|
Реферат: Проблема культурно-исторических взаимоотношений Москва-Петербург и их отражение в социально-философских, публицистических и художественных текстах (История)
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ.
1. АНТИТЕЗА МОСКВА-ПЕТЕРБУРГ В НАУЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПУБЛИЦИСТИКЕ.
1. Спор западников и славянофилов о месте России в мировой истории как
отражение антитезы Москва-Петербург.
2. Москва - Петербург в современной культурологической мысли.
3. Петербург-Москва в современной публицистике.
2. ОБРАЗЫ МОСКВЫ И ПЕТЕРБУРГА В РУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СЕРЕДИНЫ
XVIII – XX ВЕКОВ.
1. Москва-Петербург в русской художественной литературе середины XVIII
века.
2. Москва-Петербург в русской художественной литературе XIX века.
3. Москва-Петербург в русской художественной литературе рубежа веков.
4. Москва-Петербург в литературе советского периода.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
ВВЕДЕНИЕ
Актуальность исследования.
Спор столиц насчитывает без малого три века; самые сложные периоды
своей истории русская культура переживает в векторе взаимоотношений
Москвы и Петербурга.
Взаимоотношения Москвы и Петербурга, стали объективным фактом русской
истории с момента закладки города на Неве и касались самых различных сторон
историко-культурного развития России в целом. Действительно, в общественном
мнении россиян сразу же достаточно четко были осознаны сущностные различия
старой и новой столиц, представляющих две политические концепции и
закрепляющие два типа культуры.
По мнению исследователя В. Шубинского, Петербург изначально был
замышлен как воплощение преследовавшей европейскую мысль с ренессансных
времен идеи «правильного города». Очевиден изначальный спор с Москвой –
городом «русским и естественным». Спор был тем острее, что Москва как
столица единственного «правильного», православного государства претендовала
на всемирную исключительность. Петербург тоже претендовал на нее, но по
другим причинам. Само название города очевидно бросало вызов концепции
«Третьего Рима» («городом Святого Петра» может быть лишь Рим; в данном
случае перед нами новосозданный Рим, по московскому счету, четвертый, тот,
которому не быть) /52/.
Степень изученности темы.
Данная проблема была достаточно хорошо разработана в отечественной
науке. Существует значительное количество работ, в той или иной степени
освещающих отдельные аспекты проблемы. Этой проблемой интресовались такие
исследователи как К.Исупов, В.Шубинский, М.Каган и другие.
В художественной литературе обращались к данной теме на страницах
своих произведений А. Радищев («Путешествие из Петербурга в Москву»); К.
Батюшков («Прогулка в Академию Художеств», «Прогулка по Москве»); А. Пушкин
(«Евгений Онегин», «Медный всадник», «Пиковая дама»); Н. Гоголь
(«Петербургские записки 1836года»); В. Белинский («Петербург и Москва»); А.
Герцен («Москва и Петербург»); М. Лермонтов («Княгиня Лиговская»); Ф.
Достоевский («Белые ночи», «Преступление и наказание») и др. В эпоху
«Серебряного века» эта тема затрагивалась в творчестве А. Блока («Утро в
Москве», «Вися над городом всемирным» и др.); О. Мандельштама
(«Петербургские строфы», «Я вернулся в мой город знакомый до слез» и др.);
А. Белого («Москва»,«Петербург»); А. Ахматовой («Ведь где-то есть простая
жизнь и свет…», «Поэма без героя») и многих других.
Среди исследований истории и быта Москвы и Санкт-Петербурга мы можем
назвать работы «Старая Москва» и «Старый Петербург» М. Пыляева»; «Из
истории Москвы» В. Назаревского ; «История города Москвы»
И. Забелина; «История Петра Великого» А. Брикнера; «Сказания о Русской
земле» в четырех частях А. Нечволодова.
Достаточно хорошо изучена архитектура городов в работах «Архитектурные
памятники Петербурга – второй половины XIX века» А. Пунина; «Архитектурная
панорама Невских берегов» Н. Захарова; «… В окрестностях Москвы»
В.Турчина; «М .Акниста Русское искусство Петровской эпохи» К.Калязина,
Г.Камелова; «Русская национальная идея» и архитектура Петербурга конца XIX-
начала XX века В.Лисовского.
Недостаточно изучена музыкальная культура. Работы по данной теме
носят преимущественно обзорный характер: Л. Гакель «Театральная площадь»;
Е.Орлова «Лекции по истории русской музыки»; М.И. Глинка «История русской
музыки».
Среди культурологических работ по данной теме можно выделить работы
К.Исупова «Душа Москвы и гений Петербурга» и М.Кагана «Град Петров в
истории русской культуры».
Объект исследования – проблема Москва-Петербург и ее отражение в
научной, художественной и публицистической литературе.
Предмет исследования - Москва и Петербург как крупнейшие
социокультурные явления.
Цель работы состоит в том, чтобы проследить противопоставление двух
столиц в социально-философских, публицистических и художественных текстах и
выявить социокультурные смыслы антиномии.
Поставленная цель предполагает необходимость решений следующих частных
задач:
1. Описать историю возникновения противопоставления двух культурных центра.
2. Определить параметры исследования проблемы культурной антиномии «Москва
– Петербург».
1. Определить корпус социокультурных проблем, связанных с осмыслением
антитезы Москва - Петербург в научной литературе и публицистике.
1. Проследить эволюцию образов двух столиц в русской художественной
литературе середины XVIII-XX веков, и определить какие оппозиции
являются преобладающими в творчестве писателей и поэтов данного периода.
Исследователи выделяют несколько основных параметров, по которым обычно
противопоставляют две столицы.
Во-первых, почвенная изначальность естественно растущей Москвы
традиционно противопоставляется в мире ценностей русской культуры городу,
воздвигнутому наперекор стихиям и здравому смыслу, - сплошь искусственному,
рационально организованному Петербургу. На фоне других, европейских столиц
(не исключая Москвы), вырастающих постепенно и стихийно, Петербург
воспринимался как город «умышленный», «вымышленный», «вытащенный» (Д.С.
Мережковский) из земли. (болот?)
Академик П. Пекарский в «Петербургской старине» приводит следующее
свидетельство: «Три старых рыбака, живших до основания Петербурга в местах,
где потом возник город, рассказывали в 1721 году, что за тридцать лет,
перед тем как было такое наводнение, что вся страна до Ниеншианца была
потоплена, и что подобные бедствия повторяются почти каждые пять лет.
Поэтому первобытные жители невского побережья никогда не строили там
прочных жилищ, а небольшие рыбачьи хижины. Как только, по приметам,
ожидалась большая буря, крестьяне ломали свои хижины, а бревна и доски
складывали как плоты и привязывали к деревьям; сами же, в ожидании убыли
воды, спасались на Дудерову гору».
Веря этим пророчествам, русские люди говорили, что жить здесь нельзя,
город будет снесен водою или провалится в трясину.
Во-вторых, Санкт-Петербург обвиняли в европеизме, который
воспринимался негативно как нечто чуждое, враждебное национальным началам и
народному духу России. Как считали славянофилы, Россия разделилась надвое,
на две столицы. С одной стороны, – Государство со своей иностранной
столицей Санкт-Петербургом, с другой стороны, – земля, народ со своей
русской столицей Москвой. Исследователь Н. Григорьев называет Москву
культурной столицей, а Санкт-Петербург инокультурной, полагая, что Россия
его долго не понимала и не принимала, «считая чиновным, вельможным, но
только не культурным в русском смысле этого слова» /17/, с. ?/.
В-третьих, Москва и Санкт-Петербург всегда спорили за приоритет
столичных функций. Так или иначе возникла проблема - Столица - Провинция.
Столица – это главный город государства, административно-политический
центр страны. Столица обычно является местом пребывания высших органов
государственной власти и государственного управления, а также высших
судебных, военных и иных учреждений. Так сложилось, что в России всегда
было две столицы – Москва и Санкт-Петербург, которые по очереди в разное
время принимали на себя столичные функции.
Москва возникла на стыке поселений племен вятичей и кривичей, которые
издревле пахали, охотились и бортничали на своей земле. Они были двумя из
восточнославянских племен, образовавших Древнюю Русь.
Москва впервые упоминается в летописи в 1147 году как владение
Ю. Долгорукого. Рост и возвышение Москвы были связаны с ее расположением на
пересечении торговых путей в центральной части славянских земель. В IV веке
город выдвигается как центр Московского Великого княжества, одного из
сильнейших княжеств северо-восточной Руси, в это же время город становится
резиденцией русских митрополитов, а затем резиденцией патриархов. В
последнюю четверть XV века при великом князе Иване III Москва превращается
в столицу русского централизованного государства. Акцентировать
центрическую, собирательную функцию Москвы.
Однако в мае 1703 года Петр I решил заложить на Заячьем острове, в
дельте Невы новую крепость, и одновременно был заложен и собор Святых
Петра и Павла. Первоначально Санкт-Петербургом была названа крепость. Идея
построить на его месте столицу пришла Петру I позднее. Тогда-то и
перешло имя от крепости к городу, а крепость, по названию собора, в ней
возведенного, стала именоваться Петропавловской.
Каковыми же были причины основания Петербурга? Какие социокультурные
тенденции обозначаются в месте, времени и факте основания нового города и
новой столицы?
Одной из основных причин историки называют основание порта для
торговли с северо-западной Европой и обмена достижениями наук.
Исследователь П. Столпянский утверждал, что основание Петербурга не было
стремлением Петра Великого «прорубить окно в Европу» – прорубать окно он
стал позже, а прежде всего ему нужен был незначительный островок, на
котором было бы удобно построить крепость. В дальнейшем же основной задачей
при строительстве Петербурга было стремление устроить его так, чтобы он не
походил на Москву. Современные историки, в частности
А. Предтеченский, считает, что Петр I видел в Москве оплот тех сил, которые
противостояли реформаторским тенденциям. Также в качестве причины основания
Петербурга выделяют стремление императора к укреплению авторитета России в
Европе /18/.
Таким образом, Петербург, должен был стать своего рода «отправным
пунктом» на пути приобщения русских людей к европейской культуре.
Акцентировать иную социокультурную направленность нового города:
обращенность вовне, к Европе, установление стабильных коммуникативных
связей.
После того, как в 1712 году Санкт-Петербург становится столицей
Российской империи, Москву постигает незавидная судьба полузабытого
губернского города. Она оживала лишь в те редкие дни, когда сюда на
коронацию или еще на какие-либо торжества приезжала из новой столицы
императорская семья.
По замечанию историка И. Солоневича, выразившего намерения
императорского двора, остававшиеся устойчивыми со сменами правителей,
«Москву не стоило улучшать – Москву надо было послать ко всем чертям со
всем тем, что в ней находилось: с традициями, с бородами, с банями, с
церковью, с кремлем и прочим» /45/. После начала строительства Петербурга
Петр уже никогда не возвращался в Москву.
Но все же за свою трехсотлетнюю историю Петербург дважды утрачивал
свое столичное положение. В первый раз – при Петре II, внуке Петра Великого
от казненного им сына Алексея. 19 января 1728 года по решению Верховного
тайного совета состоялся переезд двора в Москву. И он снова стал столицей
26 января 1732 года, когда Анна Иоанновна вернула двор из Москвы в
Петербург и торжественно объявила о возвращении ему статуса столицы.
Вторично он утратил этот статус при большевиках после того, как В.И.
Ленин весной 1918 года переехал с правительством из Петрограда в Москву.
На сегодняшний день официальной столицей России является Москва, а
Санкт-Петербургу президент Б.Н. Ельцин определил статус «культурной»
столицы России. Но многие люди и, в частности, москвичи, считают Санкт-
Петербург всего лишь губернским центром. Но в истории всякое бывает, и, как
знать, не вернет ли себе «северная столица» официальное положение столицы
Российского государства. Именно в наши дни различные средства массовой
информации сообщают о скорейшем переносе столицы в Санкт-Петербург.
В-четвертых, Петербург изначально строился как столица великой,
могущественной империи. Москва же долгое время напоминала «большую
деревню». Москва, в отличие от официального, чопорного Петербурга, всегда
была живописна и вольна. Она не строилась, как Петербург, по плану, в
расположении ее улиц и площадей не было строгости, четкости, казарменной
упорядоченности. Названия улиц были пестры и бессистемны.
Таким образом, мы обозначили явные оппозиции, по которым могут быть
противопоставлены две столицы. Еще раз перечислим их:
1.«Органический» – «неорганический» город
2. Русский город – Европейский город.
3. Столица – провинция.
4. Вольнолюбивый, живописный - официальный, чопорный.
1. Также мы можем говорить еще и о скрытых оппозициях. Обозначим эти
оппозиции и попытаемся проследить их в концепциях Москвы и Петербурга,
реализованных в культурологических исследованиях, публицистике и в
русской художественных произведениях.
1. Природа – цивилизация.
2. Святой – демонический.
3. Хаос – Космос.
4. Обширный – замкнутый.
Эта тема может и в дальнейшем стать предметом исследования, так как в
сознании людей всегда будет существовать антитеза Москва-Петербург.
ГЛАВА I
АНТИТЕЗА МОСКВА – ПЕТЕРБУРГ В НАУЧНОЙ
И ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.
1.1. Спор западников и славянофилов о месте России в мировой истории как
отражение антитезы Москва-Петербург.
Если до начала XIX века Россия в различных концепциях и теориях
(просвещенческих, по преимуществу) полагалась европейской державой, и перед
ней ставилась перспектива догнать Европу, то уже в начале XIX века о России
стали говорить как о самобытной стране, у которой свой исторический путь
развития.
В это время в русской философской и публицистической мысли
развернулась напряженная полемика о месте России в мировой истории между
славянофилами и западниками.
Славянофилы говорили: «Русские – не европейцы, они носители великой,
самобытной православной культуры, не менее великой, чем европейская, но в
силу неблагоприятных условий исторического развития не достигшей еще такой
стадии, развития, какую достигла европейская культура» /9/.
Основная идея славянофилов заключалась в том, что только неискаженное
христианство – Православие – может дать человеку и России духовную
цельность. Только возвращение к православию может устранить ту духовную
раздвоенность, которой страдает русское образованное общество со времен
петровских реформ. «Для цельной истины, – пишет И. Киреевский, - нужна
цельность разума. Главный характер верующего мышления заключается в
стремлении собрать все отдельные части души в одну силу, отыскать то
внутреннее средоточие бытия, где разум и воля и чувство и совесть и
прекрасное, и истинное, и удивительное, и справедливое, и милосердное, и
весь объем умасливается в одно живое единство, и таким образом
восстанавливается существенная личность человека в ее первоначальной
неделимости». ?
Как мы видим, славянофильство главным своим устоем сделало признание
религиозности самой сутью русского национального духа. При этом православие
отождествлялось с христианством и с подлинной верой вообще, и отвергала
католицизм как искаженную, рационализированную религии. Н. Бердяев считал,
что такая позиция особенно близка русской мысли, но пытался ее
скорректировать, утверждая: «все наше славянофильское сознание было
проникнуто враждой не к европейской культуре, а к европейской цивилизации.
Хомяков, Достоевский и К. Леонтьев относились с настоящим энтузиазмом к
великому прошлому Европы… Борьба России и Европы, Востока и Запада,
представлялась борьбой духа с бездушием, религиозной культуры с
безрелигиозной цивилизацией. Хотели верить, что Россия не пойдет путем
цивилизации, что у нее будет свой путь, своя судьба, что в России только и
возможна еще культура на религиозной почве, подлинная духовная культура»
/18/.
В русском сознании очень остро ставилась эта тема. Не удивительно, что
фронтальное различие политических, философских, религиозных, этических и
эстетических воззрений и самой психологии представителей двух лагерей
русской культурфилософской мысли этого времени фокусировалось на оценке
наследия Петра и переносилось на его детище – Петербург, который
концентрировал и символизировал все враждебное славянофильской идеологии.
Оппозиционером же града Петра оказывалась Москва.
Основная полемика разразилась в связи с появлением первого
«Философского письма» П. Я. Чаадаева. В наиболее известном из всех
«философских писем» Чаадаев сформулировал отличительные черты той
«своеобразной цивилизации», которую представляет собой Россия. Она не
относится ни к Западу, ни к Востоку, у нее нет традиций ни того, ни
другого. «Исключительность» русского народа объясняется тем, что он
принадлежит к числу наций, которые «как бы не входят в состав
человечества», а существуют лишь для того, чтобы «дать миру какой-нибудь
важный урок»; которые живут одним настоящим, «без прошедшего и будущего»,
«среди мертвого застоя»,- как бы находясь «вне времени». Чаадаев, как
полагает И.В. Кондаков, упрекал русский народ в неизжитом духовном
«кочевничестве», в «поверхностном и часто неискусном» подражании другим
нациям, это приводит к тому, что каждая новая идея бесследно вытесняет
старые («естественный результат культуры, всецело основанной на
«заимствовании и подражании»). «Беспечность жизни», лишенной «опыта и
предвидения» приводит русский народ к «необычайной пустоте и
обособленности» социального существования, делает его равнодушным к
«великой мировой работе», осуществляющейся в истории европейской культуры.
Отсюда, по мысли Чаадаева, происходит «какая-то странная неопределенность»,
более того – поразительная «немота наших лиц». Где сноски?
Говоря о чертах русского национального характера, Чаадаев объяснял
отмечаемую иностранцами «бесшабашную отвагу» русских типичной для них
неспособностью к углублению и настойчивости», а вызывающее подчас
восхищение сторонних наблюдателей «равнодушие к житейским опасностям» –
столь же полным «равнодушием к добру и злу, к истине и ко лжи», а также
«пренебрежением всеми удобствами и радостями жизни». ?
Чаадаев даже склонялся к выводу, что в русской культуре «есть нечто
враждебное всякому истинному прогрессу» – начало, как бы ставящее Россию
вне всемирной истории, вне логики мировых цивилизаций, вне логики истории
мировой культуры. Так, распространение и развитие христианства в Европе
привело, в конечном счете, к уничтожению крепостничества на Западе; русский
же народ «подвергся рабству» лишь после того, как стал христианским, - в
царствование Б.Годунова и В.Шуйского, - стало быть, само христианство имело
разные последствия в европейской и российской истории. Кондаков!
Для Чаадаева несомненно, что путь человечества един, что социальный и
культурный прогрессы универсальны и всемирны, что история в своем
поступательном развитии вырабатывает всеобщее истины и уроки, призванные
просветить в равной степени, хоть и различно все народы. В то же время
русский мыслитель признает различие культур и цивилизаций Востока и Запада:
для первого свойственно воображение, для второго характерен рассудок; он
отдает себе отчет в том, что возможна образованность, притом весьма
высокая, но принципиально отличная от западной (Япония), что возможен
вариант христианства, не сопоставимый с европейским (Абиссиния).
Однако философский ум Чаадаева, воспитанный в духе европейского
Просвещения, не может примириться с равными возможностями столь различных
культур и цивилизации в историческом процессе. Исключительные варианты
культурно-цивилизационного развития он называет «нелепыми уклонениями от
божеских и человеческих истин». ?
К числу подобных «уклонений» от мирового пути Чаадаев причисляет и
русскую культуру. Даже в своих заимствованиях российская цивилизация, по
мнению Чаадаева, склонна не усваивать чужое, а искажать результаты
человеческого разума и его всемирного прогресса; не вписываться в систему
мировых законов, но, напротив, способствовать отмене «общего закона
человечества» по отношению к России и русским. Поэтому «идеи долга,
справедливости, права, порядка», составляющие социальные и культурную
атмосферу Запада, отсутствуют в повседневном обиходе русских. Русская
культура, убежден Чаадаев, внеисторична, а в силу неспособности приобщиться
к мировому историческому опыту отторгнута от передовой части человечества,
уже вступившей на путь «бесконечного развития». Принципу единства
человеческого рода, выполненному Европой, общности человеческого мышления,
«всемирной идее», «установлению совершенного строя на земле» Россия может,
по Чаадаеву, противопоставить только «национальный предрассудок» / 21/.
В итоге акцентировать методологический подход к анализу России, объяснить,
зачем это нужно, ответить на вопрос, причем здесь Москва и Петербург? За
каким городом, по его мнению, все будущее России?
Славянофилы как уже было выше сказано, пытались в неурядицах России
обвинить Петра I и все его начинания. Вот, что по поводу деятельности Петра
I пишет Чаадаев в противовес славянофилам: «Было время, когда я, как и
многие другие думал, что тот великий катаклизм, который мы именуем Петром
Великим, отодвинул нас назад, вместо того чтобы продвинуть вперед.
Ознакомившись с делом ближе, я изменил свою точку зрения. Теперь я уже не
думаю, что Петр Великий произвел над своей страной насилие, что он в один
прекрасный день похитил у нее национальное начало, заменив его началом
западноевропейским, что, брошенное в пространство этой исполинской рукой,
мы попали на ложный путь, как светило, затерявшееся в чужой солнечной
системе, и что нам нужен в настоящую минуту какой-то новый толчок
центростремительной силы, чтобы мы могли вернуться в нашу естественную
среду.
Конечно, один этот человек заключал в себе целый революционный
переворот, и я далек от того, чтобы это отрицать, однако и этот переворот,
как и все перевороты в мире, вытекал из данного порядка вещей. Петр Великий
был лишь мощным выразителем своей страны и своей эпохи. Поневоле
осведомленная о движении человечества, Россия давно признала превосходство
над собой европейских стран, особенно в отношении военном, утомленная
старой обрядностью, прискучив одиночеством, она только о том и мечтала,
чтобы войти в великую семью крестьянских народов; идея человечества уже
проникала во все поры ее существа и боролась в ней не без успеха с
заржавевшей идеей почвы. Словом, в ту минуту, когда вступил на престол
великий человек, призванный преобразовать Россию, страна не имела ни чего
против этого преобразования: ему пришлось только приложить вес своей
сильной воли, и чашка весов склонилась в пользу преобразования.
Я слишком хороший русский, я слишком высокого мнения о своем народе,
чтобы думать, что дело Петра увенчалось бы успехом, если бы он встретил
серьезное сопротивление своей страны. Я хорошо, знаю, что вам скажут
некоторые последователи новой национальной школы – «потерянные дети» этого
учения, которые является ловкой подделкой великой исторической школы
Европы; они скажут, что Россия, поддавшись толчку, сообщенному ей Петром
Великим, на момент отказалась от своей народности, но затем вновь обрела ее
каким-то способом неведомым остальному человечеству, но краткое размышление
покажет нам, что это – лишь громкая фраза неуместно заимствованная на той
податливой растяжимой философии, которая в настоящее время разъедает
Германию и которая считает, что, объяснила все, если формулировала какой-
нибудь тезис на своем странном жаргоне. Правда, что Россия отдала в руки
Петра Великого свои предрассудки, свою дикую спесь, некоторые остатки
свободы ни к чему ей не нужны, и ни чего больше – по той простой причине,
что никогда народ не может всецело отречься от самого себя, особенно ради
странного удовольствия, сделать с новой энергией прыжок в свое прошлое –
странная эволюция, которую разум человека не может постичь, а его природа
осуществить» /50/.
Таким образом, Чаадаев утверждает, что сближение России с Европой и
приобщения ее к европейской культуре было вполне естественным процессом,
так как она давно признала превосходство над собой европейских стран. А
Петр I был всего лишь мощным выразителем своей страны и своей эпохи и народ
ему помог и поддержал его начинания.
Один из лидеров славянофильства – А. Хомяков довольно много в своих
сочинениях размышлял о Московском периоде русской истории и культуры, при
этом постоянно сравнивая его с предыдущем периодом (Киевская Русь) и
последующим («Петербургский»).
Москва, по его мнению, по сравнению с другими, старыми городами была
городом новым, не имеющем прошедшего, не представляющей никакого
определительного характера, смешением разных славянских семей и это ее
достоинство.
Цитата не введена в текст! «Она совместила в тесном союзе
государственную внешность и внутренность, и вот тайна ее силы. Наружная
форма для нее уже не была случайною, но живою, органическою, и торжество ее
в борьбе с другими княжениями было, несомненно. Как скоро объявила она
желание быть Россиею, это желание должно было исполниться, потому что оно
выразилось вдруг и в князе, и в гражданине, и в духовенстве, представленном
в лице митрополита. Новгород устоять не мог, потому что идея города должна
была уступить идее государства; князья противиться долго не могли, потому
что они были случайностью в своих княжествах; областная свобода и зависть
городов, разбитых и уничтоженных Монголами, не могли служить препоною,
потому что инстинкт народа, после кровавого урока, им полученного,
стремился к соединению сил, а духовенство, обращающееся к Москве, как к
главе Православия Русского, приучала умы людей покоряться ее благодетельной
воли.
С Петром начинается новая эпоха. Россия сходится с Западом, который до
того времени был совершенно чужд ей. Она из Москвы выдвигается на границу,
на морской берег, чтобы быть доступнее влиянию других земель, торговых и
просвещенных. Но это движение не было действием воли народной; Петербург
был и будет единственным городом правительственным, и, может быть для
здорового и разумного развития России не осталось и не останется
бесполезным такое разъединение в самом центре государства. Жизнь власти
государственной и жизнь духа народного разъединились даже местом их
сосредоточения. Одна, из Петербурга, движет всеми видимыми силами России,
всеми ее изменениями формальными, всею внешнею ее деятельностью; другая
незаметно воспитывает характер будущего времени, мыслей и чувства, которым
суждено еще облечься в образ и перейти из инстинктов в полную, разумную
деятельность.
Таким образом, вещественная личность государства получает решительную
и определенную деятельность, свободную от всякого внутреннего волнения, и в
то же время бесстрастное и спокойное сознание души народной, сохраняя свои
вечные права, развивается более и более в удалении от всякого временного
интереса и от пагубного влияния сухой практической внешности» /47/.
Мы видим, что А. Хомяков не согласен с П. Чаадаевым говоря, что
движение на Запад не было действием воли народной. Петербург он считает
городом правительственным, а Москву – городом народным.
Введи цитату в текст! «История России, представляет три, довольно
резко отделенных периода. Первый есть период Киевской Руси. Тогда уже
великая наша земля представляла сильные начала единства: единства веры и
церковного управления, и единства правящего рода. Род признавал главою
своею старшего из своих членов, сидящего «во стольном городе, во Киеве»;
ему подчинялись младшие, и в этом подчинении заключалось политическое
единство. Русская земля была тогда союзным государством. Это время уделов.
Но внутренние единство земли еще не существовало, не проникало в его
организм. Рыхла связь между областями. Нужда в общей Русской речи еще не
могла быть сознаваема. Законы внутреннего развития и уроки, данные нам
внешним, приготовили начало нового полного единства. Выступила на
историческое поприще Москва. Под свой стяг стянула она мало помалу всю
Великую Русь; в ней узнали свою силу наши предки, Русь прежних веков. До
Москвы Русь могла быть порабощена, Русский народ мог быть потоптан
иноземцем. В Москве узнали мы волю Божию, что этой Русской земли никому не
сокрушить, этого Русского народа никому не сломать. Слово Московское
сделалось общим Русским словом».
Таким образом, автор признает за Москвой объединяющее начало. Далее он
говорит, что с началом XVIII-го века наступает новая эпоха. Государственная
власть переместилась в другую область, область новую.
«Старина обратилась в воспоминание, прошлое прошло» /47/.
Хомяков удивляется по поводу того, что все европейские страны имеют
одну столицу, а Русская земля имеет две столицы. Одну он называет
государством (Петербург) а другую «жизнью народной» (Москва).
«Наши мыслительные соседи, Немцы, уже заметили и внесли в науку, как
несомненное деление права на право личное, право общественное и право
государственное. Деление права соответствует, без сомнения, делению самих
жизненных отправлений, трем областям деятельности: частной, общественной и
государственной. Между первой и последней, т.е. между частной и
государственной лежало бы бездна, если бы эта бездна не была наполнена
общественной деятельностью. В целом мире все сферы деятельности частной
одинаковы и одинаково бесцветны: для нее совершенно все равно, какое
государство ее охраняет и обеспечивает, только бы охраняла и обеспечивало.
Не такова деятельность общественная. Выходя из жизни частной, она выражает
все оттенки, и особенности земли и народа и обуславливает государство,
делая его таким, а не иным; она дает ему право, она налагает на него
обязанность быть самостоятельным, выделиться и других государств. С ее
уничтожением, если бы такое уничтожение было возможно, государство теряет
всю свою силу; оно падает и не может не падать, потому что уже не имеет
причины быть, потому что собственно – личное деятельность всегда равнодушна
к охраняющему ее государству, лишь бы охраняла ее. Она должна пасть по
справедливости, потому что человек, лишенный одного из законных своих
наследий, - жизни общественной, - будет естественно примыкать к какому-
нибудь другому государству, в котором она свое наследие находит вполне:
ибо, в своей частной деятельности, человек есть только лицо опекаемое или
оберегаемое, в жизни же общественной – он зиждетель, и в известной мере
деятель и творец исторических судеб» /47/.
Однако государство так же оказывает влияние на общественную
деятельность. «Государство, внешнее выражение живого народного творчества,
охраняет его от всякого внешнего насилия, от всякого внутреннего временного
потрясения, могущего нарушить его законный и правильный ход. Без него
область деятельности общественной была бы невозможна; ибо она была бы
беззащитною перед напором других народов, вооруженных государственными
силами, и невозможною внутри самой себя, потому что, по несовершенству
человеческому, она бы постоянно нарушалась всякими личными злыми страстями,
требующими принудительной силой для своего укрощения, между тем как сама
область общественной деятельности, по своему коренному характеру, есть
только область мысли, мира и добровольного согласия. И так, говорю я, свято
и высоко призвание государства, хранящего жизнь общественную и
обуславливающую ее возможность. Как живой органический покров охватывает
оно ее, укрепляя и защищая от всякой внешней невзгоды, растет с нею,
видоизменяясь, расширяясь и прилаживаясь к ее росту и к ее внутренней
видоизменениям. Чем более в нем мудрости и знания своих собственных выгод и
своего собственного значения, с тем большею чуткостью слышит оно, с тем
большею ясностью видит оно все разнообразия жизни общественной, с тем
большею гибкостью прилаживается оно к ее формам и к ее историческому росту,
охватывая ее как бы живою бронею и постоянно укрепляя ее живыми силами.
Таково отношение государства в жизни общественной, - государство его
нормальном и здоровом развитии. История учит нас, что в болезненных
явлениях, предшествующих падение народов, эта деятельность извращается и
ищет какого-то развития отдельного, враждебного народной жизни и,
следовательно, невозможного. Живой покров обращается в какую-то сухую
скорлупу, толстеть и по-видимому крепнуть от оскудения и засыхания
внутреннего живого ядра; но в то же время он действительно засыхает,
дряхлеет и, наконец, рассыпается при малейшем ударе. Это какой-то
исторический свищ, наполненный прахом сгнившего народа. В других
органических формах мы замечаем, что область частной деятельности,
рассыпанная в ровной мере по всему пространству государства, не требует и
не может иметь центра. Область деятельности государственной необходимо
требует крепкого сосредоточения, и оно имеет его на Руси. Почтительно
скажем мы об нем: «ему же честь, честь». Наконец, духовная деятельность
общества, развиваясь, созидает себе местные центры, и потом, для полного
своего собора, для полной мысленной беседы, совокупляется в одно живое
сосредоточение. Мне кажется, что такова Москва, таково ее живое и
официально – признанное значение. Вот почему сохраняет она свое имя
столицы». Цитата не введена и не завершена!
Именно в Москве, по его мнению «постоянно совершается серьезный размен
мыслей, в ней созидаются формы общественных направлений. «Конечно, и
великий художник, и великий мыслитель могут возникнуть и воспитаться в
каком угодно углу Русской земли; но составиться, созреть, сделаться
всеобщим достоянием, мысль общественного может только здесь. Русский, чтобы
сдуматься, столковаться с Русскими обращается к Москве. В ней, можно
сказать, постоянно нынче вырабатывается завтрашняя мысль Русского общества»
//.?
В качестве подтверждения своим словам он приводит в пример наше
просвещение. Все убеждения, по его мнению, более или менее охватывавшие
нашу жизнь, возникали в Москве. Хомяков считает интересным тот факт, что
везде общественное сосредоточение совпадает с центром государственным, у
нас же нет; или иначе: везде одна столица, а у нас две.
«Москва не может соперничать ни с одной из столиц Европы. Она, город
невеселый; но эта внешняя не веселость столичной жизни не имеет ничего
общего с истинною, светлою, внутреннею веселостью жизни разумной: она
собственно принадлежит только столицам и никогда не может принадлежать
всему народу, всей стране, какой бы то ни было. Москва может обойтись без
того, без чего обходится Русская земля. Правда и то, что постоянная тревога
жизни практической будит мысль и дает ей какую-то особенную бойкость и
подвижность» /47/. ?
Таким образом, автор пытается донести до читателя, что Москва играет,
огромное значение для Русской земли. Это город – общественного
сосредоточения, а значит город, который несет в себе объединенное начало.
«Москва не перестала и ни когда не перестанет быть общественной
столицей Русской земли». ?
В публицистике также довольно активно обсуждалась данная тема. В 1847
году Хомяков в статье «О возможности русской художественной школы»,
отстаивал идеи народности русского художества, полемизировал с Белинским:
«Петербургские журналы объявляет во всеуслышанное, что народность не в
бороде и не в зипуне», однако не доказано, что фрак разумнее или удобнее
зипуна». К. Аксаков, резко критиковал опубликованную в петербургском
сборнике «Вчера и сегодня» повесть князя ? Одоевского «Сиротинка»,
демонстрировавшую превосходство «питерского воспитания над деревенским»:
люди, «которые, будучи одеты в европейское платье и, заглянув в европейские
книги, выучившись болтать на чужом языке и приходить, как следует, в
заемный восторг от итальянской оперы, подходят с указкою к бедному
необразованному народу» /18/.
Особый интерес представляет позиция В. Белинского. Первые впечатления о
столице критик иронически описал в письме Боткину. «Питер – город знатный.
Нева – река пребольшущая, а петербургские литераторы – прекраснейшие люди
после чиновников и господ офицеров. Мне очень, очень весело…» И далее,
рассуждал как истинный москвич: «Да и в Питере есть люди, но это все
москвичи, хотя бы они и в глаза не видали белокаменной. В Питере только
поймешь, что религия есть основа всего и что без нее человек – ничто, ибо
Питер имеет необыкновенное свойство оскорбить в человеке все святое. Но все
же Белинский не мог устоять перед эстетическим обаянием города: «Невский
проспект – чудо, так что перенес бы его да Неву, да несколько человек в
Москву». ?
Во второй половине XIX века публикуется ряд работ, в которых также
затрагивается вопрос о деятельности Петра Великого и обнаруживается явное
противопоставление Петербурга Москве.
В 1869 году в Москве выходит книга И. Данилевского «Россия и Европа».
Прямой оценки городов Данилевский не дает, однако резко критическое
отношение его к культурной политике Петра прослеживается. В результате этой
деятельности, по мнению автора, не выросло ничего ни своего, ни
чужеземного. Данилевский не приемлет новые формы архитектуры, живописи и
выражает типично славянофильское восприятие - точнее, неприятие Петербурга.
Также довольно критично отнесся к Петербургу и другой московский
мыслитель конца XIX века – Н. Федоров. Его главная идея - воскрешение отцов
- была не просто фантазией, но доведенным до крайности традиционализмом,
поклонением прошлому, к которому человечество «должно возвратиться».
Верность традициям он считал национальной особенностью русского народа, а
прогресс - приметой цивилизации. Отсюда и различия между Москвой – «органом
падшей Византии» и Петербургом – «органом прегордого Запада». Ошибка
петербургского периода заключалась в том, - разъяснил философ, - что он
свободу поставил на место долга к отечеству, который в прошлом состоял в
военной защите Европы от нашествия с Востока, а ныне – в «превращении
кремлей в музеи» для воспитания людей в духе преданности заветам отцов при
«устранении самих причин и поводов к войнам». ? Как мы видим, общим в этих
концепциях является противопоставление Москвы и Петербурга как символов
истинного и ложного путей развития отечественной культуры, попытка
закрепить за Москвой или Петербургом знак или «правильного», или
«неправильного» движения и осуществления своего национального пути,
специфики национального характера.
Таким образом, мы можем говорить о том, что, антитеза Москва-Петербург
набирает широкий оборот в русской философской и публицистической мысли XIX
века. В лице Москвы и Петербурга спорили две школы: славянофилы
(московская) и западники (петербургская). За Москвой признавалась сила
«охранительная», традиционная, за Петербургом – преобразовательная,
цивилизационная. Проблема Москва-Петербург стала ключевой в осмыслении
прошлого и будущего России. Славянофилы пророчили Петербургу скорую гибель,
обвиняя его в противовес Москве в европеизме и отходе от народа. Западники
же наоборот попытались взглянуть на основание Петербурга и деятельность
Петра как на естественный, органичный процесс, спасительный для всей
России. Данный спор подготовил основательную базу для дальнейшего
осмысления социокультурной и исторической роли городов в культурной жизни
России.
1.2. Москва - Петербург в современной культурологической мысли
В культурологических науках существует значительное количество работ
посвященных Москве и Петербургу. Попробуем обратиться к двум наиболее
известным работам, которые в какой-то мере отражают культурологический
аспект проблемы. Автором первой работы является
К.Г. Исупов, который пытается проследить эволюцию образов Москвы и
Петербурга в русской культуре XVIII-XX веков. К. Исупов интегрирует в своем
исследовании различные работы писателей, публицистов посвященных проблеме
Москва-Петербург.
? откуда взялся? Бицентризм по его мнению не является исключительным
свойством отечественной истории. Это, скорее, норма, в которой отражена
диалогическая природа всякого подлинно культурного исторического
пространства: «Как «Мюнхен/Берлин» для Г. Гейне или «Любек» для Т. Манна,
так и Москва/Петербург для бесчисленного множества русских авторов
оказались кардинальной жизненной осью: типом мировоззрения, формой
культуры, мировоззренческим итогом выбора, стилевым поведением, религиозной
и этноязыковой доминантой» /17/. Или так вводится цитата, или: после нее»,
- пишет (утверждает и тд.) автор работы, полагает исследователь.
Историко- культурная интрига соперничества двух русских центров
состояла в глубоко творческом характере их партнерства. Естественно
растущая Москва противостоит в мире ценностей русской культуры рационально
организованному Петербургу. Антитеза органического и неорганического, в
контексте которой разворачивается почти трехвековой диалог столиц,
отразилась в описании Москвы и Петербурга. В частности Петербург, был
отнесен апокалиптикой. Она стала ведущим смысловым элементом
«петербургского мифа».
Репутация беззаконного града накапливалась постепенно и ближайшим
генетическим образом связана с восприятием Петра I как Антихриста.
Беспрецедентная реформация социального уклада, крушение традиционных картин
мира и мира религиозных ценностей, резко изменившееся качество
исторического времени (оно катастрофически убыстрилось), – эти следствия
дела Петрова вполне естественно активизировали архаический стереотип
«подменного» царя, государя-самозванца. Мифология самозванства, которой
раскольники отреагировали на новации Петра Великого, целиком вошла в
ценностный мир новой столицы, отмеченной сатанински чуждым обликом.
Чем чаще припоминали москвичи о Москве – Третьем Риме, тем больший
ужас внушала с дьявольской помощью из ничего возникшая новая столица,
грозившая обернуться Римом Четвертым. В борьбе за «римские» приоритеты
Москва со временем обретает новую мифологию, - контексты «Города-Феникса»,
в котором осмыслялась в XIX веке послепожарная Москва. Восстающая из пепла
Москва надолго заняла внимание всего мира, как отметил Герцен в памфлете
«Москва и Петербург». Москва осмысляется как «Город-Феникс», то есть город,
способный к восстанию из пепла, и в этом бесконечном возрождении имеющий
харизматическую, божественную отмеченность. Контрастным фоном для Москвы –
Города-Феникса – служит прочно установившаяся за Петербургом мифологема
Обреченного Града. Дать пояснение, что такое обреченный град.
Также можно вспомнить еще об одном ценностном стереотипе мирового
города, в котором осмысляется Петербург: он носитель «цивилизации» как
энтропийного оборотня культуры. Это «Город- Вавилон». Вавилонская тематика
прочно укореняется в русской культуре, в связи с ней развертывается древняя
мифология города- блудницы; все более отчетливо Петербург врастает в
старинные контексты падшего Града. – Примеры!
На рубеже XIX-XX веков проблема города, городской среды, городского
поведения – одна из центральных. Она ставится на широком фоне философских
вопросов внутри уже сложившихся триад «культура- цивилизация – человек» и
других из этого ряда. Авангардистские поиски в области новых языков
выражения в искусстве коснулись прежде всего градостроительства.
Архитектура на некоторое время становится одним из «самых массовых из
искусств». Кубизм и конструктивизм в поэзии и живописи, кино и музыке -
производные от нее. Утопические варианты мегаполиса следуют один за другим,
ничего не кажется неосуществимым. Города космические, подвесные, летающие,
подземные, стеклянные, ажурные; города- растения и города- организмы.
Утопия предлагает прежде всего новый тип города, жилища и новую свободу для
городского человека. На другом полюсе резко возрастает критика
капиталистического города, литературу наводняют образы городов- убийц.
Мировоззренческая традиция в первую очередь торопится определить понятие
Дома и Мира в векторе «домашности». Если «дом- это место, где жить нельзя»
(М. Цветаева), то и весь мир – юдоль, а не обитель. Ни одна эпоха не знала
такого обострения комплексов бездомности, заброшенности- в бытии, как эпоха
начала века и в период между двумя мировыми войнами. В своем торжестве
организованного пространства, замкнутого контура, Петербург воспитал в
петербуржцах особое отвращение к дому – некогда надежному убежищу.
Недоверие к домашнему уюту стало специфической чертой городской психологии
Петербурга. Со времен Достоевского закрытое пространство стало осознаваться
как метафизически-криминальное (что происходит с Р. Раскольниковым).
Новое испытание в апокалиптических контекстах предстояло Петербургу в
XX веке. Он вновь - Город гибели и обитель обреченных; пророчество о скорой
гибели Невской столицы входят в моду, заполняют страницы ежедневной печати.
В качестве примера К. Исупов приводит тот факт, что в 1907 году
Е. Иванов публикует в альмонахе «Белые ночи» символистские вариации на
тему Апокалипсиса: «Всадник. Нечто о городе Петербурге». Здесь, помимо
примелькавшегося сравнения с Вавилоном, характерен важный смысловой штрих
столицы: ее регулярно-числовая образность. Градостроительная математика
Петербурга, его геометрическая упорядоченность традиционно противостоят
«кривому» пространству Москвы. В городе Петра торжествует в своем
мироустроительном начале Число- Логос. Петербургские числа в эссе Е.
Иванова в духе эпохи усиливают те значения, какие черпают из
первоисточника, т.е. замыкающего Библию «Откровения Иоанна Богослова». Это
числа судьбы, числа мистические и вещие. Петербургским числом у автора
«Всадника» оказывается «17», поскольку в 17-ой главе Апокалипсиса говорится
о сидящей на звере блуднице; вышина Медного Всадника -17,5 футов; нумер, в
котором сидит Германн из «Пиковой дамы»- 17-й. Е. Иванов заставляет нас
видеть в Медном Петре двойника апокалиптического Всадника, а в Германне -
вариант Голядкина - безумца из «Двойника» Ф. Достоевского. В результате
приравниваний число- традиционный символ совершенства и гармонии-
обращается в свою противоположность, в энтропийного (полуреального), на
гране безумия живущего Города, вся архитектурная математика которого готова
рухнуть в бездну небытия под копытами Коня Бледного.
Надо хотя бы для приличия оформлять цитаты!
Культурфилософия первых десятилетий XX века активно разрушает образ
Петербурга как логически упорядоченного космоса. Он начинает восприниматься
как город- насмешка, как безумная попытка преодолеть стихию (природную,
национальную, историческую) голым расчетом. На этом фоне усиливается
«партия» Москвы: ее голос начинает звучать в тонах утешения и надежды.
Город почвенного обетования и национальной жизнестойкости, в противовес
гордыне Северной Пальмиры, - таковой предстает Москва в статье Б.М.
Эйхенбаума, историка культуры и филолога. «У Петрограда и нет души – она
исторически не потребовалась ему. Петроград пленителен именно своим
бездушием - город ума, умысла, так легко, поэтому принимающего вид
каменного призрака. Он всегда напряженно и рассудочно мыслит… Москва не
знает раздумья, не любит рассудком, живет полнотою и разнообразием чувств.
Москва- живописнее, тогда как Петроград – чертеж, контур, схема», – пишет
он в статье ?.
Автор сравнивает «культуру подвалов» двух столиц. Если на берегах Невы
царит атмосфера элитарной утонченности, то Москва находит формы ярмарочно -
балаганной арлекинады, превратившей камерное пространство салонов в угол
городской площади.
В первых десятелетиях XX века мы присутствуем при реставрации старых
контрастов столиц». – что это такое?
О Москве говорят как о разнородноорганическом существе (КТО?), о
Петербурге – как об однородно- отчужденной каменной пустыне. О Москве - в
интонациях нежности и благодарения, о Петербурге - как о мучительной
любви.(КТО?) Русский характер еще раз отыскивает в Москве Эдем благостной
сосредоточенности над душой (например, П.А. Флоренский), а в Петербурге -
Ад злокозенной неуталенности духа (например,
А. Блок).
Наш век формирует двойное отношение к городу. С одной стороны, это
пространство отчуждения, распадающихся связей, механизированной жизни.
Отсюда - усиление «руссоистских» тенденций, идеализация деревенской жизни,
бегство в природу». Б. Пастернак вспоминая Москву писал: «С наступлением
нового века<…> мановение волшебного жезла все преобразовалось. Москву
охватило деловое неистоство первых мировых столиц. На всех улицах к небу
поднялись незаметно выросшие гиганты. Вместе с ними, обгоняя Петербург,
Москва дала начало новому русскому искусству- искусству большого города» /
? /.
Для Пастернака Москва- это город как школа культурного зодчества и
перекресток мировых культурных традиций.
Историческое значение официального размена столиц в марте 1918 года
определилось нескоро. Обретение новых аспектов диалога далось ценой
непомерной. Понадобилось выйти за пределы русского пространства, чтобы,
оглянувшись на него в далеких скитаниях по всему миру, заново пережить
Родину- Москву и Родину- Петербург. Иначе говоря «понадобилось» русское
зарубежье.
Зарубежная культурфилософия с новой остротой переживает столичные
приоритеты. На родине, в условиях «сталинократии» диалог столиц до конца 50-
х годов уходит вглубь, лишь изредка прорываясь к читателю глухими
отголосками. Диалогичность как нормальное состояние культуры противоречила
самой природе социальной действительности, созданной в неустанной борьбе с
«врагами народа». В сплошь мистифицированной и переименованной реальности
30-50-х годов, основным свойством которой стала контролируемая социальная
однородность, две мировые столицы подвергаются культурно- исторической
репрессии: из зоны диалога они переводятся в зону молчания.
Когда для эмигрантской печати большевистская Россия утвердилась в
качестве факта, Петербургу припомнили его грехи европеизма. Вновь на первый
план выходит антитеза города и страны. Невская столица опять воспринимается
как самоотчужденная Россия, но именно в этом качестве- и как русский город
по преимуществу. В философском романе
Ф.А. Степуна «Николай Переслегин», с героями которого автор состоит в
сложных отношениях притяжения-отталкивания, говорится: «Какой великий,
блистательный, несмотря на свою единственную в мире юность, какой вечный
город. Такой же вечный, как сам древний Рим. И как нелепа мысль, что
Петербург более русский город, чем Москва <…>. Только в России есть своя
анти- Россия:Петербург<…>. И в этом смысле он самый характерный русский
город»//.
Еще одной показательной работой этого периода является работа Г.П.
Федотова «Три столицы». Федотов воссоздает картину киевско – азийско –
западной Империи, соединившей в своих географических и исторических
горизонтах духовный опыт и государственность рас- антиподов и племен-
родичей, наций- врагов и народов- друзей . Результатом этого синтеза стало
формирование в России культурных центров, более азиатских, чем сама
Азия(Москва), и более европейских, чем сама Европа(Петербург). Полемическое
заострение мысли о двух «соблазнах» постигших отечество («азиатский соблазн
Москвы «европейский - Петербурга) нужно русскому мыслителю, чтобы, во-
первых, объявить итоговую русскую ментальность «псевдоформой», а, во-
вторых, чтобы указать выход из тупиковой, как кажется Г.П. Федотову,
ситуации.
Федотов предлагает нам вспомнить о святых холмах Киева, ибо «здесь
заря русского христианства восточного, сочетающего в своем искусстве заветы
эллинизма и Азии». Коль скоро, полагает Г.П.Федотов, «лихорадящий Петербург
и обломовская Москва, – дорогие покойники; пусть святая София Киевская
«третьей столицы» напомнит нам об утраченной чистоте греческого православия
и спасет нас как от гордого национального самодавления (наследия Москвы),
так и от латинского цивилизаторства (наследия Петербурга)».
В заключение своей работы Исупов рассуждает о Петербурге. Он считает,
что в связи с тем, что Петербург дождался возвращения себе исторического
имени, страх и ужас перед будущим преодолевался в историческом катарсисе.
Петербургский Апокалипсис не завершается, он стал живой эсхатологией
надежды.
Вторая работа по данной проблематике принадлежит М. Кагану и
называется «Град Петров в истории русской культуры». Работа посвящена,
прежде всего, Петербургу, однако, вполне закономерным является тот факт,
что в работе Петербург противопоставляется Москве.
Первая особенность культуры Петербурга, по внутренней логике
петровских реформ, по мнению автора - ее десакрализированный, светски
политизированный характер. Первый построенный в Петербурге собор был
элементом военно-политического комплекса – Петропавловской крепости, и в
дальнейшем новая столица противопоставляла себя перенасыщенной церквами
Москве сравнительно редкими, не определявшими ее градостроительной
структуры храмами.
Оценивая осуществленную Петром реформу образования, Г. Плеханов отметил,
что в Московской Руси оно «имело духовный характер и, за самыми редкими
исключениями, составляло монополию духовенства, учившегося редко, мало,
неохотно. Петровская реформа, так или иначе, отдала в изучение новый
общественный класс, и, заставив его приобретать знания, относящиеся к
земной, а не к небесной жизни, привила своим лучшим деятелям твердое
убеждение о том, что учиться надо постоянно, много и усердно». ?
Одним из характернейших признаков десакрализации культуры в петровское
время – воспитание привычки к светскому искусству как части образа жизни.
Внедрение в быт портретов было художественным выражением нового типа
сознания, складывавшегося в Петербурге. « Петр всячески поощряет и даже
вменяет в обязанность приближенным иметь в своих домах портреты. Со
временем эта привычка укореняется…» Вообще население Петербурга охотно
тянулось к светской жизни, религиозные сочинения здесь шли не так бойко как
в Москве.
Одним из важных М. Каган также считает вопрос, касающийся европеизации
русской культуры. Петра многие считали беззаветным западником. Автор
говорит о том, что это были несправедливые обвинения. Он стремился не
переносить в Россию « готовые плоды чужого знания и опыта, а пересаживать
самые корни на свою почву, чтобы они дома производили свои плоды». Петр
считал необходимым усваивать все, что было полезно России, где бы не
произрастали эти иноземные плоды. Следует иметь в виду, что проблема связи
России с миром возникла задолго до того, как ПетрI открыл «окно в Европу».
Западное влияние сталкивалось с господствовавшим традиционным восточным –
греческим или византийским, которое имело религиозно-нравственный характер
и захватывало все общество сверху донизу.
Привлечение множества иноземных техников, офицеров и солдат, купцов,
отмечает Ключевский, привело к тому, что еще в XVI веке, при И.Грозном, под
Москвой выросла немецкая слобода, позже разгромленная; вновь возродившись в
значительный и благоустроенный городок с прямыми улицами и переулками, с
красивыми деревянными домиками, с лютеранскими и реформаторскими церквами и
немецкой школой. Естественно, что немецкое поселение и стало проводником
западноевропейской культуры в московской жизни, в которую все шире
проникали заимствованные на западе развлечения, игры, театральные зрелища.
Наиболее ярко различия между Москвой и Петербургом можно проследить на
стилевом уровне. В частности, Каган, говоря об искусстве XVIII века
отмечает, что в Петербурге сложился и достиг художественной вершины
классицизм. Классицизм был наиболее органичен для петербургской
архитектуры; четкая планировка, прямые улицы, строго очерченные площади
требовали соответствующего решения зданий, потому даже барочная архитектура
оказывалась здесь относительно сдержанной в использовании для нее
экспрессивных и декоративных средств (позднее петербургский ампир и модерн
не допустит свойственного им в европейских городах неумеренного
употребления пластического и живописного декора).
В этой духовной атмосфере не мог укорениться сентиментализм, столь
органичный в Москве, где он обрел благодатную почву, утвердился в журнале
«Полезные увеселения, а затем и в ряде других изданий распространил свое
влияние на всю русскую культуру благодаря деятельности М.Хераскова,
Н.Карамзина.
Классицизм имел «опорной базой» столицу, потому что государственной
идеологии нужен был характерный для этого стиля способ обоснования
приоритета долга, политического разума над чувством; Москва же искавшая
защиты от деспотизма абсолютистской государственности, противопоставляла ей
и традиционные религиозные ценности и ценности частной жизни, семьи, быта,
находя в сентиментализме удовлетворения этой духовной потребности.
Однако если только в XVIII веке диалог двух столиц только набирает
скорость, то уже в 30-х-40-х годах XIX века Москва и Петербург оказываются
в центре полемических схваток. Как считал исследователь Г.Стернин, в это
время критическая мысль настойчиво проводила рукой между Москвой и
Петербургом: назвать того или иного графика или живописца «петербуржцем»
означало дать ему совершенно определенную характеристику, указать на его
принадлежность к «мирискусническому» лагерю и тем самым противопоставить
его представителям московской школы».
И действительно, современники постоянно пользуются такими выражениями
как «петербургская атмосфера» и «московские настроения». А.Бенуа писал,
например, об А.Васнецове: «Он весь – Москва, он весь Византия», и потому у
него «слишком мало связей с современной Россией», которая «озападилась».
Несколько лет спустя в статье, посвященной различиям в художественной жизни
Москвы и Петербурга, А.Бенуа обобщал, словно подхватывая вековую традицию
сопоставления двух российских городов: «Москва богаче нас жизненными
силами, она мощнее, красочнее, она будет всегда доставлять русскому
искусству лучшие таланты, она способна сложить особые, чисто русские
характеры, дать раскинуться смелости русской мысли. Но Москве чужд дух
дисциплины…», Петербург же «угрюм, молчалив, сдержан и корректен. Он
располагает к крайней индивидуализации, к выработке чрезвычайного
самоопределения, и в то же время (в особенности в сопоставлении с Москвой)
в нем живет какой-то европеизм... Я люблю Петербург именно за то, что
чувствую в нем, в его почве, в его воздухе какую-то большую строгую силу,
великую предопределенность"- служить России «уздой и рулем».
Речь шла здесь о характере художественного творчества, но в известной
мере данные суждения могут быть отнесены к различиям политической и
духовной жизни этих городов в целом. Ибо при всех революционных катаклизмах
столица вплоть до 1917 года сохраняла свои дисциплинарную,
регламентирующую, рационально - организующую функции. Москва же –
относительную свободу, стихийность эмоциональных реакций, и казалось, что
такова природа национального российского духа.
Искусствовед Н.Пунин, в полном соответствии с только, что приведенными
суждениями Бенуа утверждал, что на Всероссийской музейной конференции,
проходившей в 1919 году в Петрограде, этот город как всегда обнаружил свои
организующие тенденции и свое систематически -проработанное мировоззрение,
тогда как Москва все время выявляла свою хаотическую стихийность, являясь
тем самым началом дезорганизующим и | |
