|
Реферат: Скептики и стоики (Философия)
СКЕПТИЦИЗМ
IV-III в. до н. э. - это эпоха кризиса
античной полисной системы. Правящие классы
становятся врагами демократии и поэтому
поддерживают экспансию Александра Македонского в
Греции, возлагая надежду на военную диктатуру
Македонии. Интеллектуальная верхушка зажиточных
греческих классов проповедует аполитизм, уклонение
от общественной деятельности. Отдельный человек
чувствует себя крошечной песчинкой в бурном море
политических страстей и противоречий. Круг
интересов образованной части греческого общества
замыкается на вопросах частной жизни и
индивидуальной морали.
Одной из философских школ этого периода,
отразившей всю противоречивость и нестабильность
греческого общества, стал скептицизм.
Название школы произошло от древнегреческого
термина, означающего «рассматривание,
разглядывание, колебание, нерешительность». Эта
философская позиция всякое знание полагает
недостоверным. Крайний скептицизм вообще отрицает
возможность всякого достоверного знания, умеренный
же скептицизм отрицает возможность достоверного
знания о чем-либо определенном, допуская
возможность познания в других областях. Умеренный
скептицизм называется пробабилизмом (от лат.
«вероятный», «правдоподобный»). Крайний скептицизм
утверждал, что из двух противоречащих друг другу
суждений одно не является достоверным.
Следовательно, всякое суждение должно иметь ему
противоречащее и составлять вместе с ним апорию, т.
е. сомнение вызывается наличием равноубедительных,
но противоположных договоров. Если суждения,
противоположного данному, в наличии нет, его
следует изобрести.
Основателем крайнего скептицизма был Пиррон
родом из Эдиды на Пелопоннесе (365-275 гг. до н.
э.). Он ограничивался устным изложением своего
учения и не оставил после себя никаких сочинений.
После смерти Пиррона учение скептицизма развивали
Тимон (320-230 гг. до н. э.), Эниседем из Кносса,
Лгриппа. Одним из наиболее обстоятельных писателей
позднего скептицизма был Секст Эмпирик (II в. н.
э.), труды которого содержат систематическое
изложение скептической философии.
Интерес к созданию теоретической картины мира
сменяется в философии эллинистического периода
поисками смысла жизни и путей к счастью. В
философии скептики видели деятельность,
освобождающую человека от бедствий, опасностей, от
ненадежности, обманчивости, от страха и волнений,
которыми так полна и испорчена жизнь. Философ - это
тот, кто стремится к счастью; оно же состоит в
невозмутимости и в отсутствии страдании.
Кто желает достигнуть понятого таким образом
счастья, должен ответить на три вопроса:
1) из чего состоят вещи?
2) как мы должны относиться к этим вещам?
3) какой результат, какую выгоду получим мы из
этого отношения?
На первый вопрос мы, по мнению Пиррона, не
можем получить никакого ответа, поскольку всякому
нашему утверждению о любом предмете может быть с
равной силой убедительности противопоставлено
противоречащее ему утверждение.
Из этого Пиррон выводил ответ на второй
вопрос: единственный подобающий философу способ
отношения к вещам может состоять только в
воздержании от каких бы то ни было суждений о них.
Вместо утверждения: «Это является горьким», мы
должны сказать: «Это мне кажется горьким».
Последнее утверждение будет истинным. Ошибку
совершит лишь тот, кто утверждает, будто данная
вещь не только кажется ему горькой, но что она
поистине такова.
Воздержание от суждений есть такое состояние
ума, при котором ничто не утверждается и ничто не
отрицается. Оно отличается от состояния сомнения,
неуверенности, обычного незнания тем, что здесь
отсутствует само стремление к познавательной
определенности. Если в состоянии сомнения ум не
знает, что выбирать, то в состоянии воздержания он
знает, что не надо ничего выбирать, отсюда ответ на
третий вопрос, поставленный Пирроном: результатом
или выгодой из обязательного для скептика
воздержания от всяких суждений об истинной природе
вещей будет невозмутимость, или безмятежность, в
которой скептицизм видит высшую степень доступного
философу счастья.
Воздержание от суждений нельзя считать
вынужденным состоянием, на которое ум обрекается по
причине своей слабости. Напротив, оно является
высшим знанием. Если результатом сомнения или
незнания являются смятение, растерянность,
сожаление, неудовлетворенность и тому подобные
состояния души, то следствием воздержания являются
спокойствие, невозмутимость, полная внутренняя
удовлетворенность. Говоря иначе, состояние
воздержания есть одновременно состоящие душевного
покоя. В этом пункте позиция скептиков сближается с
позицией стоиков и Эпикура.
Традиционная для античной философии идея о
зависимости счастья от успехов познания
представляется скептикам заблуждением.
Аргументируют они это следующим образом: во-первых,
природа в её истинной сущности нам неведома,
поэтому мы не можем сказать ни того, что в ней
царит всепроникающая необходимость, ни того, что
необходимость дополняется свободой и случайностью,
во-вторых, говорят скептики, философы не очень
далеко продвинулись в постижении истины, и их
мнения на этот счет сильно расходятся. И, наконец,
даже если бы удалось найти истину, то это не только
не приблизило нас к счастью, но, напротив, удалило
бы от него. Истина есть нечто всеобщее, выходящее
за рамки познающего субъекта и подчиняющее его себе
индивид оказывается рабом по отношению к истине, он
или сожалеет о том, что не обладает ею, или боится
лишиться ее. В обоих случаях его душа находится в
возбужденном состоянии. Познавательный оптимизм
оборачивается душевной смутой.
Скептик же не имеет определенного суждения о
том, что хорошо или дурно, по природе. Он не
гонится за этой определенностью, но и не избегает
ее напряженно, а потому остается невозмутимым.
Скептики отрицают абсолютный и всеобщий
характер добра и зла. Если бы существовало
истинное, абсолютное, всеобщее благо и это, то они
были бы таковыми для всех и всегда. В
действительности же представления разных народов о
благе, зле и безразличном весьма отличаются друг от
друга. Кроме того, фактическое благо разных
индивидов различно: то, что полезно одному, другому
вредно. Скептики показывают, что реальная
нравственная жизнь представляет собой многообразие
фактов, взаимно исключающих друг друга. Мораль, как
и любой другой объект познания, допускает
взаимоисключающие, но равнозначные, с точки зрения
достоверности, суждения.
Не случайно, говорят скептики, все
предшествующие философы высказывали весьма
противоречивые суждения относительно нравственных
понятий. Диагноз скептиков точен: отрицательные
результаты философской этики обусловлены
ошибочностью самой исходной установки, стремлением
понять мораль как абсолютную надындивидуальную
сущность. Следовательно, заключают скептики,
достоверное знание о морали, как и вообще любое
достоверное знание, невозможно.
Античный скептицизм не тождественен
агностицизму. Последний отрицает возможность
разумного познания объективного мира. Скептицизм
борется против окончательно оформившегося,
застывшего интеллектуализма; он утверждает
интеллектуализм более высокого уровня - подвижный,
отрицающий самого себя. Скептицизм утверждает
вечный поиск, вечное недовольство разума. Он
отмежевывается и от тех, кто говорит, что нельзя
найти истину, и от тех, кто утверждает, что уже
нашёл ее.
Скептицизм с его антидогматизмом имел большое
эвристическое значение в истории философии,
поскольку, отрицая возможность истины, в
действительности служил разработке методологии
научного познания.
СТОИЦИЗМ
Одна из интереснейших философских школ
античности - стоицизм - своими корнями уходит в
киники: основатель стоицизма Зенон из Китиона (336-
26^ гг до н. э,) был учеником киника Кратета
Фиванского. Он придавал первостепенное значение
устному преподаванию философии в процессе личного
общения учителя и ученика, и его ученики собирались
в афинском портике, расписанном По-шгнотом. Портик
по-древнегречески называется «стоа», отсюда и берет
название школа Зенона - стоицизм.
В долгом существовании стоической философии
принято выделять три этапа:
• Древняя, или Старшая Стоя (конец IV в. до
н. э. - середина II в. до н. э.): Зенон из Китиона,
Клеинф, Хрисипп из Сол, в Киликии;
• Средняя (11-1 вв. до н. э.): Панэций,
Посидоний;
• Новая, или Римская, Стоя (1-111 вв. н. э.);
Сенека, Марк Аврелий, Эпиктет.
Рим стал духовным наследником Греции. В Риме,
уже в существенно изменившейся экономической,
политической и, более широко культурной, ситуации,
продолжают развиваться философские школы,
зародившиеся первоначально в Греции. Классический
полис погиб, разрушенный, прежде всего, внутренними
антагонизмами, о чем прозорливо предупреждал
Сократ, и чему настойчиво стремились противостоять
Платон и Аристотель. Ни место полиса пришли военно-
бюрократические монархии, поддерживающие крупное
рабовладение и политическое объединение различных
народов. Резко усилилось отчуждение индивидов от
государства. Общественная ситуация изменилась
настолько, что добродетельность личности не могла
обнаружиться внешним образом, в социально-
политической деятельности.
В этих условиях личность обращается вовнутрь
себя, чтобы к себе, в недрах духа найти то
блаженство, покой и соразмерность, удовлетворение
творческих притязаний и свободу, которые уже
безвозвратно исчезли из общественной практики. В
императорский период римской истории в развитии
стоицизма выделилось популярное направление,
представленное в I в. писателем и драматургом
Луцием Аннеем Сенекой, а во II в. - рабом Эпиктетом
и императором Марком Аврелием.
Физика стоиков возникла из сочетания физики
Аристотеля, в частности, его учения о форме и
материи, с некоторыми чертами учения Гераклита
Эфесского.
У стоиков мир в целом есть единое тело, живое
и расчлененное, насквозь пронизанное одушевляющим
его телесным дыханием - «пневмой». В учении стоиков
элементы материализма и идеализма органично
переплетались. Единый мир рассматривался как
телесный и одновременно наделялся божественными
свойствами, отождествлялся с Богом. Стоики
разрабатывали учение о совершенстве и
целесообразности мира, в котором все его части,
все тела и все существа зависит от целого,
определяющегося им. Греческие стоики полемизировали
с гораздо более последовательным материалистическим
учением Эпикура. Множеству атомов Эпикура стоики
противопоставили учение о единстве мира, учению о
реальности пустоты, концепцию о сплошной
заполненности мирового шара телами. Эпикур
утверждал существование бесчисленного множества
миров, стоики учили об одном, единственном,
уникальном мире.
Стоики восприняли и развили идею Гераклита о
миро правя тем Логосе, или законе. Всеобщий Логос
определяет все происходящее в мире целом, а в
отдельных вещах он проявляется как их особые
законы.
Космос ограничен и имеет форму шара. Он
окружен беспредельным пространством, пустотой. Но
внутри космического шара пустоты не существует.
Космос - существо живое и разумное. В вечно
повторяющемся процессе он происходит из Первоогня,
живет, вновь возвращается в Огонь и вновь из него
возникает. В жизни космоса бесконечно чередуются
периоды, когда единство мира разворачивается в
многообразие различных существ (диакосмезис), и
периоды, когда их различия исчезают в безраздельном
единстве божественной субстанции.
Высший род всего - это «нечто», причем стоики
различии два его вида: сущее телесное, которое
может действовать и испытывать воздействия, и
бестелесное, которое, в свою очередь,
подразделяется на разряда: пространство, время,
пустоту и чистые предметы мысли.
Цель, ради которой божественная субстанция
переходит в стадию диакосмезиса, - рождение
разумных существ.
Закон, который правит миром и предписывает
каждому отдельному существу должный образ действия,
есть Логос, Божественный Разум. Поскольку, разум
есть сущность природы, то и сущностью человека
является разум. Цель человеческой жизни, по мнению
стоиков, состоит в согласовании человеческого
разума с разумом божественным, и. следовательно,
высшее счастье - это есть жизнь в соответствии с
природой человека, т. е. в соответствии с разумом.
Отсюда добродетель - это искусство правильной
жизни; она совпадает с первичным, природным
влечением человека. К добродетели человек должен
стремиться не ради последствий и наград, которые
сулит обладание добродетелью, а ради нее самой.
Добродетель не есть прирожденное свойство.
Каждый человек приобретает ее, основываясь на
природных задатках, посредством теоретического
обучения и практического упражнения. В начале жизни
у человека еще нет разума, он существует лишь как
потенциальная способность к самосовершенствованию.
Такой человек ни мудр, ни неразумен; ни
нравственен, ни без нравственен. Только с развитием
логоса в человеке возникает моральная
ответственность, а это происходит по достижению
ребенком семилетнего возраста.
Изучение добродетели, вообще доступное и
возможное, весьма трудно, так как наши аффекты,
чувствования и влечения отклоняют разум от прямого
пути.
Основных аффектов четыре. Из них два:
страстное хотение и страх - относятся к будущему;
это первичные аффекты. Два других; печаль и
удовольствие - производны: удовольствие приходит,
когда мы достигли желаемого или избежали того, чего
мы страшились; печаль возникает, когда мы не
достигли того, к чему страстно стремились, или
подверглись тому, чего опасались.
Аффекты, или страсти - общий источник четырех
видов зла: неразумия, трудности, неумеренности и
несправедливости. (Эти виды зла выделил еще Платон,
противопоставив им такие добродетели, как мудрость,
мужество, умеренность и справедливость, которые
признавались и стоиками).
Согласие с разумом и добродетель
поддерживаются постоянным упражнением в добродетели
и господством над страстями.
В мире царит необходимость - однозначная,
неумолимая, не знающая исключений. В ее роковой,
заранее предначертанный ход включен и человек. Но
человек обладает разумом и, в отличие от других
существ, может осознать неотвратимость судьбы.
Поэтому, высшая мудрость состоит не в убегании от
мира, а в полном его принятии. Судьба ведет того,
кто добровольно и беспечально ей подчиняется, и
«насильно тащит» того, кто безрассудно ей
противится.
Таким образом, свобода из сферы внешнего
действия переносится в сферу состояния духа: она
состоит в сознательном и добровольном принятии
необходимости, рока.
В целом этику стоиков не следует считать
пессимистичной, так как она опиралась на их веру в
провидение и а разумный план космоса, благодаря
которому все в целом хорошо, хотя в частях может
быть плохим и несовершенным. Поэтому апатия,
безразличие к временным неудачам и страданиям
приведет человека к высшему счастью и блаженству
как результату гармонии воли человека и воли
вселенского разума, Логоса.
Стоики полемизировали с гедонистической
традицией, а энке, признающей удовольствие целью
человеческих устремлений и глинным двигателем его
жизнедеятельности. Стоики утверждали, что на самом
деле все живое стремится к самосохранению, которому
удовольствие чаще всего вредит: ведь существует
масса удовольствий, разрушающих личность и
причиняющих вред человеческой жизни. Самосохранение
невозможно без жизни в полном согласии с природой.
Поскольку природа наполнена божественным разумом,
поэтому жить в согласии с природой означает жить в
согласии с разумом. Именно в этом состоит главный
долг человека. Этика стоиков - этика долга.
Собственно, именно они и ввели в философский
лексикон дотоле обыденное слово «долг».
Человек, будучи частью природы, должен
стремиться жить в гармонии с ней, т. е. жить
разумно, а, следовательно, бесстрастно.
Но стоическое бесстрастие не тождественно
отрешенности индийского мудреца. Бесстрастие - это
безразличие к житейским невзгодам и
сосредоточенность на разумной, интеллектуальной
деятельности. Стоический мудрец всегда пребывает в
умеренно-радостном настроении духа, в основе
которого лежит душевное спокойствие, вызванное
сознанием хорошо исполненного долга и своей
гармонии с богокосмосом.
В связи с этим стоики не третировали такие
физические и нравственные ценности, как здоровье,
красота, сила, стремление к сохранению рода, любовь
к детям, но смотрели на это свысока, как на то, что
сближает людей и животных.
Главная же ценность состоит в понимании того,
что есть истинное добро и зло и что не есть ни то,
ни другое. Последнее очень важно иметь в виду,
поскольку это - совершенно новая тема в античной
этике. Стоики поняли, что между добром и злом лежит
громадная ничейная полоса - полоса нравственно
безразличного, т. е. того, что не зависит от воли
человека, будь он даже мудрец. И единственно
правильная позиция состоит в том, чтобы принять
все, как оно есть: жизнь и смерть, здоровье и
болезнь, богатство и нищету, удовольствие и
страдание, знатность и низкое происхождение. Все
это есть безразличное - адиефора: от нашей воли оно
не зависит, но от нас зависит правильное, т. е.
безразличное, отношение к этому.
Правильное отношение формируете благодаря
истинному познанию, поэтому очень важное значение
стоики придавали гносеологии.
Начиная с Зенона из Китиона, наиболее
распространенным среди стоиков является деление
философии на физику, этику и логику. Сам термин
«логика - как название одного из разделов философии
- введен в философский обиход именно стоиками.
Предмет логики - логос.
Признаки истинного и ложного исследует часть
логики, называемая диалектикой. Все существующее
может стать предметом нашего познания только
посредством чувственною восприятия. Чувственное
представление есть мнение, произведенное в душе
предметом. Оно бывает истинным, когда предмет
отражается в душе так, как он есть в природе.
Проверка чувственного восприятия осуществляется
умом. Поэтому человек несет полную ответственность
за собственные ошибки, причина которых слишком
поспешное и недостаточно аргументированное согласие
с чувственным представлением.
Наглядные представления, доставляемые
чувственным восприятием, наш ум способен
преобразовать: уменьшать или увеличивать, сочетать
различным образом и т. д. Так могут возникнуть
образы карлика, великана, кентавра. В отличие от
божественного разума, человеческий ум может
ошибаться.
Признаком научного знания, по мнению стоиков,
является логическая доказуемость: все истинные
суждения согласуются друг с другом так, что
истинность одного может быть доказана из истинности
другого. Поэтому мудрость состоит не только в
согласии с чувственными истинными представлениями,
но и в умении делать правильные выводы и избегать
заблуждений.
Реферат на тему: Скептицизм
СКЕПТИЦИЗМ
Одним из первых таких течений стал античный скептицизм. Как и всякое
значительное явление философской жизни и мысли, скептицизм возник не на
пустом месте: он сложился на основе идей. которые были выработаны
предшествующим ему развитием философии. Уже наивная диалектика первых
ранних школ греческих физиков и материалистов выявила постоянную текучесть
всех вещей и явлений, обнаружила ряд противоречий между чувственными
впечатлениями и понятиями. Были открыты не только относительность всех
явлений, воспринимаемых посредством чувств, но также и отсутствие
оснований, которые сделали бы оправданным выбор между двумя противоречащими
друг другу утверждениями, поскольку они опираются на свидетельства и данные
чувств и чувственных восприятий. Элеаты установили противоречие между
постигаемым посредством чувств изменением, движением и удостоверяемой умом
неизменностью бытия.
Демокрит утверждал, что, например, мед ничуть не более сладок, чем
горек, и т. д. Еще большее развитие эти идеи получили в разработанном
софистами учении об относительности и текучести всех вещей и их качеств.
Даже выступивший против софистов Платон, учивший об истинно-сущих «видах»
(«эйдосах»), или об «идеях» как о предмете истинного — разумного — знания,
сохранил за вещами чувственного мира характеристику относительности,
текучести и противоречивости их свойств.
Но как бы ни было велико значение всех этих идей для подготовки
античного скептицизма, ни одно из этих учений не может быть
охарактеризовано как скептическое в истинном и полном смысле понятия.
Античный скептицизм — оригинальное учение, если иметь в виду понимание
задачи философии и ее содержание.
Пиррон
Основателем скептицизма был Пиррон родом из Элиды на Пелопоннесе.
Условно исчисляемый греческими хронографами «расцвет» деятельности Пиррона,
т. е. сорокалетний возраст его, приходится или на самый конец 4, или на
первое десятилетие 3 в. до н. э.; даты его жизни, согласно Диогену
Лаэртскому, 365 — 275 гг. до н.. э. Элида, из которой происходил Пиррон,
была ареной деятельности так называемых «элидских диалектиков». На
философское развитие Пиррона кроме них имели влияние мегарские диалектики,
но особенно учение Демокрита, усвоенное Пирроном как из первоисточника, так
и от последователя Демокрита — Анаксарха. Сохранились сведения об участии
Пиррона в азиатском походе Александра Македонского и о знакомстве его с
индийскими аскетами и сектантами, образ жизни которых, быть может,
способствовал в известной мере оформлению характерного для Пиррона
этического
идеала ничем не возмущаемой безмятежности («атараксия»). Учительская
деятельность Пиррона протекла в Элиде. Он не был писателем основанной им
школы, ограничился устным изложением своего учения и не оставил после себя
никаких сочинений.
Состав идей, образующих содержание пирронизма, не легко установить, так
как последующая традиция скептицизма приписала Пиррону ряд положений,
принадлежность которых ему вызывает сомнения и не может быть — за
отсутствием сочинений самого философа — проверена. Название течения
произошло от греческого глагола ?????????, который в первоначальном и
прямом смысле означает «озираться» или «осматриваться», а в производном —
«взвешивать», «быть в нерешительности». Последнее значение и легло в основу
наименования школы, так как для античного скептицизма характерно не прямое
догматическое отрицание возможности познания, а лишь воздержание от
решительных и окончательных высказываний, от решительного предпочтения
одного из двух противоречащих друг другу, но, с точки зрения скептиков,
равносильных суждений.
Исторические причины, породившие античный скептицизм и способствовавшие
его последующему возобновлению через сто лет после его возникновения,
определяются тем же социально-политическим и культурным упадком Греции,
который был характерен для 4 и 3 вв. до н. э.
Интерес к теории, к теоретическому выяснению картины мира, природы
действующего в нем человека, к космологии, физике, астрономии повсеместно
падает. Философов интересует не столько вопрос о том, что есть и как
существует мир, сколько вопрос о том, как надо жить в этом мире, чтобы
избежать угрожающих со всех сторон бедствий и опасностей. Философ, который
был ученым, исследователем, «созерцателем», становится теперь мудрецом,
добытчиком не столько знания, сколько счастья, умельцем жизни. В философии
он видит деятельность и строй мысли, освобождающей человека от бедствий,
опасностей, от ненадежности, обманчивости, от страха и волнений, которыми
так полна и испорчена жизнь.
По-видимому, именно Пиррону принадлежит характерная для всего
последующего античного скептицизма формулировка философской проблемы.
Философ, утвер
ждал Пиррон, — тот, кто стремится к счастью. Но счастье состоит только
в невозмутимости и в отсутствии страданий (???????). Кто желает достигнуть
понятого таким образом счастья, должен ответить на три вопроса: 1) из чего
состоят вещи? 2) как должны мы относиться к этим вещам? 3) какой результат,
какую выгоду получим мы из этого нашего к ним отношения? На первый вопрос
мы, по Пиррону, не можем получить никакого ответа: всякая вещь, утверждал
он, «есть это не в большей степени, чем то». Поэтому ничто не должно быть
называемо ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни
несправедливым. Ни о чем нельзя сказать, что оно существует по истине, и
никакой способ познания не может быть характеризуем ни как истинный, ни как
ложный. Всякому нашему утверждению о любом предмете может быть с равным
правом, с равной силой противопоставлено противоречащее ему утверждение.
Из невозможности никаких утверждений ни о каких предметах Пиррон
выводил ответ на второй вопрос? единственный подобающий философу способ
отношения к вещам может состоять только в воздержании (?????) от каких бы
то ни было суждений о них. Это воздержание, впрочем, не значит, будто для
нас не существует ничего достоверного. Скептицизм. Пиррона не есть
совершённый агностицизм: безусловно достоверными являются для нас, по
Пиррону, наши чувственные восприятия или впечатления, поскольку мы
рассматриваем их лишь как явления. Если, например, нечто кажется мне
горьким или сладким, то мое суждение «Это кажется мне горьким или сладким»
будет истинным. Заблуждение возникает лишь там, где высказывающий суждение
пытается от кажущегося заключать к тому, что существует по истине, от
явления — к его подлинной основе. Ошибку совершает лишь тот, кто
утверждает, будто данная вещь не только кажется ему -горькой (или сладкой),
но что она и по истине такова, какой она ему кажется.
Этим ответом на второй вопрос философии определяется, по Пиррону, и
ответ на третий ее вопрос: результатом, или выгодой из обязательного для.
скептика воздержания от всяких суждений об истинной природе вещей будет та
самая невозмутимость (или безмятежность), в которой скептицизм видит высшую
степень доступного философу счастья?
Однако воздержание от догматических суждений вовсе не означает полной
практической бездеятельности философа: кто живет, тот должен действовать, и
философ так же, как все. Но от всех прочих людей философ-скептик отличается
тем, что, приняв к руководству образ жизни, согласующийся с обычаями и
нравами страны, в которой он живет, он не придает своему образу мыслей и
действиям значения безусловно истинных. Последующая античная литература
сохранила немало рассказов и легенд о моральном облике Пиррона, о его
глубокой убежденности в своей правоте, о поразительной стойкости характера
и невозмутимости, проявленных им не раз в минуты опасностей и испытаний.
Тимон
Из учеников и последователей Пиррона, образовавших вокруг него
небольшой круг, или общину, выделился Тимон, младший его современник (320 —
230). Тимон был первым по времени писателем скептической школы, автором
многочисленных поэтических и прозаических сочинений. В памяти потомства
Тимон сохранился как автор трех книг сатирических стихотворений — пародий
особой формы — так называемых «силл», а также как автор многочисленных
трагедий и комедий. Есть данные предполагать, что Тимон был связан с
кругами ученых-медиков и что он сам был не только писателем, но и врачом,
обучавшим своего сына медицине. Во всяком случае несомненно, что если не в
лице Тймона, то по крайней мере в лице поздних деятелей пирроновской школы
скептицизм становится философским учением, тесно связанным с медицинской
наукой, с научным исследованием чувственных восприятии, чувственных
состояний и обнаруживающихся в них противоположностей. Впоследствии Тимону
приписывали сочинение «О чувственных восприятиях», а также сочинение
«Против физиков». В «силлах» Тимон осмеял споры всех философских школ, —
кроме Пиррона, выведенного в качестве авторитетнейшего судьи, Ксенофана,
материалиста Демокрита и софиста Протагора.
Подобно Пиррону, и для Тимона наиболее животрепещущим, главным и высшим
вопросом философии был вопрос практический — о поведении человека и о
высшем доступном для него блаженстве. Уступая
Пиррону в величии характера и мощи духа, не будучи чужд некоторого
практического цинизма и грубости, Тимон вошел в историю пирронизма как
первый пропагандист его основ и, быть может, как один из первых его
логиков, критиковавший правомерность гипотез и допущение делимости времени.
В теории познания он развивал положения Пиррона, проводя различие между
вещью, как она существует сама по себе, и способом,. посредством которого
она открывается чувствам человека. Достоверную основу познания и
деятельности Тимон видел только в непосредственной кажимости чувственного
восприятия. Так же как и Пиррон, он признавал равносильность всех возможных
суждений относительно вещей и их истинной природы, как бы эти суждения ни
были противоположны. И так же как и Пиррон, он выводил из этой
равносильности противоречащих высказываний о вещах заповедь «воздержания»
от суждений о внутренней природе вещей и идеал совершенной невозмутимости.
После смерти Тимона и прекращения деятельности его учеников развитие
школы скептицизма прерывается. Возможно, как думает, например, Гааз, что в
течение этого столетия традиция скептицизма продолжала развиваться в
Александрии. Но явным образом она возобновляется в деятельности учеников
Птолемея — Сарпедона и Гераклита. Последний, быть может, был тот самый врач-
эмпирик, свидетельство о котором прочно сохранилось у Галена.
Энесидем
Учеником этого загадочного Гераклита был крупный теоретик античного
скептицизма Энесидем. Вопрос о времени жизни и деятельности Энесидема —
один из неясных вопросов античной историографии. Противоречия в сообщениях
античных и византийских авторов — Аристокла, Цицерона, Секста Эмпирика,
патриарха Фотия и др. — приводят к еще большим противоречиям опирающихся на
них новейших исследователей. Часть авторов относят время деятельности
Энесидема к 1 в. до н. э., другая — к началу нашей эры. Заслуживающее
некоторого внимания сообщение Фотия, согласно которому свой главный труд
Энесидем посвятил другу Цицерона, римскому академику Туберону, плохо
вяжется не только с полным умолчанием Цицерона об Энесидеме, но и с
сохранившимися достаточно многочисленными суждениями Цицерона о
пирронизме, который в его. глазах есть учение уже мертвое,
прекратившее свое развитие.
Энесидем происходил из Кносса на острове Крит, деятельность его
протекала в Александрии. Кроме главного сочинения «Восемь книг пирроновых
речей», известного нам по изложению в «Энциклопедии Фотия», источники
называют сочинения Энесидема «О мудрости», «Об исследовании», а также
«Пирроновские очерки».
Замечательной чертой учения Энесидема и его последователей было то, что
все они, как указывает Секст, видели в скептицизме путь, ведущий к
материалистической физике Гераклита. И действительно, положению Гераклита,
будто противоположное существует в отношении того же самого, должно,
согласно Сексту, предшествовать утверждение, что противоположное прежде
всего кажется противоположным в отношении одного и того же. Именно такой
способ мышления является, по Сексту, предпосылкой, общей всем людям, —
общей «материей», которой пользуются не только скептики, но и другие
философы и даже все неученые люди. Согласно Сексту, Энесидем примыкал к
Гераклиту не только в этой общей предпосылке, но и в учении о природе души,
об истине как о том, что является всем одинаково, о тождестве и различии
целого и части, о видах движения, о сущности тел и делимости времени, о
воздухе как о первичной стихии души.
Свидетельство Секста, сближающего учение Энесидема с физикой Гераклита,
породило много попыток истолкования близости двух мыслителей. В попытках
этих отражается тенденциозность буржуазных идеалистических исследователей.
Так, Пауль Наторп, с одной стороны, извращает философию Гераклита,
преувеличивая близость учения Гераклита к скептицизму; с другой же стороны,
не желая согласиться с мыслью о тяготении Энесидема к материалистическим
тезисам физики Гераклита, он утверждает, будто, выставляя эти тезисы,
Энесидем предлагал их не в качестве достоверной истины, а в качестве всего
лишь вероятной гипотезы, наподобие того как прославленный Парменид в учении
о «мнении» изложил как наиболее правдоподобную свою гипотезу о
происхождении вещей.
Другие исследователи пытаются объяснить связь Энесидема с гераклитизмом
стадиальностью в развитии
учения Энесидема, предлагают либо переход Энесидема от гераклитизма к
скепсису (Сессэ), либо, напротив, переход от пирроновского скепсиса к
гераклитизму (Брошар и Гааз). Идеалистическая тенденциозность этих гипотез
состоит в том, что они основываются, особенно гипотеза Сессэ, на
характерном для идеалистов и неверном утверждении, будто всякий сенсуализм
влечет за собой, как следствие из принципа, скептицизм.
Наконец, Герман Дильс и Эдуард Целлер попросту отвергают свидетельство
Секста, как ошибочное, а Рауль Рихтер, не отрицая достоверности самого
свидетельства, признает невозможным дать удовлетворительный ответ на
возбуждаемые им вопросы.
Ко времени деятельности Энесидема скептицизм пресекается в прямой
традиции пирронизма, но начинает господствовать в так называемой Новой
Академии. Здесь он, опираясь на гносеологическое учение Платона о текучести
и противоречивости чувственного познания, нашел влиятельных продолжателей в
лице Арксесилая и Карнеада. Поэтому в. первой книге «Пирроновых речей»
Энесидем рассматривает различие между той формой, которую скептицизм принял
в Академии, и пирронизмом в собственном смысле этого понятия. То же
различие исследует и анализирует поздний античный историк и теоретик
скептицизма Секст, прозванный Секстом Эмпириком. Когда академические
скептики обсуждают противоречащие друг другу оценки предметов, они
высказывают эти оценки с убеждением, что, по всей вероятности, то, что они
называют, например, хорошим или дурным, скорее является именно таким, чем
противоположным. Напротив, скептики, говоря о вещи как о доброй или дурной,
не стремятся подчеркнуть, какую из противоположных оценок они считают более
вероятной, но, не высказывая своего мнения, «следуют жизни», чтобы не быть
бездеятельными. В то время как академики признают что-нибудь в согласии с
обычаем и обыкновенно в согласии с собственной сильной склонностью и
желанием, скептики говорят лишь о простом «следовании», «без решительной
склонности» и «без горячего отношения».
Вторая книга Энесидема посвящена выяснению известных уже элеатам
противоречий, таящихся в понятиях движения, изменения, рождения и гибели.
Третья книга рассматривает чувственное восприятие и мыш
ление. Четвертая доказывает невозможность познания богов, познания
природы, а также равносильность противоположных суждений, говорящих о
восприятиях, которые означают нечто такое, вместе с чем они не
воспринимаются никогда в одном и том же представлении. Пятая книга содержит
критику понятия причинности. Под причиной обычно понимают то, благодаря
чему, когда оно действует, происходит еще некоторое действие. Так, Солнце
называют причиной растапливания или расплавления воска. Причины бывают: 1)
«содержащие в себе», т. е. те, при наличии или при существовании которых
действие налицо и с уничтожением. которых действие уничтожается. Так,
затягивание веревкой есть причина задушения; 2) «сопричинные», т. е. те,
что вносят для выполнения действия равную с другим сопричинением силу.
Например, каждый из влекущих плуг быков есть в равной мере причина движения
плуга; 3) «содействующие», т. е. те, что вносят с собой силу, слегка
облегчающую осуществление действия. Так, облегчает его, например, третий
человек, присоединивший свои усилия к усилиям двух, которые тащат вместе
ношу.
Анализируя понятие причины во всех его видах, Энесидем приходит к
скептическому выводу, согласно которому одинаково вероятно как и то, что
причина существует, так и то, что она не существует. Причина существует,
так как если бы ее не было, то все могло бы происходить из всего, и притом
как попало лошади могли бы рождаться от мышей, слоны от муравьев, в
египетских Фивах мог бы идти обильный снег и дождь, а южные области были бы
лишены дождя и т. д. Если бы причины не существовали, то невозможно было бы
понять, каким образом происходило бы увеличение, уменьшение, рождение и
.гибель, вообще движение, каждое из физических и душевных действий,
управление всем объемлющим нас миром и все остальное.
Тем не менее вероятным в такой же степени следует. признать и то, что
причина не существует. Понятие причины заключает в себе явное противоречие,
которое делает невозможной самую попытку мыслить причину. Чтобы мыслить
причину, необходимо прежде воспринять ее действие как действие именно этой
причины: мы тогда узнаем, что она — причина действия, когда будем
воспринимать действие как действие. Но в
то же время мы не можем воспринять действие причины как ее действие,
если не воспринимаем причины действия как его причины. Таким образом, чтобы
мыслить причину, нужно раньше познать действие, а чтобы познать действие,
нужно познать .причину. Из невозможности мыслить причину как причину и
действие как действие следует немыслимость этих понятий. Но даже если бы
кто-либо признал, что понятие причины может быть мыслимо, неизбежность
разногласий при любой "попытке его мыслить доказывает его неосуществимость.
Если бы причина могла существовать, то она должна была бы либо
сосуществовать со своим действием, либо существовать раньше своего
действия, либо существовать после него. Но ни один из этих мыслимых случаев
невозможен, ибо каждый заключает в себе противоречие по отношению к понятию
причины. Итак, если вероятны аргументы, по которым приходится признать
существование причины, то столь же вероятны и те, по которым выходит, что
причина невозможна. Поэтому философ должен воздерживаться от всякого
суждения о существовании причины, одинаково признавая как то, что есть
причина, так и то, что ее нет. Последние три книги «Пирроновых речей» —
шестая, седьмая и восьмая — анализируют противоречия в основных понятиях и
учениях этики.
По-видимому, Энесидему принадлежит формулировка первых десяти так
называемых «тропов», т. е. «поворотов», или аргументов, направленных против
всех суждений о реальности, которые основываются на непосредственных
впечатлениях. Первый «троп» состоит в указании на разнообразие существ, на
различия в их происхождении и в их телесном строении. В силу этих различий
одинаковые вещи вызывают у них неодинаковые образы. Различия в главнейших
частях тела и особенно в тех, которые даны природой для ощущения и
суждения, могут производить сильную борьбу представлений. Не могут,
например, получать одинаковые осязательные впечатления и черепахообразные
животные, и животные, имеющие обнаженное мясо; и снабженные иглами, и
оперенные, и чешуйчатые. Приятное для одних кажется неприятным и даже
губительным для других. Муравьи, проглоченные человеком, причиняют ему боль
и резь, а медведи, заболевши, лечатся тем, что проглатывают их. Но если
одни и те же предметы
кажутся неодинаковыми в зависимости от различия между живыми
существами, то мы можем говорить только о том, каким нам кажется предмет, и
должны воздерживаться от суждений о том, каков он по своей природе. Второй
«троп» основывается на различиях между людьми. Даже признав, что суждения
людей достойны большего доверия, чем суждения неразумных животных, должно
признать, что телесные и моральные различия, несомненно существующие между
людьми, требуют и в этом случае воздержания от суждений о природе самих
вещей. Одна и та же пища, принимаемая различными людьми, оказывает на них
различное действие. В области психической главным доказательством
всестороннего и даже безграничного различия в мыслительных способностях
людей оказываются разногласия и споры, происходящие между философами» как
вообще о вещах, так и особенно о том, что следует выбирать и что отклонять.
Третий «троп» основывается на различном — даже для одного и того же
человека — устройстве органов чувственного восприятия. Есть люди, которые,
соглашаясь с ненадежностью суждений других лиц, считают предпочтительными и
достоверными свои собственные суждения о вещах. Однако даже собственные
впечатления происходят от различных органов чувств, говорят различное об
одной и той же вещи. Так, картина живописца порождает впечатление глубины и
рельефа для глаза, но не для осязания, которому она представляется плоской
и гладкой. Мед, сладкий на вкус, может быть неприятен своим видом и т. д.
Поэтому даже собственные наши впечатления дают нам право говорить не о том,
какова по своей природе каждая из воспринятых нами вещей, а лишь о том,
какой она в каждом отдельном случае нам кажется. Четвертый «троп» исходит
из различий в «распределении состояний». Одни и те же предметы
воспринимаются по-разному — в зависимости от бодрствования и сна, от
возраста, от движения или покоя, от ненависти или любви, от недоедания или
сытости, от опьянения или трезвости, от храбрости или трусости. В
зависимости от предшествующего состояния одно и то же вино кажется кислым
тому, кто перед тем поел фиников или фиг, и сладким тому» кто ранее наелся
орехов. Тепловатая передняя согревает тех, кто входит в дом с улицы, и
кажется холодной
тому, кто замедлил бы, выходя через нее из дому. А так как каждый
высказывающий суждение по всем этим вопросам непременно должен находиться в
одном из этих или подобных состояний, то он сам необходимо будет «частью»
разногласия и отнюдь не надежным судьей по вопросу о вне лежащих предметах.
Кто предпочитает одно представление или впечатление другому, должен
представить доказательство, которое оправдало бы оказанное ими
предпочтение. Но такое доказательство невозможно, так как оно предполагает
правильный критерий, на котором оно может быть обосновано; критерий же в
свою очередь нуждается в доказательстве для того, чтобы он мог почитаться
правильным критерием.
Впоследствии, классифицируя «тропы» ранних скептиков, Секст Эмпирик
объединил четыре «тропа» как аргументирующие от субъекта суждения, ибо
субъект это есть либо животное, либо человек, либо восприятие, и притом в
известной окружающей обстановке.
Пятый «троп» исходит из зависимости суждений от положения, от
расстояния и места. И здесь предпочитающий одно суждение другому не может
обосновать это свое предпочтение, так как всякое явление созерцается на
известном расстоянии, в известной среде и в известном положении, каждое из
которых производит большие перемены в представлениях. Так, одно и то же
весло кажется надломленным, если рассматривать его в воде, и кажется
прямым, если рассматривать его на суше.
Шестой, «троп» указывает на зависимость суждений от «примесей»: если из
предметов, подлежащих суждению, ни один не воспринимается обособленно, сам
по себе, а всегда лишь в соединении с каким-нибудь другим, то даже при
условии, если бы судящий мог сказать, какова будет смесь, составленная из
этих предметов, он не будет вправе судить о том, .каким окажется в «чистом»
виде предмет, входящий в эту смесь.
Седьмой «троп» рассматривает зависимость суждений от соотношений
величин и от устройства предметов, подлежащих определению. Так, говоря о
предметах, составленных из маленьких частиц, например о куче песка,
чемерицы, вине и пище. мы можем обсуждать соотношение их с чем-нибудь, но
никак не природу их саму по себе: песчинки, рассматриваемые каждая 9
отдельности, кажутся жесткими, собранные же в
большую песчаную кучу, они производят впечатление мягкости и т. д.
Восьмой «троп» базируется на относительности всех явлений.
Невозможность суждения выводится в нем из того, что каждая вещь существует
всегда по отношению к чему-нибудь и потому скорее кажется такою-то, нежели
по природе есть такова, какой она нам представляется.
Девятый «троп» указывает на зависимость суждения от того, постоянно или
редко встречается рассматриваемое явление. Одна и та же вещь признается
ценной или не имеющей цены не на основании учета ее действительной природы,
а в зависимости от своей распространенности. Так, Солнце по своей природе
должно было бы поражать нас гораздо больше, чем, например, комета. Но
редкость появления комет делает то, что комете приписывается значение
небесного знамения. Солнце же никого не удивляет, кроме- как в случае,
когда происходит затмение.
Десятый «троп» устанавливает зависимость суждения от поведения,
обычаев, законов, баснословных верований и догматических предрассудков.
«Троп» этот указывает на такой огромный разнобой в суждениях, определяемых
нравственными и теоретическими различиями, что ввиду этого разнобоя
очевидной становится наша обязанность ограничиваться в наших суждениях лишь
указанием на то, каким является обсуждаемое представление по отношению к
данному образу поведения, к данному закону, к данному обычаю и т. д.
Суждение же о том, какова действительная природа обсуждаемых вещей, не
должно быть высказываемо.
В позднейшей классификации Секста Эмпирика седьмой и десятый «тропы»
Энесидема были объединены в одну, вторую по порядку, рубрику, как
аргументирующие от предмета, «подлежащего суждению», и, наконец, пятый,
шестой, восьмой и девятый — также в одну, третью по порядку, рубрику, как
аргументирующие «от того и другого», или, по выражению Гегеля, имеющие
предметом и то, что содержит в себе отношение между субъектом и объектом.
Агриппа
После Энесидема одним из наиболее значительных представителей античного
скептицизма был Агриппа. Ни даты его жизни, ни обстоятельства его
деятельности неизвестны.
Диоген сообщает только, что Агриппа присоединил к десяти
энесидемовским «тропам» пять новых. Но эти позднейшие «тропы» очень важны,
и впоследствии они всегда привлекали особое внимание историков скептицизма.
Так, Гегель находил, что, в отличие от ранних энесидемовских, «тропы»
Агриппы «обозначают совершенно другую точку зрения и ступень культуры
философской мысли», ибо они больше уже не являются, подобно энесидемовским,
продуктом мыслящей рефлексии, а «содержат в себе ту диалектику, которую
определенное понятие имеет в самом себе».
Первый из добавленных Агриппой «тропов» выводит необходимость
воздержания из понятия о противоречии. Согласно этому тропу мы признаем
существование неразрешимого спора о каждой обсуждаемой вещи как в жизни,
так и среди философов, а следовательно, и возможность выбрать или
отвергнуть какое-нибудь одно из противоречащих суждений.
Второй «троп» Агриппы доказывает, что попытка суждения о природе вещей
необходимо ведет к бесконечному регрессу. Посредством этого «тропа» Агриппа
выводит, что все приводимое в доказательство обсуждаемой вещи требует
другого доказательства, это второе — в свою очередь другого и так до
бесконечности.
Третий «троп» Агриппы заново выдвигает относительность всех
представлений. В силу этой относительности вещь, подлежащая суждению,
всегда лишь кажется той или иной — отчасти в зависимости от отношения ее к
субъекту, отчасти от отношения ее к другим вещам, отсюда Агриппа выводит
необходимость воздержания от суждения об ее безотносительной природе.
Четвертый «троп» Агриппы посвящен критике «предположения». Под
«предположением» Агриппа разумеет предпосылку, принимаемую без всяких
доказательств, на веру, в тех случаях, когда попытки доказательства
суждения приводят к явному регрессу в бесконечность. Такое «предположение»
не может быть основанием для достоверного вывода: если автор
«предположения» заслуживает доверия, то не в меньшей степени заслуживает
его и скептик, предполагающий обратное. Даже в случае, если предполагающий
предполагает нечто истинное, он делает это истинное подозрительным,
поскольку высказывает его лишь в виде «предположения».
Наконец, пятый «троп» Агриппы исходит из взаимной доказуемости, т. е.
из тех случаев, когда положение, которое должно было бы служить
подтверждением исследуемого утверждения, нуждается во взаимном от него
подкреплении и когда — ввиду этой взаимности доказательств — остается
только признать, что ни одно из них не может быть взято для обоснования
другого и что и здесь надо воздержаться от суждения.
Секст Эмпирик
В лице позднейших руководителей скептицизма — Менодота, Феода, Секста и
Сатурнина — школа философского скепсиса сливается со школой врачей-
эмпириков. По-видимому, первым мыслителем, объединившим оба течения, был
Менодот. Его эмпирические исследования использовал Гален в своем изложении
принципов эмпирической медицинской школы. Однако позднее Секст отрицал
тождество учения скептицизма с учением врачей-эмпириков. Согласно Сексту,
медицинская эмпирическая школа категорически утверждает недоступность для
познания того, что невидимо нашему восприятию, и потому впадает в не
свойственный скептикам догматизм. Однако утверждение Секста должно быть
объясняемо не столько существованием действительно серьезных различий между
скептиками и врачами-эмпириками, сколько стремлением Секста тщательно
отделить скептицизм от всех, в том числе и от самых близких к нему,
течений. По-видимому, правы те ученые, которые, как, например, Брошар, не
находят никаких существенных различий между скептиками и эмпириками этого
времени. Подобно тому как скептики еще со времен Пиррона и Тимона
отказывались от исследования природы самих вещей и ограничивали свои
высказывания областью одних лишь явлений, так и врачи-эмпирики уклонялись
от установления не доступных восприятию скрытых причин болезней и
занимались изучением одних лишь чувственно обнаруживающихся признаков, или
симптомов, болезни. Впоследствии параллельно со школой врачей- эмпириков
возникает и развивается, соперничая с нею, школа врачей-«методиков».
Одним из наиболее осведомленных и обстоятельных писателей позднего
скептицизма был Секст, младший современник Галена, живший приблизительно во
II в. н. э. В «Трех книгах Пирроновых положений» Секст от
метил черты медицинского учения «методиков», которые казались ему
близкими к собственному его скептицизму. В «методическом» течении Секст
видел «единственное из медицинских учений», которое, как он думал, «не
торопится чрезмерно с суждением о неочевидном», не заявляет гордо о том,
что воспринимаемо и что невоспринимаемо, но «следует явлению и берет от
него то, что кажется помогающим, по способу скептиков».
Эта оценка «методиков» породила один из запутаннейших вопросов истории
скептицизма — вопрос об отношении Секста к обеим существовавшим в его время
школам врачей. Согласно прозвищу, данному Сексту Диогеном, а также согласно
сообщению псевдо-Галена, Секст принадлежал к школе «эмпириков». Согласно
приведенным выше разъяснениям самого Секста, наиболее близкими к
скептицизму следует считать не «эмпириков», а именно «методиков». Эти
противоречия в свидетельствах античных авторов отразились в историко-
философской литературе. Так, Эдуард Целлер, Брошар, Пауль Наторп и Сессэ
причисляют Секста к эмпирикам. Некоторые авторы, например Паппенгейм,
считают Секста «методиком». Наконец, Филиппсон, опираясь на некоторые,
впрочем достаточно двусмысленные, выражения Секста, находит, будто Секст
был ближе к «эмпирикам» — в своем опровержении логиков и к «методикам» — в
своих «Пирроновых положениях». Все эти гипотезы встречают трудности в
недостаточности наших сведений о действительных различиях между обеими
медицинскими школами.
Сочинения Секста
Сексту принадлежат, кроме «Пирроновых положении», пять книг «Против
догматических философов» и шесть книг «Против ученых» (а не «против
математиков», как переводят некоторые). Последнее сочинение развивало
критику основных понятий не только математики (т. е. арифметики и
геометрии), но и всех остальных наук того времени: грамматики, риторики,
астрономии и музыки.
Три черты характерны для работ Секста: 1) тесная связь его скептических
аргументов с данными современной ему медицинской науки; 2) стремление
представить скептицизм как совершенно беспрецедентное и оригинальное
философское учение, не допускающее не только смешения, но и сближения с
другими философскими учениями; 3) обстоятельность изложения, пред
ставляющего своего рода энциклопедию античного скептицизма, или, как
выразился Брошар, «общий итог всего скептицизма»: «la somme de tout le
scepticisme».
В огромном множестве наблюдения и факты, из которых Секст выводит
постулат скептического «воздержания», принадлежат к наблюдениям и фактам
медицины, физики, физиологии и зоологии; менее часты наблюдения,
почерпнутые из метеорологии и минералогии. Впрочем, как бы ни решался
вопрос об отношении Секста к «эмпирикам» и «методикам» (в специально
медицинском значении этих понятий), не подлежит сомнению, что в целом его
учение основывается на обработке большого эмпирического материала. Не
только в поздней античности, но и в новое время философы, стремившиеся
доказать противоречивость, относительность и недостоверность чувственных
восприятий, представлений и образов воображения, постоянно черпали свои
аргументы и примеры из книг Секста. Ссылки Декарта на недостоверность
чувственного восприятия, показывающего весло преломленным, когда оно
погружено в воду, и прямым, когда оно вынуто из воды, или же башню круглой,
когда ее рассматривают издалека, и квадратной — с близкого расстояния,
заимствованы им из аргументов того же Секста.
Попытки Секста отмежевать скептицизм от других учений
С большой настойчивостью пытается Секст установить специфические
особенности скептицизма, делающие недопустимым смешение скептицизма с
другими учениями. Так, согласно Сексту, скептицизм должен быть строго
отличаем от учения Гераклита о противоположностях: в отличие от Гераклита,
скептики высказывают общее у них с гераклитовцами утверждение, будто
«противоположное кажется в отношении одного и того же» не догматически,, а
как утверждение, составляющее общую предпосылку чувственного опыта всех
людей. Не менее резко отличие скептицизма и от учения Демокрита: хотя
Демокрит, по-видимому, приближается к скептикам, говоря, будто мед сладок
«ничуть не больше», чем горек, от скептицизма его учение отличается тем,
что он догматически отрицает бытие обоих этих качеств, в то время как
скептик отказывается от ответа на вопрос, существует ли на деле или нет то
или другое качество. От киренаиков, сводящих, наподобие скептиков, все
представления к человеческим состояниям, скептицизм отличается целью:
в то время как для киренаиков цель — наслаждение, для скептиков она состоит
в невозмутимости. .От Протагора, по-видимому, признающего «троп»
относительности, скептицизм отличается тем, что, принимая тезис текучести и
относительности явлений, их соотносительность с человеком, скептицизм
воздерживается от имеющегося у Протагора догматического сведения этой
текучести к природе текучей материи. Наконец, от философских учений
Академии, в особенности Новой, во многом, по-видимому, близких к
скептицизму, скептиков также отличает немалое. Для академиков характерна
догматическая решительность, с которой они утверждают, будто «все
невоспринимаемо», в то время как скептик воздерживается от подобных
утверждений и не теряет надежды на то, что, пожалуй, нечто, может быть и
воспринято. Особенно подробно Секст останавливается на разборе воззрений
академика Аркесилая. Секст не отрицает большой близости взглядов Аркесилая,
главы средней Академии, к скептицизму: подобно скептикам, Аркесилай
отказывается от суждений о существовании или несуществовании, от
предпочтительного выбора, того или другого из противоположных суждений. Но
весь этот близкий к скептицизму метод мышления был в руках Аркесилая — так
утверждает Секст — не действительным убеждением скептика, а только
испытующим приемом, имевшим целью проверить пригодность и подготовленность
учеников к усвоению догматических положений учения Платона.
Обстоятельное и энциклопедическое изложение Секста охватывало весь круг
теоретических и практических вопросов и проблем скептицизма. Разрабатывая
свои сочинения, Секст широко использовал работы своих предшественников,
особенно Тимона и Энесидема. В изложении Секста все факты ранней истории
скептицизма вливаются в один общий поток идей школы без надлежащей
исторической дифференциации. При этом Секст, однако, прекрасно освещает
проблематику, метод исследования и эмпирический фундамент крупнейших ее
представителей.
Последним — впрочем, незначительным — руководителем школы скептицизма
был Сатурнин, живший, по-видимому, в начале III в. н. э.
Оценка античного скептицизма Гегелем
В развитии скептической точки зрения античному скептицизму принадлежит
особое место. Гегель правильно отметил преимущество античного скептицизма
по сравнению со скептицизмом нового времени: только первый «носит
подлинный, глубокий характер» [19, т. X, с. 409]. В то время как другие
философские учения либо утверждают, что они уже нашли истину, либо с порога
отвергают возможность установления, античные скептики ищут истину, и их
философия есть ищущая, испытующая, исследующая. Как философское учение
скептицизм «направлен против рассудочного мышления, которое признает
отдельные различия- последними, сущими различиями» [19, т. X, с. 408].
Скептические «тропы», особенно пять поздних, добавленных Агриппой,
представляют, согласно оценке Гегеля, «основательное оружие против
рассудочной философии» [там же, с. 438], имеют предметом своего
опровержения «самую сущность определенности», а само развитое скептиками
опровержение определенного Гегель называет «исчерпывающим». По словам
Гегеля, «требовалась удивительная сила отчетливой абстракции, чтобы во
всяком конкретном материале, во всем мыслимом познать эти определения
отрицательного или противоположения и в этом же определенном находить его
же границу» [там же, с. 440]. По Гегелю, утверждение скептицизма, будто все
лишь кажется, не является субъективным идеализмом, так как в утверждении
этом, поскольку оно «вскрывает противоречие в одном и том же предмете»,
содержится объективная сторона [там же, с. 420]. Поскольку скептицизм
относительно всякого содержания, будь то ощущаемое или мыслимое содержание,
доказывает, что оно лишь кажется и что ему противостоит противоположное ему
содержание, он «является, — утверждал Гегель, — моментом самой философии»
[там же, с. 420].
Скептицизм – это единственная идеология, которая не отрицает правоты
других идеологий. Никакое другое учение не является столь же терпимым к
другим идеям, как скептицизм. Сомнение как сущность скептицизма означает,
что нельзя однозначно соглашаться с каким-либо суждением, но при этом
нельзя и однозначно его отвергать. То, во что верят люди, вполне может
оказаться истиной, хотя и нельзя исключить, что они ошибаю | |
