|
Реферат: Леонид Мартынов (Литература : русская)
Средняя общеобразовательная школа №16
Доклад
на тему:
«Творчество и биография Л.Н. Мартынова»
Выполнила: ученица 11а класса
Мухаметзянова А.Р.
Проверила: Петросян И.А.
Мартынов Леонид Николаевич (1905 - 1980), поэт, переводчик.
Родился 9 мая (22 н.с.) в Омске.
Из семьи Н.И.Мартынова, инженера-строителя железных дорог, потомка “мещан
Мартыновых, ведущих начало от деда своего офени, владимирского коробейника-
книгоноши Мартына Лощилина” (“Воздушные фрегаты”). М.Г.Збарская, мать
поэта, привила сыну любовь к чтению, к искусству. В отрочестве М. увлекался
чтением неоромантической литературы (А. Конан Дойль, Дж. Лондон, А. Грин),
серьезно изучал географию и геологию, интересовался “техникой в самом
широком смысле этого слова” и фольклором Сибири. Учился в Омской
классической гимназии, но курс не окончил: учеба была прервана революцией.
Еще не закончив среднюю школу, Мартынов активно сотрудничал в трех омских
газетах - "Рабочий путь", железнодорожной - "Сигнал" и "Сибирском воднике".
Работая над заметками, хрониками, библиографией и происшествиями, он все
больше увлекался сочинением стихов на самые разные темы - современные,
исторические, лирические. Его первые стихи были напечатаны в 1921. В
качестве корреспондента газет и журналов Мартынов в 1920 - 30 объездил
Сибирь и Среднюю Азию.
В 1920-м присоединился к группе омских футуристов, “художников, артистов и
поэтов”, которую возглавлял местный “король писателей” А.С.Сорокин. С 1921
начал публиковать заметки в омской газете “Рабочий путь” и стихи в местных
журналах, позднее - в ж. “Сибирские огни”. Вскоре отправился в Москву
поступать во ВХУТЕМАС, где попал в круг близких по духу молодых художников-
авангардистов. Однако малярия и голод заставили Мартынова вернуться домой.
В Омске поэт продолжал заниматься самообразованием, вернулся к
журналистской деятельности и активному участию в художественной жизни
города. Выполняя редакционные поручения, ездил по Сибири. Он несколько раз
пересек южные степи по трассе будущего Турксиба, исследовал экономические
ресурсы Казахстана, побывал на строительстве первых совхозов-гигантов,
совершил агитационный перелет на самолете над Барабой, степным районом,
занимался поисками мамонтовых бивней между Обью и Иртышом, древних
рукописных книг в Тобольске. Этот период жизни Мартынов нашел отражение в
его кн. очерков “Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу” (М.,
1930). Опыт журналиста в дальнейшем определит некоторые темы и элементы
поэтики Мартынова.
В 1932-м Мартынов был арестован по обвинению в контрреволюционной
пропаганде. Поэту приписали участие в мифической группе сибирских
писателей, в “деле сибирской бригады”. От гибели спасла случайность, но в
1933-м Мартынов был отправлен в административную ссылку в Вологду, где жил
до 1935, сотрудничая в местных газетах. После ссылки вернулся в Омск, где
написал ряд поэм с исторической сибирской тематикой и где в 1939 издал кн.
“Стихи и поэмы”, принесшую Мартынову известность среди читателей Сибири.
В 1945-м в Москве была издана 2-я кн., “Лукоморье”, которой поэт обратил на
себя внимание более широкого круга читателей. Данная кн. - этапная в
творчестве Мартынова В 1930-х поэт в ряде стихотворений и поэм разработал,
или попытался реконструировать, сибирский миф о северном счастливом крае,
который предстает в стихах Мартынова в облике то фантастической Гипербореи,
то легендарной “златокипящей Мангазеи”, то почти реального - Мартынов искал
этому исторические доказательства - Лукоморья. Основной миф складывался из
разнообразных преданий: о северной Золотой Бабе, о средневековой земле
пресвитера Иоанна и др. Сказались как давнее увлечение автора историей
Сибири, так и юношеское увлечение неоромантикой: в ряде произведений поэт
воспел экзотику странствий, раскрыл романтическое в повседневном и
современном. Стихи этого периода, характеризуемого своеобразным
“романтическим реализмом” поэтического зрения Мартынова, позднее принесут
автору всероссийскую популярность.
В конце 1940-х Мартынов подвергся “острой журнально-газетной проработке,
связанной с выходом в свет книги “Эрцинский лес” (“Воздушные
фрегаты”). Поэта перестали печатать. Новые кн. Мартынова начали выходить
только после смерти Сталина (с начала “оттепели” до 1980 было издано более
двадцати кн. поэзии и прозы).
В конце 1950-х поэт по-настоящему получает признание. Пик популярности
Мартынова, упрочившейся с выходом его кн. “Стихотворения” (М., 1961),
совпадает с обостренным читательским интересом к лирике молодых
“шестидесятников” (Евтушенко, Вознесенского, Рождественского и др.). Но
парадоксальность ситуации и несчастье для Мартынова как поэта в том, что
его гражданская позиция на протяжении 1960-х, бывало, не отвечала
настроениям его аудитории, прежде всего молодой творческой интеллигенции.
Мартынов-человек, Мартынов-гражданин не менялся, но менялась эпоха - а
потому и Мартынов-поэт: теперь свои социальные взгляды приходилось выражать
более четко. Именно в период “оттепели” появляются первые стихи Мартынова о
Ленине, вскоре после “оттепели” - стихи к юбилейным датам. Уменьшается
интерес их автора к совершенствованию поэтической техники: Мартынов ищет
новые темы. Уменьшается доля историзма в лирических сюжетах Мартынова,
меньше романтики, но все больше попыток выглядеть современно. Поэта
завораживают новые технические, а прежде всего - выражающие их языковые
реалии: с готовностью он спешит поместить в стихи транзисторы, реакторы и
самолеты ТУ. Следствие - постепенное падение читательского интереса,
которое, очевидно, ощущал и сам поэт: “Суетня идет, возня/ И ужасная
грызня/ За спиною у меня.// Обвиняют, упрекают,/ Оправданий не находят/ И
как будто окликают/ Все по имени меня” (“Чувствую я, что творится...”,
1964).
Лирика Мартынова 1960-1980-х значительно уступает по художественным
достоинствам его поэтическому творчеству 1930-1950-х. Однако в последний
период жизни Мартынов демонстрирует талант мемуариста, публикуя сб.
интересных автобиографических новелл “Воздушные фрегаты” (М., 1974). Но и
поэтический гений не был утрачен: последние десятилетия жизни Мартынова
познакомили русских читателей с его замечательными переводами с литовского
(впервые перевел Э.Межелайтиса), польского (А.Мицкевич, Я.Кохановский,
Ю.Тувим), венгерского (А.Гидаш, Д.Ийеш, Ш.Петефи, Э.Ади) и др. языков.
Впрочем, раздвоенность Мартынов, одаренного Поэта - и подцензурного
стихотворца, Мыслителя - и осторожного гражданина, проявившаяся и в подходе
к переводам, была однажды им выдана. С юности мечтавший переводить А.Рембо,
П.Верлена, Суинберна и др. западноевропейских классиков, но чаще
занимавшийся переводами лирики коллег-современников из стран соцлагеря, в
стих. “Проблема перевода” Мартынов - по-своему честно - признался,
обращаясь к воображаемым Вийону, Верлену, Рембо: “Пускай берут иные
поколенья ответственность такую, а не мы!// Нет, господа, коварных ваших
строчек да не переведет моя рука И вообще какой я переводчик! Пусть
уж другие и еще разочек переведут, пригладив вас слегка”.
Как многие, Мартынов начал творческую деятельность с подражаний. “Футуризм”
юного поэта и его товарищей был не более чем игрой. Но стихи Маяковского-
футуриста помогли Мартынову и в освоении классики. Мартынов вспоминал, к
примеру, что “не интересовался Лермонтовым”, но когда “прочел у Маяковского
о том, что “причесываться... на время не стоит труда, а вечно причесанным
быть невозможно”, Лермонтов ожил, перестав быть только
обязательным гимназическим уроком словесности” (“Воздушные фрегаты”).
Знакомство с лирикой А.Блока помогло лучше понять любимого Маяковского, а
затем привело к одновременному воздействию творчества двух поэтов на самые
ранние стихи М. с их урбанистической тематикой (например, стих.
“Провинциальный бульвар”, 1921). В этих ранних стихах бывают ощутимы
интонации раннего Гумилева (“Серый час”, 1922), мотивы и речевые обороты
Есенина (“Рассмейтесь”, 1922). Мартынов -школяр пробует себя в классических
формах (сонеты “Алла”, 1921; “Сонет”, 1923).
Подлинный голос Мартынова зазвучал в 1924-м: “Вы поблекли. Я - странник,
коричневый весь./ Нам и встретиться будет теперь неприятно./ Только
нежность, когда-то забытая здесь,/ Заставляет меня возвратиться обратно”
(“Нежность”). С конца 1920-х в лирику поэта раз и навсегда входят элементы
диалога - с читателем, со своими героями, с самим собой (“Летописец” и
“Река Тишина”, 1929; позднее - “Деревья”, 1934). Еще одним характерным
признаком манеры Мартынова стал романтический взгляд на историю,
выразившийся в балладной сюжетности многих произведений (“Ермак”, 1936;
“Пленный швед”, 1938). В стихах Мартынова начинает разрабатывать миф о
“златокипящей Мангазее” (“Гипер-борея”, 1938). По-иному представлена тема
истории Сибири в поэмах М. 1920-1930-х. Реальные факты истории Омска и
Тобольска подаются без романтических прикрас, М. стремится к точности в
передаче местных преданий (“Правдивая история об Увенькае”, 1935-1936;
“Рассказ о русском инженере”, 1936; “Тобольский летописец”, 1937). Вместе с
тем он раскованно домысливает семейную легенду (“Искатель рая”, 1937, об
офене Лощилине, предке поэта), дофантазирует историю действительного
посещения К.Бальмонтом Омска в 1911 (“Поэзия как волшебство”, 1939).
В 1940-х Мартынов оттачивает поэтическое мастерство. Психологизм, точность
деталей, пронзительно лирическая интонация, языковая пластика - эти черты
свойственны многим стихам поэта (например, стих. “Балерина”, 1968).
Пристальное внимание к мелочам, но умозрительность при изображении
предметов, пейзажных зарисовках накладывают на стихи Мартынова отпечаток
философичности (“Вода”, 1946; “Листья”, 1951). Между тем героем Мартынов
становится человек вообще, даже все человечество, временем действия -
современность, пространством - глобус, самим действием - переустройство
мира (“Что-то новое в мире...”, 1948-1954). И это созвучно
энтузиастическому настроению общества.
Мартынов стремится к совершенствованию техники и доходит до того предела,
на котором поэтика подчиняет себе тематику, не отменяя ее. Мартыновские
“несвоевременные” стихи этого периода узнать чрезвычайно легко: они
необычайно музыкальны изысканным подбором и построением рифм, а графическое
членение текста только подчеркивает внутреннюю прорифмованность строк
(“Вода/ Благоволила/ Литься!// Она/ Блистала/ Столь чиста,/ Что - ни
напиться,/ Ни умыться.// И это было неспроста” - стих.”Вода”). Смысл идет
за музыкой стиха, ассоциирование явлений - за подбором рифм. Вообще,
рифмотворчество становится главной областью, в которой М. проявляет себя в
эти годы. Поэт стремится обходиться минимальным количеством созвучий.
Выискиваются и проходят через любого объема текст две пары рифм (“Мне
кажется, что я воскрес...”, 1945; “Еще черны и ус, и бровь...”, 1946). М.
усложняет поэтическую задачу - и чередование мужских/женских клаузул на
всем текстовом пространстве представляет читателю практически сплошную
рифму (“Атом”, 1948; “Что с тобою, небо голубое?..”, 1949). Часто
появляются стихи с редкими рядами диссонирующих между собой групп рифм
(“Пруд,/ Как изумруд,/ Только берег крут.// Грот,/ Но в этот грот/
Замурован вход.// Так/ У каждых врат/ Множество преград” - стих. “Рай”,
1957).
Стихи 1960 года показывают, что в творчестве Мартынова наметился перелом. С
этого времени все яснее обозначаются попытки Мартынова угнаться за
временем, за литературной модой “для масс”. С одной стороны, он публикует
стихотворения на официально приветствуемые темы (“Октябрь”, “Учители”,
“Революционные небеса”). Мартынов вывел для себя формулу личного отношения
к революции большевиков: Октябрь велик рождением свободного искусства
(“Октябрь порвал немало уз,/ И, грубо говоря,/ Проветрились чертоги муз/
Ветрами Октября” - “Октябрь”). В дальнейшем он продолжал эксплуатировать
эту удачно найденную мысль, с которой, впрочем, по-настоящему был согласен.
Так, в сочиненном к юбилею стих. “Революция” (1967) Мартынов утверждает,
что эта “мечтательная” пора определила идеи Татлина, Шагала, Коненкова.
Таково же отношение и к Ленину: под юбилейным пером Мартынова он
превратился в борца “за чистоту свободной речи” (“Чистота”, 1970). Стихи,
посвященные Ленину, шаблонны: герой Мартынова равен то герою Вознесенского
(ср.: “Но Ленин вдруг в окно заглянет:/ -А все вопросы решены?” из стих.
“Ленин”, 1965, - и “На все вопросы отвечает Ленин...” из поэмы “Лонжюмо”),
то планетарного масштаба герою высокочтимого Маяковского (“Мысли и чувства
Владимира Ленина,/ Те иль иные его размышления,/ И для соседей по космосу
ценны” - стих. “Ленин и Вселенная”, 1968). При Сталине Мартынов подобных
“од” не писал.
С другой стороны, Мартынов стремится и к моде на разного рода
“актуальность”. В погоне за модой он еще бывает впереди других: например, в
стих. “Тоху-во-боху” (1960) - предвосхищение многих черт поэтики
Вознесенского. Пригодился Мартынову и опыт журналиста: с этого времени все
чаще появляются стихи, напоминающие проблемные статьи, в которых есть и
элементы интервью, и позиция аналитика, и публицистическая заостренность
вопроса (который, однако, “ни о чем”). Таковы стих. 1960-го “Я разговаривал
с одним врачом...”, “Я провожал учительницу средней...” и др.
У поэта появляются странные “критические” стихи, в которых - совершенно в
духе советской сатиры - нравоучительная банальность призвана камуфлировать
необязательность, даже случайность критического объекта (“Где-то там
испортился реактор...”, 1960; “Мои товарищи, поэты...”, 1963;
“Радиоактивный остров”, 1963). А банальность приводит к бессмыслице. Так, в
стих. “Ленинский проспект” (1960), задуманном как антивоенное, смысл тает
от строки к строке:
“Добрый мир,
Который я люблю,
Ты недавно вышел из окопов.
Я тебе чего-нибудь куплю
В магазине изотопов”.
Бессмыслица, в свою очередь, приводит к потере вкуса:
Девушки-шахточки, девушки-домночки,
Девушки темные каменоломночки
(“Девушки”, 1963),
- звучит прямолинейная восторженная фраза поэта, не равная ироничной
олейниковской : “Для кого вы - дамочка, для меня - завод”.
Мартынов упорно стремится выглядеть публицистичным, актуальным, но и желает
связать актуальность со свойственными ему поисками новых средств обогащения
своей поэтической техники - а получается вот что:
И ночь. И снова ветрено и сыро.
И вихри так сшибаются с листвой,
Как будто бы над самой головой
Плывет не лайнер в бездне буревой,
А мечется, как смуглый ангел мира,
Индира Ганди в шубке меховой
(“Газетная тема”, 1971).
И уже почти не действенны попытки вернуться на стезю формотворчества, к
использованию прежнего состава рифм (“Пахло летом, пахло светом...”, 1960;
“На дворе как будто грянул гром...”, 1967; “Разумная связь”, 1970). Такие
стих. конца 1960-х, как аллитерационные “Среди редеющего леса...” и “Черт
Багряныч”, как “Келья летописца” с кольцующими каждый стих парами рифм (“В
келье старец виден еле-еле./ -Отче, чем ты грезишь в недрах ночи?”),
“технические” эксперименты с превращением прозы в стихи (“Мать математика”,
1964; “Проза Есенина”, 1966) - они являются скорее исключениями, нежели
правилом. Редко возникает и необходимое гармоническое равновесие между
музыкой стиха и возвышенным лиризмом, присутствующее, к примеру, в стих.
“Томление” (1962). Причиной тому - метания Мартынова между чисто
“проблемными” эпическими строками и “техничной” лирикой. Однажды они
приводят к прозрению: за молодым поколением русских поэтов не угнаться (“И
все, что только лишь еще/ Хочу сказать, от них я слышу...”- стих. “Свои
стихи я узнаю...”, 1970).
Обособленной в лирике Мартынова 1960-1970-х выглядит тема искусства,
представленная произведениями, до единого интересными. Рефлексию их автора
вызывали и поэтическое творчество как таковое (сонет “Поэзия”, стих.
“Рифма” и “Когда стихотворенье не выходит” 1967-го), и фигуры мастеров
отечественного искусства (“Крест Дидло”, 1968; “баллады” конца 1960-х -
начала 1970-х о земляке и товарище поэта композиторе В.Шебалине, о
художниках И.Репине, Н.Рерихе), и важное значение деятельности русских
литераторов (“Явленье Тютчева”, 1970; “Вздохи Антиоха” и “Законы вкуса”,
1972).
Предперестройка, дав популярность двум блестящим поэтам - Л. Мартынову и Б.
Слуцкому, эту популярность у них отобрала, трагически толкнув этих, до тех
пор ничем не запятнанных людей на выступление против Б. Пастернака во время
скандала с "Доктором Живаго". Мартынов остается одним из крупнейших русских
поэтов XX века. Ему удалось создать большее, чем хорошие стихи,- он создал
свою интонацию.
Я закричал ей: я видел вас когда-то,
Хотя я вас и никогда не видел,
Но тем не менее я видел вас сегодня,
Хотя сегодня я не видел вас!
Если бы Мартынов написал только эти четыре строки, его интонация была бы
уже бессмертна.
Такова необычная творческая судьба Мартынова, поэта, лучшая лирика которого
была написана во времена, обязывающие к героическому эпосу, а худшие стихи
- в период нового поэтического бума в России.
Для лирического героя Мартынова характерны демократизм, презрение к дутым
авторитетам и раболепию, желание взять на себя ответственность за всё
происходящее в мире. Стихи Мартынова носят характер размышлений,
поэтическая мысль подаётся в обобщённо-аллегорических и афористических
формах и закреплена игрой словесных и звуковых ассоциаций. С 50-х годов
развёртывается работа Мартынова как поэта-переводчика (сборник "Поэты
разных стран", 1964). Стихи Мартынова переведены на многие иностранные
языки. Награжден 2 орденами, а также медалями.
Литература:
1. Стихотворения и поэмы, т. 1-2, М., 1965; Гиперболы, М., 1972.
2. Огнев В., Лирика Л. Мартынова, в его книге: Поэзия и современность,
М., 1961;
3. Урбан А., Грядущим днем, "Звезда", 1964, № 10;
4. Дементьев В. В., Леонид Мартынов, Поэт и время, М., 1971.
5. Михайлов А. Связь времен. - Вопросы литературы, 1966, №6;
6. Залыгин С. Поэт. - Литературное обозрение, 1984, №7;
7. Поварцов С. Над рекой Тишиной. Молодые годы Леонида Мартынова. Омск,
1988
8. Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва,
2000.
9. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-
Москва, "Полифакт", 1995.
Реферат на тему: Лермонтов и Печорин - автор и герой
ЛЕРМОНТОВ И ПЕЧОРИН - АВТОР И ГЕРОЙ.
Вступление к теме другими словами можно назвать предисловием.
По замечанию Лермонтова, предисловие является в книге как первой,
так и последней вещью. Сопоставлять всякого автора с героем соз-
данного им произведения и просто и трудно, потому что автор
связан со своим героем прямыми, но в то же время и таинственными,
необъяснимыми нитями. Потому что процесс творчества необъясним.
Рассматривать связь автора с героем можно в двух планах: первый -
слияние автора с героем; второй - взгляд автора на героя издалека,
с позиций осуждения его пороков, его высмеивания. Иногда эти
взгляды могут сочетаться. В предисловии к "Герою нашего времени"
Михаил Юрьевич Лермонтов говорит, что нарисовал современного
человека, какого он слишком часто встречал:
"Автор этой книги... Ему просто весело было рисовать
современного человека, каким он его понимает и,.. к несчастью,
слишком часто встречал."
Чем же Григорий Александрович Печорин похож на своего созда-
теля, Михаила Юрьевича Лермонтова?
Каковы эти признаки, черты, которыми обладали и тот и другой,
как представители эпохи 3О- х годов девятнадцатого столетия?
Во-первых, Печорин - человек армейский, он военный, что было
типично для дворянства 19 века. Он офицер и этим они с Лермон-
товым схожи.
Во-вторых, он участвовал в дуэли, как многие тысячи в то время.
Дуэль Печорина с Грушницким типична для манеры поведения многих
людей того времени. И для самого Лермонтова тоже.
В-третьих, он любовник чужой жены, что распространено среди
людей во все века, начиная с библейских времён. Печорин любит
Веру и она любит его, даже, может быть, ещё больше, ещё сильнее,
чем он её и хромой старичок, Верин муж, узнав об этом, называет
свою жену ужасным словом и увозит её из Пятигорска. По современ-
ным изысканиям лермонтоведов такая ситуация была и у самого
Лермонтова и некой Смирновой, чей муж служил в канцелярии
Бенкендорфа.
В-четвёртых, он человек, щепетильно относящийся к вопросам
чести, он что называется, светский человек, раб светских правил
и предрассудков, он вступается за честь княжны Мери Лиговской,
на которую пало подозрение, что она тайком дарит офицеру интимное
ночное свидание, когда Грушницкий с засадой в саду чуть не ловит
выпрыгнувшего из окна Печорина. Лермонтов в своих жизненных
отношениях с Николаем Мартыновым также не избежал мелких вопросов
чести, когда с гостиной генеральши Верзилиных был вызван на дуэль,
за то, что высмеивал перед женщинами Мартынова, как "горца с
длинным кинжалом".
Печорин - разочарованный во всём меланхолик, что свойственно
романтическому веянию того времени в литературе, включая Байрона,
и из литературы перенесённому в жизненную манеру поведения, в тон,
свойственный личности, в моду. "Авось умру где-нибудь по дороге",
имеется в виду по дороге в Персию или далее, где нибудь за границей.
Так может говорить лишь тот, кто разочаровался в жизни, ничего
больше от неё не хочет и не ждёт. Сплин, тоска, были модны в то
время и многие юноши надевали на себя эту маску, которая иногда
прирастала к лицу.
Во многих стихах Лермонтова, например в таком, как "Нет, я не
Байрон, я другой..." звучит та же тема разочарования и смерти:
"Я начал раньше, кончу ране,
Мой ум не много совершит.
В моей душе, как в океане
Надежд разбитых груз лежит".
Печорину присущ демонизм, что так же было свойственно многим
героям начала 19 века, вспомнить хотя бы стихотворение Пушкина
"Демон", посвященное Раевскому. Лермонтов тоже погружался в
размышления о демоне, создав даже гениальную поэму "Демон".
Печорин - убийца, он застрелил на дуэли Грушницкого, что так же
является типическим явлением России и Европейского Запада. По статис-
тике на дуэлях погибало огромное число дворян.
Лермонтов не мог стать убийцей, это главное различие его и
Печорина, он не мог стать убийцей так сказать по определению.
Не мог, скорей всего, стать им, даже если бы, наверное, захотел,
потому что по определению Пушкина: "Гений и злодейство - две вещи
несовместные". А Лермонтов гений.
Отношение Лермонтова к своему герою хотя будто бы и высказано в
предисловии, где он называет его безнравственным человеком, порочным,
выразителем болезни общества: "Иные ужасно обиделись, и не шутя, что
им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего
Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал
свой портрет..." На самом деле такое высказанное Лермонтовым отноше-
ние к герою - есть конечно поза. Его отношение на самом деле очень
неоднозначно, таинственно, оно не укладывается в эстетические
категории добра и зла, в этические нормы "хорошо" или "плохо", это
отношение пульсирующее, шевелящееся, неодномерное, как само искусство,
как связь художника, который черпает психологические переживания
описываемого героя из своего жизненного опыта, преломляя его, конечно,
сквозь магический кристалл творческого озарения.
Дело в том, что Печорина все любили: женщины - Бела, Мэри, Вера,
его любил Максим Максимович, его скрытно любил и одновременно зави-
довал ему Грушницкий. Они любили его за волю, за силу, за то, что он
мог то, чего никто не мог: ведь даже никто не мог захватить
засевшего в мазанке пьяного кровожадного казака. Печорин же смог,
прыгнув в окно, схватить его.
И здесь выходит на поверхность истинное отношение Лермонтова к
Печорину, отношение автора к своему герою, как выходит оно на
поверхность хотя бы в такой сцене, как погоня Печорина за уехавшей
Верой, погоня, в которой он загнал коня. Переживания Печорина описаны
столь высоко, что в них сияет любовь автора: "Я молился, проклинал,
плакал, смеялся... нет, ничего не выразит моего беспокойства,
отчаяния!.. При возможности потерять её навеки Вера стала мне дороже
всего на свете - дороже жизни, чести, счастья!"
Говоря в заключение о Лермонтове и Печорине, об авторе и его герое,
можно восхититься тем, что Лермонтов так любит Печорина, что он и сто
пятьдесят лет спустя после своей трагической гибели заставляет
невольно любить своего героя, ведь его любят всё новые и новые
поколения читателей. Сделать это можно лишь великой силой искусства.
| |
