоторые остатки в России,
Украине, Богемии, Польше и других местах. Без сомнения к тому, чтобы
почитать их такими, нужно глубокое, основательное познание древностей.
Происхождение богов
Наверно не было у славянина с самого начала столько богов, сколько
наконец у него появилось. История человечества показывает нам, что до того
еще, как человек не знал искусства делать себе изображения богов, чтил он
некоторые предметы, предлагаемые ему природою. С удивлением смотрел он на
огненный шар, катящийся над его головою, стоял у порывистого ручья, шумно
ниспадающего с горы в долину, чувствовал приятное дуновение воздуха,
изумлялся, был вне себя от восторга; он не примечал, чтобы существо,
подобное ему, всем этим управляло. Тут стал он в первый раз умствовать о
чудном мироздании: солнце, вода, ветер казались ему существами особенной и
притом высшей, нежели он сам, природы. Изумление его перешло в почтение и
боготворение. Сам того не зная, познакомился он с чувствами зла и блага:
иногда был он целый день несчастлив на охоте, а на другой день чувствовал
он физическую боль. Он не усматривал тому причины, и думал, что есть какое-
то злое существо, которое находит в том удовольствие, чтобы ему вредить. В
другой раз поймал или убил он необыкновенно много дичи – душа его была
открыта для радости; он столь же мало примечал тому причины и создал себе
доброе божество. Так произошли у него Белбог и Чернобог, без сомнения
древнейшие божества, какие знал славянин. Впоследствии ему не довольно
было сего малого числа богов своих: он творил себе беспрестанно новых;
каждая новая потребность приносила с собою новое божество, и таким образом
произошло то множество, которое мы скоро увидим.
Общежитие породило гениев по тогдашнему вкусу. Храбрость и благоразумие
были привлекательны; в людях, отличавшихся сими достоинствами, примечали
какое-то сходство с вымышленными божествами; и так вообразили, что они им
родственники. По тому самому в вышеупомянутой песне воинству Игореву и
повествуется о внуках Дожбога. Таким же образом в этой песне Боян,
древнейший известный русский стихотворец, именуется внуком Велеса.
Изображение богов
Простая жизнь доставляла грубому славянину много праздных часов – ему
пришло на мысль испытать свои силы в образующих искусствах. Первое, в чем
он здесь успел, было конечно не Медицейская Венера; но он может быть не
меньше радовался своей работе, как Пракситель и Апеллис восхищались своими
творениями. Скоро потом одушевил он свои идеальные божества, и тут стала
уже некоторая система царствовать в его баснословии. Хотя славянин в
образующих искусствах никогда не доходил так далеко, как греки и римляне,
однако ж нельзя оспорить у него некоторую степень совершенства. Истуканы,
вырытые из земли в Прильвице, доказывают, что наши предки довольно были
искусны, умев даже чертами лица изображать характер божества. О Световиде
говорил нам Саксон Грамматик, что он имел вид глубокомысленный; Сива, по
описанию господина Маша, отличалась приятною физиономиею, а Чернобог
страшною и т. д.
Что касается до вещества, из какого составлялись сии изображения, то это
было дерево и металл. Из дерева были вероятно сделаны все славянские
истуканы богов, так как и по большей части на острове Рюген. Для этого
выбирали всегда самое крепкое дерево, потому что такие изображения долгое
время были боготворимы на открытом воздухе. Что ноги Световидовы были
сделаны из другого дерева, нежели самая статуя: то причина этому состоит
вероятно в понятиях, какие имели люди об этом божестве. Из металла сделаны
все истуканы, вырытые в Прильвице. Большая часть их составлены из смеси
металлов и содержат много серебра,так что некоторые выдерживают пробу от
двух до десяти лотов серебра. На всех изображениях, описанных господином
Машем, находится везде имя божества, какое представляет изображение.
Некоторые истуканы были вместе сделаны из дерева и из металла; так у
Перуна, в Киеве, сделанного из дерева, были железные ноги.
Вид истуканов был свойствен грубому народу, боготворившему эти
изображения. Необыкновенною величиною старались всегда выражать силу
божества; в Арконе большая часть богов были сплошь огромного виду, что у
некоторых из них епископ Абсалон не мог жезлом своим достать до бороды. У
немногих была одна только голова; но щедрые славяне дарили им по три, по
четыре, даже и по пяти голов. Может быть хотели они через то изобразить
всеведение богов своих, но верно не думали они никогда о святой Троице при
образе Триглавы, хотя иные так и думали объяснить три главы сей богини.
Что касается до драгоценности изображений, то конечно, иное слишком
увеличено, однако ж вероятно, что славяне не упустили возможность как
можно лучше украсить богов своих, к чему подавала им случай приобретенная
ими на войне победа. А потому и не удивительно, если мы слышим, что у
Перуна в Киеве был в руках луч молнии, украшенный драгоценными каменьями.
Храмы
Не вместе с происхождением истуканов произошли и храмы; давно уже
определены были на то открытые поля и рощи. Обыкновение боготворить идолов
в густоте лесов было так употребительно у славян, что даже когда боги их
получили храмы, то они по большей части все еще воздвигаемы были в лесах.
Первые храмы были только места, окруженные кольями; потом четыре столба
накрылись кровлею и со всех сторон окружались завесами; наконец стали даже
строить храмы из одного дерева. Наружные стены украшались различными
резными образами, внутри были стены обиты пурпуровыми коврами; там же
находилось много рогов от разных зверей, покрытых резной работой и
служивших для украшений храма.
Народные и языческие праздники древней Руси
"Верно, для каждого божества было назначено по одному или несколько
дней для поклонения. Некоторые из сих празднеств, остались почти у всех
славянских народов. Они выдержали столько перемен, что только взор критика
может приметить истинное значение их. Так, например: кто поверил бы, что
русский Семик, этот любимый день наших крестьянских девушек, был некогда
языческим празднеством? Но это действительно правда, что и доказывают
песни, обыкновенно в этот день припеваемые, в которых встречаются имена
некоторых богов".
Возникновение религиозных праздников у славян
"Научные знания о жизни и быте племен и народов, населявших древние
земли Руси, весьма невелики. Известно, что наши далекие предки жили
отдельными племенами вдоль берегов лесных и степных рек Восточной Европы.
Основными источниками их существования были собирание естественных
даров природы, охота, бортничество (собирание меда диких пчел) и как
дополнительный источник существования – примитивное, мотыжное земледелие.
Добывание пищи составляло в ту далекую пору главное содержание всей жизни
человека. Несмотря на это, пиши не хватало, короткие периоды
относительного изобилия в теплое время года сменялись длительным
недоеданием, а часто и голодовками. Первобытные общины вынуждены были
совершать изнурительные переселения в поисках мест, богатых пищей. Когда
созревали дикие плоды, после удачного лова рыбы или охоты, родственные
племена отмечали эти радостные события тем, что сходились вместе, съедали
принесенную с собой пищу, устраивали пляски вокруг костров, обменивались
подарками и т. п. Поскольку такие события были неразрывно связаны с
соответствующим временем года, то и празднование их постепенно
закреплялось за этим временем года, превращаясь со временем в традицию.
Суровая зима была самым тяжелым периодом в жизни древних славян, поэтому
они особенно радостно отмечали приход весны. Так сложился цикл весенних
праздников. В эти праздники и праздничные обряды люди первоначально не
вкладывали никакого религиозного содержания. Традиционные народные
торжества естественно возникли из производственных и бытовых условий жизни
древних людей еще до возникновения религиозных верований.
С развитием религиозных представлений у древних предков славян
праздничные обряды стали приобретать колдовской, магический смысл.
Совершая, например, охотничий танец, люди подражали охоте на зверей или
птиц, воспроизводили их движения, повадки. Во время танца поражали копьями
и стрелами фигурки или изображения животных, на которых предстояла охота.
Люди были уверены, что, правильно совершив этот обряд, они обеспечат
удачу в охоте. Древние славяне стали наделять сверхъестественными
свойствами те силы и явления природы, от которых в ту пору в огромной мере
зависело их существование. Люди начали приписывать магическую силу солнцу,
грому, дождю, рекам, начали верить в различных духов, добрых и злых,
стараясь почитанием и жертвоприношениями привлечь на свою сторону и тех и
других.
С развитием земледелия и переходом к оседлому образу жизни произошло
дальнейшее изменение быта древних славян, а отсюда и их религиозных
верований, обрядов и праздников.
Начиная с периода IV – VI вв. до нас дошло значительное количество
памятников материальной культуры, которые помогли воссоздать достаточно
полную и достоверную картину жизни наших предков.
Эти памятники свидетельствуют о том, что к IV – VI вв. земледелие стало
основой производства и достигло значительного развития, В этот период у
славян уже господствовало пашенное земледелие и оседлое скотоводство.
На смену разлагавшемуся первобытнообщинному строю формировались новые
отношения феодального общества. Рядом с деревнями, появились укрепленные
жилища богатых землевладельцев, которые использовали труд попавших к ним в
экономическую зависимость неимущих землепашцев.
В VI - VIII вв. на Руси возникли города, получили свое дальнейшее
развитие ремесла и торговля. Все это, вместе взятое, определило дальнейшее
развитие культуры, быта и религии восточных славян, в основе которой лежал
культ природы и культ предков.
Земледельческий религиозный культ древних славян
Практика умилостивления духов и богов жертвоприношением и поклонением
привела к созданию довольно сложного религиозного культа. Отметим, что для
дохристианской религии древних славян характерным являлось преобладание
практики-магии и культа над мифологией. Эта практика имела богатое
оформление и подробно разработанный, освященный ритуал. Мифология же была
относительно отрывочной и бессистемной.
Совершенно очевидно, что народные праздники, игравшие весьма заметную
роль в жизни древнеславянских народов, не могли оказаться в стороне от
формирования магических и религиозных обрядов. С развитием религиозного
культа в первую очередь народные праздники все больше и больше наполнялись
религиозным содержанием, а обряды принимали религиозный характер.
Главную роль в земледельческой религии славян играли обряды и
праздники, связанные с различными периодами сельскохозяйственного
производства. По своему характеру эти обряды носили преимущественно
магический характер и составляли целостный календарный цикл.
Цикл этих обрядов и праздников начинался зимой, в то ее время, когда
дни становятся заметно длиннее, когда "солнце поворачивает на лето". По
верованиям земледельческих религий, это был момент рождения бога
солнца. С этим периодом связывалось множество обрядов и праздников. Среди
них были святки, праздники коляды с заключительным моментом этого цикла –
масленицей, содержавшей такие обряды, как зазывание, или призывание весны,
проводы зимы (сожжение ее соломенного чучела) и т. д.
Цель зимних праздников и обрядов заключалась в стремлении земледельцев
обеспечить себе благоприятный хозяйственный год. Поэтому в хату к
праздничному столу зазывали мороз, чтобы угостить его и таким образом
обезопасить себя от прихода его весной, когда он может приморозить молодые
побеги посевов. Приглашались также "ржа" (ржавчина) и "бель", портящие
колос.
Будущий урожай символизировался на празднике выставленным в
переднем, "красном", челу снопом. Хозяин и хозяйка, садясь за праздничный
стол, перекликались между собой, делая вид, что не видят друг друга, и
приговаривали: "Чтобы так же не видеть друг друга осенью за стогами и
возами хлеба, грудами овощей". В праздничных обрядовых песнях содержались
заклинания, якобы обеспечивавшие хороший урожай и большой приплод скота:
Главным обрядовым кушаньем праздников этого цикла была кутья, род каши
из вареных зерен,– растительное блюдо, появившееся тогда, когда люди еще не
умели размалывать зерна и печь хлеб. Главным блюдом масленицы были блины.
Они, несомненно, более позднего происхождения и своим румяным желто-
красным цветом и круглой формой символизируют "нарождающееся" весной
солнце.
Со встречей весны и проводами зимы были связаны многие другие
очистительные обряды. Основаны они были на вере, что за темную, холодную
зиму собралось множество разной нечисти, которую следовало обезвредить и
изгнать из жилища и с полей.
Для этого славяне мыли свои хаты и мылись сами. Собирали во дворе весь
мусор и сжигали его на костре. Костер устраивали как можно более дымным и
смрадным. Все это якобы отгоняло нечисть. Считалось, что магической силой
отгонять злых духов обладала и верба – дерево, первым распускавшее весной
почки. Глава дома запасался ветками вербы и стегал ими всех домочадцев,
приговаривая: "Здоровье – в хате, хвороба – в лес!"
Очистив, таким образом, себя, дом и двор, люди шли на поля и посыпали их
золой от очистительных костров. По углам поля расставляли ветки вербы.
Считалось, что после выполнения всех этих обрядов нечистая сила изгнана
и можно спокойно приступать к весенним работам. Чтобы не навлечь на себя
гнев весны и полнее использовать ее милости, старались, прежде всего,
накормить весну. Поэтому в некоторых местностях, как только снег начинал
таять, женщины клали на проталинах куски пирога или хлеба, приговаривая:
«Вот тебе, весна-матушка». Приход весны знаменуется общим оживлением
природы, прилетом птиц. В связи с этим возник и сохранился до наших дней
обычай выпускать весной из теста фигурки птиц – жаворонков, аистов. Это
несомненный пережиток тех далеких времен, когда «весну» в виде птицы
ловили и приносили в жертву, т. е. попросту съедали, веря, что лучшее
средство воспользоваться благодетельными силами весны – это съесть ее.
С приходом весны люди получали возможность расстаться с темной и смрадной
курной избой, выйти на свежий воздух и вздохнуть полной грудью, понежиться
в теплых лучах солнца. Человек переживал радостное, приподнятое
настроение. Не случайно весна всегда была периодом праздников. Одним из
таких весенних праздников на Руси был праздник «красная горка», получивший
свое название от «красной» весны, от «красных», т. е. красивых горок,
холмов, возвышенностей, первыми покрывавшихся травой под лучами яркого
весеннего солнца. На этих горках собственно, и отмечался праздник; играли в
народные игры, пели песни, плясали, водили хороводы.
«Красная горка» – это также пора заключения брачных союзов. По твердо
укоренившемуся в среде крестьянства обычаю свадьбу можно было сыграть или
ранней весной, на «красную горку», или осенью, после окончания полевых
работ. Весна все больше вступала в свои права. Надвигались новые
хозяйственные заботы. Надо было выгонять скот на пастбища, проводить
весенние полевые работы, начинать сев, Все это также сопровождалось
магическими обрядами.
Перед выгоном скота на пастбище его окуривали дымом можжевельника.
Погоняли скотину обязательно вербой, произнося заклинания и молитвы,
обращенные к солнцу и месяцу, с просьбой охранить скот «от стрелы
вогненной, от зверя бегучего, от гада ползучего, от змеи попилухи», а
также от водяных и лесных духов,
Озимые посевы обходили с яйцом и костной мукой. Муку сыпали в траву на
меже, полагая, что это предохранит поля от града. Яйцо зарывали в землю,
как магический символ плодородия. Вспашку поля и сев также производили с
костной мукой, яйцом и заговорами.
К магическим обрядам присоединяли и жертвоприношения. Считалось, что
земле при пахоте, когда ее разворачивают сохой, причиняют боль (ведь для
наших древних предков земля была живым существом, божеством). Ее надо было
задобрить. Поэтому в борозды ставили хлеб и пироги, поле обходили с брагой
и угощениями, а после посева устраивали жертвенный пир – праздник
окончания сева.
В то же время люди считали, что весной с оживлением растительности
оживают растительные духи, с вскрытием рек и озер появляются водяные духи,
русалки, из-под земли выходят духи мертвых. В общем, духи были везде. И их
набиралось множество. Одних надо было изгнать и обезвредить при помощи
очистительных обрядов, других надо было привлечь на свою сторону,
задобрить. Особенно нужно было задобрить духов предков. Для этого
совершались сложные обряды, отправление которых требовало уже участия
волхвов, кудесников, «умевших» вступать в общение с богами и духами
посредством (вертимого плясания).
Как только хлеба начинали колоситься, вновь наступал критический момент,
требовавший помощи сверхъестественных сил. Для этого существовали в
древности особые обряды, носившие название «колосяница». Центральное место
в этих обрядах занимала береза, русская красавица, покрытая нежной
листвой, вся в сережках. Быстрый и пышный расцвет березки приписывался ее
особой плодоносящей силе, и люди пытались перенести эту силу на поля. Для
этого девушки гурьбой шли в лес, где под облюбованной березкой ставили
пироги, яичницу и устраивали пиршество: пели песни, водили хороводы.
Иногда березу срубали и ставили где-либо в поле на меже или возле селения,
и здесь совершалось празднество.
Когда хлеба начинали дозревать и приближалась пора их жатвы, начинался
новый цикл земледельческих обрядов, заклинаний, празднеств, якобы
способствовавших успешному созреванию и уборке хлебов.
Началом этого цикла были праздники, посвященные божествам Купале и
Яриле. Купало был богом обилия и урожая, богом созревших плодов земных. Ему
приносили жертвы в начале жатвы. Празднества в честь бога Купалы с
зажиганием костров «живым огнем», т. е. огнем, добытым путем трения, были
очень широко распространены среди славянских народов. Поля в купальскую
ночь обходили с произнесением нараспев специальных заговоров. Целью всех
этих обрядов было предохранение созревающих хлебов от злых духов.
Пережитком еще более древних верований, восходящих к эпохе, когда люди не
знали земледелия и только собирали дикорастущие плоды и злаки, были обряды
собирания в купальскую ночь волшебных трав, и в частности поиски
легендарного цветка папоротника Бог Ярило, как и Купало, считался богом
плодородия. Во многих местах праздник, посвященный Яриле, соединялся с
ярмарками и торжками. Во время праздника устраивались игры, пляски,
кулачные бои.
Жатва отмечалась специальными праздниками: зажинками – в начале жатвы и
дожинками – в конце сбора урожая. В центре празднеств были снопы: первый –
о время зажинок, последний – во время дожинок. Эти снопы торжественно
приносились в село. Из зажиночного снопа пекли первый хлеб нового урожая,
дожиночный сноп ставили в избе, в переднем углу. Зерно с него при севе
сыпали в первую борозду или смешивали с семенным зерном. Прежде чем начать
жатву, приносили жертву полевому духу, особыми заклинаниями изгоняли из
снопов якобы сидящих там злых духов. Примерно такие же обряды выполнялись
и по окончании жатвы,
Таковы в самых общих чертах праздники и обряды той части
древнеславянского населения, которая занималась хлебопашеством, т.е., его
большинства.
Религиозный культ в славянском городе
Религиозные празднества жителей развивавшихся городов Древней Руси,
купечества, воинских дружин, рыбаков, охотников имели некоторые
особенности. Эти особенности определялись прежде всего характером
экономической жизни этих слоев населения. Город требовал постоянных
покровителей, а воинские дружины и купцы – постоянных помощников-
охранителей в походах. Жители городов, и прежде всего купцы, часто
соприкасались с иноземными народами, знакомились с их верованиями,
культами, праздниками. Это также накладывало некоторый отпечаток на
религиозные воззрения горожан.
У славян появились изображении богов в виде идолов. Эти идолы со временем
приобрели значение сверхъестественных существ, обладающих собственной
чудесной силой и святостью богов.
Поклонение идолам привело к появлению на Руси специальных мест для их
почитания – святилищ. Арабский писатель-путешественник Ибн-Фацлану оставил
нам описание такого святилища, принадлежавшего русским купцам. Святилища
устраивались обычно на месте торга днепровских купцов с другими народами,
Это был огороженный частоколом участок, в центре которого стоял высокий
столб с высеченным на его конце человеческим лицом. Вокруг или позади
высокого столба, изображавшего главного бога, стояли более мелкие
изображения его «жены и дочек». До начала торга каждый купец приносил
главному долу жертву – хлеб, мясо, молоко, хмельной напиток – и просил
послать богатого покупателя. Если торговля шла плохо, то жертвы
повторялись, но приносились они уже родственникам главного идола с просьбой
заступиться за купца перед главным богом. В случае удачи приносилась
благодарственная жертва.
Такое распределение идолов в святилище на главных и второстепенных, а
также стремление внести какую-то систему во взаимоотношения между
древнеславянскими божествами (Даждьбог, Сварог, Сварожич – сын бога
Сварога, люди – дети солнца, или даждьбожьи внуки, и т. д.) свидетельствуют
о зарождении самобытной славянской религиозной системы. Однако она не
получила развития, будучи вскоре вытеснена христианской религией.
Итак, мы видели, что праздники славян, возникнув в глубокой древности
как народные праздники на базе экономических и социальных отношений,
первоначально не были связаны с какими-либо, религиозными верованиями. Да
и сложились они раньше, чем появились религиозные верования. В процессе
дальнейшего развития эти глубоко народные производственно-бытовые праздники
оказались пронизанными, наполненными магическим, религиозным содержанием.
Русская православная церковь особенно много «потрудилась» над тем, чтобы
вытравить из древнеславянских праздников все народные бытовые черты и
подчинить их своим целям".
Реферат на тему: Европейские поэты возрождения
Западно-Европейская поэзия эпохи Возрождения
Есть ли основания для того, чтобы выделять необозримую область поэзии
изо всего литературного наследия Возрождения? Да, есть: именно в поэзии
великий переворот в истории человечества, называемый Возрождением, или
Ренессансом, обрел особенно раннее и особенно полное выражение. Новый
человек, который начал создавать новую историю, именно через поэзию с
наибольшей силой сказал о себе и своем времени, нашел в ней язык для своих
чувств. Не случайно у колыбели новых литератур, на переломе от
средневековья к Возрождению, стоят, прежде всего, поэты: Данте и Петрарка в
Италии, Вийон во Франции, Чосер в Англии, Гарсиласо де ла Вега и Боскан в
Испании, Брант и Мурнер в литературе немецких земель, Борнемисса в Венгрии.
Во всех этих случаях речь идет не просто о подъеме интереса к поэтическому
искусству, а о большом общем движении, развивающемся в каждой стране по-
своему, но имеющем и свою внутреннюю взаимосвязь, и свои общие
закономерности.
Говоря об эпохе Возрождения как о великом историческом перевороте, Ф.
Энгельс в предисловии к «Диалектике природы» подчеркивал, что в ходе этого
переворота в Европе сложились нации, родились национальные литературы,
выковался новый тип человека. Эта эпоха «нуждалась в титанах» — и «породила
титанов по силе мысли, страсти и характеру, но многосторонности и
учености». Необычайную многогранность дарований, стремление творчески
познать мир во всех его проявлениях — в науке, искусстве, политике —
Энгельс считал типической чертой людей Возрождения: «Леонардо да Винчи был
не только великим живописцем, но и великим математиком, механиком и
инженером... Альбрехт Дюрер был живописцам, гравером, скульптором,
архитектором... Лютер вычистил авгиевы конюшни, но только церкви, но и
немецкого языка, создал современную немецкую прозу и сочинил текст и
мелодию того проникнутого уверенностью в победе хорала, который стал
«Марсельезой» XVI века».
Добавим, что трудно найти крупного деятеля культуры эпохи Возрождения,
который бы ни писал стихов. Талантливыми поэтами были Рафаэль, Микеланджело
и Леонардо да Винчи; стихи писали Джордано Бруно, Томас Мор, Ульрих фон
Гуттен, Эразм Роттердамский. Искусству писать стихи обучались у Ронсара
принцы Франции. Стихи сочиняли римские папы и итальянские князья. Даже
экстравагантная авантюристка Мария Стюарт обронила изящные стихотворные
строки, прощаясь с Францией, где протекала ее веселая юность. Лирическими
поэтами были выдающиеся прозаики и драматурги. Очевидно, великий переворот
имел свой ритм, четко улавливаемый талантливыми людьми и бившийся и их
пульсах. В видимом хаосе исторических событий, обрушившихся на Европу,— в
войнах, восстаниях, великих походах за тридевять земель, в новых и новых
открытиях — звучала та «музыка сфер», тот голос истории, который всегда
внятен в революционные эпохи людям, способным его услыхать. Эти новые ритмы
жизни с огромной силой зазвучали в поэзии, рождавшейся на новых европейских
языках, которые во многих случаях обретали своп законы именно в связи с
деятельностью поэтов.
Важным и общим моментом для всей европейской поэзии эпохи Возрождения
было то, что она оторвалась от певческого искусства, а вскоре и от
музыкального аккомпанемента, без которого была немыслима народная лирика
средневековья, а также искусство рыцарских поэтов — трубадуров и
миннезингеров. Ценою усилий смелых реформаторов поэзия стала областью
строго индивидуального творчества, в котором новая личность, рожденная в
бурях Возрождения, раскрывала своп отношения с другими людьми, с обществом,
с природой. Сборники итальянских поэтов XIV—XV веков еще называются по-
старому: «Песенники» — «Канцоньере», но стихи уже печатаются для
произнесения вслух либо чтения про себя, ради все увеличивавшегося племени
любителей поэзии, забывавших весь мир над книгою стихов, подобно юным
героям «Божественной Комедии» Паоло и Франческе.
Однако поэзия нового времени по могла до конца порвать связь с песней,
особенно народной. Больше того, именно в эпоху раннего Возрождения по всем
странам Европы прокатывается могучая полна народной поэзии, преимущественно
песенной. Можно сказать, что расцвет лирической поэзии в эту пору начался
именно с поэзии народных масс — крестьянских и городских, повсеместно в
Европе чувствовавших, как нарастают их силы, их воздействие на жизнь
общества. Эпоха Возрождения стала эпохой великих народных движений,
подрывавших устои средневековья, возвещавших пришествие нового времени. В
середине XIV века феодальная Франция была потрясена крестьянским восстанием
— Жакерией. Восстание было жестоко подавлено, по память о нем не умерла и
воскресла в народном движении второй половины XVI века, в котором сказалось
стремление французских крестьян положить конец религиозным войнам; с их
волей пришлось считаться и гугенотам и католикам не только потому, что обе
религиозные партии сплошь да рядом объединялись в подавлении крестьянских
восстаний, но и в поясках решения вопроса о будущем Франции.
Так суровый и убежденный гугенот Агриппа д'0биньс, поднимаясь над своей
религиозной и сословной ограниченностью, в «Трагических поэмах» смотрит на
народ как на некую силу, перед которой он, французский шевалье, в ответе за
судьбы страны.
В середине XIV века крестьянская война, известная под названием
восстания Уота Тайлера, потрясла феодальную Англию. Это восстание
обнаружило тесную связь с народными антифеодальными движениями той борьбы
за реформу католической церкви, которую возглавил мятежный епископ Виклиф.
Глубинные связи народного бунта и критики феодальной идеологии
раскрываются в «Видении Петра Пахаря», поэме 70-х годов XIV века,
приписываемой безвестному неудачнику Уильяму Ленгленду и переполненной
отголосками устного народного творчества. Носителем нравственной истины
здесь выведен труженик, пахарь. В XIV веке, очевидно, сложился и сюжетный
основной костяк баллад о бунтаре и народном заступнике Робине Гуде, ставших
любимым народным чтением, как только в Англии заработали печатные Станки.
Пятнадцатое столетие было отмечено гуситскими войнами в Богемии и
Моравии, вызвавшими близкие по характеру движения в сопредельных странах
Центральной и Западной Европы. Гуситские войны создали целую литературу, и
в ее памятниках есть идеи наивного экономического равенства, защитниками
которого выступали «левые» группировки гуситов. В том же XV веке народ
оказался силой, опираясь на которую французские короли изгнали, наконец, из
своей страны английских захватчиков, а короли Кастилии и Арагона завершили
«реконкисту» — отвоевание исконной испанской земли, захваченной за
несколько столетий до этого арабами (маврами). События конца Столетней
войны, завершенной с помощью народных ополчений, нашли выражение в легендах
о пастушке из Домреми — Жанне д'Арк, спасшей Орлеан и как бы от имени
народа короновавшей Карла VII в Реймсе. События реконкисты отражены в
большом цикле испано-арабских романсов, не только запечатлевших этот
героический период истории Испании, но и оплодотворивших испанскую
литературу ближайших веков. В конце XV века началось движение городских
народных масс Италии, возглавленное Савонаролой.
Но надвинулся грозный XVI век, в начале которого развернулась Великая
крестьянская война в Германии, которую Ф. Энгельс назвал первой буржуазной
революцией в Европе (1525 г.). Крестьянская война была подавлена с
жестокостью, беспримерной даже для немецких псов-рыцарей, но она дала
буйные всходы, прежде всего в близлежащих Нидерландах, где освободительная
война против владычества испанцев была завершена созданием в 1688 году
независимых Нидерландских статов — государства местной буржуазии,
победившей только в силу героической поддержки крестьянских и городских
трудовых масс. Эти две революции дали мощную вспышку народной поэзии. В
Германии появились анонимные народные песни о борьбе крестьян против
рыцарей, пламенная проза прокламаций Томаса Мюнцера. Эпопея Нидерландской
революции породила большую поэтическую традицию, в которой особое место
принадлежит песням повстанцев — гёзов (буквально «нищих»). В рядах гёзов
сражалось немало отважных сыновей среднего и мелкого дворянства и еще
больше молодых купцов, владевших шпагой не хуже, чем аршином или весами.
С неустанно обогащавшимся опытом народной поэзии связано в эпоху
Возрождения развитие двух основных форм баллады, выросшей из танцевального
народного жанра: сложная форма, построенная на повторяющейся рифме и
завершающаяся обязательным рефреном-«посылкой» — в странах романских
языков, и другая, четырех строчная баллада с более свободной рифмой — в
странах германских языков, особенно в Англии и Скандинавии. Своеобразным
заповедником баллады, где она существует до сих пор как живой поэтический
жанр, стали многочисленные архипелаги Северной Атлантики с их смешанным
населением преимущественно датского происхождения. Датская баллада времен
Возрождения, образцы которой включены в данный том, стала классическим
жанром народной поэзии Северной Европы. К ней близка шотландская и
ирландская баллада, в которых живы элементы фольклора кельтских племен,
располагавших поразительно оригинальным и разнообразным устным поэтическим
творчеством.
Начиная с середины XV века книгопечатные станки выбрасывают множество
изданий, рассчитанных на широкие круги читателей, образцы народной поэзии —
песни, романсы, загадки, а также «народные книги» (среди них — книга о Тиле
Уленшпигеле и книга о докторе Фаусте). Их перерабатывают и используют
писатели-гуманисты, даже весьма далекие от движения народных масс, но
чувствующие тягу к народным источникам. Полистаем пьесы Шекспира, его
современников и предшественников, — сколько народных баллад мы найдем в
самом сердце их замыслов; в песне Дездемоны об ивушке-иве, в песне Офелии о
Валентпновом дне, в атмосфере Арденнского леса («Много шума ни из чего»),
где скитается Жак, столь напоминающей о другом лесе — Шервудском, притоне
стрелка Робина Гуда и его веселой зеленой братии. А ведь, прежде чем
попасть в чернильницы сочинителей, эти мотивы ходили по площадям английских
городов, по сельским ярмаркам и придорожным харчевням, исполнялись
бродячими певцами, пугали набожных пуритан. Из сходных материалов строилась
грандиозная книга Рабле, впитавшая в себя французский народный юмор,
обогащенный глубокими идеями и острой сатирой ученого-гуманиста; близкие
мотивы звучали в поэзии Клемана Маро, когда он перелагал на мелодии любимых
парижским. Народом уличных песенок строгие псалмы Давида. Этот мир образов
в его испанском осмыслении теснился перед умственным взором Сервантеса,
когда он создавал историю Дон-Кихота. Образы итальянского театра масок
(комедии dell'arte), даже измененные различного рода обработками, тоже
несут в своей насмешливой типологии открытия, сделанные народным гением.
Народная поэзия эпохи Возрождения была одним из могучих источников
обновления поэзии в целом. Но только одним из них.
У поэта той эпохи был и еще один источник вдохновения: классическая
древность. Страстная любовь к знаниям гнала поэта в далекие путешествия в
анатомические театры, в кузницы и в лаборатории, — но также и в библиотеки.
До XV века образованный европеец знал кое-какие произведения латинской
литературы, уцелевшие от античного Рима, в свою очередь много усвоившего у
культуры Древней Греции. Но сама греческая культура стала широко известна
позднее, особенно после XV века, когда в борьбе с турками рухнула Византия,
последняя опора средневековой греческой цивилизации на Ближнем Востоке.
Тысячи беженцев-греков, хлынувших из земель, завоеванных турками, в
христианские страны Европы, несли с собой знание родного языка и искусства,
многие стали переводчиками при европейских дворах, учителями греческого
языка в европейских университетах, советниками при больших типографских
домах, издававших античных классиков в оригинале и переводах.
Античный мир — от Афин до Спарты — предстал перед умственным взором
европейца не только как некая канувшая в прошлое реальность, на опыте
которой можно выверять свою собственную судьбу, но и как утопический идеал,
золотой век гармонического общества и человека, чей образ вставал перед
поэтами молодой Европы со страниц древних авторов, оживал в древних
скульптурах и рисунках.
Античность стала как бы вторым миром, в котором жили поэты Возрождения.
Они редко догадывались о том, что культура античности была построена на
поту и крови рабов; народ античности они представляли себе как аналогию
народу своего времени и так его изображали. Пример тому — взбунтовавшаяся
чернь в трагедиях Шекспира, «античные» крестьяне и ремесленники на полотнах
художников Ренессанса или пастухи и пастушки в их стихах и поэмах.
В мире античной словесности поэт эпохи Ренессанса нашел для себя
гигантскую лабораторию опытов, которые ему теперь захотелось проделать
самому, неисчерпаемо богатое наследие образов и чувств, которые он понимал
по-своему. Искусство художественного перевода в эпоху Ренессанса сделалось
почти обязательной стороной деятельности любого поэта, писавшего на каком-
либо живом языке, а «подражание древним авторам» в той или иной мере стало
общей чертой поэтов эпохи Возрождения. Нимфы, сатиры и весь античный Олимп
переселились в дубравы и рощи Западной и Южной Европы. Их можно найти и в
Гастинских лесах Ронсара, и в Шервудском лесу Шекспира, и в лавровых рощах
Испании, не говоря уже о сладостных пейзажах Италии, где они как бы вновь
обрели свой домашний приют. Нептун и Нереиды благословляли каравеллы
испанских конквистадоров, носившие имена католических святых, каждый
итальянский кондотьер оказывался то ли Ахиллом, то ли Гектором и порою
чувствовал себя им. Поэтические опыты вроде триметров англичанина Эдмунда
Спенсера, подражавших просодии и строфике античных поэтов, стали признаками
новой поэзии в любой стране Европы, затронутой теплом и светом Ренессанса.
Постепенно в потоке литературного развития той эпохи наметились два
течения: одно в борьбе за становление новой национальной литературы
ориентировалось на античные образцы, предпочитало их опыт народной
традиции, учило молодежь писать «по Горацию» или «по Аристотелю». Иной раз
в своем стремлении быть поближе к античным образцам эти «ученые» поэты даже
отбрасывали рифму, которая была бесспорным завоеванием европейской
средневековой поэзии. Представители другого направления — среди них Шекспир
и Лоне де Вега,— высоко ценя античную литературу и нередко добывая из ее
сокровищниц сюжеты и образы для своих произведений, все же отстаивали за
писателем не только право, но и обязанность, прежде всего, изучать и
воспроизводить в поэзии живую жизнь. Об этом разговаривает с актерами
Гамлет, применительно к сценическому мастерству, о том же твердит Лоне де
Вега в трактате «О новом искусстве писать комедии». Именно Липе прямо
высказывает мысль о необходимости считаться с народной традицией в
искусстве. Но и Шекспир в своих сонетах, рассказывая о некоем собрате по
перу, который оспаривал его поэтическую славу, противопоставляет его
«ученой», «изукрашенной» манере свой собственный «простой» и «скромный»
стиль. Оба течения в целом составляли единый поток гуманистической поэзии,
и хотя в нем были внутренние противоречия, обусловленные » различных
странах разными общественными причинами, поэты-гуманисты противостояли тем
писателям своего времени, которые пытались защищать старый феодальный мир,
устарелые эстетические нормы и старые поэтические приемы.
Борьба между силами антифеодального движения и силами реакции,
развернувшаяся в различных формах во всех странах Европы, складывалась на
первых порах далеко не всюду в пользу прогрессивных исторических сил. К
концу XVI столетия в Италии, Испании и особенно в Германии временно верх
взяла реакция. Это усложнило положение гуманистов по всей Европе. I; тому
же новое общество все больше обнаруживало угрозу порабощения человека, не
успевшего сбросить узы феодального угнетения, иным тираном— золотом. В
такой ситуации разразился тяжелый кризис гуманистических идей. Многие
талантливые поэты и писатели разочаровались в идеалах гуманизма, отступили,
отошли от идей Возрождения. Среди них были глубоко
противоречивые художники, которые о большой силой запечатлели в
прекрасных стихах свои мучения и поиски истины, свои заблуждения и
прозрения. Таких противоречивых поэтов нельзя относить в лагерь реакции; их
творчество, при всей его сложности, в конечном итоге составило важную
ступень в истории культуры их стран.
Зачинательницей новой поэзии, давшей на долгие годы образцы для других
стран Европы, была Италия. Кружок итальянских поэтов, сплотившийся в конце
XIII века и вошедший в историю мировой литературы под названием «поэтов
сладостного нового стиля», был первым возрожденческим вольным Союзом поэтов-
друзей, связанных широким кругом общих интересов. Из него вышел молодой
Данте — автор книги сонетов и канцон «Новая Жизнь». Наполненные высоким.
Мистическим бредом и аллегориями, стихи о любви, которые бормотал юноша из
Флоренции, гуляя по окрестностям родного города с томиком Вергилия в
кармане, были порою еще настолько неясны самому автору, что он сочинил для
«Новой Жизни» прозаический комментарий. Молодой поэт еще не уверен в
изобретаемом им поэтическом языке, он поверяет его прозой столь же
«сладостной», как и его стих. Но как сложна и богата духовная жизнь автора
этих стихов о девочке Биче Портинари, которую он обессмертил в образе
Беатриче! Первое дыхание всей будущей прелести любовной европейской поэзии
проносится в этом цикле стихов, как дуновение ветра в картине «Весна»
Сандро Боттичелли — гениального иллюстратора Данте.
Несмотря на все связи со средневековой литературной традицией, Данте —
как бы явление поэтического взрыва. Лирическая стихия господствует и в
суровой эпопее «Божественной Комедии», наполняя поэму о загробном мире
огнем и слезами, всем кипением жизни той бурной эпохи, всеми оттенками
чувств.
Вслед за Данте выступает другой великий флорентиец, продолжавший дело
создания единого итальянского национального языка и литературы,— поэт-
философ и ученый, политик и путешественник Франческо Петрарка, воплощение
острейших коллизий духовного мира человека раннего Возрождения. Мучительные
вопросы и не до конца убедительные ответы встают со страниц философских
трактатов Петрарки, особенно его «О презрении к миру»;
выбрав в собеседники одного из авторитетнейших «отцов» христианской
церкви — Блаженного Августина, поэт признается, что не может разобраться в
противоречиях, раздирающих его собственную душу: что такое поэзия — грех
или священное призвание? Что такое его любовь к прекрасной Лауре — мука или
счастье? Почему он вечно оказывается в плену противоречивых чувств, от
которых «горит в холодный день и под ярким солнцем леденеет»? После «Стихов
на жизнь и смерть мадонны Лауры» форма сонета стала как бы знаменем новой
поэзии, а страстность и сила поэтического выражения этих стихов, в
особенности же изощренный их стиль — «петраркизм», надолго подчинили своему
обаянию литературу многих стран Европы.
Замечательна пламенная политическая лирика Петрарки — самовыражение
итальянского патриота и республиканца, сторонника Кола ди Риенци —
«трибуна» XIV века, который пытался ценой своей жизни вернуть былую славу
Риму. Славе Рима посвящена и латинская поэма Петрарки «Африка», тончайшее
подражание «Энеиде» Вергилия, напоминавшая современникам поэта о подвигах
Сципиона Африканского. Горделивая политическая утопия, мечта о
восстановлении великой Римской республики, переплеталась здесь с
политическим расчетом: на месте древнего Карфагена был опять коварный и
могущественный враг — арабы, чьи суда шныряли у итальянских берегов и
всерьез тревожили соотечественников Петрарки как возможный фланг грядущего
турецкого наступления, которого в Италии с трепетом ждали в течение двух
веков.
Рядом вырисовывается фигура младшего современника Петрарки: это автор
«Де камерона», Джованни Боккаччо, создатель многих прекрасных поэтических
произведений, в которых четко прослеживается путь от поздней рыцарской
поэзии, процветавшей при дворе неаполитанского короля Роберта Анжуйского,
где прошла юность Боккаччо, до очаровательной пейзажной живописи его
пастушеских идиллий «Амето» и «Фьезоланские нимфы».
Пятнадцатый век принес много нового в итальянскую поэзию. К этому
времени патрицианские фамилии стали постепенно захватывать власть в
городах, которые из купеческих государств-коммун преображались в герцогства
и княжества. Сыновья флорентийских богачей, например, знаменитого
банкирского дома Медичи, щеголяли гуманистической образованностью,
покровительствовали искусствам и сами были не чужды им. Поэты-гуманисты
создавали латинские стихи в расчете на образованных читателей. Под пером
таких талантов, как Анджело Полициано, возродился на потребу городской
знати культ галантных рыцарей и прекрасных дам. Город-коммуна, оборонявший
свои права от тяжелой хватки дома Медичи, ответил на возникновение новой
аристократической культуры бурным развитием народной сатирической и бытовой
песни; над романтическим увлечением феодальным прошлым глумился Пульчи в
героикомической поэме «Большой Моргант». Однако и во Флоренции и, в
особенности, в Ферраре —столице-крепости герцогов д'Эсте, возродилась в
обновленном варианте любовно-приключенческая рыцарская поэма. Граф Маттео
Боярдо, а позднее, уже в XVI веке, феррарский поэт Лудовико Ариосто в
изящных октавах повествуют о неслыханных подвигах и приключениях рыцаря
Роланда (Орландо), который превратился из сурового героя средневекового
эпоса в обезумевшего от ревности пылкого любовника. Обращаясь к фантазии
разных веков и народов, Ариосто создал произведение, в котором многое
предвещает «Дон-Кихота». Сквозь его шутливые строфы прорывается горькая
ирония, печальная насмешка над порядками и нравами герцогской Феррары.
Зловещие тени реакции довольно быстро ползли по вечерним пасторальным
пейзажам Италии, украшенным древними и новыми руинами, напоминавшими о том,
что из-за отсутствия национального единства пришлось уступать любому
чужеземцу: и немецким ландскнехтам Карла V, и «веселому королю» Франциску I
Французскому, и угрюмым испанским губернаторам, и, прежде всего монахам,
завладевшим страной, настигавшим мятежных гуманистов даже за ее пределами,—
как было с Джордано Бруно. И надо ли удивляться, что так трагически
сложилась судьба Торквато Тассо, мучительно старавшегося в героической
поэме «Освобожденный Иерусалим» создать современный эпос с «христианским
героем»,— подлинным рыцарем, и воспевшего подвиги крестоносцев в тщетной
надежде объединить патриотические порывы своих современников перед лицом
угрозы турецкого нашествия. Мастер эпоса и стихотворной трагедии, Тассо
отдал дань и лирике. Он создал классические образцы итальянского сонета
позднего Ренессанса, где петраркистская усложненность не мешает выражению
глубоких чувств человека переходной поры, уже снова сомневающегося в своем
праве судить о вселенной и судьбах людских.
Грандиозные видения гигантских битв, волшебных садов, образы доблестных
рыцарей и коварных или воинственных красавиц из поэмы Тассо будут еще
долго, вплоть до XIX века, будоражить поэтическую мысль Европы. Но его
творчество уже не могло иметь того значения для всей новой поэзии, какое
имело наследие Данте и Петрарки с их бесстрашным новаторством и смелой
жизненностью. В Италии начался закат Возрождения.
Совершенно иначе развернулась история поэзии в Германии. В старых
городах, расположенных на торговых путях, пересекавших немецкие земли
посуху и по великим рекам с запада на юго-восток, веками копились не только
богатства и знание ремесел, но и культурные навыки, в которых городские
гильдии состязались друг с другом.
Среди них была и давняя городская певческая культура мейстерзанг,
вскормившая не одно поколение поэтов. Мейстерзанг — певческое и поэтическое
искусство мастеровых людей Германии — достиг своего апогея в XVI веке в
творчестве славного нюрнбергского сапожника Ганса Сакса. Этот поэт
отличался удивительной плодовитостью: он оставил множество стихотворений,
поэм и особенно стихотворных текстов для городского самодеятельного театра
— фастнахтшпилей («масленичных действ»), которые, как панорама немецкой
жизни, равны по значению «Де камерону» Боккаччо и «Кентерберийским
рассказам» Чосера, хотя и не составляют обдуманною целого. В «шванках»
Ганса Сакса (как они назывались по их сходству с жанром средневековой
немецкой поэзии) много архаичного, но в них звучит и ощущение нового
времени, виден его «фальстафовский фон» — забирающие силу мужики, грешники-
монахи, неунывающие ландскнехты, которым сам черт не брат, ловкачи-
мастеровые. Большое раздумье о своей эпохе проходит через цикл шванков,
связанных с сюжетом об Адаме и Еве. «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был
тогда дворянином?» — такая загадка задается в «Сказании о Петре Пахаре», и
она отозвалась в шутке одного из могильщиков в «Гамлете», называющего Адама
«самым первым дворянином рода людского», так как «он копал», а копать
нельзя без лопаты, а лопата — «это оружие», а оружие — первая примета
дворянина, в отличие от простолюдина, которому запрещалось его носить.
Горестно размышляет Ганс Сакс о судьбах «Адамовых детей» — ведь все они
рождены в равной доле, пошли от одних родителей, а как развела и
перессорила их жизнь! Сапожный мастер, прославивший свой город на всю
германоязычную Европу, был одним из носителей мощного народного подъема,
наивысшим воплощением которого стала Крестьянская война 1525 года, хотя сам
Ганс Сакс не понял ее смысла и не откликнулся на нее по-настоящему. Не смог
сделать этого и гениальный расстрига Мартин Лютер, вооруживший немецкий
народ на брань с его угнетателями. Своими пламенными переводами библейских
псалмов, которые зазвучали в его интерпретации как революционные песни —
недаром Ф. Энгельс назвал один из этих переводов «Марсельезой» XVI века».
Лютер предал восставших крестьян, напутанный их слишком решительными
действиями. Но при всех трагических обстоятельствах, омрачивших его
деятельность в 20-х годах XVI века, его труд в области немецкой поэзии не
менее примечателен, чем в области прозы.
В литературе немецкого Возрождения все тянется к грозному 1525 году,
вызревает к этому моменту: многочисленные сатиры на дураков, воплощающих в
себе Старую феодальную Германию и ее пороки, стихи ученых мужей, вроде
Цельтиса или Ульриха фон Гуттена, многие гравюры и рисунки Альбрехт Дюрера,
и среди них изображения немецких крестьян, суровых коренастых людей,
мятежно препоясанных грозным оружием,— и все надламывается после этого
года. С Гайером, Рименшнайдером и Мюнцером, с тысячами вожаков «Бедного
Конрада» и его городских филиалов погиб цвет Германии XVI века. Погиб или
ушел в соседние страны, унося идеи, оружие, волю к борьбе. Еще теплилась
сатирическая поэзия, охотно опиравшаяся на иноземные образцы, еще писал
неутомимый Ганс Сакс, еще разил папскую реакцию и ее верных иезуитов
Фишарт, соловьями разливались уцелевшие поэты-рыцари, хранившие при мелких
резиденциях наследие миннезанга. Но с тем великим немецким национальным
искусством, которое зачиналось на заре XVI века и зрело под воздействием
революционной ситуации, было покончено надолго.
Удивительным многообразием и яркостью отличалась поэзия французского
Возрождения.
На переломе от средних веков к Ренессансу во Франции вырисовывается
Своеобразная фигура Франсуа Вийона, наследника лучших традиций
средневековых бродячих поэтов — вагантов. Но Вийон отказался от латинского
языка; как поэт он развивался в русле французской поэтической речи, которую
разработал и обогатил. Его баллады, полные горечи и смеха, вводящие нас в
мир парижского дна, отворяющие двери кабаков и притонов, и сейчас чаруют
сочетанием терпкого вкуса жизни и высокого лирического пафоса, с которым
поэт равно готов боготворить и мадонну, и полюбившуюся ему толстуху Марго.
Вместе с тем, подобно утонченному Петрарке, Вийон жаловался на
трагические противоречия, раздирающие его сердце и ум, на душащий его «смех
сквозь слезы», на то, что он способен «умереть от жажды у ручья». Глубоко
человечная, драматическая лирика «школяра» Вийона, вобравшая нечто от
страдания втоптанных в грязь простых людей его времени, полна
потенциального бунтарства, и вполне закономерны предположения некоторых
французских филологов, которые пытаются установить близость Вийона к тайным
плебейским движениям во Франции второй половины XV века.
Литературная традиция, заложенная Вийоном, сродни Рабле, который недаром
вводит Вийона в ряд эпизодов своего романа и еще чаще пользуется, не
оговаривая этого, выражениями поэта. Сказалась эта традиция и в поэзии
Клемана Маро, одного из любимцев Пушкина.
Редко у кого жизнеутверждающий дух ренессансного искусства выражен с
такой силой, как у Маро. Женская прелесть, дружное застолье, свежий снег и
весеннее тепло, шутка и смешная выходка становятся предметом очаровательных
мастерских стихотворений этого ученого поэта, с одинаковой легкостью
слагавшего стихи на родном французском и греческом языках. Есть в его
творчестве и глубокие философские раздумья, и открытый протест против
насилия попов, против клерикальной реакции, грозящей его любимому миру | |
