|
Реферат: Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации (История)
Кузбасская государственная педагогическая академия
Исторический факультет
КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА
Тема: «Последние века Римской империи: истоки формирования
западноевропейской средневековой цивилизации»
г. Новокузнецк, 2004 г.
Содержание
|1. Введение |3 стр. |
|2. Общественный и государственный строй Римской империи в конце | |
|III-начале V вв. |7 стр. |
|3. Разложение родоплеменного строя у древних германцев |14 стр. |
|4. Падение Западной Римской империи и образование варварских | |
|королевств |25 стр. |
|5. Генезис феодализма в Западной Европе. Вывод |33 стр. |
|6. Литература |37 стр. |
1. Введение
Европейский феодализм зарождается в условиях столкновения и
взаимодействия античного рабовладельческого общества с родоплеменным
«варварским» обществом германских, кельтских, славянских и других народов
Центральной, Северной и Восточной Европы.
Кризис в Римской империи (III—V вв. н.э.)
Кризис рабовладения. Античное общество характеризовалось ярко
выраженной социально-экономической разнородностью. Рабовладельческие виллы
с их централизованным производством, основанные на непосредственной
эксплуатации труда рабов, сосуществовали с поместьями, объединявшими мелкие
самостоятельные хозяйства зависимых людей (клиентов, арендаторов разного
рода, испомещенных на землю рабов), и с небольшими хозяйствами полисных
крестьян, в которых рабский труд играл вспомогательную роль или
отсутствовал вовсе.
Рабовладельческое хозяйство было рентабельным до тех пор, пока
дешевизна и стабильность притока новых рабов позволяла эксплуатировать их
нещадно, не заботясь об их физическом износе. Однако со II в. н.э. приток
новых рабов с варварской периферии (основного их источника) стал
уменьшаться, а цена их расти. Тем самым рабовладельцы были поставлены перед
необходимостью наладить естественное воспроизводство рабов в своих
поместьях и вообще перейти к долговременному их использованию. И то и
другое предполагало определенное снижение интенсивности эксплуатации.
Наиболее состоятельные рабовладельцы попытались компенсировать
снижение доходов путем простого расширения хозяйства, т. е. прежде всего —
увеличением числа эксплуатируемых рабов. Но возникшие таким образом
рабовладельческие латифундии себя не оправдывали, так как при этом резко
возрастали расходы на надзор за рабами и управление вообще. В этих условиях
изменение отношения к рабам как к агентам производства оказалось
неизбежным. В рабе начинают видеть человека, признают его право на семью,
запрещают разлучать ее членов, закон все решительнее отказывает господам в
праве самим казнить рабов (теперь это можно было сделать только по решению
суда), рабы получают право жаловаться в суд на плохое обращение с ними и
добиваться, чтобы их продали другому человеку. Поощряется отпуск рабов на
волю, законодательство предусматривает больше случаев и способов их
освобождения. Однако главным стимулом для увеличения производительности
рабского труда служило предоставление рабу вместе с правом на семью
некоторого имущества — пекулия, под которым подразумевались не только
личные вещи, но и средства производства: рабочий инструмент, скот,
мастерская, участок земли. Собственником пекулия считался рабовладелец, раб
же — всего лишь держателем, пользователем, но реальные права такого
держателя были весьма обширными и обеспечивали ему хозяйственную и бытовую
самостоятельность: он мог вступать в деловые отношения даже со своим
господином, давать ему в долг, совместно с ним заключать сделки с третьими
лицами. Хотя, согласно правовым представлениям, а затем и законам римлян,
господин всегда имел право отобрать у раба его имущество, на практике это,
вероятно, случалось не часто, так как было невыгодного рабовладельцу и
осуждалось моралью.
Наибольшее значение для судеб общественного развития имело наделение
земельным пекулием сельских рабов, ставшее в период поздней античности
обычным явлением, особенно в крупных поместьях — латифундиях. Стимулируя
таким образом заинтересованность раба в труде и экономя на надсмотрщиках,
латифундист одновременно перекладывал хотя бы часть расходов на плечи
непосредственного производителя. Со временем такой раб превращался в
прикрепленного к земле и продаваемого только вместе с ней самостоятельно
хозяйствующего земледельца, уплачивающего господину в виде ренты
определенную часть урожая.
Эволюция колоната. Особая роль в рассматриваемом процессе принадлежит
колонату. Изначально колон — это поселенец, колонист, а также земледелец
вообще, но уже с I в. н.э. так называли мелких арендаторов различного
статуса — свободных людей, граждан, обрабатывающих чужую землю на
договорных началах, чаще всего на условиях уплаты денежного, а со II в.
н.э. натурального оброка (как правило, трети урожая). В это время колонат
обычно уже не оформляется договором и колон становится, по сути дела,
наследственным съемщиком, постепенно оказываясь в зависимости от земельного
собственника.
В IV—V вв. колоны делились на свободных и приписных. Первые обладали
большим объемом личных и имущественных прав; их приобретения не считались
собственностью господина. Вторые рассматривались как «рабы земли» (но не
рабы господина), записывались в ценз поместья, их держания расценивались
как пекулий и принадлежали землевладельцу. И те, и другие несли
разнообразные повинности в пользу господ. Постепенно различие между этими
категориями колонов стираются. Колон эпохи домината утрачивает многие черты
свободного человека и гражданина. Он еще уплачивает государственные налоги,
но сбор их уже поручается землевладельцам, которые с середины IV в.
становятся ответственны за выдачу колонов в суд, посылают их на военную
службу, причем вправе заменить поставки рекрутов внесением государству
специальной подати, а к середине V в. добиваются полного отстранения
колонов от воинской повинности. К этому времени частная власть посессоров
над колонами настолько усиливается, что грань, отделяющая их от рабов,
становится, по мнению римских юристов, трудноразличимой: все чаще ставится
под сомнение личная свобода колонов, они подвергаются одинаковым с рабами
наказаниям, не могут свидетельствовать против своего господина и т.д.
Владельческие права колонов на возделываемые ими участки остаются в
силе, но приобретают новое качество. Не позволяя землевладельцам сгонять
колонов с земли, отчуждать землю без сидящих на ней колонов, использовать
их в качестве домашней челяди, закон в то же время прикреплял колонов к
этой земле. Эдикт Константина I от 332 г. запрещал колонам под угрозой
наложения оков переходить из одного имения в другое, обязывая
землевладельцев возвращать обосновавшихся у них чужих колонов их прежнему
хозяину. Эдиктом Валентиниана I от 371 г. была окончательно санкционирована
наследственная прикрепленность колонов к тому или иному имению. Несмотря на
ущемление гражданского статуса колонов, ограничения их владельческих прав,
колоны были более самостоятельны в хозяйственном отношении, чем рабы; их
повинности фиксировались законом и обычаем. В римском колонате угадываются
контуры новых, феодальных отношений.
Число самостоятельно хозяйствующих, но зависимых и эксплуатируемых
производителей увеличивалось и за счет других социальных источников:
крестьян, подпавших под власть какого-нибудь магната, пленных варваров,
которых теперь все чаще обращают не в рабов, а в колонов, и т.п. Тем самым
в эпоху поздней империи ведущим постепенно становится тип хозяйства,
связанный с эксплуатацией мелких землевладельцев в крупных поместьях.
Организатором производства в этом случае являлся не собственник земли, а
непосредственный производитель, у которого оставалась часть выращенного им
продукта. Этот механизм имеет сходство с экономическим механизмом,
характерным для феодализма. Но поскольку в эпоху домината продолжали
сохраняться рабовладельческие методы эксплуатации и огромная масса
самостоятельно хозяйствующих землевладельцев в социально-юридическом смысле
оставалась рабами, а с другой стороны, заметно усилился налоговый гнет, то
непосредственный производитель, видимо, располагал в основном лишь весьма
урезанным необходимым продуктом. В конечном счете, это явилось одной из
важнейших причин наблюдавшегося в эту эпоху экономического застоя, одним из
главных препятствий, стоявших на пути осуществления тех возможностей,
которые были заложены в формирующемся новом хозяйственном механизме.
Эмфитевсис. В поздней античности значительное распространение получает
аренда — теперь уже не только на государственных и муниципальных, но и на
частных землях. Аренда претерпевает качественные изменения: из долгосрочной
она развивается в вечную, так называемую эмфитевтическую аренду,
обеспечивающую владельцу широчайшие права, сопоставимые с правом
собственности. Эмфитевт был обязан собственнику небольшой фиксированной
платой (каноном), должен был вносить налоги с земли и тщательно ее
обрабатывать. В остальном он мог распоряжаться ею по своему усмотрению:
передавать по наследству, сдавать в субаренду, закладывать, даже продавать.
В последнем случае собственник имел лишь право преимущественной покупки; не
воспользовавшись им, он получал только пошлину в размере 2% продажной цены.
Съемщиками земли на эмфитевтическом праве чаще всего были крупные
землевладельцы, поэтому распространение эмфитевсиса знаменовало серьезную
перестройку господствующего класса в направлении феодализации.
Прекарий. Заметно большую роль стала играть и мелкая аренда, также
приобретшая новые черты. Особенно показательна эволюция так называемого
прекария (буквально — «испрошенного» держания). Прекарист первоначально, по-
видимому, вообще не нес каких-либо повинностей в пользу собственника,
довольствовавшегося тем, что земля его не пустует и не может быть на этом
основании конфискована общиной. Однако собственник был вправе в любой
момент согнать прекариста с предоставленного ему участка, невзирая на то,
как долго тот его обрабатывал; соответственно прекарист считался не
владельцем, а лишь держателем.
В эпоху домината прекарий все чаще оформляется письменно, становится
долгосрочным, нередко пожизненным, и обусловливается определенными в
договоре платежами. В перспективе это приводило к попаданию прекариста в
зависимость от земельного собственника, но при этом владельческие права его
укреплялись, а сам прекарий становился если не юридически, то фактически
своеобразной формой условного землевладения, отчасти предвосхищавшей
отношения зависимого крестьянина и феодала.
Патронат и коммендация. Важную роль в трансформации отношений
собственности сыграло развитие еще одного древнего института, а именно
патроната (патроциния), заключавшегося в самоотдаче, разумеется, не всегда
добровольной, одних граждан под покровительство других, более обеспеченных
и влиятельных. Такой акт назывался коммендацией. Патроцинии III—V вв. —
это, по сути дела, форма личной зависимости мелких, а также средних
землевладельцев от землевладельцев крупных. Стремясь ценой личной свободы и
гражданского полноправия избавиться хотя бы от некоторых государственных и
муниципальных повинностей, найти защиту от притеснений со стороны властей и
более сильных соседей, вступавший под патронат человек, в конце концов, а
иногда и сразу, утрачивал право собственности на землю, превращаясь в ее
держателя. Логичным следствием установления патроната являлось
возникновение в латифундиях режима частной власти, противостоящей
государству. Императоры, хотя и безуспешно, боролись с патронатом.
Натурализация хозяйства. Постепенное превращение рабовладельческой
виллы в децентрализованную латифундию имело далеко идущие последствия для
всей позднеантичной экономики. Важнейшим из них следует признать растущую
натурализацию, ослабление рыночных связей. Посаженные на землю рабы и
мелкие арендаторы старались свести свои расходы к минимуму и по возможности
обходиться изделиями, изготовленными самолично или в пределах латифундии. С
другой стороны, свертывание латифундистами собственного земледельческого
хозяйства (особенно хлебопашенного) нередко сопровождалось развитием
поместного ремесла. В крупных позднеантичных имениях появились
самостоятельно хозяйствующие ремесленники, в том числе перебравшиеся из
городов. Экономические связи господского хозяйства с городом ослабевали.
Солидная часть сельскохозяйственной продукции попадала в город, минуя
рынок, прежде всего по государственным каналам, через налоговую систему.
Экономический спад III-V вв. Ослабление рыночных связей сопровождалось
экономическим спадом. Он выразился в таких явлениях, как сокращение
посевных площадей, снижение урожайности, огрубление ремесленной продукции,
уменьшение масштабов городского строительства и торговых перевозок. Спад
был порожден кризисом рабовладельческого строя в целом. Непосредственной же
его причиной следует считать саму перестройку производственных отношений,
вызвавшую нарушение устоявшихся хозяйственных связей и ориентиров и
совпавшую по времени с рядом неблагоприятных конкретно-исторических
обстоятельств. В их числе — похолодание и увлажнение климата, пагубно
сказавшееся на севооборотах; демографический кризис (обусловленный не в
последнюю очередь принесенными с Востока эпидемиями); усиление политической
нестабильности и вторжения варваров; иссякание в Средиземноморье
большинства известных тогда месторождений драгоценных металлов и
хронический дефицит в торговле с Востоком, способствовавшие монетному
голоду и порче монеты.
Вместе с тем экономический спад III—V вв. было бы неправильно
расценивать как катастрофу. Земледелие и ремесло оставались все же на
высоком уровне, несомненно превосходящем уровень раннего средневековья.
Города, хотя и сокращались в размерах, не утратили своей специфически
римской инфраструктуры. Сохранялась и поддерживалась густая сеть хороших
мощеных дорог, Средиземное море оставалось относительно безопасным для
судоходства до середины V в. Денежное обращение все еще играло немаловажную
роль, обслуживая довольно бойкую местную и региональную торговлю.
Материальные возможности античной цивилизации далеко еще не были исчерпаны,
о чем свидетельствует, между прочим, монументальное строительство,
продолжавшееся в V в. в Риме, Равенне, Арле, Гиппоне, не говоря уже о
городах восточной половины империи.
В экономическом спаде поздней античности проглядывают и черты
обновления. Интенсивное хозяйствование предшествовавшей эпохи, еще не
подкрепленное соответствующими техническими и естественнонаучными
достижениями, основывалось на хищнической эксплуатации природы и
человеческого труда, предполагавшей неограниченность этих ресурсов.
Экономический подъем рубежа старой и новой эры был оплачен последовавшим
вскоре истощением земли и износом работника, как физическим, так и
моральным. Поэтому переход к экстенсивным формам хозяйствования в известной
мере содействовал улучшению экологической и социальной ситуации. Особого
внимания заслуживает процесс становления работника нового типа: из простого
исполнителя, безразличного к результату своего труда, социально одинокого,
забитого и озлобленного, убогого в своих желаниях и наклонностях, он
постепенно превращался в рачительного хозяина, гордого своей
сопричастностью какому-то коллективу, важностью своего труда для общества.
Эти социально-экономические возможности проявились не сразу, но в конечном
счете именно они обусловили более высокий уровень средневековой цивилизации
по сравнению с античной.
2. Общественный и государственный строй
Римской империи в конце III-начале V вв.
В эпоху домината государственный строй Римской империи претерпел
радикальные изменения. Они были вызваны как рассмотренными выше
экономическими процессами, так и существенными социальными сдвигами. Во II
— начале III в. н.э. возникает новое сословное деление: на honestiores
(«достойные», «почтенные») и humiliores («смиренные», «ничтожные»), В
период домината сословная структура еще более усложняется, так как среди
«достойных» выделяется элита — так называемые clarissimi («светлейшие»), в
свою очередь с IV в. подразделявшиеся на три разряда. Что же касается
«смиренных», то в эту группу наряду со свободнорожденными плебеями все чаще
стали включать неполноправные слои населения: колонов, отпущенников, в
дальнейшем и рабов. Так складывается принципиально новая структура
общества, в рамках которой постепенно преодолевается деление на свободных и
рабов, а древние полисные градации уступают место иным, отражающим
усиливающуюся иерархичность общественной организации.
В этой ситуации древние римские магистратуры окончательно утрачивают
всякое значение: одни (квесторы, эдилы) исчезают вовсе, другие (консулы,
преторы) превращаются в почетные должности, замещаемые по воле государя его
приближенными. Сенат, разросшийся к 369 г. (когда представители восточных
провинций стали собираться в Константинополе) до 2 тыс. человек, выродился
в собрание тщеславных магнатов, то раболепствующих перед императором, то
фрондирующих, озабоченных в основном защитой своих сословных привилегий и
внешних атрибутов власти. С конца III в. многие императоры, выбранные
армией или назначенные предшественником, не обращаются в сенат даже за
формальным утверждением в этом сане. Поскольку резиденция императора все
чаще находится вне Рима (в Константинополе, Медиолане, Равенне, Аквилее и
т.д.), он все реже удостаивает сенаторов своим посещением, предоставляя
последним автоматически регистрировать направляемые им эдикты. В периоды
политической нестабильности, например в середине V в., значение сената
возрастало, случалось, он открыто вмешивался в борьбу за власть, оспаривая
ее у армии. При «сильных» императорах его роль низводилась до роли
городского совета столицы империи, каковым он оставался на протяжении всего
раннего средневековья.
Реальная власть сосредоточивается в совете императора, получившем
название священного консистория. Отныне император уже не принцепс — первый
среди равных, лучший из граждан, высший магистрат, чья деятельность хотя бы
в теории регулируется законом, а доминус — господин, владыка, воля которого
сама является высшим законом. Особа его объявляется священной, публичная и
даже частная жизнь обставляется сложным помпезным церемониалом,
заимствованным во многом у эллинистических и персидских монархов. Из
«республики» империя превратилась в деспотию, а граждане — в подданных.
Управление государством все в большей мере осуществлялось при помощи
огромного, иерархически организованного и разветвленного бюрократического
аппарата, включавшего помимо центральных ведомств многочисленную
провинциальную администрацию и целую армию контролировавших и
инспектировавших ее столичных чиновников.
В конце III в. было ликвидировано старое административное устройство
империи (с его традиционным делением на императорские и сенаторские
провинции, личные владения императора, союзные общины и колонии разного
статуса). Отныне Восток и Запад имели, как правило, а с 395 г. всегда,
раздельное управление. При этом каждая из империй (Западная и Восточная)
делилась на 2 префектуры, те в свою очередь — на диоцезы (общим количеством
12), а последние — на более или менее равновеликие провинции, число которых
резко возросло и достигло в конце концов 117. В нарушение многовековой
традиции одной из провинций был объявлен Рим. Наместники провинций, раньше
управлявшие вверенными им территориями, регулярно объезжая их и опираясь в
решении дел на магистратов автономных общин, теперь прочно обосновываются,
вместе с многочисленными чиновниками, в постоянных резиденциях. Главными их
обязанностями становятся сбор налогов и высшая юрисдикция; военные функции
постепенно переходят к специально назначенным военачальникам, подчиненным
только вышестоящим военным инстанциям.
Шедшее вразрез с древней римской практикой разграничение гражданской и
военной власти на местах было вызвано стремлением центрального
правительства ограничить могущество провинциальной администрации,
воспрепятствовать возможным проявлениям сепаратизма. В то же время оно
явилось следствием коренной перестройки римской армии, все реже
комплектовавшейся из полноправных римских граждан. Причина этого кроется не
только в сокращении общей численности земельных собственников. С
предоставлением в 212 г. римского гражданства большинству свободного
населения империи исчез один из главных стимулов, побуждавших перегринов
идти на военную службу. В условиях социально-политической нестабильности и
прогрессирующего обесценивания денег нужного эффекта не давали и такие
меры, как постоянное повышение солдатского жалования и освобождение
ветеранского землевладения от муниципальных налогов.
Попытка превращения легионеров в особое наследственное сословие и
своего рода прикрепление их вместе с потомством к предоставленным им
наделам имела результатом лишь дальнейшее падение престижа и боеспособности
армии. Более успешными на первых порах оказались: рекрутчина (при которой
магнатам вменялось в обязанность выставлять определенное число новобранцев
из своих колонов) и особенно наем варваров (отдельных лиц и целых
формирований). Охрана границ стала поручаться варварским племенам,
поселяемым там на правах федератов. В дальнейшем именно эта практика
явилась одной из главных непосредственных причин крушения империи.
Финансовые реформы эпохи домината. В эпоху домината коренным образом
трансформируется и система налогообложения. До конца III в. римские
граждане были освобождены от уплаты регулярных прямых налогов; допускались
лишь экстраординарные налоги, связанные по большей части с военной угрозой.
Прямые налоги платило лишь население провинций. Доходы казны складывались
также из средств от эксплуатации государственной собственности, косвенных
налогов и пошлин.
Однако неуклонно расширявшаяся практика предоставления римского
гражданства провинциалам и провинциальным общинам весьма отрицательно
сказывалась на налоговых поступлениях. Ситуация усугублялась
систематической порчей монеты (снижением содержания в ней серебра), что
вело к дезорганизации хозяйства и также способствовало оскудению казны.
Преодоление кризиса, охватившего в III в. римское общество, предполагало
поэтому и упорядочение государственных финансов.
Энергичные меры по выпуску полноценной монеты были предприняты в
первые же годы правления Диоклетиана (284—305), попытавшегося также —
впервые в истории — регламентировать цены на основные продукты и услуги. Но
стабилизировать денежное обращение удалось лишь при Константине I
(306—337). Была уточнена стоимость золота в слитках и введен
монометаллический золотой стандарт; из серебра наряду с медью чеканили
только мелкую разменную монету. На этой основе был налажен выпуск новой
высокопробной золотой монеты — солида — весом в 1/72 римского фунта,
реальная стоимость которой в целом соответствовала номиналу. Эти меры
подготовили базу для проведения налоговой реформы, начатой при Диоклетиане
и завершенной при Константине I.
Отныне все собственники (исключая все же жителей Средней и Южной
Италии) должны были уплачивать прямые налоги. В сельской местности размер
налога определялся соотношением количества земли, принадлежащей тому или
иному человеку (с учетом ее качества, расположения и характера
использования), и количества занятых на ней работников. Для оценки
земельной собственности и рабочей силы вводились условные расчетные единицы
— iugum («ярмо», т.е. упряжка волов) и caput («голова»), по которым вся
система получила название iugatio-capitato. Со «смиренных» налог взимался в
натуре, он именовался термином, обозначавшим годовой урожай, — анноной,
«достойные» вносили его в звонкой монете. В городах оценка имущества
производилась с учетом доходности мастерской, лавки и т.д. Низшие слои
общества (и горожане, и селяне) были, кроме того, обязаны государству
многочисленными — до 40 наименований — отработочными повинностями: по
ремонту дорог и мостов, обеспечению транспортом и т.п. В целом по сравнению
с эпохой принципата налоговый пресс заметно усилился, затронув и городские
общины. Со времени Валентиниана I (364—375) городам оставалась лишь треть
доходов с принадлежащих им общественных земель.
Города, в меньшей мере племенные общины, сами уже не справлялись с
выполнением общественно необходимых функций по поддержанию хозяйственной
деятельности, охране правопорядка и т.д. Императоры все чаще прибегали к
административным мерам, постепенно переходя от ограниченного контроля к
жесткой регламентации. Этой цели, помимо превращения органов муниципального
самоуправления в придаток общеимперского государственного аппарата, служил
и ряд конкретных мер, направленных на сохранение разлагавшейся общественной
системы.
Сталкиваясь с непрекращающимся бегством граждан из городской общины,
Диоклетиан, а затем Константин I законодательно запретили выход из нее
представителям всех сословий. Принадлежность к некоторым профессиональным
коллегиям стала наследственной, к концу IV в. ремесленникам было отказано в
праве служить в армии, принимать сан священника, занимать муниципальные
должности. Эдиктами 316 и 325 гг. к своему сословию и к своей курии
(городскому сенату) были прикреплены и декурионы, называемые теперь чаще
куриалами. На них была возложена тягостная обязанность по сбору налогов,
причем куриалы должны были возмещать недоимки из своих средств. Результатом
явилось разорение этого сословия, бывшего главной социальной опорой ранней
империи.
Государственные реформы эпохи домината продлили Римскому государству
жизнь примерно на полтора столетия, отсрочив его гибель, казавшуюся в
середине III в. близкой и неотвратимой. Некоторые из этих реформ, например
монетная, были весьма успешными: солид Константина I служил расчетной
единицей на протяжении всего раннего, а в Византии и классического,
средневековья. Удачными в целом следует признать также нововведения в
области провинциального управления и кодификации римского права. Однако
многие мероприятия императоров, в частности в военных и финансовых
вопросах, дав временный эффект, возымели в конечном счете самые плачевные
последствия. Государственность периода домината была по природе своей чужда
как уходящему в прошлое античному обществу, так и нарождавшемуся
феодальному. Прообраз феодальной государственности можно усмотреть скорее в
тех социально-политических явлениях, с которыми императоры эпохи домината
энергично, но не очень последовательно и в общем безуспешно боролись,
прежде всего—в режиме частной власти, складывавшемся в латифундиях.
Кризис идеологии. Главнейшим проявлением кризиса в идеологии
позднеантичного общества был постепенный отход от представления о гармонии
интересов отдельного человека и гражданской общины в целом. Для всех
категорий населения утрачивают значение социально значимые цели и
ориентиры. К III в. стала совершенно очевидной иллюзорность, если не
лживость, регулярно провозглашаемого императорами (начиная с Августа)
наступления золотого века под эгидой мощного и слаженного Римского
государства. Неустанно повторяя тезис о совершенстве существующего строя,
нацеливая граждан на благоговейное оберегание раз и навсегда установленного
положения вещей, официальная пропаганда содействовала лишь усилению
социальной апатии и недоверия к любому публичному слову и действию. Все
большее число римских граждан, от плебеев до сенаторов, самоустраняется от
общественных дел, стремится жить незаметно, не обнаруживая лишний раз свое
богатство, искусство, личное превосходство вообще. Человек
сосредоточивается на своих внутренних переживаниях, приобретавших
постепенно большую важность, чем политические перипетии внешнего мира.
Поскольку, сообразно общей тональности античной культуры, отчуждение от
общества воспринималось и осмысливалось как отчуждение от гармонии космоса,
интеллектуальная и эмоциональная энергия индивида направляется на
восстановление нарушенной связи человека и миропорядка, все чаще
воплощенного для него в божестве.
Одновременно пересматриваются и другие идеологические представления
классической эпохи. Теряет прежнюю четкость деление людей на свободных и
рабов, в рабе начинают видеть личность, философы все настойчивее проводят
мысль о том, что свобода и рабство — это состояния не столько юридические,
сколько моральные: сенатор может быть рабом порочных страстей, тогда как
добродетельный раб внутренне свободен. Меняется и отношение к труду: в
среде «почтенных» на него по-прежнему смотрят с презрением, но для
«смиренных», чьи взгляды все меньше определяются стереотипами
разлагающейся, но пока что поддерживаемой государством полисной идеологии,
труд становится благом, залогом здоровой и честной жизни. Складывается
новая система ценностей, во многом уже чуждая рабовладельческому обществу.
С наибольшей силой и ясностью перестройка общественного сознания
проявилась в сфере религии. Это выразилось, в частности, в попытках
создать, все еще в рамках полисной религии, единый для всей империи культ
верховного и всемогущего, как правило, солнечного божества. В том же
направлении эволюционировали и религиозные настроения народных масс, все
чаще искавших в культе не помощи в конкретном деле, находящемся в «ведении»
того или иного божества, а утешения во всех жизненных горестях и обретения
душевного равновесия через индивидуальное приобщение к божественной силе,
мудрости и благодати. В древних земледельческих и солнечных культах упор
теперь делается преимущественно на единое животворное начало всего сущего;
приобретают популярность дуалистические учения (например, митраизм) с их
представлениями о равновеликости и бескомпромиссной борьбе добра и зла.
Однако яснее и последовательнее всего на духовные запросы своего времени
ответило христианство, на долю которого выпал поэтому наибольший успех.
Христианизация империи. Христианство представляло собой уже не
полисную, а мировую религию, преодолевающую жесткие этнические и социально-
правовые барьеры, присущие умирающему античному обществу. «Для Бога несть
эллина и иудея, ни свободного, ни раба», — говорится в одном из посланий
апостола Павла. Бог христиан воплощает и себе мировой порядок, его величие
столь беспредельно, что в сравнении с ним любые социальные градации и
общности оказываются несущественными, поэтому ему предстоит абстрактный
человек, оцениваемый по его личным качествам, а не по принадлежности к той
или иной общественной группе. Связь человека с Богом мыслится в
христианстве как основополагающая, опосредующая его связи с другими людьми.
Соответственно истинная благодать достигается не суетными мирскими усилиями
(к каковым относилась и всякая гражданская деятельность), а через близость
к Богу, понимаемую одновременно как прижизненная причастность его величию
(«Царство Божие внутри вас») и как посмертное воздаяние за праведную жизнь.
Отсюда следует, что человеку надлежит заботиться не о внешних
обстоятельствах своего существования, но о духовном и уповать во всем на
Бога. Так в превращенной форме христианство отразило социальную
действительность поздней античности: далеко зашедшее стирание национальных,
политических, отчасти правовых и идеологических различий; прогрессирующее
исчезновение привычных общественных гарантий существования, делавшее
человека беззащитным перед лицом все более авторитарной политической
власти, природных и экономических катаклизмов; отсутствие общего для всех
обездоленных реального выхода из тупика, в который завело общество рабство;
растущая разобщенность людей, их социально-психологическое одиночество и
индивидуализм как проявление кризиса общественного строя.
Распространению христианства немало способствовало и то
обстоятельство, что оно предлагало своим приверженцам не только
мировоззрение (более стройное и содержательное, чем в соперничавших
религиях), но и сплоченную церковную организацию. Принадлежность к ней
временами была небезопасна, но зато обеспечивала прихожанам многообразную
моральную и материальную помощь, объединяла их в коллектив. Своим влиянием,
а постепенно и богатством христианская община объективно, часто и
субъективно, противостояла государству и его идеологии. Периодические
гонения на христиан (особенно жестокие в середине III и в первые годы IV
в., при Диоклетиане) возымели, однако, противоположный результат,
способствовав сплочению христианских общин и привлечению в них новых
членов, плененных душевной стойкостью мучеников за веру и солидарностью их
единомышленников. Убедившись в тщетности попыток сломить христианскую
церковь, преемники Диоклетиана прекратили преследования и постарались
поставить ее на службу государству, делая при этом акцент на те стороны
христианского учения, которые могли быть использованы для пресечения
социальных конфликтов: идеи смирения, непротивления злу насилием, признания
греховности всего человеческого рода, тезис «нет власти не от Бога».
В 313 г. императоры Лициний и Константин, сами оставаясь еще
язычниками, издали знаменитый Медиоланский (Миланский) эдикт,
предоставлявший христианам свободу вероисповедания. Их перестали принуждать
к совершению языческого обряда поклонения гению императора, а христианская
церковь получила даже некоторые привилегии, в частности статус юридического
лица, позволявший ей наследовать имущество. Церковь не замедлила
откликнуться на этот шаг, и уже в 314 г. епископы Галлии призвали своих
единоверцев не уклоняться впредь от воинской службы, вообще не чураться
гражданской деятельности. В 323 г. христианин стал консулом, и очень скоро
церковная организация оказалась подключенной к системе государственного
управления. Со своей стороны императоры оказывали церкви растущую
поддержку. В 325 г. в малоазийском городе Никее, с целью уладить спорные
богословские вопросы, упорядочить богослужение и церковную догматику, под
эгидой императора Константина I был созван Вселенский собор, т.е. собрание
всего высшего христианского духовенства. На соборе был выработан так
называемый Символ веры — краткое официальное изложение сути христианского
учения, произведен отбор и канонизация текстов священных для христиан книг,
сформулированы обязательные для них правила поведения; несогласные (а таких
было немало) объявлялись еретиками, иначе говоря, отколовшимися от церкви.
Сам Константин принял крещение лишь на смертном одре в 337 г., но его
преемники были уже христианами, а в 381 г. христианство было провозглашено
государственной религией и начались преследования уже язычников. Столетие
спустя в язычестве продолжали упорствовать главным образом жители глухих
сельских районов и отдельные прослойки городской интеллигенции, основная же
масса населения была обращена в христианство. Однако обращение это носило
нередко формальный характер. В своих представлениях и повседневной жизни
многие из принявших крещение еще долго оставались язычниками и даже
совершали языческие обряды. Подлинная христианизация культуры произошла в
Западной Европе уже в эпоху средневековья.
Формы социального протеста народных масс. Кризис античного общества
проявился также в обострении социальных конфликтов. Усилившийся налоговый
гнет, произвол чиновников, притеснения со стороны магнатов, бесчинства
германских наемников, вторжения варваров — все эго усугубляло прежние
социальные противоречия, вовлекало в социальную борьбу новые группы
населения. В народных движениях 111-У вв. активно участвуют не только рабы,
но и колоны, мелкие земельные собственники, городской плебс, иногда и
средние слои общества — куриалы. Эти движения переплетаются с
внутриполитической борьбой и вторжениями иноземцев, сепаратистскими
выступлениями провинциальной знати и конфессиональными конфликтами.
Наряду со старыми формами сопротивления — бегством рабов от своих
господ и налогоплательщиков от государственных чиновников — в этот период
проявляются и более активные формы, в том числе восстания, направленные как
против латифундистов, так и государства в целом. Самое крупное из этих
восстаний связано с движением багаудов (от кельтского «бага» — борьба),
охватившим Северо-Западную Галлию, особенно Арморику, позднее также Северо-
Восточную Испанию. Выступления багаудов продолжались с перерывами с III по
V в. и были особенно интенсивными в 30 — 50-е годы V в. Это были мелкие
землевладельцы, в основном, видимо, кельтского и иберийского происхождения,
а также рабы и арендаторы, пытавшиеся отложиться от Рима, установить свои
порядки и жить никому не подвластными самоуправляющимися общинами.
Активизируется и социальный протест городского плебса, требовавшего
теперь не только хлеба и зрелищ, но и защиты от злоупотреблений местных
магнатов, все чаще контролирующих городскую администрацию. Защиты
добивались и куриалы. Это побудило Валентиниана I учредить в 365 г.
должность дефенсора (защитника) города, призванного оберегать простой народ
от притеснений, разбирать жалобы и наблюдать за отправлением правосудия.
Первоначально дефенсоры назначались из Рима, затем их стали выбирать сами
горожане, обычно отдававшие предпочтение кому-то из именитых сограждан,
например епископу. Очень скоро поэтому пост дефенсора оказался в руках
городской верхушки и к середине V в. лишился прежнего значения.
Достаточно часто народные движения облекались в одежды религиозного
протеста или сочетались с ним. В языческий период истории Римской имперли
сопротивление рабовладельческому обществу и государству чаще всего
проявлялось в исповедании христианского вероучения. С превращением
христианства в государственную религию эту функцию стали выполнять
различные ереси, иногда также язычество. Ереси IV—V вв. по преимуществу
питались не народным истолкованием Евангелия, а богословской мыслью,
тонкости которой простому люду обычно были недоступны. Тем не менее, многие
массовые движения того времени происходили под знаменем того или иного
еретического учения: арианства, несторианства, монофизитства на Востоке
(см. гл. 5), донатизма и пелагианства на Западе.
Пелагианство, названное так по имени священника Пелагия (начало V в.),
отвергавшее один из основных догматов христианской церкви о греховности
человеческого рода, делало из этого далеко идущий вывод о противоправности
рабства и других форм социального угнетения. Получив значительное
распространение, особенно в Галлии, пелагианство послужило одним из важных
источников еретической мысли средневековья, но не породило массового
народного движения.
Иначе было в Северной Африке, где действовали донатисты —
последователи жившего в начале IV в. епископа Доната. Они ратовали за
очищение церкви от мирской скверны, настаивали на вторичном крещении
грешников, выступали против вмешательства государства в церковные дела.
Донатистов поддержали различные слои населения Северной Африки, от
сепаратистски настроенной части знати до рабов, мелких арендаторов и
городских низов, видевших в донатистском учении отрицание ненавистных им
порядков как безбожных. К середине IV века в рамках донатизма оформилось
течение так называемых агонистиков («борющихся»), иначе циркумцеллионов
(«блуждающих вокруг хижин»). Они отвергали существующий мир как неправедный
и стремились либо добровольно уйти из него через аскетизм или самоубийство,
либо преодолеть его неправедность силой, изгоняя священников и сборщиков
налогов, освобождая рабов, уничтожая долговые расписки и т.д. Подобные
действия вызывали осуждение со стороны донатистского духовенства и
карательные меры со стороны государства, нередко воспринимавшиеся
агонистиками как возможность уйти в мир иной. Народные движения эпохи
домината немало способствовали расшатыванию основ рабовладельческого
общества, но уничтожить его не могли. Эксплуатируемые массы империи
представляли собой конгломерат множества социальных групп, разделенных
сословными перегородками и несовпадающими интересами. Мелкие земельные
собственники, арендаторы и даже колоны нередко сами являлись
рабовладельцами. Городской плебс, существовавший в значительной мере за
счет государства, оказывался соучастником эксплуатации налогоплательщиков.
Вторгавшиеся на территорию империи варвары также были не прочь захватить
рабов, обложить данью землевладельцев. Отношение обездоленных слоев
населения римского государства к варварам было неоднозначным: иногда они
приветствовали их, помогая овладеть городом (как случилось в 410 г. в
Риме), в других случаях вместе с регулярными войсками оказывали им
сопротивление. Союз низших слоев империи с варварами в реальной истории не
имел места.
3. Разложение родоплеменного строя у древних германцев
Северные соседи Римской империи — варварские, по оценке греков и
римлян, племена германцев, а также кельтов, славян, фракийцев, сарматов — в
первые столетия новой эры жили еще родоплеменным строем. Уровень развития
этих племен был весьма различен, но к моменту массовых вторжений варваров
на территорию империи в IV—VI вв. все они в той или иной мере и форме
обнаруживали признаки складывания государственности, причем постепенно все
более очевидной становилась феодальная направленность происходящих
изменений. У германцев эта тенденция прослеживается с особой ясностью.
Хозяйственный строй. Хозяйственный строй древних германцев остается
предметом острых историографических дискуссий, что обусловлено, прежде
всего, состоянием источников. Согласно преобладающей точке зрения
(учитывающей наряду с письменными источниками достижения археологии,
ономастики и исторической лингвистики), германцы уже в I в. вели оседлый
образ жизни, хотя эпизодические перемещения отдельных коллективов и целых
племен на значительные расстояния еще имели место. Миграции вызывались по
большей части внешнеполитическими осложнениями, иногда нарушениями
экологического равновесия в результате колебаний климата, демографического
роста и другими причинами, но отнюдь не диктовались природой хозяйственного
строя. Наиболее развитыми являлись племена, жившие на границах империи по
Рейну и Дунаю, тогда как по мере удаления от римских пределов уровень
цивилизованности падал.
Главной отраслью хозяйства у германцев было скотоводство, игравшее
особо важную роль в Скандинавии, Ютландии и Северной (Нижней) Германии, где
много прекрасных лугов, земли же, пригодной для земледелия, мало, а почвы
сравнительно бедны. Разводили в основном крупный рогатый скот, а также овец
и свиней. Земледелие было на втором плане, но по важности уже мало уступало
скотоводству, особенно к IV в. Местами еще сохранялись подсечно-огневое
земледелие и перелог, однако преобладала эксплуатация давно расчищенных и
притом постоянно используемых участков. Обрабатывались они радом (сохой)
либо плугом, приводимыми в движение упряжкой быков или волов. В отличие от
рала плуг не просто бороздит взрыхляемую лемехом землю, но подрезает глыбу
земли по диагонали и с помощью специального устройства — отвала —
отбрасывает ее в сторону, обеспечивая более глубокую пахоту. Позволив,
таким образом, существенно интенсифицировать земледелие, плуг явился
поистине революционным изобретением. Однако его применение или неприменение
в конкретном районе было обусловлено не столько стадией развития, сколько
особенностями почв: плуг незаменим на тяжелых глинистых почвах, отвоеванных
у леса; на распаханных лугах с их легкими податливыми почвами он
необязателен; в горной местности, где плодородный слой неглубок,
использование плуга чревато эрозией.
Правильные севообороты еще только складывались, тем не менее, к концу
рассматриваемого периода начало распространяться двухполье с обретающим
понемногу регулярность чередованием яровых и озимых, реже — зерновых с
бобовыми и льном. В Скандинавии сеяли в основном морозоустойчивый
неприхотливый овес и быстросозревающий яровой ячмень, на самом юге, в
Сконе, также яровые сорта ржи и пшеницы. Зерна здесь хронически не хватало,
основой пищевого рациона служили мясомолочные продукты и рыба. В Ютландии и
в собственно Германии пшеница занимала значительные и все расширявшиеся
площади, но преобладали все же ячмень (из которого помимо хлеба и каши
изготовляли также пиво — главный хмельной напиток германцев) и особенно
рожь. Германцы возделывали также некоторые огородные культуры, в частности
корнеплоды, капусту и салат, принесенные ими впоследствии на территорию
империи, но садоводства и виноградарства не знали, удовлетворяя потребность
в сладком за счет дикорастущих плодов, ягод, а также меда. Охота уже не
имела большого хозяйственного значения, рыболовство же играло важную роль,
прежде всего у приморских племен.
Вопреки сообщению Тацита, германцы не испытывали недостатка в железе,
которое производилось в основном на месте. Велась также добыча золота,
серебра, меди, свинца. Достаточно развито было ткачество, обработка дерева
(в том числе для нужд кораблестроения), выделка кож, ювелирное дело.
Напротив, каменное строительство почти не практиковалось, керамика была
невысокого качества: гончарный круг получил распространение лишь к эпохе
Великого переселения народов — массовому миграционному процессу в Европе в
IV—VII вв. Видное место в хозяйственной жизни германцев занимал
товарообмен. Предметом внутрирегиональной торговли чаще всего служили
металлические изделия; римлянам германцы поставляли рабов, скот, кожу,
меха, янтарь, сами же покупали у них дорогие ткани, керамику,
драгоценности, вино. Преобладал натуральный обмен, лишь в пограничных с
империей областях имели хождение римские монеты.
Население всего германского мира едва ли превышало тогда 4 млн.
человек и в первые столетия нашей эры имело тенденцию к сокращению из-за
эпидемий, непрерывных войн, а также неблагоприятных экологических
изменений. Соответственно, плотность населения была крайне низка, и
поселения, как правило, разделялись большими массивами леса и пустоши.
Согласно Тациту, германцы «не выносят, чтобы их жилища соприкасались;
селятся они в отдалении друг от друга, где кому приглянулся ручей, или
поляна, или роща». Это свидетельство подтверждается раскопками, выявившими
во всех германских землях уединенно стоящие усадьбы и небольшие, в
несколько домов, хутора. Известны и выросшие из таких хуторов крупные
деревни, все более многочисленные к середине I тысячелетия, однако и в это
время типичным остается все же сравнительно небольшое поселение. Жилища
древних германцев представляли собой высокие удлиненные постройки размером
до 200 кв. м, рассчитанные на два-три десятка человек; в ненастье здесь
содержали и скот. Вокруг или неподалеку лежали кормившие их поля и выгоны.
При близком соседстве нескольких домохозяйств поля или их участки
отделялись от соседских не подлежащими распашке межами, возникавшими из
камней, удаляемых с поля и постепенно скрепляемых наносами земли и
проросшей травой; эти межи были достаточно широки, чтобы пахарь мог по ним
проехать с упряжкой к своему участку, не повредив чужие. С увеличением
населения такие поля иногда делились на несколько долей, но сами границы
поля оставались, по-видимому, неизменными. Такая система полей была
наиболее характерна для открытых низменностей Северной Германии и Ютландии.
В Средней и Южной Германии, где хлебопашество велось в основном на землях,
очищенных от леса, положение было, вероятно, несколько иным, поскольку
лесные почвы требовали более длительного отдыха, который нельзя было
компенсировать, как на богатом скотом Севере, избыточным унавоживанием.
Соответственно здесь дольше держался перелог и связанное с ним
периодическое перекраивание участков.
Община. Та или иная форма общины характерна для всех родоплеменных, а
также более развитых обществ докапиталистической эпохи. Конкретная форма
общины зависела от многих факторов: природных условий, типа хозяйства,
плотности населения, степени социальной дифференциации, развитости
товарообмена и государственных институтов. Община как таковая была
необходимым и нередко важнейшим элементом всех древних обществ, позволявшим
человеческому коллективу заниматься хозяйственной деятельностью,
поддерживать освященный обычаем, порядок, защищаться от врагов, отправлять
культовые обряды и т.д.
Самой ранней формой общины считается родовая, или кровнородственная,
основанная на совместном ведении хозяйства и совместном пользовании и
владении землей кровными родственниками. Эта форма общины была характерна
едва ли не для всех народов мира на ранних стадиях их развития. В
дальнейшем под влиянием внешних условий община могла приобрести самые
разнообразные очертания, причем история общины не сводима к разложению и
угасанию ее родовой формы, правильнее говорить о развитии и видоизменении
форм и функций общины. Так называемой соседской общине (иначе — община-
марка), распространенной в средневековой Германии и в некоторых
сопредельных с ней странах, некогда завоеванных германскими племенами,
свойственна индивидуальная собственность малых семей на наделы пахотной
земли при сохранении коллективной собственности общины на леса, поля и
другие угодья. Жители древнегерманских хуторов и деревень несомненно также
образовывали некую общность. В первые века нашей эры род все еще играл
очень важную роль в жизни германцев. Члены его селились если не вместе, то
компактно (что особенно ясно проявлялось в ходе миграций), вместе шли в
бой, выступали соприсяжниками в суде, в определенных случаях наследовали
друг другу. Но в повседневной хозяйственной практике роду уже не было
места. Даже такое трудоемкое дело, как корчевание леса, было по силам
большой семье, и именно большая семья, занимавшая описанное выше просторное
жилище и состоявшая из трех поколений или взрослых женатых сыновей с
детьми, иногда с несколькими невольниками, и являлась главной
производственной ячейкой германского общества. Поэтому независимо от того,
происходили ли жители поселения от общего предка или нет, соседские связи
между ними преобладали над кровнородственными.
При небольшой плотности населения и обилии свободных, хотя обычно не
освоенных еще земель, споры из-за возделываемых площадей, равно как и общие
всем проблемы, связанные с их обработкой, вряд ли часто возникали между
домохозяйствами. Господство примитивных систем земледелия, чуждых строгому,
обязательному для всех соседей чередованию культур и неукоснительному
соблюдению ритма сельскохозяйственных работ (что свойственно для развитого
двухполья и особенно трехполья), также не способствовало превращению этой
общности в слаженный производственный организм, каким была средневековая
крестьянская община. Функционирование древнегерманской общины еще
сравнительно мало зависело от организации хлебопашества и земледелия в
целом. Большее значение имело регулирование эксплуатации необрабатываемых,
но не менее жизненно важных угодий: лугов, лесов, водоемов и т.д. Ведь
главной отраслью хозяйства оставалось скотоводство, а для нормальной его
организации безусловно требовалось согласие всех соседей. Без этого
согласия невозможно было наладить удовлетворяющее всех использование и
других ресурсов дикой природы: рубку леса, заготовку сена и т.д. Членов
общины объединяло также совместное участие во множестве общих дел: защите
от врагов и хищных зверей, отправлении культа, поддержании элементарного
правопорядка, соблюдении простейших норм санитарии, в строительстве
укреплений. Однако коллективные работы все же не перевешивали труда
общинника в своем домохозяйстве, бывшем поэтому с социально-экономической
точки зрения по отношению к общине первичным образованием.
В конечном счете, именно поэтому древнегерманская община, в отличие от
общины античного типа (полиса), а также общин других варварских народов,
например кельтов и славян, сложилась как община земельных собственников.
Таковыми выступали, однако, не отдельные индивиды, а домохозяйства. Глава
семьи имел решающий голос во всех делах, но власть его все же существенно
отличалась от власти римского pater familae: германский домовладыка гораздо
менее свободно мог распоряжаться «своим» имуществом, которое мыслилось и
являлось достоянием семьи, отчасти и всего рода.
Для германца начала нашей эры его земля — это не просто объект
владения, но прежде всего малая родина, «отчина и дедина», наследие
длинной, восходящей к богам, вереницы предков, которое ему в свою очередь
надлежало передать детям и их потомкам, иначе жизнь теряла смысл. Это не
только и даже не столько источник пропитания, сколько неотъемлемая часть
или продолжение его «я»: досконально зная все секреты и капризы своей земли
(и мало что зная кроме нее), будучи включен в присущие ей природные ритмы,
человек составлял с ней единое целое и вне его мыслил себя с трудом. В
отличие от скота, рабов, утвари земля не подлежала отчуждению; продать или
обменять ее, во всяком случае, за пределы рода, было практически так же
невозможно, нелепо, святотатственно, как и бросить. Покидая отчий дом в
поисках славы и богатства, германец не порывал с ним навсегда, да его
личная судьба и не имела особого значения — главное было не дать прерваться
роду, тысячами уз связанному с занимаемой им землей. Когда же под давлением
обстоятельств с места снималось целое племя, вместе с экономическими и
социальными устоями общества начинала деформироваться и сложившаяся в нем
система ценностей. В частности, возрастала роль движимого имущества, а
земля все яснее обнаруживала свойства вещи, которую можно оценивать и
приобретать. Не случайно архаические воззрения германцев на землю если не
изживаются, то претерпевают принципиальные изменения именно в эпоху
Великого переселения народов.
Социально-экономическая структура. Имущественное и социальное
неравенство, известное германскому обществу по крайней мере с I в., еще
долго выражалось сравнительно слабо. Наиболее типичной фигурой этого
общества был свободный, ни от кого не зависящий человек —.домовладыка,
занятый сельскохозяйственным трудом, и одновременно воин, член народного
собрания, хранитель обычаев и культов своего племени. Это еще не крестьянин
в средневековом смысле слова, так как хозяйственная деятельность пока что
не стала для него единственной, заслонившей и заменившей ему всякую другую:
при очень низкой производительности труда, когда прокормить общество было
возможно лишь при условии личного участия почти всех его членов в сельском
хозяйстве, но общественное разделение труда и разграничение социальных
функций (производство, управление, культ и т.д.) еще только намечалось.
Следует отметить, что сочетание производственной и общественной
деятельности, в котором наряду с экономической самостоятельностью
воплощалось полноправие древнего германца, могло осуществляться только
благодаря его принадлежности к большесемейному коллективу, достаточно
мощному и сплоченному, чтобы без особого ущерба для хозяйства переносить
периодическое отсутствие домовладыки и его взрослых сыновей. Поэтому
социальный статус германца определялся в первую очередь статусом его семьи,
зависевшим еще не столько от богатства, сколько от численности, родословной
и общей репутации семьи и рода в целом. Комбинация этих ревностно
оберегаемых признаков определяла степень знатности человека, т.е. уровень
гражданского достоинства, признаваемый за ним обществом.
Большая знатность давала известные привилегии. Если верить Тациту, она
обеспечивала наряду с уважением преимущество при дележе земли и доставляла
предводительство на войне даже юношам; судя по тому, что последние могли
позволить себе подолгу пребывать в праздности, чураясь
сельскохозяйственного труда, большая знатность, как правило, сочеталась с
большим достатком. О крепнущей взаимосвязи социального превосходства с
богатством свидетельствуют и материалы раскопок, показавших, что наиболее
солидная богатая усадьба обычно занимала в поселении центральное место,
соседствуя с культовым помещением и как бы группируя остальные жилища
вокруг себя. Однако во времена Тацита знатность еще не превратилась у
германцев в особый социальный статус. Все свободные и свободнорожденные
оставались полноправными и в целом равноправными членами племени; различия
в их среде, по сравнению с их общим отличием от несвободных, были еще
относительно несущественными и определялись принадлежностью не к тому или
иному социальному разряду, а к конкретному роду.
Несвободные, как и у римлян, формально стояли вне общества, но в
остальном рабство играло в жизни германцев принципиально другую роль. Хотя
обычаи германцев не запрещали обращать в рабство соплеменников, а
беспрестанные войны с соседями обеспечивали стабильный источник пополнения
рабов за счет чужаков, рабы образовывали достаточно узкий слой населения.
Пленных часто выменивали или продавали римлянам, а иногда и убивали на поле
боя или приносили и жертву, рабов же по прошествии некоторого времени
нередко отпускали на волю и даже усыновляли. По-видимому, рабы имелись
далеко не во всяком домохозяйстве, и даже в самых крупных и зажиточных они
вряд ли были столь многочисленными, чтобы господская семья могла переложить
на них главные хозяйственные заботы. Рабство оставалось патриархальным, и в
том, что касается повседневной производственной деятельности и условий
существования, образ жизни рабов мало отличался от образа жизни свободных.
Часть рабов трудилась рука об руку с хозяином и делила с ним кров и пищу,
однако внимание Тацита больше привлекло то обстоятельство, что германцы
«пользуются рабами иначе, чем мы, распределяющие обязанности между челядью,
— каждый из них распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин
только облагает его, словно колона, известным количеством зерна, скота или
ткани, и лишь в этом выражаются его повинности как раба». Можно гадать,
действительно ли то были рабы или какой-то другой, чуждый социальному опыту
римлянина разряд населения, однако показателен сам факт существования слоя
эксплуатируемых частным лицом, но самостоятельно хозяйствующих
производителей. Отношения этого типа, разумеется, не определяли социально-
экономический облик германского общества конца I в., еще не знавшего
систематической эксплуатации человека человеком. Тем не менее налицо
симптомы разложения древнего общественного строя и формирования качественно
нового хозяйственного механизма. В последующие три—четыре столетия
германское общество делает заметный шаг вперед. Археологический материал
недвусмысленно говорит о дальнейшем имущественном и социальном расслоении:
погребения все больше различаются по инвентарю, наиболее богатые из них
сопровождают символические атрибуты власти; в скученных поселениях
крупнейшая усадьба понемногу становится не только административным, но и
экономическим центром: в частности, в ней концентрируются ремесло и
торговля. Углубление социальной дифференциации зафиксировано и
позднеантичными авторами. Так, в изображении Аммиана Марцеллина (конец IV
в.), аламанская знать (нобилитет) уже вполне определенно противос | |
