|
Реферат: Апология истории (История)
Университет природы, общества и человека
(Дубна(
Кафедра гуманитарных наук
[pic]
Реферат
студента I курса группы 1032
Козенкова Дмитрия Сергеевича
по истории на тему:
Ремесло историка
Марк Блок
Руководитель: Строковская
Т.Е.
Дубна 2000
В ведении к своей апологии Истории автор ставит вопрос о сущности предмета
истории. Он говорит, что книга будет ответом на детский вопрос:”зачем нужна
история”. Общеизвестно, что человека можно считать действительно хорошо
понимающим свое дело, свое ремесло, когда он с легкостью может растолковать
что к чему любому, ничего не ведающему в этом деле индивидууму. А кому еще,
как не ребенку нужна вся доходчивость и полнота объяснения.
Автор показывает нам нашу жизнь, целиком и полностью пронизанную
историей. Религия - история, культура, политика все тоже история. История -
интереснейшая наука. Зрелище человеческой деятельности, составляющей ее
особый предмет, более всякого другого способно покорять человеческое
воображение. Автор с чрезвычайной рьяностью доказывает право истории
называться наукой, доказывая и опровергая кучу мнений и суждений.
Далее книга рассказывает о трудности выбора историка: как тяжело в
хаотичном ворохе выбрать поле для деятельности.
Автор на ярком, занимательном примере доказывает, что история это не
наука о прошлом (этот факт он вообще считает абсурдным), а наука связанная
с прошлым, но с обязательным присутствием и деятельностью в нем человека.
Предметом истории является человек, а точнее сказать - люди. За зримыми
очертаниями пейзажа, орудий или машин, за самыми, казалось бы, сухими
документами и институтами, совершенно отчужденными от тех. кто их учредил,
история хочет увидеть людей.
Блок рассматривает два разных типа историков: один из них - люди,
изучающие прошлое, старающиеся найти параллели, соединяющие эти факты с
настоящим, Другие ученые, напротив, справедливо полагают, что настоящее
вполне доступно научному исследованию. Но это исследование они
предоставляют дисциплинам, сильно отличающимся от тех, что имеют своим
объектом прошлое. Они, например, анализируют и пытаются понять современную
экономику с помощью наблюдений, ограниченных во времени несколькими
десятилетиями. Короче, они рассматривают эпоху, в которую живут, как
отделенную от предыдущих слишком резкими контрастами, что вынуждает их
искать ее объяснения в ней самой. Таково же инстинктивное убеждение многих
просто любознательных людей. История более или менее отдаленных периодов
привлекает их только как безобидное развлечение для ума. С одной стороны,
кучка антикваров, по какой-то мрачной склонности занимающихся сдиранием
пелен с мертвых богов; с другой, социологи, экономисты, публицисты —
единственные исследователи живого... Автор же считает, что незнание
прошлого не только вредит познанию настоящего, но ставит под угрозу всякую
попытку действовать в настоящем. Более того. Если бы общество полностью
детерминировалось лишь ближайшим предшествующим периодом, оно, даже обладая
самой гибкой структурой, при резком изменении лишилось бы своего костяка;
при этом надо еще допустить, что общение между поколениями происходит, я бы
сказал, как в шествии гуськом, т. е., что дети вступают в контакт со своими
предками только через посредство родителей. Незнание прошлого неизбежно
приводит к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же тщетны попытки
понять прошлое, если не представляешь настоящего. Способность к восприятию
живого — поистине главное качество историка. Эрудит, которому неинтересно
смотреть вокруг себя на людей, на вещи и события, вероятно, заслуживает,
чтобы его, как сказал Пиренн, назвали антикварным орудием. Ему лучше
отказаться от звания историка.
Говоря о особенностях исторического познания, автор сравнивает работу
историка с трудом следователя, пытающегося по чужим показаниям восстановить
картину с места происшествия. И действительно, ведь ни один историк не был
современником Рамсеса или свидетелем сражений времен Наполеона. Но те
события, которые изучают историки оставляют за собой целую цепочку “улик”,
которая и позволяет исследователю добраться до истины. Это все и делает
профессию историка потрясающе интересной. Специфическая черта исторического
исследования в том, что познание всех фактов человеческой жизни в прошлом и
большинства из них в настоящем должно быть, по удачному выражению Франсуа
Симиана, изучением по следам.
Историк должен составлять “вопросник” к свидетельствам, которые он
изучает. Только тогда, благодаря своей пытливости и умению найти ответы на
все заданные вопросы, историк успешно восстанавливает события тех времен и
понимает их сущность.
Автор пишет о необходимости разностороннего профессионального развития
историка, Так как порой для изучения некотрой проблемы приходится иметь
дело с целой цепочкой событий, требующих большой эрудированности человека.
Мне кажется, мало найдется наук, которым приходится пользоваться
одновременно таким огромным количеством разнородных орудий. Причина в том,
что человеческие факты—самые сложные. Ибо человек—наивысшее создание
природы. Историку полезно и, на мой взгляд, необходимо владеть, пусть в
минимальной степени, основными приемами его профессии. Хотя бы для того,
чтобы уметь заранее оценить надежность орудия и трудности в обращении с
ним.
Интересную мысль автор высказывает в отношении катаклизмов истории. Они
якобы помогают, сохраняя многие свидетельства, которые иначе были бы
затеряны. Например Визувий сохранил Помпеи, а французская революция
посредством экспроприаций множество ценных документов, которые представляют
сейчас огромный интерес для историков, изучающих то время.
Автор объясняет необходимость критики в ремесле историка, Целая система
проверки фактов выработалась за многие годы, и является непременным методом
проверки достоверности информации, что в свою очередь приводит к
правильному истолкованию фактов и более глубоком постижению сущности
вопроса. Таким образом, читатель получает хоть и менее интересные, зато
правдивые сведения.
Существует два типа ложных свидетельств:
одни - намеренная фальшивка, изготовленная по тем или иным
соображениям, другая - просто искаженная передача, ввиду того, что
свидетель находился в определенном эмоциональном состоянии, или просто
ввиду искаженности фактов памятью свидетеля, его менталитетом. Оба типов
“обмана” затрудняют работу исследователям.
Настоящий историк должен уметь тщательно взвешивать все возможные
варианты свидетельств и степени их правдоподобности, проделывать
титанический труд, сравнивая их с другими предметами той эпохи, так как
одним из вернейших способов критики является сравнение.
Историк не имеет право анализировать вероятность того или иного события
в прошлом. Гадать можно только о будущем. Прошлое есть данность, в которой
уже нет места возможному. Прежде чем выбросишь кости, вероятность того, что
выпадет то или иное число очков, равна одному к десяти. Но когда стаканчик
пуст, проблемы уже нет. Возможно, позже мы будем сомневаться, выпало ли в
тот день три очка или пять. Неуверенность тогда будет в нас, в нашей памяти
или в памяти очевидцев нашей игры. Но не в фактах реальности.
Ученому, историку предлагается склониться перед фактами. Эта максима,
как и многие другие, быть может, стала знаменитой лишь благодаря своей
двусмысленности. В ней можно скромно вычитать всего-навсего совет быть
честным. Но также—совет быть пассивным. И перед нами возникают сразу две
проблемы: проблема исторического беспристрастия и проблема исторической
науки как попытки воспроизведения истории (или же как попытки анализа).
Беспристрастность историка автор сравнивает с беспристрастностью судьи,
получает, что это разные вещи, сходные только по звучанию и написанию
слова. Чтобы проникнуть в чужое сознание, отдаленное от нас рядом
поколений, надо почти полностью отрешиться от своего “я”. Но, чтобы
приписать этому сознанию свои собственные черты, вполне можно оставаться
самим собою. Последнее сделать гораздо проще.
В наших трудах, пишет автор, царит и все освещает одно слово: “понять”.
Не надо думать, что хороший историк лишен страстей — у него есть по крайней
мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чревато трудностями, но также и
надеждами. А главное — полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто
осуждаем. Ведь так просто кричать: “На виселицу!” Мы всегда понимаем
недостаточно. Всякий, кто отличается от нас — иностранец, политический
противник,— почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше
понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а
тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история
откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться
от этого изъяна. Ведь история — это обширный и разнообразный опыт
человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для
науки, если встреча эта будет братской.
Как ученый, как всякий просто реагирующий мозг. историк отбирает и
просеивает, т. е., говоря коротко, анализирует. И прежде всего он старается
обнаружить сходные явления, чтобы их сопоставить.
Автор рассказывает о многогранности и обширности исторического
исследования, как бы рассказывая нам насколько интересна может быть его
наука. Передо мной надгробная римская надпись: единый и цельный по
содержанию текст. Нас интересует язык? Лексика и синтаксис расскажут о
состоянии латыни, на которой в то время и в определенном месте старались
писать. В этом не совсем правильном и строгом языке мы выявим некоторые
особенности разговорной речи. А может быть, нас больше привлекают
верования? Перед нами—яркое выражение надежд на потустороннюю жизнь.
Политическая система? Мы с величайшей радостью прочтем имя императора, дату
его правления. Экономика? Возможно, эпитафия откроет нам еще не известное
ремесло. И так далее.
История, как ни одна другая наука, не обходиться без абстракции. Дело
историка — непрестанно проверять устанавливаемые им подобия, чтобы лучше
уяснить их оправданность, и, если понадобится, их пересмотреть.
Автор говорит нам о необходимости изучения истории в совокупности, не
дробя ее на части, на которые она казалось бы так легко разбивается.
“Вообразите, что сто специалистов разделили меж собой по кускам прошлое
Франции. Верите ли вы, что они смогут создать историю Франции? Я в этом
сильно сомневаюсь. У них наверняка не будет взаимосвязи между фактами, а
эта взаимосвязь—также историческая истина” (Фюстель де Купанж). Знание
фрагментов, изученных по отдельности один за другим, никогда не приведет к
познанию целого—оно даже не позволит познать самые эти фрагменты.
С другой стороны, автор настаивает, что наиболее полного изучения
истории можно добиться именно изучая ее по частям, с последующим
объединением всех кусочков, предварительно тщательно их проанализировав и
классифицировав. А иначе никакой ученый не осилит всего объема, с которым
придется работать.
Одной из серьезных проблем истории автор считает терминологию. История
не может, как другие науки, выдумывать себе термины, она должна
перерабатывать уже придуманные, порой потрепавшиеся и устаревшие понятия,
что затрудняет четкое формулирование знаний. В отличие от математики или
химии наша наука не располагает системой символов, не связанной с каким-
либо национальным языком. Историк говорит только словами, а значит, словами
своей страны. Но когда он имеет дело с реальностями, выраженными на
иностранном языке, он вынужден сделать перевод. Тут нет серьезных
препятствий, пока слова относятся к обычным предметам или действиям,— эта
ходовая монета словаря легко обменивается по паритету. Но как только перед
нами учреждения, верования, обычаи, более глубоко вросшие в жизнь данного
общества, переложение на другой язык, созданный по образу иного общества,
становится весьма опасным предприятием. Ибо, выбирая эквивалент, мы тем
самым предполагаем сходство.
Историческое рассуждение в своей повседневной практике идет по
следующему пути. Наиболее постоянные и общие антецеденты, сколь бы ни были
они необходимыми, попросту подразумеваются. Кому из военных историков
придет в голову включить в число причин победы силу притяжения, от которой
зависят траектории снарядов, или физиологические особенности человеческого
тела, не будь которых, снаряды не могли бы наносить смертельные раны?
Антецеденты более частные, но все же наделенные известным постоянством,
образуют то, что принято называть “условиями”. Самый же специфический
антецедент, тот, который в пучке причинных сил представляет как бы
дифференциальный элемент, он-то преимущественно и получает наименование
“причины”.
Заключение
В целом я считаю, что автор выполнил поставленную задачу. Конечно
ребенок, прочитав эту книгу, остался бы далек от понимания предназначения
истории, но для человека сознательного, желающего разобраться в
поставленной проблеме, книга очень актуальна. Автор с упоением рассказывает
о своем любимом ремесле, ремесле историка. Каждая мысль, раскрывающая
сущность предмета истории, сопровождается интересными, убедительными
доказательствами и примерами. Это создает ощущение чтения настоящего
научного труда, что захватывает и увлекает. Автор сопоставляет огромное
количество мнений различных философов, социологов, историков разного
времени, и их словами наиболее четко формулирует свои мысли. Автор пытается
затронуть каждую проблему современной истории, постоянно сравнивает ее с
другими науками, что позволяет нам глубже понять сущность и отличительные
черты истории как науки.
Список использованной литературы:
1. Марк Блок, «Апология истории или ремесло историка».
Реферат на тему: Арбат
Арбат
Вечером поздним слышно далеко,
Город большой притих.
Вдруг донесется из чьих-то окон
Старый простой мотив.
Чувство такое в сердце воскреснет,
Что и постичь нельзя...
Так у Москвы есть старая песня –
Это Арбат, друзья.
Москва – столица нашей родины. Еще недавно мы праздновали 850-летие
нашего города. Обращаясь к его истории нельзя не отметить один из его
исторических районов. Этот район – Арбат. Сегодня под этим словом мы
подрузомеваем небольшую улицу, которая совсем недавно стала одной из
пешеходных зон города. Но если копнуть немного поглубже, то выясняется, что
Арбат это не только улица, Арбат это целый район нашего города. Даже не
просто район, а исторический район, известный еще с XIV века, то есть уже
около 500 лет.
Улица Арбат (XV в.) - одна из древнейших улиц Москвы. «Арбат» («арбад»,
«рабад», «рабат») - слово арабского происхождения, означающее пригород,
предместье, какой и была эта местность в XV в., когда «городом» назывался
только Кремль. Название, вероятно, было занесено крымскими татарами или
восточными купцами, жившими здесь во время своих приездов в Москву. По
другой версии, название Арбат произошло от находившегося в этом месте
колымажного двора, где изготовлялись телеги, повозки - по-татарски «арбы».
В первой четверти XVII в. здесь проживала арбатская полусотня черных
(посадских) людей. В середине XVII в. улица была переименована в
Смоленскую, по ее направлению к Смоленской дороге, но название не
привилось.
До нас дошли многочисленные исторические факты связанные с Арбатом. Вот
некоторые из наиболее известных.
Давно уже нет в Москве ни Арбатских, ни Покровских, ни Тверских, ни
Семеновских, ни Яузских, ни Пречистенских, ни Серпуховских, ни Калужских,
ни Петровских, ни Таганских ворот; давно уже нет и Кречетного двора и т.п.,
но названия их доныне еще живут в памяти народной.
Так, например, последний остаток Белого города - башня у Арбатских
ворот была сломана в 1792 году.
Арбатские ворота богаты многими историческими преданиями. Когда в 1440
году царь казанский Мегмет явился в Москву и стал жечь и грабить
Первопрестольную, а князь Василий Темный со страху заперся в Кремле, тогда
проживавший в Крестовоздвиженском монастыре (теперь приходская церковь)
схимник Владимир, в миру воин и царедворец великого князя Василия Темного,
по фамилии Ховрин, вооружив свою монастырскую братию, присоединился с нею к
начальнику московских войск князю Юрию Патрикеевичу Литовскому, кинулся на
врагов, которые заняты были грабежом в городе. Не ожидавшие такого отпора
казанцы дрогнули и побежали. Ховрин с монахами и воинами полетел вдогонку
за неприятелем, отбил у него заполоненных жен, дочерей и детей, а также
бояр и граждан московских и, не вводя их в город, всех окропил святою водою
на самом месте ворот Арбатских. Кости Ховрина покоятся в
Крестовоздвиженском монастыре.
Другой подобный случай у Арбатских ворот был во время междуцарствия,
когда польские войска брали приступом Москву. У Арбатских ворот командовал
отрядом мальтийский кавалер Новодворский. Отважный воин с молодцами с
топорами в руках вырубал тын палисада; работа шла быстро. С нашей стороны,
от Кремля, защищал Арбатские ворота храбрый окольничий Никита Васильевич
Годунов. Раздосадованный враг начал действовать отчаянно; наконец, сделав
пролом в предвратном городке, достиг было до самых ворот, но здесь
Новодворский, прикрепляя петарду, был тяжело ранен из мушкета. Наши видели,
как его положили в носилки, как его богатая золотая одежда обагрилась вся
кровью, как его шишак со снопом перьев спал с головы и открыл его мертвое
лицо. Вслед за ним Годунов кинулся с молодцами на врагов, и поляки хотя
держались в этом пункте до света, но, не получая подмоги, поскакали наутек.
На колокольне церкви Бориса и Глеба ударил колокол, и Годунов пел с
духовенством благодарственный молебен.
В 1619 году к Арбатским воротам подступал и Гетман Сагайдачный, но был
отбит с уроном.
В память этой победы сооружен был придел в церкви Николы Явленного во
имя Покрова Пресвятой Богородицы. Начало этой церкви, как полагает Ив.
Снегирев, относится к XVI столетию, когда еще эта часть Москвы была мало
населена и называлась Полем.
Профессор Петр Ив. Страхов (1757-1813) рассказывал, что помнил эту
церковь, когда она имела каменную ограду с башенками. Видом тогда она
походила на монастырь. Близость этой церкви к Иоанновой слободе дала повод
к догадкам, что она была свидетельницей иноческой набожности грозного царя.
При работах у этой церкви в 1846 году было открыто множество костей
человеческих; в числе здесь погребенных было немало могил и именитых людей.
В этот храм часто ездила молиться императрица Елисавета Петровна; она
приезжала сюда служить панихиды над гробницею Василия Болящего,
скончавшегося 7-го ноября 1727 года и погребенного в трапезе. Из вкладов
этой государыни известен в приделе образ во имя Ахтырской Богоматери.
Арбат, как улица Москвы начала застраиваться еще в XIV веке. Сначало
здесь селились ремесленники и купцы. Но ко второй половине XVIII века их
вытеснили дворяне. В XVI - XVII веках под Арбатом уже понималась не просто
улица, а обширная местность, которая лежала между улицей Знаменка и
Большой Никитской улицей. При этом срединной улицей данной местности была
Воздвиженка. Она-то до XVII века главным образом и носила название Арбат, а
позже стала именоваться Смоленской улицей.
Арбат для москвичей – не просто улица, это как бы особый «кусочек»
столицы, своеобразная «Москва в Москве» с ее собственной историей,
самобытностью, традициями. А как много могут рассказать старые названия
арбатских переулков. Плотников переулок - сразу становиться ясно, что здесь
жили плотники. Серебряный и Денежный – здесь находилась слобода Мастеров
Старого государева Серебряного (монетного) двора. Там, где сейчас проходит
Староконюшенный переулок, в XVII веке располагалась Конюшенная сторожевая
слобода. Свое дополнительное название она получила, когда в конце XVII
века на Девечьем поле появилась Новая Конюшенная слобода. Московским
старожилам известен Спасопесковский переулок. Это название он получил в
XIX веке по находящейся здесь церкви Спаса Преображения, а так как церквей
Спаса Преображения было много, то было внесено уточнение «на Песках».
У Арбатских ворот некогда стоял театр очень величественной постройки,
напоминающий видом здание петербургской биржи, театр этот сгорел во время
пожара 1812 года. Здесь же вблизи был и дом известного театрала и директора
московских театров Ф. Ф. Кокошкина; в его доме помещалась и театральная
типография.
По рассказам старожилов, Арбатская площадь еще лет пятьдесят тому назад
была почти непроходима от грязи и топей, и нередко можно было видеть, как
бились лошади, вывозя из невылазной грязи тяжелую карету или колымагу.
История современного Арбата наиболее интересна в документах
современников. Именно они передают характер Арбата и его обитателей той
поры.
Литературный особняк
Дом № 7
В начале улицы под № 7 располагались на Арбате прежде два строения,
соединенные каменными воротами. Глядя на опустевший, архитектурно
непримечательный дом, можно подумать, что о заурядном этом строении и
писать вроде нечего, и восстанавливать его не следует после недавнего
пожара, облизавшего черным языком стены и крышу, через которую капает вода.
Под грудой мусора видна лестница в подвал...
Последним торговал тут магазин "Ткани", а до него – «Лен». В другом
строении, 7а, находился известный колбасный магазин. Оба эти каменных
здания появились на улице после пожара 1812 года.
Было время, когда дом № 7 славился не только магазином. Во второй
половине XIX века, как сообщил московский библиограф В. В. Сорокин, в нем
открылась одна из первых частных библиотек города. В 1875 году ее опечатала
полиция, поскольку на книжных полках стояло, по словам полиции, "много
сочинений политических преступников: Радищева, Герцена, Чернышевского,
Огарева, Михайлова, Ткачева, Прыжова и др.".
Висевшая на фасаде дома до недавнего времени мраморная доска напоминала
о другом событии, первой русской революции. "В этом доме в 1906 году
помещался Московский Союз текстильщиков и ряд других профессиональных
организаций". Помещались в этом здании также профсоюзы строителей, маляров
и рабочих других профессий, получившие после революции 1905 года
возможность действовать легально. Но свобода эта длилась недолго: профсоюзы
из дома ушли.
Проходит еще год, и дом становится известным благодаря разместившемуся
в нем кинотеатру "Паризьен", одному из многих, появившихся тогда в Москве.
В дни последнего пребывания в городе вечером 18 сентября 1909 года Лев
Толстой решил впервые посмотреть новинку века-кинематограф, о котором он
слышал не раз. Из своего дома в Хамовниках писатель пришел на Арбат, в
"Паризьен", стараясь не привлекать к себе внимания, сел в кресло, чтобы
увидеть немой фильм...
После окончания первой части в зале вспыхнул свет. Киномеханик
перезаряжал аппарат. Но Лев Толстой не стал ждать, когда начнется
продолжение демонстрации фильма, встал и, к удивлению зрителей, вышел из
кинотеатра, направившись домой. Как передают очевидцы: "Он был поражен
нелепостью представления и недоумевал, как это публика наполняет множество
кинематографов и находит в этом удовольствие".
Через несколько лет, уже после революции, в зале закрывшегося
кинотеатра установили столики со стульями, эстраду. На Арбате, 7, появилась
вывеска кафе "Литературный особняк". И не только здесь. В разных концах
Москвы с начала 1918 года, когда, казалось, было не до того, чтобы
открывать кафе (старые рестораны, трактиры, кофейни закрывались), они, тем
не менее, зажигали огни, хотя продуктов с каждым днем в городе становилось
все меньше, голод и разруха усиливались. Учреждали эти кафе не частные
лица, как прежде, содержатели ресторанов, а возникшие после революции
литературные организации разных существовавших тогда поэтических
группировок: футуристов, имажинистов, неоклассиков. Всероссийского союза
поэтов...
Поэт Иван Грузинов, друг Сергея Есенина, в воспоминаниях,
опубликованных недавно под названием "Литературные кафе 20-х годов" в
сборнике архивистов "Встречи с прошлым", упоминает среди наиболее
популярных поэтических кафе той поры "Литературный особняк", где, по его
словам, "выступлениям поэтов не было конца".
Эти кафе не только предоставляли возможность литераторам прочесть новые
сочинения в кругу друзей или на публике издаваться, но и решить не менее
тогда важную задачу хоть как-то поесть, чтобы не умереть с голоду.
В один из вечеров в "Литературный особняк" пришел с друзьями Сергей
Есенин и прочел новую поэму "Пугачев". Работа над ней шла с конца 1920
года. Отрывки из незаконченного сочинения автор начал читать в Москве летом
1921 года, вернувшись из поездки по Средней Азии. Как сообщалось в газете
"Известия", в ближайшие дни в клубе "Литературного особняка" (Арбат, 7)
устраивается ряд вечеров. 6 августа С. Есенин читает "Пугачева"...". Это
случилось за день до смерти Александра Блока, в свой последний приезд в
Москву жившего на Арбате...
Проходит еще год, и под сводами бывшего "Литературного особняка"
обосновался небольшой театр. Назывался он "Мастфор", сокращение это
образовалось из полного названия: "Мастерская Н. М. Фореггера".
Это был маленький театр, где ставились пьесы пародийные, полные
буффонады, эксцентрики, режиссерской выдумки, художнических открытий, одним
словом, театр нетрадиционный, экспериментальный, ищущий. Небольшой, но
довольно популярный в течение нескольких театральных сезонов. Основал театр
молодой режиссер Николай Фореггер, живший поблизости от Арбата, на Малой
Никитской, 21. Как вспоминает известный кинорежиссер Сергей Юткевич,
"Фореггер был крайне любопытной фигурой. Родом он из обрусевших немцев. Его
полный титул был - барон Фореггер фон Грейфентурн... Окончив филологический
факультет Киевского университета, Фореггер увлекся театром и стал настоящим
знатоком старинного театра...".
Небольшая труппа Николая Фореггера ставила первое время пьесы на разных
сценах, где придется, и только позднее получила стационар, бывший клуб
"Литературного особняка". В "Мастфоре" сделали первые самостоятельные шаги
в театре два друга, никому тогда не известные, Сергей Юткевич и Сергей
Эйзенштейн. Поначалу они выступали как художники-оформители. Сергей Юткевич
до поступления в режиссерскую студию Всеволода Мейерхольда учился в
Строгановском училище, а молодой Сергей Эйзенштейн перепробовал себя на
разных поприщах: учился в институте на архитектора, работал строителем,
учил языки, готовился стать профессиональным переводчиком, служил в армии,
поступил в Академию Генерального штаба. И все бросил, чтобы начать с нуля-в
искусстве. Сергей Юткевич испытал себя на сцене "Мастфора" и как режиссер.
Произошло это, как часто бывает в искусстве, непредсказуемо: "Случилось
так, что режиссер Фореггер, загадочно поблескивая очками, попыхивая
неизменой трубкой, одобрительно хмыкнул, увидев мои эскизы к Мольеру. Я
получил приглашение оформить спектакль пародий в его театре. Из кусков
цветной бумаги, фанеры и обрывков пестрых материй соорудили мы-я и Сергей
Михайлович Эйзенштейн-первое оформление для буффонадного спектакля-пародии
на "Федру" Расина в постановке Камерного театра..."
Из "Мастфора" друзья один за другим ушли, когда рамки этого театра
стали для них узки, но всю жизнь помнили эту арбатскую мастерскую, потому
что первые шаги всегда незабываемы.
Ныне же на пешеходном Арбате пока загораются новые огни магазинов,
кафе, угасли все кинотеатры, нет ни одного выставочного зала, музея,
библиотеки, читального зала: на весь Арбат - единственный Театр Вахтангова.
«Архивны юноши» или «Дом с привидениями»
Дом № 14
Бомбы, падавшие в дни войны на Арбат, предназначавшиеся Наркомату
обороны, разрушили Театр Вахтангова. Его возродили. Тогда был уничтожен и
другой дом, на четной стороне улицы, стоявший под № 14. Но его, к
сожалению, не восстановили. Очень интересна история этого арбатского
старожила-дома с шестиколонным портиком. В прошлом его часто
фотографировали для открыток. Художник М. Гермашез написал ставший
популярным городской пейзаж, датируемый 1912- 1914 годами, под названием
"Арбат". В центре его картины расположен именно этот домик, над которым
успели подняться многоэтажные громады зданий, вторгшиеся в узкие переулки;
видна проложенная посредине улицы трамвайная колея, а по ней трусит
одинокая лошадка под одиноким фонарем, стоящим как раз там, где теперь
разросся лес фонарей.
В те времена звали его "домом с привидениями", обходя по ночам
стороной, сочиняли о нем легенды...
Задолго до того, как этот дом приобрел незавидную славу, многие в
Москве знали eго как владение князя Оболенского, директора Московского
главного архива министерства иностранных дел, где служили воспетые
Александром Пушкиным "архивны юноши". На Арбате, в доме № 14, жили
выдающиеся русские архивисты: Вукол Ундольский и Михаил Оболенский –
сотрудники, единомышленники, подвижники.
Библиограф и страстный коллекционер древнерусских рукописей и
старопечатных книг Вукол Михайлович Ундольский прожил менее полувека. Но
сделал много: только в одном 1846 году вышли его "Оглавление книг, кто их
сложил", "Очерк библиографических трудов в России", "Библиографические
разыскания". И четвертая работа, датируемая тем же Годом,- "Каталог
российским книгам библиотеки Павла Григорьевича Демидова, составленный им
самим". Многие сочинения Букола Ундольского вышли в свет после его кончины,
выходят они и в наш век. Так, в 1970 году в Москве издали "Славяно-русские
рукописи В. М. Ундольского". В этом сочинении библиограф описал свою
библиотеку, насчитывавшую почти полторы тысячи рукописных книг и около 90
старопечатных книг, издававшихся кирилловской печатью. Все эти богатства
хранились в доме на Арбате, а после кончины собирателя перешли в библиотеку
Румянцевского музея и теперь находятся в Государственной библиотеке имени
В. И. Ленина.
В доме № 14 жил и другой русский библиофил, известный археолог, 33 года
возглавлявший архив министерства иностранных дел, князь Михаил Андреевич
Оболенский, он был хозяином особняка, другом Вукола Ундольского. Оба они
существовали одними интересами, собирали, описывали рукописи и книги.
Михаил Оболенский коллекционировал письма и реликвии из истории России
средних веков, летописи. И его перу принадлежит много библиографических
сочинений. В течение 20 с лишним лет, с 1838 по 1859 год, вышло 12 выпусков
"Сборников князя Оболенского", где описаны многие исторические акты, как
принадлежащие московскому архиву МИДа, которым до своей кончины руководил
князь, так и его личные.
В стенах этого особняка находилась одна драгоценная реликвия, о которой
вся Россия узнала в 1860 году, когда Михаил Оболенский разрешил
сфотографировать хранящийся у него в доме портрет Александра Пушкина,
написанный маслом знаменитым московским живописцем Василием Тропининым.
Портрет датируется январем-февралем 1827 года, тем временем, когда
Пушкин после возвращения из ссылки, будучи в зените славы, на Арбате, на
Собачьей площадке, в доме друга С. А. Соболевского. Он, как и многие
знакомые и друзья поэта, состоял в должности переводчика в Московском
архиве министерства иностранных дел, где позднее директорствовал князь
Михаил Оболенский. В пушкинские времена вокруг этого архива группировалась
плеяда блестяще образованных молодых людей, о которых в поэме "Евгений
Онегин" хорошо знавший этот круг автор писал:
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
Так вот, один из этих "архивных юношей", С.А.Соболевский, в знак дружбы
получил от Пушкина подарок, о котором и не помышлял.
В те годы появилось несколько портретов поэта. Соболевский считал, что
все они "приглажены и припомажены". Лучшим портретистом Москвы тогда
являлся Василий Тропинин, и ему был заказан портрет. Он, сделав с натуры
два эскиза, этюд маслом, создал затем портрет, изобразив поэта в домашнем
халате. В книгах о Пушкине можно прочитать, что инициатива создать портрет
у лучшего художника исходила от Соболевского. Но сам он острил такую
запись: "Портрет Тропинину заказал сам Пушкин тайком и поднес мне его в
виде сюрприза с разными фарсами".
Репродукции с этого изображения украшают ныне десятки книг о поэте.
Современники, видавшие работу художника, сочли портрет лучшим. В журнале
"Московский телеграф" Николай Полевой отметил: "Сходство портрета с
подлинником поразительно". Художнику удалось не только передать внешнее
сходство с оригиналом, но и заглянуть в глубь души...
И вот этот портрет, принесенный с Волхонки, из мастерской Тропинина,
попал на Арбат, в деревянный домик, стоявший на углу Собачьей площадки с
Борисоглебским переулком.
Судьба этого выдающегося произведения сложилась драматически.
Уезжавший надолго за границу хозяин оставил портрет и библиотеку одному из
"архивных юношей", Ивану Киреевскому. Тот, в свою очередь, передал их поэту
и историку Степану Шевыреву, с которым в переписке состояли Вукол
Ундольский и Михаил Оболенский...
Однажды к Степану Шевыреву явился некий живописец и упросил доверчивого
хозяина на время дать портрет, чтобы скопировать. Ловкий художник сделал
удачную копию и вместо оригинала вернул ее Степану Шевыреву, не заметившему
подлога. Портрет был, таким образом украден.
Появился он неожиданно в лавке антиквара спустя десятилетия. Вот тогда
приобрел его Михаил Оболенский и привез на Арбат.
Здравствовавший Василий Тропинин засвидетельствовал, что это именно его
портрет. К тому времени холст, который прятали где-то в укромном чулане или
на чердаке, попортился: Князь Оболенский просил автора подновить живопись,
но художник не решился на это из боязни испортить то, что писалось с натуры
и "молодою рукою". Он только почистил живопись.
Из дома Оболенских в 1909 году портрет попал в музей...
Автор известной книги "Старая Москва" М. И. Пыляев приводит любопытный
эпизод, связанный с этим портретом и включенный В. Вересаевым в свод
свидетельств современников "Пушкин в жизни": "Одно время отличительным
признаком всякого масона был длинный ноготь на мизинце. Такой ноготь носил
и Пушкин, по этому ногтю узнал, что он масон, художник Тропинин, придя
рисовать с него портрет. Тропинин передавал кн. М. А. Оболенскому, у
которого этот портрет хранился, что когда он пришел писать и увидел на
Пушкине ноготь, то сделал ему знак, на который Пушкин ему не ответил, а
погрозил ему пальцем".
...Незадолго до революции 1917 года владелец особняка князь Н. Н.
Оболенский продал фамильный дом купцу Гоберману, но последний не успел
попользоваться владением, так как оно перешло к новым хозяевам.
На ступеньках этого дома торговал книгами некто Е. 3, Баранов, человек
любознательный и ценитель фольклора. От его внимания не ускользнуло то
обстоятельство, что о доме этом ходит множество слухов и толков, причем
самых фантастических и занимательных. Он не поленился их записать от разных
лиц: извозчика, картузника, водопроводчика и других. Более того, сделал
доклад об этих легендах на заседании научного общества "Старая Москва",
членами которого состояли такие уважаемые мастера культуры, как художник А.
Васнецов, историк П. Миллер. Общество сочло возможным издать доклад
отдельной книжкой, вышедшей в Москве в 1928 году под названием "Московские
легенды".
Написавший послесловие к книжке знаток истории улиц Москвы П. Миллер
установил, что домом этим на Арбате с конца XVIII века владели князья
Шаховские, а с середины XIX - Оболенские, один из которых в его стенах
наложил на себя руки. Затем дом на некоторое время опустел. В нем тайком от
полиции поселились "лихие" люди. Это и дало повод к сочинительству легенд.
Молва наполнила его привидениями и прочей нечистой силой. Прохожие,
извозчики по вечерам старались держаться противоположной стороны улицы.
Дурная слава, впрочем, не мешала таким известным в Москве людям, как
железнодорожный магнат В. фон Мекк и князь Лев Голицын, снимать особняк.
Автор "Московских легенд" описал дом как одноэтажное каменное "большое
строение" с подвальным помещением и обширным двором. "Обращает на себя
внимание, -писал Е. 3. Баранов, - фасад главного дома с огромным
шестиколонным балконом и десятью высокими окнами". Кроме парадного подъезда
имелся дворовый вход, охраняемый бронзовым львом.
На самом деле дом был, как и многие другие арбатские особняки,
деревянным, оштукатуренным, а выглядел каменным. Под слоем штукатурки и
ампирными украшениями прятались обычные доски и бревна.
Рядом с особняком стояла особо почитаемая приходская церковь Николая
Явленного, колокольня которой выходила за линию застройки. Воздвигли ее на
месте видном, на изгибе улицы, таким образом, что прохожим бросалась она в
глаза с обеих сторон Арбата. Колокольня эта была замечательная. В
путеводителе "По Москве", выходившем под редакцией профессора Н. Гейнике,
есть такие слова: "Наивысшим изяществом и изысканностью отличается
колокольня церкви Николая Явленного на Арбате". На гравюре,
иллюстрировавшей очерк историка Ивана Снегирева, описавшего в XIX веке этот
памятник, хорошо видно: над двухъярусным, квадратным в плане основанием
поднялся дивный шатер. Подобные шатры украшали средневековую Москву, в виде
шатров тогда строились башни, колокольни и церкви. У стен Николая Явленного
похоронен генерал-майор Василий Вяземский, бывший "во многих баталиях и
штурмах". На Арбате, как ни на какой другой московской улице, и в ее
переулках стояло особенно много храмов, воздвигнутых в честь Николая,
Николы, считавшегося покровителем солдат: жили на древнем Арбате стрелецкие
полки.
Что еще очень важно для нас: на том месте, где сейчас над тротуаром
высится холм и зеленеет скверик, там, где стоял "дом с привидениями", в
земле сохранились фундаменты не только шатровой колокольни, но и дома, где
жили родители Александра Васильевича Суворова. Именно в этом доме, на этой
земле и улице родился великий полководец, не знавший поражений.
Глядя, как быстро выросли стены двух снесенных особняков в 42-м
владении на Арбате, невольно думаешь: столь же быстро можно восстановить и
стены уничтоженного бомбой дома с портиком, да и шатровую колокольню.
Восстановить этот особняк и колокольню необходимо, чтобы создать музей
Александра Суворова. Но прежде всего здесь следует установить памятный
знак, чтобы каждый прохожий знал, по какой земле он идет: здесь родился
Суворов.
Дочь Суворова
За пятьсот лет своей истории как улицы Арбат многое приобрел и, к
сожалению, еще больше потерял. О недавних утратах напоминают свежие пустыри
и прикрывающие их аккуратные заборы, установленные строителями в знак того,
что ушли они отсюда не навсегда а должны рано или поздно вернуться, чтобы
заполнить образовавшиеся между домов бреши.
Первыми начали это доброе дело каменщики, реализовав проект,
разработанный известным грузинским архитектором Шота Кавлашвили,
восстановившим недавно старый Тбилиси, его маленькие деревянные дома.
Размашистую подпись мастера, начертанную под словами "Автор проекта Ш.
Кавлашвили", я увидел на большом рисунке в комнате, которую занимал в 1985-
1987 годах начальник стройки. На рисунке изображены были выкрашенные в
жизнерадостные цвета (под стать остальным домам улицы) стены знакомых всем
москвичам домиков, на фасадах которых прорисованы все прежние замысловатые
детали, украшавшие карнизы, окна, пилоны. Только между домами, прежде
стоявшими порознь, теперь выложили стену с общей дверью, причем так же, как
фасады, выдержанную в старомосковском стиле.
С Арбата оба этих дома выглядят одноэтажными, над асфальтом
приподнимаются утонувшие в грунте окна подвалов. Войдя во двор, можно
увидеть наверху окна антресолей, типичных для многих арбатских домов XIX
века. Таким образом, с виду приземистые домики па самом деле были
трехэтажными. Такими они и стали снова, возрожденные после недавнего
сноса...
Их первоначально строили из бревен и досок, а стены штукатурили и
красили. Стильные архитектурные детали украшали деревянные стены, о чем
многие прохожие и не догадывались. Поэтому, когда начали реконструкцию
владения, выяснилось, что стены, простоявшие с начала XIX века, настолько
обветшали, что реставрировать их, к сожалению, не удастся. Нужно
выкладывать заново. Решили на сей раз делать их из кирпичей и блоков. И как
прежде, оштукатурить. Со старых снесенных стен сняли бережно все образцы
лепнины, чтобы сделать по ним новые, точно такие же.
По проекту Шота Кавлашвили быстро, можно сказать на глазах, за два
месяца московские каменщики выложили стены, которые поднялись в октябре
1986 года на всю свою высоту. Видны стали всем кирпичные пилястры, которые
покрыла штукатурка. Отделку здания, внешнюю и внутреннюю, выполнили
грузинские мастера. Они выступали в роли генерального подрядчика. Описывая
все эти новации, испытываешь двойственное чувство. С одной стороны, плохо,
что при таком способе реконструкции утрачены планировка, интерьеры еще
одного памятника прошлого, с другой стороны, хорошо, что образ самих
строений не утрачивается, как и прежде, они будут украшать улицу. Однако
цокольный этаж стал на 40 сантиметров выше.
Лет двенадцать назад в одном из этих восстанавливаемых домов на Арбате,
42, всего в три окошка по фасаду, я еще застал доживающих долгий век двух
арбатских старушек, рассказавших, что когда-то жил в их квартире директор
Большого театра, чью фамилию они позабыли. Хорошо помнили ночь 1941 года,
когда спустя месяц после начала войны разорвалась на улице фугасная бомба,
разрушившая Театр Вахтангова, выбившая стекла в их домике...
Соседний с ними особняк, фасад которого также заново выложен из
красного кирпича, появился на улице после пожара 1812 года. По справке,
составленной для архитекторов библиографом В. В. Сорокиным, в нем в разное
время проживали две известные в Москве женщины.
Первая, в 1823-1830 годах, Наталья Александровна Зубова, урожденная
Суворова, дочь прославленного полководца. Нежно любивший отец ее называл
Суворочкой. Он писал в одном из своих писем о двухлетней Наташе; "...дочь
моя в меня - бегает в холод по грязи, еще говорит по-своему".
Биограф полководца Олег Михайлов отмечает, что письма Суворова к дочери
и сегодня нельзя читать без волнения. Будучи в походах и сражениях, отец
всегда думал о ней, какие бы важные дела ни занимали его, будь то
предстоящий штурм или осада. Находил минуты, чтобы сочинить очередное
письмо, каждая строка которого полна поэзии и искреннего чувства. Отцом
прославленный генерал стал в 46 лет.
"Суворочка, душа моя, здравствуй... У нас стрепеты поют, зайцы летят,
скворцы прыгают на воздух по возрастам: я одного поймал из гнезда, кормили
из роту, а он и ушел домой. Поспели в лесу грецкие да волоцкие орехи. Пиши
ко мне изредка. Хоть мне недосуг, да я буду твои письма читать. Молись
богу, чтоб мы с тобой увиделись. Я пишу тебе орлиным пером; у меня один
живет, ест из рук. Помнишь, после того я уж ни разу не танцевал.
Прыгаем на коньках, играем такими большими кеглями железными, насилу
подымаешь, да свинцовым горохом: коли в глаз попадет, так и лоб прошибет.
Послал бы к тебе полевых цветов очень хороших, да дорогой высохнут... Отец
твой Александр Суворов".
Писались эти строки пером орлиным и сердцем любящим.
Когда дочь подросла, отец не переставал думать о ее будущем: "Наташа
правит моей судьбой, скорее замуж: дотоле левая моя сторона вскрыта".
Суворов придирчиво выбирал женихов для своей дочери и остановил выбор на
генерал-поручике графе Николае Зубове. Он был храбр, отличился в боях,
обладал богатырской силой. Это его достоинство пригодилось, когда Зубов
принял участие в заговоре против Павла 1, который и возвышал Суворова, и
унижал его. Николай Зубов нанес первый удар императору. Но при новом
императоре генерал прожил всего несколько лет.
Рано овдовев, дочь Суворова жила с шестью детьми в Москве. Она не
успела вовремя выехать из города перед вступлением французов в 1812 году.
Карета ее попала в руки неприятеля. Однако, узнав, кто перед ними, французы
не только отпустили Наталью Александровну из плена, но отдали ей воинские
почести. Она пережила отца на сорок четыре года и умерла в Москве.
Этот же особняк в 1868-1872 годах принадлежал Елизавете Николаевне
Киселевой, в девичестве Ушаковой. Елизавету Ушакову и ее старшую сестру
Екатерину обессмертил Александр Пушкин. В московском доме Ушаковых на
Пресне молодой Пушкин провел много счастливых часов, посвящал обеим сестрам
прекрасные стихотворения. Альбом сестер не раз заполнялся рисунками поэта,
его стихотворными автографами. Елизавете Ушаковой он писал:
Вы избалованы природой;
Она пристрастна к вам была.
И наша вечная хвала
Вам кажется докучной одой.
Вы сами знаете давно,
Что вас любить немудрено…
Елизавета вышла замуж за полковника Сергея Киселева, с которым поэт
находился в приятельских отношениях, бывал у него в гостях. Со слов матери,
Н. С. Киселев оставил запись о том, что Пушкин охотно беседовал с его
бабкой и часто просил ее "диктовать ему известные ей русские народные песни
и повторять их напевы. Еще более находил он удовольствие в обществе ее
дочерей. Обе они были красавицы, отличались живым умом и чувством
изящного".
В арбатском доме Елизавета Киселева поселилась спустя 30 лет после
гибели поэта, но память о нем .хранила всю жизнь.
Так что и этот особняк связан с именем поэта, чей мемориальный музей
открыл свои двери на Арбате, 53, напротив бывшего дома Елизаветы Ушаковой-
Киселевой. Можно предположить, что и в нем хранились традиции пресненского
особняка Ушаковых, где, по словам современницы: "...все напоминает о
Пушкине: на столе найдете его сочинения, между нотами "Черную шаль" и
"Цыганскую песню", на фортепианах-его "Талисман"... в альбоме-несколько
листочков картин, стихов и карикатур, а на языке беспрестанно вертится имя
Пушкина".
Елизавета Николаевна рассказывала сыну, что Александр Сергеевич нередко
приезжал к ним верхом на белой лошади и при этом всегда вспоминал
услышанные в юности слова одной гадалки, предсказавшей, что он умрет или от
белой лошади, или от белокурого человека из-за жены...
Из рода Бартеньевых
Дом № 16
По-видимому, не было случайностью, что три выдающихся московских
архивиста Вукол Ундольский, Михаил Оболенский и Петр Бартенев жили по
соседству, в домах, стоящих на одной улице, и не исключено, что по утрам,
выходя из ворот домов, они встречались .и раскланивались, отправляясь на
службу. Все они успешно служили, кто долго, кто коротко, в Московском
главном архиве министерства иностранных дел.
Особняк с портиком на Арбате, где жил директор этого архива и хозяин
дома Михаил Оболенский, как уже рассказывалось, не сохранился, а стоявший
под № 16, по соседству, одноэтажный угловой дом у Серебряного переулка на
своем прежнем месте (теперь в нем продуктовый магазин). Со временем
упростился его фасад, внутри изменена планировка, но в основе своей это
старинный жилой дом, где обитал замечательный человек, известный некогда не
только всем архивистам, библиографам, но всей читающей и пишущей России,
всем, кто любил русскую историю и литературу, - Петр Иванович Бартенев. Он
прожил долгую жизнь, свыше 80 лет. Последнее желание, высказанное домашним,
состояло в том, чтобы со смертного одра перенесли его поближе к столу, где
лежали рукописи, подготовленный к выпуску 600-й по счету номер журнала
"Русский архив". Полвека назад молодой русский ученый Петр Бартенев начал
выпускать никому тогда неизвестный "Русский архив".
Кто же этот "знаменитый издатель "Русского архива"?
Среди русских архивистов XIX века Петр Бартенев выделялся одной
особенностью: он уделял большое внимание не только письменным источникам,
актам, документам, рукописям разных времен, но и устным рассказам,
воспоминаниям современников, которые, не жалея времени, сам и записывал,
превращал в письменные источники, опубликовывал их на страницах журналов. И
старался, чтобы эти воспоминания не утрачивали яркости живого слова, чтобы
они хранили аромат своего времени. По-видимому, первым среди современников
он стал записывать воспоминания очевидцев о горячо любимом им поэте
Александре Сергеевиче Пушкине.
Поступив в Московский университет, Петр Бартенев слушал лекции таких
выдающихся профессоров, как Грановский, Буслаев, Шевырев... В студенческие
годы написал первую работу, посвященную поэту,- "Отрывки из писем Пушкина к
П. В. Нащокину". Позднее познакомился еще с одним близким другом поэта,
жившим с Александром Пушкиным на Собачьей площадке, на Арбате,- С. А.
Соболевским. Тот многое рассказал о прошлом, о жизни поэта в Москве.
Занимаясь описанием библиотек, архивов, Петр Бартенев постоянно
разрабатывал дорогую сердцу тему - Пушкин. После бесед с друзьями поэта
появилась работа "Пушкин в Южной России".
Не прекращая службы в библиотеке, он приступил к главному делу жизни-
изданию "Русского архива", чьи номера и по сей день служат историкам и
литературоведам. Его журнал называли "живой картиной былого". Петр Бартенев
поражал современников глубочайшей эрудицией, феноменальной памятью, его
сведения отличались точностью, глубиной мысли, а ко всем этим достоинствам
прибавлялась живость изложения, образность, любовь к родному слову, русской
литературе. Образ Петра Бартенева остался для потомков бы во многом
тусклым, если бы не очерк, написанный о нем Валерием Брюсовым, служившим
несколько лет под началом редактора "Русского архива". Брюсов имел
возможность видеть близко этого человека, по возрасту, воспитанию,
образованию бывшего для поэта представителем другого поколения, другой
эпохи. Брюсов называл его "осколком старых песнопений", но воздал должное
подвижничеству, бескорыстию, объективности. Какой пример для живущих: Петр
Бартенев успевал сделать сам то, что теперь выполняют многолюдные институты
и редакции. Издатель "Русского архива" выступал в разных лицах: автором,
составителем, редактором, корректором, плановиком, бухгалтером и
директором... Много сделал один человек для всего народа.
АРБАТСКАЯ ЛЕЧЕБНИЦА
Дом № 25
На Арбат к белорозовому дому с аптекой (№ 25) я пришел на этот раз,
держа в руках старую, прекрасного качества фотографию, сделанную в начале
нашего века, когда еще по булыжной мостовой не громыхали трамваи. Тогда
фотограф, установив свой треножник, мог не волноваться за судьбу громоздкой
аппаратуры. На противоположном углу со Староконюшенным переулком - ему
"позировала" лошадь, запряженная в телегу. С любопытством смотрели в
объектив сидящие на ступеньках крыльца продавцы в белых халатах, ожидавшие
покупателей у входа в лавку на углу дома (теперь он ведет в магазин
"Драпировка"). Тогда здесь располагалась "Мясоторговля", а над окнами
виднелись вывески с фамилией хозяина - Данилова. Мостовая выглядела
пустынной посредине ее, глядя в аппарат, застыл полицейский, дозволивший
эту съемку, которая производилась для издания книги, посвященной
полувековому юбилею Общества русских врачей.
Какая связь между "Мясоторговлей" и этим обществом? Такая же, как между
ним и располагавшейся за другой дверью еще одной лавкой - "Рамки и
картины". Дело в том, что нижние помещения этого дома на Арбате,
принадлежавшего Обществу русских врачей, арендовали торговцы. Но не только
они. На фотографии с помощью лупы читаю над окном второго этажа еще одну
надпись - "Классы рисования и живописи". Это - некогда популярная студия
художника Константина Юона, открытая здесь с начала века, памятная многим
нашим живописцам, сделавшим на углу Арбата и Староконюшенного первые шаги в
искусстве. Художникам было тесно: занимали-то они всего небольшую часть
второго этажа, но и на этом маленьком пространстве развили бурную
деятельность: учились, обсуждали работы, устраивали собрания, выставки,
издавали журнал... Верхний, третий, этаж сдавался под квартиры. И только
парадный ход с Арбата вел в Общество русских врачей и его аптеку. Их знали
многие в Москве.
Много раз менялись вывески на фасаде дома, но одна из них – аптеки, на
своем месте вот уже второй век... История ее восходит к теперь уже далекому
прошлому.
Построил этот кирпичный дом с окнами разной формы по проекту
архитектора Р. А. Гедике, отошедшего от привычного для Арбата классицизма,
бывший гвардейский офицер А. А. Пороховщиков, прославившийся строительным
размахом. На его средства сооружались здание "Славянского базара",
известной гостиницы и ресторана, большие жилые дома. По тем временам
трехэтажный дом Пороховщикова на Арбате выглядел среди соседних с ним
особняков внушительным зданием. Этот новый дом в 1870 году сняло в аренду
Общество русских врачей, ставшее широко известным в городе за пять лет до
этого, когда оно впервые обосновалось на Арбате, открыв общедоступную
лечебницу и аптеку.
Сначала они появились в 200 саженях от дома Пороховщикова, в другом,
тоже трехэтажном, частном доме, где внизу фармации оборудовали по
последнему слову того времени аптеку, а на втором этаже отделали зал. По
вечерам в нем собирались для научных заседаний члены Общества русских
врачей. Этот зал днем принимал "приходящих больных". Отсюда они расходились
по кабинетам врачей разных специальностей. Открытие лечебницы и аптеки было
широко отмечено в прессе, отпраздновано по всем канонам тогдашнего этикета:
с молебном, окроплением помещений "святой водой" и угощением. То было.
событие, важное не только для Москвы, но и всей России.
Появлению этого общества предшествовало создание в Белокаменной
Общества немецких врачей, имевших тогда в городе свою влиятельную
корпорацию. Выходцам из Германии принадлежало и большинство аптек.
Возникновение отечественной ассоциации врачей, и особенно ее аптеки, было
встречено в штыки влиятельными иностранными врачами и аптекарями.
Учредителям Общества русских врачей потребовался не один год усилий,
мужество, настойчивость, чтобы доказать свою правоту, разработать и
утвердить устав.
В новой лечебнице доктора брали "за совет" небольшую, сравнительно с
обычными гонорарами, плату - 20 копеек. Те, кто не имел этих копеек, мог
получить помощь бесплатно. Точно так же и аптека выдавала бедным лекарства
без денег. Вскоре лечебницу, завоевавшую признание, стали называть
Арбатской.
Однако из-за разногласий с хозяином дома врачам пришлось искать себе
другое помещение. Причем обязательно нужно было найти помещение для аптеки
поблизости, чтобы не возбудить ярость конкурентов, воспринимавших такой
переезд как посягательство на свои устоявшиеся доходы.
Несмотря на такое противодействие, Общество русских врачей перевело
аптеку и само перебралось в другой дом, а еще через несколько лет, окрепнув
финансово, с помощью полученного кредита купило у испытывавшего финансовые
трудности Пороховщикова дом и земельный участок на Арбате. Новое здание
стоило дорого, его застраховали от огня на 200 тысяч рублей!
Так среди многих строений по Арбату, принадлежавших, как писали в
справочниках, "двор", "п. двор", что значило дворянам и почетным дворянам,
купцам разных гильдий, здешним храмам, появился собственный дом у Общества
русских врачей.
Его устав был утвержден в памятном 1861 году, когда страна искала пути
к обновлению, дождавшись освобождения крестьян и отмены крепостного права.
Вот тогда московские врачи решили объединиться, чтобы не только сообща
решать свои проблемы, но и помогать малоимущим.
У истоков общества стоял известный и чтимый многими московский хирург
профессор Федор Иванович Иноземцев. Он первым произвел операцию под эфирным
наркозом, основал "Московскую медицинскую газету", первую поликлинику,
свершил много других важных в истории отечественной медицины деяний. Вторым
основателем общества называют бальнеолога Семена Алексеевича Смирнова, чье
имя носит целебная "Смирновская" вода, открытая им среди источников
Железноводска. Вокруг них объединились многие врачи.
В Арбатской лечебнице безвозмездно работали врачи разных
специальностей. Так, консультантом по хирургии почти 40 лет являлся Эраст
Эрастович Клин, работавший главным доктором городской больницы. В его честь
был оборудован отличный хирургический кабинет, носивший имя этого врача. В
Арбатской лечебнице впервые появилось отделение "для лечения
электричеством", ставшее прародителем нынешних физиотерапевтических
отделений. В отчете 1909 года, для которого выполнялась упомянутая
фотография дома на Арбате, сообщается, что лечебница за годы существования
оказала помощь 1300000 с лишним больным, причем свыше 50 тысячам из них
сделали операции.
Арбат стал колыбелью московской медицинской науки. Общество издавало
свою газету, труды, в его среде возникла идея созывать всероссийские съезды
врачей и естествоиспытателей, сыгравшие важную роль в развитии
отечественной науки. На Арбат приходили с первыми научными докладами
молодые врачи, ставшие в будущем гордостью медицины. Здесь начинали путь в
науке А. И. Абрикосов, П. А. Герцен и многие другие. За каждым таким именем
- школа, ученики, новые методы лечения, тысячи спасенных жизней.
На Арбате стремились расположиться и другие, возникшие позднее,
врачебные общества. На углу с Калошиным переулком, в небольшом,
сохранившемся до наших дней доме № 53 открылся бесплатный городской
родильный приют, появились частные лечебницы и кабинеты. И здесь выявляется
интересная, никем еще не отмеченная деталь: Арбат поставил рекорд по числу
проживающих в его домах врачей. В 1913 году их насчитывалось 74, а спустя
три года, как свидетельствует справочник "Вся Москва", стало 87. Еще больше
проживало врачей в арбатских переулках. В то же время художников
насчитывалось на этом же пространстве всего человек 15! Вот и выходит, что
Арбат к началу XX века стал в первую очередь улицей медиков, а уж потом -
поэтов и художников, так его прославивших.
В дни первой мировой войны по Арбату шли с музыкой полки,
направлявшиеся для погрузки в вагоны на Брянский (Киевский) вокзал. Обратно
те, кому повезло, возвращались ранеными. Трамваи их везли на Арбат; на
улице и в переулках возникали тогда госпитали, новые лечебницы. И сейчас
они встречаются здесь. На улице Федотовой (бывш. М. Николопесковский
переулок) в хирургическом отделении косметической лечебницы только за год
делают 10 тысяч операций. Другая арбатская поликлиника у Театра Вахтангова.
Интересно, сохранился ли тот дом, где Общество русских врачей начало
свою деятельность на Арбате? Да. Пройдя от аптеки "двести сажен", как
отмечал старый справочник, я подошел к началу улицы, к дому, расположенному
недалеко от "Праги", под № 4. Он сохранился, как был. В конце прошлого века
его купил генерал-майор А. Шанявский и благодаря этому дому сыграл свою
роль в истории народного просвещения. Он был завещан городу, что позволило
основать народный университет
АТЕЛЬЕ ФОТОХУДОЖНИКА
| |
