GeoSELECT.ru



Литература : русская / Реферат: Предметный мир в романе Гончарова Обломов (Литература : русская)

Космонавтика
Уфология
Авиация
Административное право
Арбитражный процесс
Архитектура
Астрология
Астрономия
Аудит
Банковское дело
Безопасность жизнедеятельности
Биология
Биржевое дело
Ботаника
Бухгалтерский учет
Валютные отношения
Ветеринария
Военная кафедра
География
Геодезия
Геология
Геополитика
Государство и право
Гражданское право и процесс
Делопроизводство
Деньги и кредит
Естествознание
Журналистика
Зоология
Инвестиции
Иностранные языки
Информатика
Искусство и культура
Исторические личности
История
Кибернетика
Коммуникации и связь
Компьютеры
Косметология
Криминалистика
Криминология
Криптология
Кулинария
Культурология
Литература
Литература : зарубежная
Литература : русская
Логика
Логистика
Маркетинг
Масс-медиа и реклама
Математика
Международное публичное право
Международное частное право
Международные отношения
Менеджмент
Металлургия
Мифология
Москвоведение
Музыка
Муниципальное право
Налоги
Начертательная геометрия
Оккультизм
Педагогика
Полиграфия
Политология
Право
Предпринимательство
Программирование
Психология
Радиоэлектроника
Религия
Риторика
Сельское хозяйство
Социология
Спорт
Статистика
Страхование
Строительство
Схемотехника
Таможенная система
Теория государства и права
Теория организации
Теплотехника
Технология
Товароведение
Транспорт
Трудовое право
Туризм
Уголовное право и процесс
Управление
Физика
Физкультура
Философия
Финансы
Фотография
Химия
Хозяйственное право
Цифровые устройства
Экологическое право
   

Реферат: Предметный мир в романе Гончарова Обломов (Литература : русская)



САНКТ – ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ КУЛЬТУРЫ
ВНИМАНИЕ!!! Этот курсовик был выполнен на заказ за 1 неделю и 200 рублей
денег.
пишите – договоримся muhomor@cl.spb.ru



КАФЕДРА МУЗЕЕВЕДЕНИЯ И ЭКСКУРСОВЕДЕНИЯ

Перегеля Алексей Владимирович
Группа 303 А/З



Тема курсовой работы: Предметный мир в романе А. И. Гончарова «Обломов»



Руководитель работы: Пушкарёва А. С.



САНКТ – ПЕТЕРБУРГ
2000

ЛИТЕРАТУРА:


1. Захаркин А. Ф.: Роман И. А. Гончарова «Обломов» Москва, 1963
2. Ляпушкин Е. М.: Русская идиллия XIX века и роман И. А. Гончарова
«Обломов» Санкт–Петербург, 1996
3. Красношекова Е. А.: И. А. Гончаров: мир творчества Санкт–Петербург,
1997
4. Красношекова Е. А.: «Обломов» И. А. Гончарова Москва, 1997
5. Котельников В. А.: Иван Александрович Гончаров Москва, «Просвещение»
1993
6. Недзвецкий В. А.: Романы И. А. Гончарова Москва, 1996
7. Гончаров И. А.: Собрание сочинений в восьми томах, том 2. Москва, 1952



ВВЕДЕНИЕ


Роман И. А. Гончарова «Обломов» исследовался в различных аспектах, с разных
точек зрения многими литературными критиками. Действительно, этот роман
многопланов, поскольку поднимает множество проблем, не только из российской
жизни 50-х годов XIX века, но и проблема «лишних людей», вопросы настоящей
любви и настоящей дружбы – всё это и многое другое нашло отражение в
романе. В этой работе мы рассмотрим роман
И. А. Гончарова «Обломов» с точки зрения изображенного в нём предметного
мира. И это не случайно – ведь Гончаров является признанным мастером детали
– так, любая, на первый взгляд, незначительная бытовая подробность, не
только в романе «Обломов», но и в других его произведениях приобретает
свой, особый смысл. Обычно бытовые детали изображаются для создания
«колорита эпохи», и эта точка зрения преобладает во многих работах,
посвященных исследованиям литературных произведений.
К показу повседневного быта помещиков обращались писатели и до Гончарова.
С. Т. Аксаков в своей автобиографической трилогии «Семейная хроника»,
«Детские годы Багрова – внука» детально описывают помещичий мир. Однако,
барская жизнь в целом раскрывается писателем сквозь поэтическую призму, в
явно поэтической тональности.
Во многих произведениях писателей второй половины 50-х годов XIX века
(«Муму» Тургенева, и т.д.) раскрылась сущность крепостничества, жестокость
и эгоизм помещиков. Но только А. И. Гончаров в романе «Обломов» с такой
широтой раскрывает тему оскудения и деградации дворянства, столь актуальную
для своего времени. Этот процесс, впервые описанный в 40-е годы Н. В.
Гоголем, Гончаров показывает в глубоко социальном плане. Никто до Гончарова
так широко и глубоко не показал, какое губительное воздействие на душевный
мир оказывает бездеятельная жизнь.


Предметный мир в романе И. А. Гончарова «Обломов»

В романе «Обломов» читатель прослеживает, как условия быта, в которых
вырос Обломов, его воспитание порождают в нем безволие, апатию, равнодушие.
«Я старался показать в Обломове, - писал Гончаров С. А. Никитенко
25.02.1873 г. – как и отчего у нас люди превращаются прежде времени в …
кисель – климат, среда, протяжение – захолустья, дремотная жизнь – и всё
частные, индивидуальные у каждого обстоятельства». И ведь не секрет,
добавим мы от себя, что не только воспитание, социальное окружение влияют
на формирование личности человека – быт, обстановка, окружающая человека на
протяжении его жизни, в равной, если не в большей мере оказывают влияние на
характер и мировоззрение человека; и особенно сильно это влияние ощущается
в детстве. Не случайно, поэтому, жизнь Обломова прослеживается писателем с
семилетнего возраста до его смерти, охватывая 37–летний период. В «сне
Обломова» писатель создал изумительную по яркости и глубине картину
помещичьей жизни. Патриархальные нравы, натуральное хозяйство помещика,
отсутствие каких–либо духовных интересов, покой и бездействие – вот что
окружало Илью Ильича с детства, вот что определило явление, названное
писателем «обломовщиной». А ведь не секрет, что именно в детстве
закладываются основные черты характера человека. Социальное, также как и
бытовое окружение оказывают огромное влияние на характер и мировоззрение
человека.
Знакомя читателя со своим героем, лежащим в доме на Гороховой улице,
писатель отмечает и привлекательные черты его характера: мягкость,
простоту, великодушие и доброту. Вместе с тем, с первых страниц романа
Гончаров показывает и слабости личности Обломова – апатию, лень,
«отсутствие всякой определенной цели, всякой сосредоточенности …». Автор
окружает своего героя предметами (туфли, халат, диван), сопровождающими его
в течение всей жизни и символизирующими обломовскую неподвижность и
бездействие. Если бы мы задались целью создать музей литературного героя,
то именно такую обстановку следовало бы создать в нём:
Комната, где лежал Илья Ильич, с первого взгляда казалась прекрасно
убранною. Там стояло бюро красного дерева, два дивана, обитые шелковою
материею, красивые ширмы с вышитыми небывалыми в природе птицами и
плодами. Были там шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза,
фарфор и множество красивых мелочей.
Но опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом
на всё, что тут было, прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum
неизбежных приличий, лишь бы отделаться от них. Обломов хлопотал,
конечно, только об этом, когда убирал свой кабинет. Утонченный вкус не
удовольствовался бы этими тяжелыми, неграциозными стульями красного
дерева, шаткими этажерками. Задок у одного дивана оселся вниз,
наклеенное дерево местами отстало.
Точно тот же характер носили на себе и картины, и вазы, и мелочи.
Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и
рассеянно, как будто спрашивал глазами: “Кто сюда натащил и наставил всё
это?” От такого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а
может быть и еще от более холодного воззрения на тот же предмет слуги
его, Захара, вид кабинета, если осмотреть там всё повнимательнее,
поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью.

По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина,
напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы
служить скорее скрижалями для записывания на них, по пыли, каких-нибудь
заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое
полотенце; на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего
ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись
хлебные крошки.
Как видно, квартира Обломова представляла из себя скорее склад ненужных
вещей, чем жилое помещение. Этой картиной, или предметным окружением,
Гончаров подчеркивает то, что Обломов, возможно, даже сам чувствует себя
«лишним человеком», вырванным из контекста бурного прогресса. Не случайно
Добролюбов назвал Обломова «лишним человеком, сведенным с красивого
пьедестала на мягкий диван».
Обломов почти всегда в бездействии. Окружающая обстановка, быт призваны
подчеркнуть бездеятельность и апатичность героя. «Вид кабинета, – пишет
Гончаров – поражал господствующею в нем запущенностью и небреж-ностью.»
Тяжелые, аляповатые стулья, шаткие этажерки, осевший вниз задок дивана с
отклеивающимся деревом, повисшая около картин в виде фестонов паутина,
покрытое слоем пыли зеркало, ковры в пятнах, тарелки с обглоданными
косточками, стоящие со вчерашнего ужина, две-три книги, покрытые пылью,
чернильница, в которой обитают мухи, – всё это выразительно характеризует
Обломова, его отношение к жизни.


Большой диван, удобный халат, мягкие туфли Обломов не променяет ни на
что – ведь эти предметы являются неотъемлемой частью его образа жизни,
своего рода символами этого обломовского образа жизни, расставшись с
которыми, он перестанет быть собой. Все события романа, так или иначе
влияющие на ход жизни героя, даны в сопоставлении с его предметным
окружением. Вот как описывает Гончаров то, какую роль играют эти предметы в
жизни Обломова:
«на диване он испытал чувство мирной радости, что он с девяти до трех,
с восьми до девяти может пробыть у себя на диване, и гордился, что не надо
идти с докладом, писать бумаг, что есть простор его чувствам,
воображению».

Жизненная достоверность достигается тем, что характер Обломова дан в
развитии. В этом отношении очень важна девятая глава – «Сон Обломова», где
воссоздаётся картина детства героя, показана жизнь Обломовки – условий,
формировавших мировоззрение и характер героя. Гончаров так описывает один
день в Обломовке: «Тихо и сонно всё в деревне: безмолвные избы отворены
настежь; не видно ни души; одни мухи тучами летают и жужжат в духоте.» На
этом фоне обрисованы обломовцы – равнодушные люди, не знающие, что где-то
есть города, иная жизнь, и т.д. Такую же вялую , бессмысленную жизнь ведет
и владелец деревни – старик Обломов. Гончаров с иронией описывает
обломовский быт: Сам Обломов-старик тоже не без занятий. Он целое утро
сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается на дворе. —
Эй, Игнашка? Что несешь, дурак? — спросит он идущего по двору человека.
— Несу ножи точить в людскую, — отвечает тот, не взглянув на барина.
— Ну неси, неси, да хорошенько, смотри, наточи!
Потом остановит бабу:
— Эй, баба! Баба! Куда ходила?
— В погреб, батюшка, — говорила она, останавливаясь, и, прикрыв глаза
рукой, глядела на окно, — молока к столу достать.
— Ну иди, иди! — отвечал барин. — Да смотри, не пролей молоко-то. — А
ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? — кричал потом. — Вот я тебе
дам бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в
прихожую!
И Захарка шел опять дремать в прихожую.
Придут ли коровы с поля, старик первый позаботится, чтоб их напоили;
завидит ли из окна, что дворняжка преследует курицу, тотчас примет строгие
меры против беспорядков.
Ленивое переползание изо дня в день, бездеятельность, отсутствие
жизненных целей – вот что характеризует быт Обломовки. Путем создания
коллективного образа Обломовки, Гончаров , как уже было замечено,
изображает среду, накладывающую неизгладимый отпечаток на всех, кого она
коснулась. Ветхая галерея всё не ремонтируется, мостик через канаву сгнил.
А Илья Иванович говорит только о починке мостика и плетня. Впрочем, он
иногда действует: «Илья Иванович простер свою заботливость даже до того,
что однажды, гуляя по саду, собственноручно приподнял, кряхтя и охая,
плетень и велел садовнику поставить поскорей две жерди: плетень благодаря
этой распорядительности Обломова простоял так всё лето, и только зимой
снегом повалило его опять.
Наконец даже дошло до того, что на мостик настлали три новые доски,
тотчас же, как только Антип свалился с него, с лошадью и с бочкой, в
канаву. Он еще не успел выздороветь от ушиба, а уж мостик отделан был почти
заново.»
В Обломовке буквально всё находится в запустени. Лень и жадность –
отличительные черты её обитателей: «Не для всякого зажгут и две свечи:
свечка покупалась в городе на деньги и береглась, как все покупные вещи,
под ключом самой хозяйки. Огарки бережно считались и прятались.
Вообще там денег тратить не любили, и, как ни необходима была вещь, но
деньги за нее выдавались всегда с великим соболезнованием, и то если
издержка была незначительна. Значительная же трата сопровождалась стонами,
воплями и бранью.
Обломовцы соглашались лучше терпеть всякого рода неудобства, даже
привыкали не считать их неудобствами, чем тратить деньги.
От этого и диван в гостиной давным-давно весь в пятнах, от этого и
кожаное кресло Ильи Иваныча только называется кожаным, а в самом-то деле
оно — не то мочальное, не то веревочное: кожи-то осталось только на спинке
один клочок, а остальная уж пять лет как развалилась в куски и слезла;
оттого же, может быть, и ворота всё кривы, и крыльцо шатается. Но заплатить
за что-нибудь, хоть самонужнейшее, вдруг двести, триста, пятьсот рублей
казалось им чуть не самоубийством.»
В Обломовке – натуральное хозяйство – каждая копейка на счету.
Обломовцы знали одно-единственное средство сбережения капиталов – хранить
их в сундуке.
Гончаров показывает жизнь обломовцев текущей «как покойная река».
Внешние картины проявления их жизни представлены идиллически. Описанием
Обломовки. Гончаров, как и Тургенев, сказал «надгробное слово» дворянским
гнёздам. В обоих имениях господствуют патриархальные порядки, накладывающие
неизгладимый отпечаток на их обитателей. Имение Лаврецких существенно
отличается от Обломовки – там всё поэтично, свидетельствует о высокой
культуре. Ничего этого нет в Обломовке.
Обломов оказывается неспособным к самому простому делу, он не знает,
как наладить свое имение, не годен к какой-либо службе, его может обмануть
любой плут. Его пугает всякое изменение в жизни. «Идти вперед или остаться?
Этот обломовский вопрос был для него глубже гамлетовского. Идти вперед —
это значит вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с
ума; вместе с пылью и паутиной со стен смести паутину с глаз и прозреть!»
Как видно, и здесь предметные детали являются важными для Обломова – и
халат, и паутина на стенах – всё это олицетворяет образ жизни Обломова, его
мировоззрение, и расстаться с этими атрибутами своего быта значит для
Обломова – потерять себя.

Тогда возникает естественный вопрос: если у Обломова не было
способностей к труду, может быть, его личная жизнь текла бурной рекой?
Ничуть не бывало. Только в первые годы жизни в Санкт – Петербурге «покойные
черты лица его оживлялись чаще, глаза подолгу сияли огнем жизни, из них
лились лучи света, надежды, силы. В те далекие времена Обломов замечал на
себе страстные взгляды и обещающие улыбки красавиц. Но он не сближался с
женщинами, дорожа покоем, и ограничивался поклонением издали на
почтительном расстоянии».
Стремление к покою обусловило жизненные взгляды Обломова – всякая
деятельность означает для него скуку. Своим неумением трудиться Обломов
близок к типу «лишнего человека» - Онегину, Печорину, Рудину, Бельтову.
В конце первой части Гончаров ставит вопрос о том, что же победит в
Обломове: жизненные, деятельные начала или сонная «обломовщина»? Во второй
части романа Обломова встряхнула жизнь. Он воспрянул духом. Однако и в это
время в нем происходит внутренняя борьба. Обломов боится городской суеты,
ищет покоя и тишины. И олицетворением покоя и тишины снова становятся:
уютная квартира и удобный диван: Илья Ильич признается Штольцу, что только
у Ивана Герасимовича, его прежнего сослуживца, он чувствует себя спокойно
— У него, знаешь, как-то привольно, уютно в доме. Комнаты маленькие,
диваны такие глубокие: уйдешь с головой, и не видать человека. Окна
совсем закрыты плющами да кактусами, канареек больше дюжины, три собаки,
такие добрые! Закуска со стола не сходит. Гравюры всё изображают семейные
сцены. Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о
чем, знаешь, что около тебя есть человек... конечно, немудрый, поменяться
с ним идеей нечего и думать, зато нехитрый, добрый, радушный, без
претензий и не уязвит тебя за глаза!— Что ж вы делаете?— Что? Вот я
приду, сядем друг против друга на диваны, с ногами; он курит...

В этом – жизненная программа Обломова: наслаждение покоем, тишиной. И
предметы, окружающие Обломова, все предназначены исключительно для этой
цели: и диван, и халат, и квартира; и, что характерно, предметы,
предназначенные для деятельности, например, чернильница, бездействуют и
совершенно не нужны Обломову.

Любовь Ольги на время преобразила Обломова. Он расстался с привычным
образом жизни, стал деятелен. Чувство к Ольге заполняет всё его существо, и
он не может вернуться к своим привычкам. И снова Гончаров показывает эту
перемену в своем герое через посредство его предметного окружения, и, в
частности, в отношении Обломова к своему халату:
С этой минуты настойчивый взгляд Ольги не выходил из головы Обломова.
Напрасно он во весь рост лег на спину, напрасно брал самые ленивые и
покойные позы — не спится, да и только. И халат показался ему противен,
и Захар глуп и невыносим, и пыль с паутиной нестерпима.
Он велел вынести вон несколько дрянных картин, которые навязал ему
какой-то покровитель бедных артистов; сам поправил штору, которая давно
не поднималась, позвал Анисью и велел протереть окна, смахнул паутину,
а потом лег на бок и продумал с час — об Ольге.

Сравните также эпизод, когда Обломов объясняется в любви:
— Лю... блю! — произнес Обломов. — Но ведь любить можно мать, отца,
няньку, даже собачонку: всё это покрывается общим, собирательным
понятием “люблю”, как старым...
— Халатом? — сказала она, засмеявшись. — A propos, где ваш халат?
— Какой халат? У меня никакого не было.
Она посмотрела на него с улыбкой упрека.
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от
нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким
именем назовете вы эти порывы, а вы... Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен
в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви: ни в отца, ни в мать,
ни в няньку не влюбляются, а любят их...
По – моему, в этом эпизоде особенно отчётливо видно, как Обломов решает
отказаться от своих прежних привычек и отвергает такой важный атрибут своей
прежней жизни, как старый халат.

Но даже в этом аспекте победила «обломовщина». Все произошло именно так,
как об этом спрашивала Ольга:
— А если, — начала она горячо вопросом, — вы устанете от этой любви,
как устали от книг, от службы, от света; если со временем, без
соперницы, без другой любви, уснете вдруг около меня, как у себя на
диване, и голос мой не разбудит вас; если опухоль у сердца пройдет,
если даже не другая женщина, а халат ваш будет вам дороже?..
— Ольга, это невозможно! — перебил он с неудовольствием, отодвигаясь от
нее.
И, как показывает дальнейшее развитие событий в романе, даже не другая
женщина (Пшеницына) а прежний уютный, спокойный образ жизни становятся для
Обломова дороже любви.

Необоримая лень и апатия, присущие Обломову, в доме Пшеницыной нашли
благодатную почву. Здесь «нет никаких понуканий, никаких требований».
Предметной деталью Гончаров передает переломные моменты в жизни героя. Так,
в XII главе третьей части писатель заставляет Захара облачить его в халат,
вымытый и починенный хозяйкой. Халат здесь символизирует возврат к старой
обломовской жизни.
— Еще я халат ваш достала из чулана, — продолжала она, — его можно
починить и вымыть: материя такая славная! Он долго прослужит.
— Напрасно! Я его не ношу больше, я отстал, он мне не нужен.
. Ну всё равно, пусть вымоют: может быть, наденете когда-нибудь... к
свадьбе! — досказала она, усмехаясь и захлопывая дверь.

Ещё более характерна в этом смысле сцена, когда Илья Ильич возвращается
домой и искренне удивляется приёму, оказанному ему Захаром:

Илья Ильич почти не заметил, как Захар раздел его, стащил сапоги и
накинул на него — халат!
— Что это? — спросил он только, поглядев на халат.
— Хозяйка сегодня принесла: вымыли и починили халат, — сказал Захар.
Обломов как сел, так и остался в кресле.

Эта, казалось бы, вполне обычная предметная деталь становится толчком для
душевных переживаний героя, становится символом возврата к прежней жизни,
прежнему порядку. Тогда в сердце его «на время затихла жизнь», быть может,
от осознания своей никчемности и бесполезности …

Всё погрузилось в сон и мрак около него. Он сидел, опершись на руку, не
замечал мрака, не слыхал боя часов. Ум его утонул в хаосе безобразных,
неясных мыслей; они неслись, как облака в небе, без цели и без связи, —
он не ловил ни одной. Сердце было убито: там на время затихла жизнь.
Возвращение к жизни, к порядку, к течению правильным путем скопившегося
напора жизненных сил совершалось медленно.

Что касается «деловых качеств» Обломова, то они также раскрываются через
предметный мир. Так, в аспекте переустройства имения, также как и в личной
жизни, победила «обломовщина» - Илья Ильич испугался предложения Штольца
провести к Обломовке шоссе, построить пристань, а в городе открыть ярмарку.
Вот как автор рисует предметный мир этого переустройства:
— Ах, Боже мой! — сказал Обломов. — Этого еще недоставало! Обломовка
была в таком затишье, в стороне, а теперь ярмарка, большая дорога!
Мужики повадятся в город, к нам будут таскаться купцы — всё пропало!
Беда! …
. Как же не беда? — продолжал Обломов. — Мужики были так себе,
ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного, делают свое дело, ни
за чем не тянутся; а теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи,
бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги... не будет проку!
. — Да, если это так, конечно, мало проку, — заметил Штольц... —
А ты заведи-ка школу в деревне...
— Не рано ли? — сказал Обломов. — Грамотность вредна мужику: выучи его,
так он, пожалуй, и пахать не станет...

Какой яркий контраст с миром, окружающим Обломова: тишина, удобный диван,
уютный халат, и вдруг – смазные сапоги, штаны, гармоники, шум, гам …

Счастливые дни дружбы с Ольгой безвозвратно ушли, преданы забвению. И это
Гончаров передаёт пейзажем, предметной деталью, возросшей до символа:

— Снег, снег, снег! — твердил он бессмысленно, глядя на снег, густым
слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. — Всё засыпал! —
шепнул потом отчаянно, лег в постель и заснул свинцовым, безотрадным
сном.

Окутались в снежный саван и погибли его мечты об иной жизни.

Умело использует Гончаров и другую повторяющуюся предметную деталь –
сиреневую ветку. Ветка сирени воплощает в себе то прекрасное, что зацвело в
душах Ольги и Обломова.
Так, сцена встречи после первого объяснения в любви начинается с того, что
после слов приветствия «она молча сорвала ветку сирени и нюхала её, закрыв
лицо и нос».
— Понюхайте, как хорошо пахнет! — сказала она и закрыла нос и ему.
— А вот ландыши! Постойте, я нарву, — говорил он, нагибаясь к траве, —
те лучше пахнут: полями, рощей; природы больше. А сирень всё около дома
растет, ветки так и лезут в окна, запах приторный. Вон еще роса на
ландышах не высохла.
Он поднес ей несколько ландышей.
— А резеду вы любите? — спросила она.
— Нет: сильно очень пахнет; ни резеды, ни роз не люблю. Да я вообще не
люблю цветов ...
Думая, что Ольга рассержена его признанием, Обломов говорит потупившей
голову и нюхающей цветы Ольге:
Она шла, потупя голову и нюхая цветы.
— Забудьте же это, — продолжал он, — забудьте, тем более, что это
неправда...
— Неправда? — вдруг повторила она, выпрямилась и выронила цветы.
Глаза ее вдруг раскрылись широко и блеснули изумлением...
— Как неправда? — повторила она еще.
. Да, ради Бога, не сердитесь и забудьте…


И Илья Ильич понял это движение сердца девушки. Он пришел на другой день с
веткой сирени:
— Что это у вас? — спросила она.
— Ветка.
— Какая ветка?
— Вы видите: сиреневая.
— Где вы взяли? Тут нет сирени, где вы шли.
— Это вы давеча сорвали и бросили.
— Зачем же вы подняли?
— Так, мне нравится, что вы... с досадой бросили ее.

Ветка сирени раскрыла многое и Ольге. Гончаров иллюстрирует это
следующим эпизодом: неделю спустя Илья Ильич встретил Ольгу в парке на том
месте, где была сорвана и брошена ветка сирени. Теперь Ольга мирно сидела и
вышивала … ветку сирени.
В эпизодах с веткой сирени Гончаров прекрасно передает смятение души
Обломова. В мечтах герой рисовал себе бурную любовь, страстные порывы
Ольги. Но тут же он поправлял себя: «… страсть надо ограничить, задушить и
утопить в женитьбе!..»
Илья Ильич хочет любить, не теряя покоя. Иного хочет от любви Ольга. Приняв
из рук Ольги ветку сирени, Обломов говорит, глядя на ветку:

Он вдруг воскрес. И она в свою очередь не узнала Обломова: туманное,
сонное лицо мгновенно преобразилось, глаза открылись; заиграли краски на
щеках; задвигались мысли; в глазах сверкнули желания и воля. Она тоже ясно
прочла в этой немой игре лица, что у Обломова мгновенно явилась цель жизни.
— Жизнь, жизнь опять отворяется мне, — говорил он как в бреду, — вот
она, в ваших глазах, в улыбке, в этой ветке, в “Casta diva”... всё
здесь...
Она покачала головой.
— Нет, не всё... половина.
— Лучшая.
— Пожалуй, — сказала она.
— Где же другая? Что после этого еще?
— Ищите.
— Зачем?
— Чтоб не потерять первой, — досказала она, подала ему руку, и они
пошли домой.
Он то с восторгом, украдкой кидал взгляд на ее головку, на стан, на
кудри, то сжимал ветку.
В этом эпизоде Ольга намекает Обломову, что нужно искать цель жизни, нужно
быть деятельным. И, казалось бы, незначительная ветка сирени в
художественной ткани романа стала символичной. Как много она говорит
читателю!
К символической ветке сирени писатель обращается еще не однажды. Например,
в сцене объяснения Обломова с Ольгой в том же саду, после нескольких дней
разлуки, после письма героя о необходимости «разорвать сношения». Увидев
Ольгу плачущей, Обломов готов всё сделать, чтобы загладить ошибку, вину:

— Ну, если не хотите сказать, дайте знак какой-нибудь... ветку
сирени...
— Сирени... отошли, пропали! — отвечала она. — Вон, видите, какие
остались: поблеклые!
— Отошли, поблекли! — повторил он, глядя на сирени. — И письмо отошло!
— вдруг сказал он.
Она потрясла отрицательно головой. Он шел за ней и рассуждал про себя о
письме, о вчерашнем счастье, о поблекшей сирени.

Но характерно, что, убедившись в любви Ольги и успокоившись, Обломов
«зевнул во весь рот». Яркой иллюстрацией чувств, испытываемых героем, может
служить такая картина, описанная Гончаровым, в ней, на мой взгляд,
отразилось отношение Обломова к любви, да и к жизни вообще:

“В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему
я не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь, как стало на душе опять
покойно... (он зевнул)... ужасно спать хочется. А если б письма не
было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы всё по-
вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга,
говорили о счастье. И сегодня бы так же, и завтра...” Он зевнул во весь
рот.

Четвертая часть романа посвящена описанию «выборгской обломовщины».
Обломов, женившись на Пшеницыной, опускается, всё больше погружается в
спячку. Мёртвый покой царствовал в доме: «Мир и тишина – пишет Гончаров –
покоятся на Выборгской стороне». И здесь дом –полная чаша. И не только
Штольцу, но и Обломову всё здесь напоминает Обломовку. Писатель не раз
проводит параллель жизни на Выборгской с обломовским бытом. Илья Ильич «не
раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в
Обломовке.»
. Еще я халат ваш достала из чулана, — продолжала она, — его
можно починить и вымыть: материя такая славная! Он долго
прослужит – говорит Агафья Матвеевна.
Обломов от него отказывается. Но потом, расставшись с Ольгой, он снова
облачается в халат, постиранный и выглаженый Пшеницыной.
Штольцы пытаются спасти Обломова, но убеждаются, что это невозможно. А два
года спустя Обломов умирает от удара. Как жил он незаметно, так и умер:
вечная тишина и ленивое переползанье изо дня в день тихо остановили
машину жизни. Илья Ильич скончался, по-видимому, без боли, без мучений,
как будто остановились часы, которые забыли завести.







Реферат на тему: Преодоление абсурдности бытия в художественном мире А.П. Чехова

Курский Государственный педагогический университет


| |Филологический факультет |
| | |
| |Кафедра литературы |
| |Студентки 5 курса |
| |Быкановой Ирины Геннадьевны |


ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

Преодоление абсурдности бытия в художественном мире А.П. Чехова



| |Научный руководитель: |
| |Коковина Н.З., |
| |старший преподаватель, |
| |кандидат фил. наук. |



Курск 1998



Содержание



Введение 3


1. Абсурдность бытия в художественном мире Чехова. 8

1.1. Чехов и культура абсурда. 8
1.2. Тема власти вещей над человеком. 15
1.3. Тема смерти. 20
1.4. Мотив «наказания» человека временем. 22

2. Любовь в художественной концепции Чехова. 33

2.1. Любовь как способ манипулирования человеком. 36
2.2. Любовь «беспомощных и милых» людей, упускающих свое счастье. 44
2.3. Любовь как нереализовавшаяся возможность счастья героев.
«Иллюзорность» и «фантомность» любви. 49
2.4. Метаморфозы ущербной любви в мире пошлых и ограниченных людей 58

Заключение 63


Примечания 67


Литература 70



Введение


| |“«Знаете, сколько лет меня будут |
| |читать, – спросил однажды Чехов у П.А. |
| |Бунина, – и сам же ответил: |
| |- семь лет. |
| |- Что вы! |
| |- Ну, семь с четвертью»”. |
| |(Из воспоминаний П.А. Бунина). |


Шестов утверждал, что подробной биографии Чехова нет и быть не может:
в биографиях нам сообщают все, кроме того, что нам хотелось бы знать, и
если хочешь узнать, то надо положиться на чеховские произведения и на свою
догадку. “«Своя»” догадка может сослужить неоднозначную службу, в этом-то
ее ценность, в этом-то ее уязвимость.
Современный этап в изучении Чехова может быть описан с помощью
парадокса: Чехов кажется изученным почти полностью (исследования 1970-х
гг. В. Лакшина, З. Паперного, Э. Полоцкой, А. Чудакова, Е. Сахаровой,
В. Катаева, М. Мурьянова, Л. Долотовой, Б. Зингермана, В. Седегова и др.).
Но именно тогда, когда “«все сказано и добавить больше нечего”, », иллюзия
“«изученности” » Чехова рушится. Казалось бы, давно изученные тексты Чехова
начинают выстраиваться вдруг в новые парадигмы и обнаруживают новые
возможности прочтения.
Чехов становится не непонятным, а вполне пустым, своего рода матрицей,
куда каждый подставляет, что хочет. Для человека Востока близок Чехов,
наблюдающий вечность (японцы, например, усматривают в этом нечто, похожее
на медитацию). Символика чеховских произведений (особенно драматических)
вообще выводит его творения из национальных рамок на общечеловеческий
уровень, на уровень мировой культуры. Как ни удивительно (ирония ли
судьбы?), но центральный символ пьесы – “«Вишневый сад”» – оказался столь
близким и понятным носителям японской культуры. “«Я думаю, - пишет Икэда, -
это чистое и невинное прошлое, символически запечатленное в белоснежных
лепестках вишни, и одновременно это символ смерти.”».

Горная вишня
в лучах утреннего солнца
благоухает.
Матоори Норинага. XVIII в.

Асахи Суэсико, автор книги “«Мой Чехов”» еще в 17 лет написал:

Ноябрьская ночь.
Антона Чехова читаю.
От изумления
немею. [1]

Чехов становится не непонятным, а вполне пустым, своего рода матрицей,
куда каждый подставляет, что хочет. Может быть отсюда – популярность Чехова
на Западе, восприятие его как писателя, которого и понимать не нужно,
достаточно чувствовать, ибо вся соль тут в сочетании ностальгических
испарений с легкой дымкой абсурдности и многозначительностью мечтаний.
Западный человек воспринимает Чехова как нигилистическое отрицание всего:
повседневности, личности, судьбы. В этом для него и заключается это
необъяснимое, неуловимое, но такое притягательное, манящее понятие как
“«русскость”, », “«русская душа”, », которую и потемками-то и не назовешь
(потемки – антиномия свету, а феномен русской души – понятие онтологически
необъяснимое).
XX век по праву можно назвать веком абсурда, веком так называемого
“«экзистенциального вакуума”» (по В. Франклу), когда огромное число людей
ощущают бессмысленность той жизни, которую им приходится вести,
невозможность найти в ней позитивный смысл из-за разрушения старых
ценностей и традиций, дискредитации “«новых”» и отсутствия культуры
мировоззренческой рефлексии, позволяющей прийти к уникальному смыслу своим,
неповторимым путем.

Думается, что причина “«популярности”» писателя для человечества,
стоящего на пороге третьего тысячелетия, состоит в необычайной созвучности
тех вопросов, которые решают герои его произведений, нынешнему положению
человека. Чувство безысходности, одиночества, непонимания себя и других,
разочарования и равнодушия, ощущения своей зависимости и слабости,
внутренней дисгармонии тревожит героев Чехова. Попытки найти себя,
возродиться, ответить на главный свой вопрос – вопрос о значимости
собственной личности, жизни, судьбы для себя самого, для других, для Бога…
Попытки найти свое счастье и поиски путей одоления горя, страстное желание
быть нужным, полезным и трудность в обретении той сферы деятельности,
которая дала бы возможность человеку самореализоваться – вот часть тех
жизненных проблем, которые приковывают внимание читателя, так как сильно
напоминают его собственное внутреннее ощущение себя наедине со временем,
наедине с собой.
Одна из самых важных тем, тема, имеющая большую историю в литературе,
это тема любви, тема взаимоотношений мужчины и женщины.
Любовь – слишком сложное, неоднородное, многоликое явление, чувство,
феномен человеческой души. Тема любви – тема вечная. Каждая эпоха, каждый
человек вырабатывает свою концепциконцепцию ю
любви, свое понимание этого чувства. В мифе и древнейших системах философии
любовь понималась как “«эрос”», космическая сила, подобная силе тяготения.
Для греческой мысли характерно учение о Любви как строящей, сплачивающей
энергии мироздания (орфики, Эмпедокл). Аристотель видит в движении небесных
сфер проявление некоей вселенской любви к духовному принципу движения.
Другая линия античной философии любви начинается с Платона,
истолковавшего в диалоге “«Пир”» чувственную влюбленность и эстетический
восторг перед прекрасным телом как низшие ступени лестницы духовного
восхождения, ведущей к идеальной любви, предмет которой – абсолютное благо
и абсолютная красота.
В эпоху Великой французской революции любовь была понята как порыв,
разрушающий рамки сословных преград и социальных условностей. Представители
немецкого классического идеализма (Фихте, Шеллинг, Гегель) толковали любовь
как метафизический принцип единства, снимающий полагаемую рассудком
расколотость на субъект и объект.
На рубеже XIX – XX вв. Фрейд предпринял систематическое перевертывание
платоновской доктрины любви. Если для Платона одухотворение “«эроса”»
означало приход к его собственной сущности и цели, то для Фрейда это лишь
обман, подлежащее развенчанию переряживание “«подавляемого”» полового
влечения (“«либидо”»).
Представители религиозного экзистенциализма (Бубер, Марсель) говорят о
любви как о спонтанном прорыве из мира “«ОНО”» в мир “«ТЫ”», от безличного
“«ИМЕТЬ”» к личностному “«БЫТЬ”» [(Философский словарь / Под ред. И.Т.
Фролова. – 6-е изд., перераб. и доп. – М.: Политиздат, 1991. – 560 с.2)].
Как видим, интерес к теме любви был велик в любую эпоху. Особенно
обостряется он во времена кризисов, когда чувство незащищенности,
уязвимости, никчемности собственного “«Я ”» является доминирующим для
большинства людей. У Чехова свое понимание и свое отношение к этому
вопросу. В записной книжке он писал: “«Любовь – это или остаток чего-то
вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в
будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет,
дает гораздо меньше, чем ждешь”» [3].
Целью нашей работы является осмысление категории любви в
художественном мире Чехова; описание и анализ “«разновидностей”»
переживания этого чувства героями произведений Чехова; формулирование
концепции любви как смысла жизни, как формулы счастья, как цели земного
существования и т.п.
Для реализации этой цели в работе поставлены следующие задачи:
проанализировать произведения писателя, в которых решается тема любви; дать
возможную интерпретацию им, учитывая биографические сведения из жизни А.П.
Чехова; очертить круг специфических особенностей категории любви в
художественной концепции Чехова; обнаружить и описать влияние таких
категорий как “«время человеческого бытия”» и “«абсурдистская внутренняя
позиция героя”» на характер переживания любви.



Абсурдность бытия в художественном мире Чехова.


– Что такое теория относительности ?
– Точно определить затрудняюсь, но ехать надо.

Чтоб Кафку сделать былью.



1.1. Чехов и культура абсурда.


Культура абсурда – это гримаса культуры ХХ века. А может быть ее
улыбка ? Такая же непостижимая и притягательная, как улыбка Джоконды ?
«Трагедия без грана трагического есть трагедия абсолютная», по мысли
современного философа Дмитрия Галковского («Бесконечный тупик»). Значит,
полное отсутствие смысла есть, следуя логике вышесказанного, смысл,
значение (а точнее значимость), возведенное в абсолют, переведенное в сферу
идеальных понятий, иными словами – Истина. Быть может, абсурд, как никакое
иное восприятие жизни, стоит так близко к самой действительности, как нечто
этой действительностью порожденное или значимой частью ее являющееся.
Абсурд (лат. absurdus нелепый) – бессмыслица, нелепость. Это мир
наоборот, мир наизнанку, антимир. Истоки абсурда лежат в карнавальной
культуре средневековья, одной из функций которой являлось узаконенное
нарушение запрета. Европейский карнавал давал возможность человеку
реализовать идею двумирности, то есть совершить акт перевертывания,
оборотничества. Верх и низ менялись местами. Иными словами, признавалась
иррациональность мира, подвергалась сомнению, пусть на время, логичность и
упорядоченность человеческого бытия. В основе мира абсурда лежит
сознательная игра с логикой, здравым смыслом и, что на наш взгляд особенно
важно, стереотипом понятий, представлений, поведения. Экспансия так
называемого абсолютного нонсенса.
«Театр абсурда – это искусство, впитавшее в себя экзистенциалистские и
постэкзистенциалистские философские концепции, которые, в основном,
рассматривают попытки человека сделать осмысленным его бессмысленное
положение в бессмысленном мире, бессмысленном потому, что моральные,
религиозные, политические и социальные структуры, которые построил человек,
дабы «предаваться иллюзиям», рухнули.» Это определение принадлежит Олби,
он дал его в статье «Какой же театр действительно абсурден?» [4].
Дземидок Богдан в своей работе «О комическом» понятие абсурда
связывает с таким видом комического, как юмор. Он наблюдает появление в
искусстве (в частности в литературе) так называемого абсурдистского юмора,
полагает, что «именно эта категория комического переживает период расцвета
и представляет в литературе ХХ века своеобразное и характерное явление»
[5]. Автор этой книги выделяет следующие черты абсурдистского юмора:
а) интеллектуализм и философичность, отказ от моральной проблематики
ради исследования механизмов мышления и ревизии привычных представлений о
мире;
б) склонность к экзистенциальной проблематике и к макабрическим
мотивам;
в) агрессивность, подчас даже нигилизм в отношении традиций, привычных
концепций и здравого смысла;
г) демонстративность и те провакационные пробы, которым он подвергает
интеллект читателя.
Обратимся еще к одному определению феномена абсурда, данное Любимовой
Т.Б. Говоря о пьесе Ж. Кокто «Новобрачные», она пишет: «Абсурд – отсутствие
единого прямого, схватываемого разумом смысла. Вместо действия – то есть
линейных, следующих друг за другом событий, вместо «геометрии драмы» –
сверкания, блики, отблески или, напротив, затемнения, провалы, перерывы, то
есть как бы кривые и разбитые зеркала загадок и шарад. Отсюда и фарсовость,
клоунада, «пресонажность», «кукольность», марионеточность – излюбленные
качества искусства абсурда» [6].
Итак, абсурд в эстетическом смысле представляет собой художественный
прием, способ осмысления художником окружающей его действительности и
человека как главного субъекта и объекта новых отношений между вещами.
Философское обоснование абсурда принадлежит представителю
экзистенциализма Альберту Камю. Для Камю абсурдность – одно из
фундаментальных чувств, которое рождается из скуки и выводит индивида из
рутины повседневной жизни. Мир сам по себе не абсурден – он просто
неразумен (как всякая внечеловеческая реальность, не совпадающая с нашими
желаниями). Существуют два способа противостоять этой неразумности:
рационализм (отвергнутый уже в XVIII веке) и «антирационализм»,
предполагающий поиски новых, неожиданных связей между вещами и понятиями, -
поиски, которые в принципе не могут быть мотивированы законами формальной
логики. В этом отношении абсурд становится неотъемлемой частью здравого
смысла, оформившегося после крушения рационализма. «Иррациональное, - пишет
Камю, - в представлении экзистенциалистов есть разум в раздоре с самим
собой. Он освобождает от раздора, сам себя отрицая. Абсурд – это ясный
разум, осознающий свои пределы» [7].
Поэтому для Камю абсурдное произведение это «смиренное согласие быть
сознанием, творящим лишь видимость, набрасывающим покрывало образа на то,
что лишено разумного основания. Будь мир прозрачен, не было бы искусства»
[8].
Таким образом, абсурд не так нелеп и бессмысленен, как может
показаться на первый взгляд. Он являет собой доведенный до логического
предела тот алогизм, ту парадоксальность (кстати, представители современной
абсурдистской драматургии предпочитают называть свое детище не «театром
абсурда», а «театром парадокса»), ту иррациональность, которые заложены в
самой жизни. Об этом хорошо сказал Рэй Брэдбери: «Само ее (то есть
Вселенной) существование является фактом нелогичным и сверхъестественным!
Она невозможна, но она есть» [9].
И даже если мы предположим, что мир абсурда это нечто искусственное,
стоящее вне мира реального, то где же основания пренебрегать этим миром,
ведь «не мы выдумали нормальную жизнь, не мы выдумали ненормальную жизнь.
Почему же только первую считают настоящей действительностью?» [10].
Значение Чехова на пути к культуре ХХ века в том, что он уловил
симптомы этой «непрозрачности», необъясненности. И, внешне оставаясь в
«рациональных» рамках, вольно или невольно находил эти основы
«неразумности», которые стали предметом образного отражения в литературе
последующих эпох.
Влиянию Чехова на культуру абсурда, рассматриванию его творчества в
контексте поэтики абсурда посвящено немного литературы (причем только
западной критики). Советская литературная критика относилась к подобной
интерпретации Чехова с явным скептицизмом и недоверием, что представляется
нам определенной потерей в восприятии и осмыслении художественного мира
писателя. Лишь в последнее время стали появляться работы, в которых по-
новому выстраивается образная система Чехова, стилистика его произведений,
говорится об особом методе художника. В этих работах признается близость
Чехова абсурдистским произведениям ХХ века, и признается его
«первооткрывательство» наряду с Гоголем такой формы, такого творческого
приема, который является средством признания Времени, Смерти, Бога –
«сверхразумных бессмыслиц» (И. Вишневецкий) [11], не переводимых на язык
логических понятий путем обнаружения их двойной (по меньше мере) сущности,
способной выступать в виде реального, привычного, земного типа отношений
между вещами, с одной стороны, и вступающей в отношения, не поддающиеся
разумному объяснению, но оказывающие не менее (а может быть и более)
сильное и важное влияние на внутреннюю структуру художественного
произведения и отдельные ее элементы.
Западная критика считает Чехова родоначальником «театра абсурда». Так,
в книге американской исследовательницы и писательницы Джойс Кэрол Оутс «На
грани невозможного: трагические формы в литературе» есть глава, в которой
рассматривается влияние драматургии Чехова на европейский театр: «Многое из
того, что кажется ошеломляющим и авангардистским в последние театральные
сезоны, было предвосхищено теорией и практикой Чехова. Для примера стоит
лишь вспомнить главные проблемы «Вишневого сада» и «Трех сестер» –
безнадежность, комическую патетику, разрыв с традициями, тщетную тоску по
Москве, - и мы увидим, насколько близок Чехов пьесе «В ожидании Годо» и
другим работам Беккета» [12].
Родственность драматургической техники Чехова и техники современных
драматургов «театра абсурда», по мнению Оутс, в «стремлении преодолеть
различного рода драматические и лингвистические условности, и в изображении
абсурдных инцидентов, и в обрисовке некоторых поэтических образов» [13].
Она определяет художественный метод Чехова как «мелочный символический
натурализм, пытающийся описывать все необъяснимое, нелепое и
парадоксальное», доказывает гипотезу о Чехове как духовном предтече Ионеско
и Беккета. Задолго до них Чехов использовал определенные драматургические
приемы, которые впоследствии станут необычайно популярны в «театре
абсурда». Оутс имеет ввиду необъяснимые с точки зрения привычной логики
реплики героев, типа «Бальзак женился в Бердичеве», «А должно быть, в этой
самой Африке теперь жарища», «та-ра-ра-бумбия» Чубутыкина и т.п.; поступки
героев, лишенные здравого смысла, например, то, что Шарлотта в «Вишневом
саде» поедает огурцы, которые она носит в карманах, демонстрирует
эксцентричные фокусы.
Американская исследовательница обращает внимание на такую особенность
чеховских пьес, как отсутствие так называемой динамики действия,
сюжетности. Оутс характеризует ее как «замену действия разговорами».
«Ионеско и Беккет, - пишет она, учились у Чехова заменять действие
разговорами» [14].
«Демонстрация бессилия воли» в пьесах русского писателя дает
основание, по логике Оутс, считать их «абсурдистскими», главная цель Чехова
– выражение абсурдности бытия.
Автор книги «На грани невозможного» пишет также о том, что для Чехова,
как для Ионеско и Беккета, «человеческое бытие кажется иллюзорным,
обманчивая видимость предпочитается реальности. Человек охотно обманывает
себя пустыми разговорами и воображаемым представлением о жизни… Однако
обманчивые представления в конечном счете оказываются не лучше
действительности, и этот самообман не приносит человеку добра…» [15].
Оутс выдвигает тезис: «Видение человека в «театре абсурда» и у Чехова
одинаково, если не идентично».
Обратимся к эссе английского писателя и драматурга Джона Бойнтона
Пристли «Антон Чехов», написанному для серии «Интернациональные профили».
Пристли пишет об «особом чеховском методе»: «По существу, то, что он
делает, - это переворачивание традиционной «хорошо сделанной» пьесы вверх
ногами, выворачивание ее наизнанку. Это почти как если бы он прочитал какие-
то руководства по написанию пьес, а потом сделал бы все обратно тому, что в
них рекомендовалось» [16]. Как видим, автор эссе не определяет творческую
манеру, стиль Чехова как относящийся к культуре абсурда, но его описание
так или иначе отражает черты этой непривычной связи между вещами в
художественном мире Чехова, что очень характерно для произведений абсурда.
Роналд Хингли, профессор Оксфордского университета в своей книге
«Чехов. Критико-биографический очерк» приписывает писателю необычайный «дар
ускользания», видя в нем человека, в котором честность сочеталась с «тонким
лукавством». Он считает, что Чехову была свойствена своеобразная
эмоциональная недостаточность в отношениях с окружающими его людьми.
Критик подходит к Чехову как к мастеру слова, анализировавшему
«вечные», «экзистенциальные» вопросы (отчуждение людей друг от друга,
отсутствие взаимопонимания между ними, бессмысленность, абсурдность бытия).
В духе экзистенциальных проблем рассматривает творчество Чехова
преподаватель русской литературы Лондонского университета Доналд Рейфилд,
автор работы «Чехов. Эволюция мастерства». Он видит основу мировосприятия
Чехова в постоянном «ощущении смерти»: оно стимулировало его «жизненную
активность» и служило источником «творческой печали» и «личной
сдержанности»
В мировосприятии писателя критик выделяет два основных начала – иронию
и преклонение перед сильными личностями. Интересно, что чеховскую иронию
Рейфилд толкует как «циничное отречение» и «смирение перед судьбой,
свойственное греческой трагедии», близкой С. Беккету.
В описываемой книге комментируется такая важная проблема
экзистенциальной философии и, соответственно, одна из основных проблем,
решаемых в искусстве абсурда, как проблема времени. Автор ее находит у
Чехова ощущение временности, конечности человеческой жизни, являющейся
аномалией в «мертвом космосе», где нет высшего, «божественного» начала. В
этом бессмысленном мире человек должен сам преодолевать абсурдность
космоса, отсюда – восхищение писателя сильными личностями.
Рейфилд уподобляет мир Чехова некоему «кафкианскому миру». По его
мнению, почти все чеховские герои живут в «замкнутом пространстве», без
воздуха и страдают клаустрофобией, им некуда деться друг от друга, им
некуда уйти [17].


1.2. Тема власти вещей над человеком.


«Описать вот этот, например, стол…, - говорил Чехов, - гораздо
труднее, чем написать историю европейской культуры». Во многих
произведениях Чехова в центре сюжета стоит не человек, а вещь. Мир вещей
составляет очень важный уровень в художественной структуре писательского
миропонимания. Возникает ощущение, что предметный мир более важен, чем мир
человека, мир людей. Вещи в произведениях мало того что самостоятельно
живут своею собственною жизнью, но они часто имеют большую власть над
жизнью и судьбой героев. Записные книжки Чехова хранят множество
«законсервированных» сюжетов, где центр фабульности составляют реалии мира
вещей.
«Человек собрал миллион марок. Лег на них и застрелился».
«Человек, у которого колесом вагона отрезало ногу, беспокоился, что в
сапоге, надетом на отрезанную ногу, 21 рубль»[18].
«Человек в футляре, в калошах, зонт в чехле, часы в футляре, нож в
чехле. Когда лежал в гробу, то, казалось, улыбался: нашел свой идеал» [19].
«Х., бывший подрядчик, на все смотрит с точки зрения ремонта и жену
себе ищет здоровую, чтобы не потребовалось ремонта; N. прельщает его тем,
что при всей своей громаде идет тихо, плавно, не громыхает; все, значит, в
ней на месте, весь механизм в исправности, все привинчено» [20].
Гайка, улика злоумышления, канделябр, словно обреченный быть вечным
подарком, пепельницы, бутылки, зонтики, футляры, альбомы, ордена,
лотерейные билеты – все это живет какой-то нарушенной, непредсказуемой
жизнью, не теряя при этом своего чисто предметного значения.
Взгляд писателя позволяет открыть нечто новое во взаимоотношениях
человека и вещи. Гаев в «Вишневом саде» разговаривает со шкафом, Астров
прощается со столом. В какие-то важные моменты своей жизни, в состоянии
тревоги, тоски, горя герои обращаются к окружающим их предметам. То есть
идея так называемой некоммуникативности, которая по мнению английских
критиков, лежит в основе идейного замысла произведений писателя, достигает
своего апогея. Человек настолько одинок и недоверчив к теплоте, возможности
понимания его другим человеком, он настолько замкнут в своем собственном
мире, что для него реальней и «полезней» вступить в общение с неживым
объектом. Это, надо признаться, и гораздо легче для самого героя, так как
не предполагает восприятие обратной стороны и снимает ответственность за
любой совершенный или сказанный промах. Многие герои Чехова очень дорожат
этим обстоятельством (Камышев в «Драме на охоте», Лаевский в «Дуэли», Орлов
в «Рассказе неизвестного человека», Узелков в «Старости» и др.).
Предметы переходят из рук в руки, знаменуют жизненные победы и
поражения, могут сплотить людей или, напротив, выявить разверзшуюся
пропасть между ними. То, что не дано человеку, они берут на себя: шкаф
служит «идеалом добра и справедливости», обычная гитара видится Епиходову
мандолиной. В «Лешем» читаем: «каков Жорж-то, а? Взял, ни с того, ни с
сего, и чичикнул себе в лоб! И нашел тоже из чего : из Лефоше! Не мог взять
Смита и Вессона!» (Х, 417).
Часто человека определяет не какая-то яркая, заметная черта его
личности, внешности (например, глаза, голос, походка, жесты, «особые
приметы»: родинка, шрам и т.д.), а его вещи. Чехов придавал этому особое
значение. Во время репетиции пьесы «Вишневый сад» он говорил актеру,
игравшему Лопахина: «Послушайте, – он не кричит, – у него же желтые
башмаки». Замечает Станиславскому, игравшему Тригорина: «Вы прекрасно
играете…, но только не мое лицо. Я этого не писал». «– В чем дело? –
спрашивал Станиславский. – У него же клетчатые панталоны и сигару курит вот
так» [21].
Желтые башмаки и клетчатые панталоны в поэтике Чехова могут рассказать
о своем хозяине гораздо больше, чем все его «родовые» качества. В.
Шкловский обращал внимание на то обстоятельство, что вещь, предмет или,
обобщенно говоря, знак, может, с одной стороны, выделять человека из всех
других, с другой стороны, показывать его неразличимость среди остальных
людей. Рассказ «Дама с собачкой», где «собачка упомянута в заголовке. Но
она не определяет даму, только усиливает обыкновенность дамы; она – знак
того, что для обозначения бытия обыкновенного человека в мире обыденного
нужна примета» [22].
Таким образом, мы видим, что в художественном мире Чехова жизненная
энергия, которой должны обладать люди, переходит на предметы (в широком
понимании этого слова), то есть то, что изначально является носителем
духовности (человек), обесценивается, лишается воли, подчиняется, зависит
от бездушных реалий предметного мира. Вещи же, наоборот, словно какие-то
мистические существа, напитавшись энергией людей, сделав их слабыми и
беспомощными, живут своей, не свойственной им жизнью. Более того, они
преследуют человека, словно выталкивая его в новое, некогда любимое или
неведомое пространство. Так, например, героиню рассказа «Невеста» Надю
Шумину преследует картина в золотой раме: «нагая дама и около нее лиловая
ваза с отбитой ручкой» (IX, 401), как бы символизируя собой нечто
застывшее, почти мертвое вещное пространство, которое Надя решила покинуть.
То есть перед нами процесс некоего перевертывания привычного взгляда
на мир. Человек и вещь поменялись местами. Этот мотив станет важнейшим для
культуры XX века. Думается, целесообразно определить такое явление, как
имеющее непосредственное отношение к поэтике абсурда.
Чехов продолжает заявленную Бальзаком тему накопительства. Причем для
русского классика тема денежного обогащения не представляется важной. Его
вовсе не интересует денежная ценность вещей, которыми себя окружают герои.
Напротив, чем бесполезнее, ненужнее вещь, тем большего внимания она
заслуживает. Тема «лишнего человека» плавно переходит в тему «лишней вещи».
Обратимся к рассказу «Коллекция», герой которого, Миша Ковров,
коллекционирует, по мнению его приятеля, «сор какой-то». Но для героя это
вовсе не сор, это дело всей его жизни. Он собирает всякие тряпочки,
веревочки, гвоздики, найденные им когда-то в хлебе, бисквите, щах,
расстегаях. Обгоревшая спичка, ноготь, засушенный таракан, крысиный
хвостик, килька, клоп – чем нелепее и бессмысленнее экспонат, тем больше
гордости он вызывает у «коллекционера». Ничтожное становится предметом чуть
ли не какого-то культового поклонения. Жизнь, в которой нераздельно
сосуществует высокое и низкое, словно обнаружила в сознании героя какое-то
сильно искаженное отражение, как отражение в кривом зеркале, когда между
предметом и его проекцией на зеркальную поверхность не существует даже
далекого подобия адекватности.
Не парадокс ли играет с героями, заставляя их переворачивать все с ног
на голову?
Особенно это касается героев пьес Чехова, для которых «обладание ведет
к потере чего-то более важного, чем достигнутое» [23]. Исследовательница
замечает, что соотношение: собрал марки – застрелился, упустили имение –
«повеселели даже», не собрались в Москву – «будем жить!» – это типично
чеховская ситуация. То есть для героев важно не то, к чему прилагаешь
усилия. На самом деле ценна неудача, неуспех, с точки зрения внешнего
облика ситуации. То, что само собой, без личного участия – по-настоящему
значимо для человека произведений Чехова. Опять насмешка над здравым
смыслом, над житейской логикой бытия.
Процесс одушевления вещи имеет и обратную сторону – овеществление
человека, превращение его в живой механизм. Иногда даже части тела человека
могут как бы отделиться от него и действовать или испытывать на себе
действие, словно какие-то посторонние предметы. «Волостной старшина и
волостной писарь до такой степени пропитались неправдой, что самая кожа на
лице у них была мошенническая» («В овраге», IX, 345).
«…лицо Пимфова раскисает еще больше; вот-вот растает от жары и потечет
вниз за жилетку» («Мыслитель», III, 79).
Автоматизм поведения, который породили лень человека и стереотипность
его поведенческих реакций, изображены в образах Старцева Дмитрия Ионыча
(«Ионыч»), Николая Иваныча Буркина («Крыжовник»), профессора Николая
Степановича («Скучная история»), Анны Михайловны Лебедевой («Скука жизни»)
и многих-многих других. Это галерея людей, личность которых подверглась
распаду. Человек, уподобившись вещи, предмету, живому механизму, погибает
(смерть может носить как характер умерщвления духа, так и характер
физической гибели героя).


1.3. Тема смерти.


Перед нами встает еще одна «вечная» тема экзистенциализма – тема
смерти. И.Н. Сухих отмечает, что у Чехова написано около сорока рассказов,
где «мотив смерти является доминирующим (темой) или фабульно существенным»
[24]. Всего рассказов, где смерть так или иначе присутствует, упоминается,
более шестидесяти. Условно можно разделить все рассказы на три группы. К
первой отнести те, где смерть является комической развязкой фабулы.
(Определенная «оксюморонность», сочетание несочетаемого, лежит в основе
идеи о том, что самое трагичное, что может быть в жизни, – смерть –
включено в общий юмористический контекст произведения.) К этой группе
рассказов можно отнести «Смерть чиновника», «Заказ», «О бренности»,
«Женское счастье», «Драму» и др. Смерть изображается либо условно
пародийно, либо гротескно, либо эмоционально нейтрально, но обязательно
включена в комический контекст.
В других рассказах она привычно страшна: «Враги», «Драма на охоте»,
«Володя», «Горе», «В сарае», «В овраге», «Тоска» и др.
Но есть такие рассказы Чехова, «где противоположные члены антиномии
сходятся в рамках единого сюжета» [25]. Сухих называет эти рассказы «самыми
чеховскими». Сюда можно отнести такие рассказы, как «Актерская гибель»,
«Скорая помощь», «Учитель», «Скука жизни» и др. «Самое чеховское»
оказывается очень близким к абсу

Новинки рефератов ::

Реферат: Виды речевой деятельности (Психология)


Реферат: Договор подряда (Гражданское право и процесс)


Реферат: Экономический анализ деятельности агропромышленных предприятий (Сельское хозяйство)


Реферат: Основные источники и виды риска, подлежащие оценке. Количественные меры техногенных воздействий и нагрузок (Безопасность жизнедеятельности)


Реферат: Совершенствование личности педагога в процессе педагогической деятельности (Педагогика)


Реферат: Проблемы теории морали (Психология)


Реферат: Реорганизация бизнес-процессов при изменении информационной системы в крупной организации (Менеджмент)


Реферат: Биологическая характеристика возбудителей вирусных трансфузионных гепатитов (Биология)


Реферат: Баня и ее влияние на оздоровление (Спорт)


Реферат: Тит Лукрецій Кар, Асклепіад, Авл Корнелій Цельс - видатні учені стародавнього Риму (Исторические личности)


Реферат: Государственный бюджет (Деньги и кредит)


Реферат: Проблема занятости (Социология)


Реферат: Программа и План - сопоставительный анализ (Компьютеры)


Реферат: Громкоговорители динамики, рупоры и телефоны (Радиоэлектроника)


Реферат: Русский символизм как литературное течение (Литература)


Реферат: Таблица по строению глаза человека (Биология)


Реферат: Политическое и культурное развитие Ольвийского полиса (История)


Реферат: Взаимосвязь физики и химии в процессе преподавания физики в полной средней школе (Физика)


Реферат: Автономная нервная система (Естествознание)


Реферат: Учет и контроль использования денежных средств на примере ТОО (Бухгалтерский учет)



Copyright © GeoRUS, Геологические сайты альтруист