|
Реферат: Первое русское кругосветное плавание под командованием Ивана Федоровича Крузенштерна (1803-1806 гг.) (История)
Доклад на тему:
Первое русское кругосветное
плавание
под командованием
Ивана Федоровича Крузенштерна
(1803–1806 гг.)
Ученицы 8го класса «Б»
Логиновой Марии Андреевны
Москва 2003
Школа № 91
Вступление
История России связана с множеством русских морских экспедиций XVIII–XX
вв. Но особое место среди них занимают кругосветные плавания парусных
кораблей. Русские моряки позже других европейских морских держав стали
совершать такие плавания. Ко времени организации первой русской кругосветки
четыре европейские страны совершили уже 15 подобных плаваний, начиная с Ф.
Магеллана (1519–1522 гг.) и кончая третьим плаванием Дж. Кука. Больше всего
кругосветных плаваний на счету английских моряков – восемь, в том числе три
– под командованием Кука. Пять плаваний совершили голландцы, по одному –
испанцы и французы. Россия стала пятой страной в этом списке, но по
количеству кругосветных плаваний превзошла все европейские страны вместе
взятые. В XIX в. русские парусные корабли совершили более 30 полных
кругосветных плаваний и около 15 полукругосветных, когда прибывшие с
Балтики на Тихий океан корабли оставались нести службу на Дальнем Востоке и
в Русской Америке.
Несостоявшиеся экспедиции
Головин и Сандерс (1733 г.)
О возможности и необходимости дальних плаваний впервые в России
задумался Петр I. Он намеревался организовать экспедицию на Мадагаскар и в
Индию, но не успел осуществить свой замысел. Мысль о кругосветном плавании
с заходом на Камчатку была впервые высказана флагманами русского флота,
членами Адмиралтейств-коллегии адмиралами Н. Ф. Головиным и Т. Сандерсом в
связи с организацией Второй Камчатской экспедиции. В октябре 1732 г. они
представили в Сенат свое мнение о целесообразности отправления экспедиции
«из Петербурга на двух фрегатах чрез Большое море-окиян кругом капа Горна и
в Зюйдное море, и между Японских островов даже до Камчатки».
Такие экспедиции они предлагали повторять ежегодно, заменяя одни
корабли другими. Это должно было позволить, по их мнению, в более короткие
сроки и лучше организовать снабжение экспедиции В. Беринга всем
необходимым, быстрее установить торговые отношения с Японией. Кроме того,
длительное плавание могло стать хорошей морской практикой для офицеров и
матросов российского флота. Головин предлагал самого Беринга отправить на
Камчатку сухим путем, а руководство плаванием двух фрегатов просил поручить
ему. Однако идеи Головина и Сандерса не были поддержаны Сенатом и
возможность организации первого русского плавания в 1733 г. была упущена.
Креницын (1764 г.)
В 1764 г. решено было послать вокруг света на Камчатку экспедицию
капитан-лейтенанта П. К. Креницына, но из-за готовящейся войны с Турцией
осуществить ее не удалось. Не состоялось также плавание, которое пытался
снарядить в 1781 г. вице-президент Адмиралтейств-коллегии И. Г. Чернышев. В
1786 г. руководитель «Северо-Восточной... экспедиции» капитан-лейтенант И.
И. Биллингс (участник третьего плавания Кука) представил Адмиралтейств-
коллегии мнение своих офицеров о том, чтобы по окончании экспедиции
обратный путь ее судов лежал вокруг мыса Доброй Надежды в Кронштадт. Ему
также было отказано.
Но 22 декабря того же 1786 г. Екатерина II подписала указ Адмиралтейств-
коллегии об отправке эскадры на Камчатку для охраны российских владений:
«...по случаю покушения со стороны английских торговых промышленников на
производство торгу и промыслов звериных на Восточном море, о сохранении
права нашего на земли, российскими мореплавателями открытые, повелеваем
нашей Адмиралтейской коллегии отправить из Балтийского моря два судна,
вооруженныя по примеру употребленных капитаном английским Куком и другими
мореплавателями для подобных открытий, и две вооруженные же шлюбки морские
или другия суда, по лучшему ея усмотрению, назнача им объехать мыс Доброй
Надежды, а оттуда, продолжая путь через Сондский пролив и, оставя Японию в
левой стороне, итти на Камчатку».
Адмиралтейств-коллегии предписывалось незамедлительно заготовить
надлежащие наставления экспедиции, назначить начальника и служителей,
желательно из добровольцев, сделать распоряжения о вооружении, снабжении и
отправке судов. Такая спешка была связана с докладом Екатерине ее статс-
секретаря генерал-майора Ф. И. Соймонова о нарушении неприкосновенности
российских вод иностранцами. Поводом для доклада послужил заход в
Петропавловскую гавань летом 1786 г. судна английской Ост-Индской компании
под командованием капитана Вильяма Питерса с целью установления торговых
отношений. Это был не первый случай появления иностранцев в русских
владениях на Тихом океане, что вызывало тревогу властей об их судьбе.
Еще 26 марта 1773 г. генерал-прокурор Вяземский в письме к камчатскому
коменданту допускал возможность появления у берегов Камчатки французской
эскадры в связи с делом М. Беневского. В Петербурге было получено известие
о том, что во Франции снаряжается флотилия и 1500 солдат для Беневского.
Речь шла о снаряжении колониальной экспедиции Беневского на Мадагаскар, в
которой приняли участие и двенадцать бежавших с Беневским камчатцев. Но в
Петербурге подозревали, что, поскольку Беневский хорошо знал бедственное
состояние обороны Камчатки и путь туда, эта экспедиция могла отправиться на
полуостров.
В 1779 г. иркутский губернатор сообщал о появлении в районе Чукотского
носа нераспознанных иностранных судов. Это были корабли Кука,
направлявшиеся из Петропавловска на поиски северо-западного прохода вокруг
Америки. Губернатор предлагал привести Камчатку в «оборонительное
положение», поскольку путь к ней стал известен иностранцам. Заход кораблей
Кука в Петропавловскую гавань в 1779 г. не мог не встревожить русское
правительство, особенно после того, как стало известно о том, что англичане
наносили на свои карты давно открытые русскими мореплавателями американские
берега и острова и давали им свои названия. К тому же в Петербурге стало
известно об отправке в 1786 г. в кругосветное плавание французской
экспедиции Ж. Ф. Лаперуза. Но неизвестно еще было об экспедиции в том же
году Токунаи Могами на южные Курильские острова, которые, после сбора там
ясака Ив. Черным в 1768 г. и экспедицией Лебедева – Ласточника в 1778–1779
гг., Россия считала своими.
Все это заставило Екатерину II повелеть президенту коммерц-коллегии
графу А. Р. Воронцову и члену коллегии иностранных дел графу А. А.
Безбородко представить свои предложения по вопросу о защите российских
владений на Тихом океане. Именно они и предложили отправить в кругосветное
плавание русскую эскадру и объявить морским державам о правах России на
острова и земли, открытые русскими мореплавателями в Тихом океане.
Муловский(1787г.)
Предложения Воронцова и Безбородко легли в основу упоминавшегося указа
Екатерины II от 22 декабря 1786 г., а также наставления Адмиралтейств-
коллегии начальнику первой кругосветной экспедиции от 17 апреля 1787 г.
После обсуждения различных кандидатур начальником экспедиции был
назначен 29-летний капитан 1-го ранга Григорий Иванович Муловский,
родственник вице-президента Адмиралтейств-коллегии И. Г. Чернышева. После
окончания Морского кадетского корпуса в 1774 г. он двенадцать лет служил на
различных кораблях в Средиземном, Черном и Балтийском морях, командовал на
Балтике фрегатами «Николай» и «Мария», а затем придворным катером, ходившим
между Петергофом и Красной Горкой. Он знал французский, немецкий,
английский и итальянский языки. После похода с эскадрой Сухотина в Ливорно
Муловский получил в командование корабль «Давид Сасунский» в эскадре
Чичагова в Средиземном море, а по завершении кампании был назначен
командиром «Иоанна Богослова» в эскадре Круза на Балтике.
Перечень задач экспедиции включал различные цели: военные (закрепление
за Россией и охрана ее владений на Тихом океане, доставка крепостных орудий
для Петропавловской гавани и других портов, основание русской крепости на
южных Курилах и т.д.), экономические (доставка необходимых грузов в русские
владения, домашнего скота для разведения, семян различных овощных культур,
заведение торговли с Японией и другими сопредельными странами),
политические (утверждение российского права на земли, открытые русскими
мореплавателями на Тихом океане, путем установки чугунных гербов и медалей
с изображением императрицы и пр.), научные (составление точнейших карт,
проведение разнообразных научных исследований, изучение Сахалина, устья
Амура и других объектов).
Если бы этой экспедиции суждено было состояться, то сейчас бы не стоял
вопрос о принадлежности южных Курил, на семьдесят лет раньше Россия могла
бы начать освоение Приамурья, Приморья и Сахалина, иначе могла бы сложиться
судьба Русской Америки. Кругосветных плаваний с таким размахом не было ни
прежде, ни потом. У Магеллана в экспедиции участвовали пять судов и 265
человек, из которых обратно вернулся всего лишь один корабль с 18 моряками.
В третьем плавании Кука находилось два корабля и 182 члена экипажа.
В эскадру Г. И. Муловского были включены пять судов: «Холмогор»
(«Колмагор») водоизмещением в 600 т, «Соловки» – 530 т, «Сокол» и «Турухан»
(«Турухтан») – по 450 т, и транспортное судно «Смелый». Корабли Кука были
значительно меньше: «Резолюшн» – 446 т и 112 человек экипажа и «Дискавери»
– 350 т и 70 человек. Экипаж флагманского судна «Холмогор» под
командованием самого Муловского насчитывал 169 человек, «Соловков» под
командой капитана 2-го ранга Алексея Михайловича Киреевского – 154
человека, «Сокола» и «Турухана» под командой капитан-лейтенантов Ефима
(Иоакима) Карловича фон Сиверса и Дмитрия Сергеевича Трубецкого – по 111
человек.
Офицерам (их было около сорока) Адмиралтейств-коллегия обещала
внеочередное производство в следующий чин и двойное жалование на время
плавания. Екатерина II лично определила порядок награждения капитана
Муловского: «когда пройдет он Канарские острова, да объявит себе чин
бригадира; достигши мыса Доброй Надежды, возложить ему на себя орден Св.
Владимира 3-го класса; когда дойдет до Японии, то и получит уже чин генерал-
майора».
На флагманском судне был оборудован лазарет на сорок коек с ученым
лекарем, на другие суда определены подлекари. Также был назначен священник
с причтом на флагман и иеромонахи на другие корабли.
Научная часть экспедиции была поручена академику Питеру Симону Палласу,
произведенному 31 декабря 1786 г. в звание историографа российского флота с
жалованием 750 руб. в год. Для «ведения обстоятельного путешественного
чистым штилем журнала» был приглашен секретарь Степанов, обучавшийся в
Московском и Английском университетах. В ученый отряд экспедиции вошли
также участник плавания Кука астроном Уильям Бейли, естествоиспытатель
Георг Форстер, ботаник Соммеринг и четыре живописца. В Англии
предполагалось закупить астрономические и физические приборы: секстаны
Годлея, хронометры Арнольда, квадранты, телескопы, термо- и барометры, для
чего Паллас вступил в переписку с гринвичским астрономом Мескелином.
Библиотека флагманского корабля насчитывала свыше пятидесяти названий,
среди которых были: «Описание земли Камчатки» С. П. Крашенинникова,
«Генеральная история путешествиям » Прево Лагарпа в двадцати трех частях,
труды Энгеля и Дюгальда, выписки и копии всех журналов российских плаваний
в Восточном океане с 1724 по 1779 гг., атласы и карты, в том числе
«Генеральная карта, представляющая удобные способы к умножению российской
торговли и мореплавания по Тихому и Южному океанам», сочиненная Соймоновым.
Экспедиция готовилась очень тщательно. Через месяц после указа, 17
апреля, были собраны экипажи судов, все офицеры переселились в Кронштадт.
Корабли были подняты на стапели, работа на них кипела дотемна. На суда
доставлялись продукты: капуста, по 200 пудов на каждое соленого щавеля, по
20 – сушеного хрена, по 25 – лука и чеснока. Из Архангельска было
доставлено по особому заказу 600 пудов морошки, заготовлено 30 бочек
сахарной патоки, более 1000 ведер сбитня, 888 ведер сдвоенного пива и т. д.
Мясо, масло, уксус, сыр решено было закупить в Англии. Кроме двойной
мундирной амуниции, нижним чинам и служителям полагались по двенадцать
рубах и по десять пар чулок (восемь шерстяных и две нитяных).
« Для утверждения российского права на все, доныне учиненные
российскими мореплавателями, или вновь учиненными быть могущие открытия»
было изготовлено 200 чугунных гербов, которые предписывалось укрепить на
больших столбах или «по утесам, выдолбив гнездо», 1700 золотых, серебряных
и чугунных медалей с надписями на русском и латинском языках, которые
следовало зарыть в «пристойных местах».
Экспедиция была хорошо вооружена: 90 пушек, 197 егерских ружей, 61
охотничье, 24 штуцера, 61 мушкетон, 61 пистолет и 40 офицерских шпаг.
Применять оружие дозволялось только для охранения российских прав, но не к
туземцам вновь обретенных земель: «...должно быть первое старание посеять в
них хорошее понятие об россиянах... Весьма запрещается вам употреблять не
только насилия, но даже за какие-либо со стороны зверские поступки
отмщения».
Зато в отношении иностранных пришельцев предписывалось принудить их «по
праву первее учиненных открытий к Российской державе принадлежащих мест,
наискорее удалиться и впредь ни о поселениях, ни о торгах, также о
мореплавании не думать; а ежели какие укрепления или поселения есть, то
имеет вы право разорить, а знаки и гербы срыть и уничтожить. Равно
поступать вам и с судами сих пришельцев, в тех водах, гаванях или на
островах повстречаться могущими для подобных же покушений, принудив их
оттуда потому же удалиться. В случае же сопротивления или, паче,
усиливания, употребив вам силу оружия, так как и суда ваши на сей конец
столь достаточно вооружены».
Четвертого октября 1787 г. суда экспедиции Муловского в полной
готовности к отплытию вытянулись на кронштадском рейде. Русским министром-
послом в Англии уже были заказаны лоцманы, дожидавшиеся эскадру в
Копенгагене для проводки ее в Портсмут.
Но срочная депеша из Константинополя о начале войны с Турцией
перечеркнула все планы и труды. Последовало высочайшее повеление:
«Приготовляемую в дальнее путешествие под командою флота капитана
Муловского экспедицию, по настоящим обстоятельствам отложить, и как
офицеров, матросов и прочих людей, для сей эскадры назначенных, так и суда
и разные припасы для нее заготовленные, обратить в число той части флота
нашего, которая по указу нашему от 20 числа нынешнего месяца Адмиралтейств-
коллегии данному, в Средиземное море отправлена долженствует».
Но и в Средиземное море Муловский не ушел: началась война со Швецией, и
его назначили командиром фрегата «Мстислав», где под его командой служил
юный мичман Иван Крузенштерн, которому суждено было через пятнадцать лет
возглавить первое состоявшееся русское кругосветное плавание. Муловский
отличился в знаменитом Гогландском сражении, за что 14 апреля 1789 г. был
произведен в капитаны бригадирского чина. Такой же чин во время русско-
шведской войны получили Киреевский и Трубецкой. Через три месяца, 18 июля
1789 г., в сражении у острова Эланд Муловский погиб. Его смерть и
начавшаяся французская революция резко изменили ситуацию. О возобновлении
кругосветного плавания было забыто на целое десятилетие.
Первое русское кругосветное плавание под командованием Ивана Федоровича
(Адама-Иоганна-Фридриха) Крузенштерна (1803–1806 гг.)
Организация первого, наконец состоявшегося, русского кругосветного
плавания связана с именем Ивана Федоровича (Адама-Иоганна-Фридриха)
Крузенштерна. В 1788 г., когда «по недостатку в офицерах» решено было
досрочно выпустить гардемаринов Морского корпуса, которые хотя бы раз
выходили в море, Крузенштерн и его друг Юрий Лисянский попали служить на
Балтику. Воспользовавшись тем, что Крузенштерн служил на фрегате «Мстислав»
под командой Г. И. Муловского, они обратились к нему с просьбой разрешить
им после окончания войны принять участие в кругосветном плавании и получили
согласие. После гибели Муловского о плавании стали забывать, но Крузенштерн
и Лисянский продолжали мечтать об этом. В составе группы русских морских
офицеров они были командированы в Англию в 1793 г. для ознакомления с
опытом иностранных флотов и получения практических навыков плавания по
просторам океана. Около года Крузеншерн провел в Индии, плавал в Кантон,
полгода прожил в Макао, где ознакомился с состоянием торговли в бассейне
Тихого океана. Он обратил внимание на то, что иностранцы привозили меха в
Кантон морем, а российские меха доставлялись сухим путем.
Во время отсутствия Крузенштерна и Лисянского в России в 1797 г.
возникла Американская Соединенная компания, в 1799 г. переименованная в
Российско-Американскую компанию (РАК). Пайщиком РАК была и императорская
семья. Поэтому компания получила монопольное право эксплуатировать
богатства русских владений на побережье Тихого океана, торговать с
соседними странами, возводить укрепления, содержать военные силы, строить
флот. Правительство возложило на нее задачу дальнейшего расширения и
укрепления русских владений на Тихом океане. Но главной проблемой РАК были
трудности с доставкой грузов и товаров на Камчатку и в Русскую Америку.
Сухопутный путь через Сибирь занимал до двух лет и был сопряжен с большими
затратами. Грузы прибывали часто подпорченными, продукты были баснословно
дорогими, а снаряжение для судов (канаты, якоря и пр.), приходилось
разделять на части, а на месте их сращивать и соединять. Ценные меха,
добываемые на Алеутских островах, часто попадали в Петербург подпорченными
и продавались с убытком. Торговля же с Китаем, где имелся большой спрос на
меха, шла через Кяхту, куда пушнина попадала из Русской Америки через
Петропавловск, Охотск, Якутск. По своему качеству меха, привозимые на
азиатские рынки таким путем, уступали мехам, доставляемым в Кантон и Макао
американскими и английскими кораблями в неизмеримо меньшие сроки.
По возвращении в Россию Крузенштерн подал Павлу I две докладные записки
с обоснованием необходимости организации кругосветных плаваний. Крузенштерн
также предлагал новый порядок подготовки морских кадров для торговых судов.
К шестистам кадетам Морского корпуса он предлагал добавить еще сто человек
из других сословий, в основном из корабельных юнг, которые учились бы
вместе с кадетами-дворянами, но назначались бы служить на коммерческие
суда. Проект принят не был.
С приходом в 1801 г. к власти Александра I сменилось руководство
Коммерц-коллегии и Морского министерства (бывшей Адмиралтейств-коллегии). 1
января 1802 г. Крузенштерн направляет письмо вице-президенту еще
Адмиралтейств-коллегии Н. С. Мордвинову. В нем он предложил свой план
кругосветного плавания. Крузенштерн показал меры по налаживанию положения
русской торговли на международном рынке, охране русских владений в Северной
Америке, обеспечению их и русского Дальнего Востока всем необходимым. Много
внимания в этом письме уделяется необходимости улучшения положения жителей
Камчатки. Письмо Крузенштерна было направлено также министру коммерции и
директору водяных коммуникаций и комиссии об устроении дорог в России графу
Николаю Петровичу Румянцеву. Проектом заинтересовался и глава РАК Николай
Петрович Резанов. Ходатайство Резанова поддержали Мордвинов и Румянцев.
В июле 1802 г. было принято решение направить в кругосветное плавание
два корабля. Официальной целью экспедиции являлась доставка в Японию
русского посольства во главе с Н. П. Резановым. Расходы по организации
этого плавания покрывали совместно РАК и правительство. Начальником
экспедиции 7 августа 1802 г. был назначен И. Ф. Крузенштерн. Основными ее
задачами были определены: доставка в Японию первого русского посольства;
завоз провианта и снаряжения в Петропавловск и Ново-Архангельск;
географические изыскания по пути следования; опись Сахалина, лимана и устья
Амура.
И. Ф. Крузенштерн считал, что удачное плавание поднимет авторитет
России в мире. Но новый глава Морского министерства П. В. Чичагов не верил
в успех экспедиции и предлагал идти в плавание на иностранных судах с
наемными иноземными матросами. Он добился того, чтобы корабли экспедиции
были куплены в Англии, а не построены на русских верфях, как предлагали
Крузенштерн и Лисянский. Для приобретения судов Лисянского послали в
Англию, он за 17 тыс. фунтов приобрел два шлюпа водоизмещением в 450 и 370
т и потратил еще 5 тыс. на их ремонт. В июне 1803 г. суда прибыли в Россию.
Отплытие
И вот наступил исторический момент. 26 июля 1803 г. из Кронштадта вышли
да шлюпа – «Надежда» и «Нева» – под общим предводительством И. Ф.
Крузеншерна. Они должны были обогнуть Южную Америку и дойти до Гавайских
островов. Дальше их пути на время расходились. В задачу «Надежды» под
командованием Крузенштерна входили доставка грузов в Петропавловскую гавань
и затем отправка миссии Н. П. Резанова в Японию, а также исследование
Сахалина. «Нева» под руководством Ю. Ф. Лисянского должна была идти с
грузом в Русскую Америку. Прибытие сюда военного корабля должно было
продемонстрировать решимость русского правительства защищать приобретения
многих поколений своих мореходов, купцов и промышленников. Затем оба
корабля должны были загрузиться пушниной и отправиться в Кантон, откуда
они, пройдя Индийский океан и обогнув Африку, должны были вернуться в
Кронштадт и на том завершить кругосветное плавание. Этот план был полностью
выполнен.
Экипажи
Командиры обоих кораблей приложили немало усилий к тому, чтобы
превратить длительное плавание в школу для офицеров и матросов. Среди
офицеров «Надежды» находилось немало опытных моряков, впоследствии
прославивших русский флот: будущие адмиралы Макар Иванович Ратманов и
первооткрыватель Антарктиды Фаддей Фаддеевич Белинсгаузен, будущий
руководитель двух кругосветных плаваний (1815–1818 и 1823–1826 гг.) Отто
Евстафьевич Коцебу и его брат Мориц Коцебу, Федор Ромберг, Петр Головачев,
Ермолай Левенштерн, Филипп Каменщиков, Василий Сполохов, артиллерийский
офицер Алексей Раевский и другие. Кроме них, в экипаже «Надежды» были
доктор Карл Эспенберг, его помощник Иван Сидгам, астроном И. К. Горнер,
естествоиспытатели Вильгельм Тилезиус фон Тиленау, Георг Лангсдорф. В свите
камергера Н. П. Резанова присутствовали майор Ермолай Фредерици, граф Федор
Толстой, надворный советник Федор Фос, живописец Степан Курляндцев, медик и
ботаник Бринкин .
На «Неве» находились офицеры Павел Арбузов, Петр Повалишин, Федор
Коведяев, Василий Берх (впоследствии историк русского флота), Данило
Калинин, Федул Мальцев, доктор Мориц Либенд, его помощник Алексей Мутовкин,
приказчик РАК Николай Коробицын и другие. Всего в плавании участвовали 129
человек. Крузенштерн, проплававший шесть лет на английских судах, отмечает:
«Мне советовали принять несколько иностранных матросов, но я, зная
преимущественные свойства российских, коих даже и английским предпочитаю,
совету сему последовать не согласился».
Академик Крузенштерн
Незадолго до отхода, 25 апреля 1803 г., Крузенштерн был избран членом-
корреспондентом Академии наук. Видные ученые Академии приняли участие в
разработке инструкций по различным отраслям научных исследований. Корабли
были снабжены лучшими по тем временам мореходным инструментом и пособиями
для плавания, новейшими научными приборами.
«Надежда» на Камчатке…
Обогнув мыс Горн, корабли разлучились. Проведя исследования в Тихом
океане, «Надежда» 3 июля 1804 г. прибыла в Петропавловск, а «Нева» 1 июля
пришла в Павловскую гавань на острове Кадьяк.
Пребывание в Петропавловске затянулось: ожидали начальника Камчатки
генерал-майора П. И. Кошелева, который находился в Нижнекамчатске.
Петропавловский комендант майор Крупский оказывал экипажу всяческую помощь.
«Корабль расснащен был немедленно, и все отвезено на берег, от которого
стояли мы не далее пятидесяти саженей. Все, принадлежащее к корабельной
оснастке, по таком долговременном плавании требовало или исправления, или
перемены. Припасы и товары, погруженные в Кронштадте для Камчатки, были
также выгружены», – пишет Крузенштерн. Наконец из Нижнекамчатска прибыл
генерал Кошелев со своим адъютантом, младшим братом поручиком Кошелевым,
капитаном Федоровым и шестьюдесятью солдатами. В Петропавловске в составе
посольства Н. П. Резанова в Японию произошли изменения. В Петербург сухим
путем отправились поручик Толстой, доктор Бринкин и живописец Курляндцев. В
посольство были включены капитан камчатского гарнизонного батальона
Федоров, поручик Кошелев и восемь солдат. На Камчатке остались японец
Киселев – толмач (переводчик) посольства и «дикий француз» Иозеф Кабрит,
которого русские нашли на острове Нукагива в Тихом океане.
…И в Японии
После ремонта и пополнения запасов «Надежда» 27 августа 1804 г.
отправилась с посольством Н. П. Резанова в Японию, где более полугода
простояла в порту Нагасаки. 5 апреля 1805 г. «Надежда» ушла из Нагасаки. По
пути на Камчатку она описала южное и восточное побережья Сахалина. 23 мая
1805 г. «Надежда» снова прибыла в Петропавловск, где Н. П. Резанов со своей
свитой покинул корабль и на судне РАК «Св. Мария» отправился в Русскую
Америку на остров Кадьяк. Об итогах плавания Резанова в Японию начальник
Камчатки П. И. Кошелев сообщал сибирскому губернатору Селифонтову.
Финал
С 23 июня по 19 августа Крузенштерн плавал в Охотском море, у побережья
Сахалина, в Сахалинском заливе, где производил гидрографические работы и, в
частности, исследование лимана реки Амур – занимался решением «амурского
вопроса». 23 сентября 1805 г. «Надежда» окончательно покинула Камчатку и с
грузом пушнины отправилась в Макао, где должна была встретиться с «Невой»
и, загрузившись чаем, вернуться в Кронштадт. Из Макао они вышли 30 января
1806 г., но у мыса Доброй Надежды корабли разлучились. «Нева» прибыла в
Кронштадт 22 июля, а «Надежда» – 7 августа 1806 г. Так завершилось первое
кругосветное плавание русских моряков.
Географические открытия (и заблуждения)
Оно ознаменовалось значительными научными результатами. На обоих
кораблях велись непрерывные метеорологические и океанологические
наблюдения. Крузенштерн описал: южные берега островов Нукагива и Кюсю,
Вандименов пролив, острова Цусима, Гото и ряд других, прилегающих к Японии,
северо-западные берега островов Хонсю и Хоккайдо, а также вход в Сангарский
пролив. На карту был положен Сахалин почти на всем его протяжении. Но
Крузенштерну не удалось завершить исследования в лимане Амура, и он сделал
неверный вывод о полуостровном положении Сахалина, на сорок четыре года
продлив ошибочное заключение Лаперуза и Броутона. Лишь в 1849 г. Г. И.
Невельской установил, что Сахалин является островом.
Заключение
Крузенштерн оставил прекрасное описание своего плавания, первая часть
которого вышла в свет в 1809, а вторая – в 1810 гг. Вскоре оно было
переиздано в Англии, Франции, Италии, Голландии, Дании, Швеции и Германии.
К описанию путешествия прилагался атлас карт и рисунков, среди которых
имелись «Карта северо-западной части Великого океана» и «Карта островов
Курильских». Они явились существенным вкладом в изучение географии северной
части Тихого океана. Среди рисунков, выполненных Тилезиусом и Горнером,
есть виды Петропавловской гавани, Нагасаки и других мест.
По окончании плавания Крузенштерн удостоился многих почестей и наград.
Так, в честь первого русского кругосветного плавания выбили медаль с его
изображением. В 1805 г. Крузенштерн был награжден орденом Св. Анны и Св.
Владимира третьей степени, получил чин капитана 2-го ранга и пенсион в
размере 3000 рублей в год. До 1811 г. Крузеншерн занимался подготовкой и
изданием описания своего путешествия, отчетами и расчетами по экспедиции.
Официально он в 1807–1809 гг. числился при Петербургском порте. В 1808 г.
стал почетным членом Адмиралтейского департамента, 1 марта 1809 г.
произведен в капитаны 1-го ранга и назначен командиром корабля «Благодать»
в Кронштадте.
С 1811 г. Крузенштерн начал службу в Морском кадетском корпусе
инспектором классов. Здесь он служил с перерывами до 1841 г., став его
директором. 14 февраля 1819 г. он был произведен в капитан-командоры, в
1823 г. назначен непременным членом Адмиралтейского департамента, а 9
августа 1824 г. стал членом Главного правления училищ. 8 января 1826 г. в
чине контр-адмирала Крузенштерн был назначен помощником директора Морского
кадетского корпуса, а с 14 октября того же года стал его директором и на
этом посту находился пятнадцать лет. Он основал библиотеку и музей, создал
офицерские классы для дальнейшего обучения наиболее способных гардемаринов,
с отличием окончивших корпус (впоследствии эти классы были преобразованы в
Морскую академию). В 1827 г. он стал непременным членом Ученого комитета
Морского штаба и членом Адмиралтейского совета, в 1829 г. произведен в вице-
адмиралы, а в 1841 г. стал полным адмиралом.
Его заслуги были высоко оценены в ученом мире. Он был избран почетным
членом Российской Академии наук, членом-корреспондентом академий Парижа,
Лондона и Геттингена. В 1842 г. И. Ф. Крузенштерн вышел в отставку и
поселился близ Ревеля (совр. Таллинн), где и скончался в 1846 г. Имя его
увековечено на картах мира в названиях многих географических объектов.
Вывод
Первое кругосветное плавание 1803–1806 гг. открыло новую эпоху в
развитии русского мореплавания. В дальнейшем такие походы стали обычным
явлением для отечественного флота.
Реферат на тему: Первооткрыватели российской истории
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
МВД РОССИИ
КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА
ПО ИСТОРИИ
на тему:
«Первооткрыватели российской истории»
Подготовил слушатель:
ФП ФЭК курс I
группа 414
Ежова А.А.
Проверил рецензент:
______________________
______________________
2002г.
[pic]стория в некотором смысле есть священная книга народов: главная,
необходимая; зерцало их бытия и деятельности: скрижаль откровений и правил;
завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример
будущего.
Н.М. Карамзин
(1766-1826)
«История государства Российского»
Обращение Карамзина к истории, во многом обусловленное индивидуальным
дарованием писателя, конкретными особенностями его идейно-эстетического
развития, было в то же время выражением той общей закономерности, которая
обнаруживала себя в XVIII и в начале XIX века. Именно просветители,
несмотря на идеалистическое понимание истории, нанесли сокрушительный удар
по существовавшим религиозным историческим концепциям, выдвинули идею
единства исторического процесса и, главное, идею прогресса в истории.
Интерес к истории человечества и отдельных народов с каждым десятилетием
века приобретал все больший размах, становился все более устойчивым.
В России, начиная с Ломоносова, быстро складывалась отечественная
историография. Выходили труды по истории России Татищева, Щербатова,
Болтина. Публиковались различные источники, началось изучение летописей,
выходили сборники официальных документов. Проявляли интерес к русской
истории многие писатели и, в частности, просветители — Новиков, Княжнин,
Радищев. Несомненно, национальная историография имела значение для
Карамзина, он знал труды своих предшественников, опирался на них в «Истории
государства Российского».
Своеобразие «Истории государства Российского» Карамзина и
обусловливалось временем ее написания, временем выработки нового
исторического мышления, пониманием национальной самобытности русской
истории на всем ее протяжении, характером самих событий и тех испытаний,
которые выпадали на долю русской нации на протяжении многих веков. Огромную
роль играли политические убеждения Карамзина, нацеливавшие его внимание
именно на историю русского государства, и эстетические, взгляды писателя,
определившие новое понимание поэзии прошлого, выработку особой
художественной структуры сочинения.
Работа над «Историей» длилась более двух десятилетий - с
1804 по 1826 год. Карамзин, как видим, включался в общеевропейский
«штурм» истории одновременно с предшественниками французской
школы романтической историографии.
В «Истории государства Российского» нет не только любовных, но вообще
вымышленных сюжетов. Автор не привносит сюжет в свое сочинение, но
извлекает его из истории, из реальных исторических событий и ситуаций —
герои действуют в заданных историей обстоятельствах. Только подлинный, а не
вымышленный сюжет приближает писателя к «истине», скрытой «завесой
времени».
Заданный же историей сюжет раскрывает человека в его широких связях с
общей жизнью страны, государства, нации. Так строятся характеры известных
исторических деятелей. Жизнь Ивана Грозного открывала бездну возможностей
для построения любовного сюжета — у царя было семь жен и бессчетное число
тех, кто оказался жертвами его «бесстыдного любострастия». Но Карамзин
исходил из общественных условий, которые определяли и характер царя, и его
поступки, и «эпохи мучительства», потрясавшие всю Россию. Историческая
ситуация, создавшая возможность захвата власти Борисом Годуновым, оказала
решающее влияние на его политику, на его отношение к народу, обусловила его
преступление и нравственные страдания. Так не только история становилась
материалом для литературы, но и литература оказывалась средством
художественного познания истории.
Известно, с какой тщательностью изучал Карамзин русские летописи.
Поначалу, видимо, они его интересовали как бесценный исторический источник.
Но в процессе работы открылись ему в ином качестве - как крупное явление
древнерусской литературы. Карамзин - историк использовал факты летописи,
подвергая их критике, проверке, объяснению и комментированию. Карамзин -
художник осваивал эстетические принципы летописи, воспринимая ее как
национальный русский тип рассказа о прошлом, как особую художественную
систему, запечатлевшую русский взгляд на исторические события исторических
деятелей, на судьбу России.
Именно летопись отвергала вымысел. Летописцы разных веков всегда
подчеркивали, что они имеют дело с былью, с реальной действительностью.
Даже легенды воспринимались как подлинная жизнь. Художественность летописи
определялась не вымыслом, а раскрытием поэзии действительного мира.
Огромную роль в творчестве летописца играли факты, события, исторические
лица. Отбирались важнейшие, значительные события, причем эта важность
обусловливалась их способностью выражать главную тему. В течение семи
столетий шел сложный, исполненный трагических противоречий процесс единения
русских земель, преодоления гибельной феодальной, удельной раздробленности,
бушевала, не затихая, борьба за создание единого русского государства. И
летописцы запечатлели эту кардинальную особенность (сторону) жизни
складывающейся нации. Содержание этой жизни и было критерием оценки
важности, масштабности, общенациональной значимости отбираемых фактов,
событий и их участников — исторических лиц, своей патриотической
деятельностью оказавших услугу отечеству.
Найденные в летописи принципы художественного раскрытии мира прошлого
были усвоены Карамзиным. Они позволяли ему опираться в своем сочинении на
национальную традицию. Единство темы и сюжета особенно привлекало писателя,
потому что тем самым как бы подтверждалась его идея о благодетельной роли
самодержавия. Летописная генеральная идея оправдывала и его
сосредоточенность именно на истории русского государства, что и получило
выражение в заглавии сочинения. Но исследование истории с помощью летописей
привело к открытию иной истины, смысл которой был в том, что стремление к
единству, будучи закономерностью развития, выражало коренную особенность
русского национального самосознания. «Истина» обращала внимание писателя на
участие народа в важнейших общенациональных событиях, заставляла
задумываться о роли народа в истории, оценивать активность нации в создании
своей государственности.
Сама «История» помогает понять, что действительно Карамзин постепенно
убеждался в «циническом политическом расчете» государственной власти, но
убеждался не так-то быстро и просто. В ходе работы писатель все более
сталкивался с примерами цинизма и политического расчета и великих князей, и
царей московских — и, верный «истине», он показывал и этот цинизм, и
«несытство» князей и государей, и их постоянное, а порой и преступное
пренебрежение национальными интересами. Так, в «Истории» сталкивались,
приходили в противоречие два начала понимания государственности: одно —
идущее от заданной идеи о мессианской роли самодержавия, другое— открытое в
летописях. Заглавие сочинения оставалось, но смысл понимания государства
изменялся.
Изучение истории и летописей помогло писателю видеть в народе
инстинктивное созидательное начало, которое с особой наглядностью
проявлялось в годины тяжелых испытаний, выпадавших на долю отечества.
Случалось, что народ, брошенный князьями, сам находил выход из
катастрофических положений, проявляя находчивость, силу, отвагу в
преодолении бедствий. «История» запечатлела множество таких проявлений
народной инициативы. Так, например, в пятом томе, описывая события во время
пожара в Москве в 1445 году (князь Василий Темный был в плену, все бояре и
приближенные князя убежали, «предав народ отчаянию в жертву»), Карамзин
подробно рассказывает о делах простого народа, брошенного на произвол:
«Чернь в шумном совете положила укрепить город: избрали властителей,
запретили бегство, ослушников наказывали и вязали, починили городские
ворота и стены, начали строить жилища. Одним словом, народ сам собою
восстановил и порядок из безначалия, и Москву из пепла».
Летопись, как мы видели, была для Карамзина не только источником
фактов — она открывала и отношение к ним современника их— летописца. Потому
важнейшим принципом «Истории» и стало стремление ее автора «смотреть в
тусклое зеркало древней летописи», следуя за ней в изложении и оценке
событий, не украшая вымыслом или произвольной догадкой свой рассказ.
Постижение точки зрения летописца, его «простодушия» и суда над
современниками, в которых запечатлелся «дух времени», было задачей
Карамзина-художника. Карамзин-историк выступал с комментарием этой
летописной концепции (особенно в первых томах). Но взаимоотношение между
«летописным», художественным и аналитическим методом повествования не
вылилось в единую систему, и в разных томах оно проявлялось по-разному. В
четвертом, например, томе, рассказывавшем об эпохе татаро-монгольского
нашествия, торжествует летописное начало. Патриотическое чувство летописца
определяло эмоциональные краски карамзинского рассказа.
При описании эпохи централизованного государства писатель остро
осознает противоречие между отношением летописца к событиям, к монарху и
своей позицией. То, что летописцу кажется злом, Карамзину, верному
монархической концепции, кажется, с учетом исторической перспективы,
благом. В рассказе об Иване III — этом, по его словам, «колоссе России»,
монархе, сумевшем разгадать тайну самодержавия,— писатель оправдывает его
действия со своей позиции, хотя и считает необходимым оценить его как
человека, который «не имел мудрых свойств ни Мономаха, ни Донского, но
стоял как государь на высшей степени величия».
Так формировались на летописной основе черты карамзинского историзма.
Историками древнерусской литературы уже отмечен особый, порожденный
своеобразием русской действительности, историзм летописей. Карамзин хорошо
знал Гердера, был знаком с теми новыми идеями в историографии, которые
получали то или иное воплощение в трудах многих французских и английских
писателей. Все это, несомненно, подготавливало Карамзина к восприятию
историзма летописей.
Карамзин с «Истории» открыл громадный художественный мир древних
летописей. Писатель «прорубил окно» в прошлое, он действительно, как
Колумб, нашел древнюю Россию, связав прошлое с настоящим. Прошлое,
отдаленное от современности многими веками, предстало не как раскрашенная
вымыслом старина, но как действительный мир, многие тайны которого были
раскрыты как «истины», помогавшие не только пониманию истории отечества, но
и служившие современности. Воссоздав вслед за летописью коренные черты
русского национального самосознания, представив его как результат
исторического опыта многих поколений, как определенную структуру
психической жизни нации, обусловленную совокупностью обстоятельств
исторического бытия народа, которая обогатилась новыми чертами за последнее
столетие, он тем самым помогал понять современные черты русского
национального характера.
Историк должен ликовать и горевать со своим народом. Он не должен,
руководимый пристрастием, искажать факты, преувеличивать счастие или
умалять в своем изложении бедствия; он должен быть прежде всего правдив; но
может, даже должен все неприятное, все позорное в истории своего народа
передавать с грустью, а о том, Что приносит честь, о победах, о цветущем
состоянии, говорить с радостью и энтузиазмом. Только таким образом может он
сделаться национальным бытописателем, чем прежде всего должен быть
историк». Именно таким бытописателем и был Карамзин, автор «Истории
государства Российского».
[pic]
С.М. Соловьев
(1820-1879)
Родился Сергей Михайлович Соловьев 5 (по н. ст. 17) мая 1820 года в
Москве в семье священника и законоучителя (то есть преподавателя закона
божия) Московского коммерческого училища. В училищных стенах, в служебной
квартире жила семья его отца.
Гимназические годы «прошли для меня чрезвычайно приятно;
начиная с четвертого класса, я был уже первым учеником постоянно, любимцем
учителей, красою гимназии; легко и весело было мне с узлом книг под мышкою
отправляться в гимназию, зная, что там встретит меня ласковый, почетный
прием от всех; приятно было чувствовать, что имеешь значение; приятно было,
войдя в класс, направлять шаги к первому месту (ученики сидели по успехам
и несколько раз в году происходили пересадки), остававшемуся постоянно за
мною».[1]
Пять лет (1833—1838) в гимназии, с третьего по седьмой класс, быстро
прошли. Способный, с явно выраженным интересом к истории гимназист был на
хорошем счету. Учителя его отмечали, замечен он был и попечителем, нередко
посещавшим гимназию и университет. Много позднее Строганов говорил о
Соловьеве: «Ведь я его помню еще гимназистом. Однажды я приехал в Первую
гимназию и мне попался навстречу мальчик такой белый, розовый с большими
голубыми глазами, настоящий розанчик, а затем мне его представили как
первого ученика. С того времени я не терял его из вида».[2] Выпускной
экзамен в гимназии, который приравнивался к вступительному в университет,
Соловьев выдержал отлично. По окончании курса Соловьеву, как первому по
успехам, доверили написать для гимназического акта сочинение на
установленную тему. В торжественном собрании гимназии он выступил с
«Рассуждением о необходимости изучения древних языков, преимущественно
греческого, для основательного знания языка отечественного», опубликованном
тогда же. В русской печати впервые появилось имя Соловьева. Автору было
восемнадцать лет. Человеку, столь успешно окончившему гимназию, замеченному
попечителем, явно предстояло стать студентом.
Высшее историческое образование Соловьев получил в 1838—1842 годах на
первом, историко-филологическом, отделении философского факультета
Московского университета. Университет вместе со связанными с ним научными
обществами, с его 33 кафедрами, профессурой и студенческой молодежью
являлся средоточием оживленной общественно-идейной жизни тридцатых —
сороковых годов прошлого века. Публичные курсы лекций университетских
профессоров собирали большие аудитории слушателей. Состоявшая при
университете газета «Московские ведомости» редактировалась, как правило,
университетскими преподавателями. Профессора активно печатали в ней статьи,
путевые заметки, открытые письма. Передовые профессора и студенты принимали
живейшее участие в идейных, общественных и научно-философских спорах,
кипевших в московских литературных салонах. Славянофилы и западники
противостояли друг другу в таких спорах, в то же время иногда вместе
выступая против реакционной «официальной народности».
Занимался Соловьев в университете прилежно. Посещал положенные лекции.
Аккуратно вел записи. По обыкновению много читал. Бывал и в студенческой
среде вне занятий. В доме родителей своего товарища А. А. Григорьева
(будущего известного поэта и критика) Соловьев встречался со студентами,
начинающими поэтами А. А. Фетом и Я- П. Полонским, Н. М. Орловым (сыном
декабриста М. Ф. Орлова). Бывал там и К. Д. Кавелин, только что кончивший
курс в Московском университете. Главой кружка был Аполлон Григорьев. Здесь,
обсуждали дела литературно-поэтические, читали и толковали Гегеля,
философствовали. По словам Фета, в кружке сходились «наилучшие
представители тогдашнего студенчества». Сюда «приходил постоянно
записывавший лекции и находивший еще время давать уроки будущий историограф
С. М. Соловьев. Он по тогдашнему времени был чрезвычайно начитан...».[3]
В первый год преподавания в университете темы лекций Соловьева
охватили период до смерти Ивана Грозного. Источники, лежавшие в основе
курса, наблюдения над ними и свои мысли лектор положил в основу нового
исследования. На летних вакациях 1846 года закончил рукопись докторской
диссертации. В следующем году вышла вторая преобъемистая книга молодого
ученого «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома». Она
вызвала до десятка рецензий. Были отдельные критические отклики,
преобладали положительные. О живой и длительной полемике вокруг этой книги
писал Н. Г. Чернышевский еще в конце 1850-х годов, то есть спустя
тринадцать лет после ее появления.
В истории русской высшей школы Соловьев остался убежденным сторонником
и защитником университетской автономии, провозглашенной уставом 1863 года.
В начальной подготовке проекта этого устава и сам участвовал. Приходилось
не раз Соловьеву выступать против давления со стороны реакционного министра
народного просвещения Д. А. Толстого. В 1866 году Соловьев присоединился к
протесту молодых профессоров против нарушения министром устава и предложил
всем выйти в отставку. Отставки для профессуры, обычно вынужденные, были
характерным проявлением либеральной оппозиции. Принять решение об отставке
для Соловьева было делом куда как не простым. Нельзя не вспомнить слова Б.
Н. Чичерина: «Соловьев был человеком с весьма небольшими средствами,
обремененным семейством Он и материально, и нравственно был связан с
университетом, которому отдал всю жизнь. К. тому же он и к делу был вовсе
непричастен; из Петербурга он вернулся, когда в Совете все было кончено.
При всем том он не считал для себя возможным оставаться в университете при
таком вопиющем нарушении всякого закона и всякой справедливости. Этот
благородный человек ни единой минуты не поколебался пожертвовать всем для
долга чести и совести».[4] Коллективная отставка профессоров не состоялась
из-за вмешательства наследника престола.
Историк Бестужев-Рюмин, слушатель первых курсов молодого Соловьева,
писал: «„Спросим человека, с кем он знаком, и мы узнаем человека; спросим
народ об его истории, и мы узнаем народ". Этими словами Соловьев начал свой
курс 1848 года, когда я имел счастье его слушать: в истории народа мы его
узнаем, но только в полной истории, в такой, где на первый план выступают
существенные черты, где псе случайное, несущественное отходит на второй
план, отдается в жертву собирателям анекдотов, любителям «курьезов и
раритетов». Кто так высоко держал свое знамя, тот верил в будущее
человечества, в будущее своего народа и старался воспитывать подрастающие
поколения в этой высокой вере».[5]
Спустя полтора десятка лет после Бестужева-Рюмина слушал Соловьева
другой его ученик — Ключевский. К 1863 году он и его товарищи были
студентами, уже повидавшими и послушавшими разных профессоров. «Начали мы
слушать Соловьева. Обыкновенно мы уже смирно сидели по местам, когда
торжественной, немного раскачивающейся походкой, с откинутым назад корпусом
вступала в словесную внизу [название аудитории.—С. Д.] высокая и полная
фигура в золотых очках, с необильными белокурыми волосами и крупными
пухлыми чертами лица, без бороды и усов, которые выросли после. С закрытыми
глазами, немного раскачиваясь на кафедре взад и вперед, не спеша, низким
регистром своего немного жирного баритона начинал он говорить свою лекцию и
в продолжение 40 минут редко поднимал тон. Он именно говорил, а не читал, и
говорил отрывисто, точно резал свою мысль тонкими удобоприемлемыми
ломтиками, и его было легко записывать Чтение Соловьева не трогало и
не пленяло, не било ни на чувства, ни на воображение, но оно заставляло
размышлять. С кафедры слышался не профессор, читающий в аудитории, а
ученый, размышляющий вслух в своем кабинете . Суть, основная идея
курса как бы кристаллизировалась в излюбленных, часто повторяемых лектором
словах — «естественно и необходимо». «Соловьев давал слушателю удивительно
цельный, стройной нитью проведенный сквозь цепь обобщенных фактов, взгляд
на ход русской истории . Настойчиво говорил и повторял он, где нужно,
о связи явлений, о последовательности исторического развития, об общих его
законах, о том, что называл он необычным словом — историчностыо».[6] Ныне
это соловьевское Слово — историчность,— сто лет назад дивившее новизной,
необычностью, вытеснено историзмом.
Труд профессора сочетался у Соловьева с постоянным трудом
исследователя. В органическом сочетании педагога и исследователя едва ли не
главная особенность творческого пути Соловьева в русской науке. Он сам рано
отметил по обыкновению сжато эту особенность (в автобиографии он пишет о
себе в третьем лице): «По достижении профессорского звания, он предпринял
труд написать полную Отечественную историю с древнейших времен до
настоящего и в августе месяце 1851 года издал первый том, в 1852-м второй,
в 1853-м третий, в 1854-м четвертый и приготовил к печати пятый, доведенный
до царствования Иоанна IV».[7]
Однако еще задолго до профессорства зарождалось у Соловьева намерение
написать всеобщую историю родины. «Давно, еще до получения кафедры, у меня
возникла мысль написать историю России; после получения кафедры дело
представлялось возможным и необходимым. Пособий не было; Карамзин устарел в
глазах всех; надобно было, для составления хорошего курса, заниматься по
источникам; но почему же этот самый курс, обработанный по источникам, не
может быть передан публике, жаждущей иметь русскую историю полную и
написанную как писались истории государств в Западной Европе? Сначала мне
казалось, что история России будет обработанный университетский курс; но
когда я приступил к делу, то нашел, что хороший курс может быть только
следствием подробной обработки, которой надобно посвятить всю жизнь».[8]
Соловьев занимался составлением материалов для первого тома «Истории»
с 1848 года. «Дело сначала шло медленно, лекции не были еще все
приготовлены, много надо было писать посторонних статей из-за куска
хлеба...».[9] Но по мере накопления материала работа ускорялась,
становилась систематичной. Если на подготовку первого тома ушло три с
небольшим года, то начиная со второго тома порядковые книги главного труда
Соловьева стали выходить по тому в год.
С необыкновенной точностью Соловьев осуществлял свой смелый замысел.
Тома его «Истории России» выходили регулярно каждый год, с 1851-го по 1879-
й. Хотелось ему закончить историю царствованием Екатерины II. Но последний,
29-й, том кончался событиями 1774 года. И вышел он уже по смерти Соловьева.
Аккуратность Соловьева в подготовке томов его огромного труда
поразительна: ведь он мог опереться на более или менее систематическое
изложение событий русской истории, доведенное Карамзиным только до начала
XVII века. Все последующее время Соловьев освещал на основе собственных
разысканий в архивах и хранилищах и первичной обработки массы документов,
отложившихся за два столетия—XVII и XVIII.
Осевую, новаторскую свою идею ученый рельефно выразил в известных
каждому, кто интересуется прошлым, начальных строках предисловия к его
«Истории России»: «Не делить, не дробить русскую историю на отдельные
части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений,
за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать
их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних
причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему
влиянию, вот обязанность историка в настоящее время, как понимает ее автор
предлагаемого труда».[10]
Эта основная установка заложена в лекциях, в отдельных исследованиях и
в обзорном рассмотрении ученым общего хода русской истории от древних
времен до начала второй половины прошлого века, то есть до великих
поворотных во всем ходе этой истории событий, какими стали отмена
крепостного права в 1861 году и другие прогрессивные буржуазные реформы, с
нею связанные, реформы, на стороне которых он был всей душой. Отмену
крепостного права он считал делом неотложным и давным-давно нужным для
поступательного развития и роста России.
...Историко-философские, теоретические воззрения Соловьева-историка
положили прочное начало становлению и росту новой русской исторической
науки в условиях буржуазной России. В этих воззрениях творчески преломлены
идеи нескольких историков и философов Э. Гиббона, Д. Вико, Ж. Сисмонди, Ф.
Гизо, И. Эверса и Г. Гегеля. Особенно выделял Соловьев Эверса и Гегеля.
Сильное впечатление произвела на него «Философия истории» Гегеля, но,—
пояснял он,— «отвлеченности были не по мне; я родился историком» (Записки,
с. 268—269). Думается, что все-таки гегелевскую идеалистическую диалектику
он постиг основательно. Существенной внутренней пружиной исторического
развития стали для него противоречия и борьба противоречивых начал,
присущих любому историческому процессу, явлению, событию, деятелю. Но
борьба противоположностей разрешалась, в понимании Соловьева-историка,
постепенно, движение шло постоянно и в ходе такого движения, силою
противоборства внутренних причин эта борьба закономерно приводила к смене
старого новым; новое же органически заключало в себе и присущие ему
собственные внутренние противоречия.
«Три условия имеют особенное влияние на жизнь народа: природа страны,
где он живет; природа племени, к которому он принадлежит; ход внешних
событий, влияния, идущие от народов, которые его окружают».[11]
Природа, географическая среда, в которой шла история России, именно
Соловьевым-историком показана и в ее своеобразии (огромная равнина со
множеством рек, не имевшая четких естественных границ, доступная
нашествиям), и в ее связи с другими условиями — населением, народами,
жившими в этой среде, и с третьим условием— воздействием окрестных
.этносов.
Объясняя каждое явление в истории внутренними причинами, Соловьев-
историк старался показывать все явления во взаимосвязи с другими, не
дробить русский исторический процесс на множество эпох. В истории России он
устанавливал четыре крупных раздела;
I. Господство родового строя — от Рюрика до Андрея Боголюбского.
II. От Андрея Боголюбского до начала XVII века.
а) Борьба родового и государственного строя — от Андрея Боголюбского
до Ивана Калиты;
б) Объединение русских земель вокруг Москвы—от Ивана Калиты до Ивана
III;
в) Торжество государственного начала — от Ивана III до пресечения
Рюрикова дома и самого начала XVII в.
III. Вступление России в систему европейских государств — от первых
Романовых до середины XVIII века.
IV. Новый период истории России — от середины XVIII века до так
называемых великих реформ 1860-х годов.
[pic]
ВАСИЛИИ ОСИПОВИЧ КЛЮЧЕВСКИЙ
(1841—1911)
Более столетия это имя имеет свою историю. При жизни ученого оно было
широко известно и пользовалось огромной популярностью. В 1920—1940-х гг. в
общей критике всего культурного и научного наследства, оставшегося нам, оно
оценивалось очень по-разному, часто двойственно, но для всех критиков было
очевидным его научное значение. С 1950-х гг., когда началось глубокое
изучение творчества В.О. Ключевского, вновь возрос интерес к имени историка
среди широкой массы читателей, и в настоящее время оно стоит в ряду
крупнейших деятелей русской и мировой культуры.
В.О. Ключевский родился в Пензе 16 января 1841 г. Его отец, Осип
Васильевич, окончив духовную семинарию в 1838 г., не сразу сумел
определиться на постоянную службу и только к 1846 г. получил приход на р.
Суре в селе Можаровке Городищенского уезда Пензенской губернии, где и
проживал до своей скоропостижной смерти. Жизнь сельского священника мало
чем отличалась от жизни его прихожан. О. В. Ключевский сам, своими силами
занимался сельским хозяйством, а его маленький сын часть своего детства
провел среди деревенских ребятишек и хорошо запомнил сельскую жизнь, к тому
же в последние десятилетия крепостного права. Эти впечатления
остались у В. О. Ключевского на всю жизнь, и можно не сомневаться в том,
что именно они сыграли не последнюю роль в дальнейшем становлении его
идейных установок. В 1850 г. молодым человеком погиб его отец: есть
основания полагать, что несчастный случай произошел при стихийном бедствии
— грозе с проливным дождем. Семья, к тому моменту выросшая, оказалась в
критическом положении. Вдова, Анна Федоровна, будучи дочерью к тому времени
умершего протоиерея одной из пензенских церквей, по всей вероятности, с
помощью родственников переселилась в Пензу, где купила небольшой домик.
Часть его она сдавала постояльцам, что было основной статьей дохода
осиротевшей семьи. Десятилетний сын, будущий историк, был определен в
приходское духовное училище, через год перешел в уездное духовное училище,
а с сентября 1856 г. и до конца 1360 г. прошел курс местной духовной
семинарии. Обучение в духовных учебных заведениях было бесплатным, и к тому
же ученики получали небольшую стипендию, что было очень существенно для
семьи. Семейные бедствия сильно отразились на физическом состоянии
мальчика, но уже при окончании уездного училища и особенно в семинарии он
стал резко выделяться среди своих сверстников и со второго года
семинарского обучения сам стал давать уроки. Отличная от природы память тем
более развилась в процессе схолас | |
