|
Реферат: Роль казачества и братств Западной Руси в борьбе за православие после Брестской Унии (История)
Православный Свято-Тихоновский Богословский институт
История Русской Церкви (Патриарший период)
«Роль казачества и братств Западной Руси
в борьбе за православие после Брестской Унии»
(Реферат студента 3 курса заочного отделения)
|ЦДО |Сыктывкарский |
|Факультет |Катехизаторский |
|Ф.И.О |Шевчуган Роман Георгиевич |
|Дата выполнения: |Февраль 2003 года |
Ухта, 2003г.
План
1) Введение
2) Роль братств в борьбе с унией
3) Роль казачества
4) Заключение
1) Введение
Брестская уния 1596 г. – один из важнейших этапов католической экспансии
в землях Южной России, которая в 16-17 вв. находилась под властью Речи
Посполитой. Поэтому в унии можно выделить две взаимосвязанные составляющие
– религиозную (подчинение православного населения Южной Руси Католической
Церкви) и политическую (укрепление позиций Польши в Восточной Европе).
Поляки надеялись, что с введением унии произойдет немедленное и полное
растворение православных украинцев и белорусов среди прочего населения Речи
Посполитой , а католицизм существенно расширит пределы своего влияния на
востоке.
Суть унии состояла в подчинении православного населения канонической
власти Рима и принятии им основных догматов католической церкви при
сохранении обрядов православного образца.
Хотя законодательство Речи Посполитой формально гарантировало свободу
вероисповедания, тем не менее, католичество являлось религией
господствующей, кроме того, православное население рассматривалось польской
властью как политически неблагонадежное, и следовательно, источник
потенциальной опасности. Это явствует, например, из «Универсала короля
Сигизмунда III о репрессиях против православных епископов, посвященных
Иерусалимским патриархом Феофаном вместо перешедших в унию» от 22 марта
1621 г. : «…объявляем, что некто Смотрицкий и Борецкий, <…> сговорившись с
подданным турецкого государя, врага христианской веры и нашего, <…> и у
этого же его подданного самозванца, якобы Иерусалимскаго патриарха,
присланного упомянутым турецким государем в наши государства шпионом, в
помощь сказанному неприятелю, на гибель нашего государства, уничтожение и
пренебрежение власти нашего королевского величества дерзнули без воли,
ведома, одобрения и позволения нашего принять поставление на митрополичью
кафедру и другие духовные должности русского вероисповедания…» [см. 1,
б/с].
Таким образом, государственная власть Речи Посполитой была заинтересована
в распространении унии также и потому, что уния способствовала укреплению
лояльности православного населения.
Православное население, в свою очередь, встретило унию мягко говоря, без
особого энтузиазма. Понимая опасность «полонизации» (т.е. ополячивания),
православные активно сопротивлялись униатству. Были два основных очага
сопротивления: во-первых, казачество, мало зависимое от польской власти, а
во-вторых – неформальные объединения православных граждан (как клириков,
так и мирян) , называемые «братствами».
Тема деятельности православных братств Западной Руси в эпоху насаждения
униатства рассматривается выдающимися церковными историками, такими как
профессор П. Знаменский и А.В. Карташев. Последний выделяет два основных
способа борьбы с распространением униатства: это повышение образовательного
уровня православных путем создания сети религиозных учебных заведений – так
называемых братских школ, а также литературную борьбу, которая заключалась
в основном в антиуниональной контрпропаганде путем создания и публикации
полемической литературы.
2) Роль братств в борьбе с унией
Прежде всего следует отметить, что братства начали появляться еще задолго
до Брестской унии, и они первоначально являлись не сколько религиозными,
сколько этническими общинами. Дело в том, что после возникновения Речи
Посполитой в результате так называемой Люблинской унии население исконно
православных земель, вошедших в состав нового государства, оказалось в
положении национального меньшинства, чьи права серьезно ущемлялись новой
властью. Реакцией на такое изменение положения вещей стало возникновение
братств:
«Польско-католическая агрессия на Украину-Русь и сопровождавшие ее
изменения социальных взаимоотношений (крепостное право, привилегии
католикам) задавали со стороны населения отпор, который вылился в
организации т. наз. “братств”. Уже в XV в во Львове, а позднее в Киеве
возникли среди городских жителей “православные братства”, первоначально
имевшие целью только оказание материальной помощи своей приходской церкви.
<…> Но вскоре, в результате наступления реакционной католико-польской
культуры, меняется и состав, и цели, и деятельность братств. В них начинает
вступать низшее духовенство и православная шляхта и они становятся
общественными организациями, объединяющими все элементы, недовольные
политикой Польши и существующим социально-политическим порядком…» [2, б/с].
Особенно же роль братств возросла после того, как православный епископат
во главе с Михаилом Рогозой приняли решение о подчинении Риму (см «Соборную
грамоту Киевского митрополита Михаила Рогозы и епископов Западной Руси о
намерении подчиниться Римскому папе (1594 г. 2 декабря)» [1, б/с]), а также
после того, как среди знати защитников православия практически не осталось:
«Благодаря иезуитам паны быстро ополячивались, и следующее поколение их
выставило даже прямых врагов православию, каовыми были дети самих
ревнителей веры – сын Курбского Димитрий и сын Острожского Януш. Для церкви
более оказалась сила народная, сила городских общин и братств…»
[3.стр.192].
Так как основными пропагандистами унии были иезуиты и орден базилиан,
возглавляемый И. В. Рутским, то важнейшим моментом деятельности братств
было противодействие иезуитам.
Вскоре после Брестского собора, утвердившего унию, вышел в свет памфлет
иезуита П. Скарги, ректора виленской иезуитской академии, подрывающий
значение православного собора*, как якобы незаконного, на основании того,
что большинство на нем составляли миряне, отказавшиеся подчиниться своим
иерархам.
В ответ на этот памфлет Христофор Бронский (под псевдонимом Христофора
Филарета) сочинение под названием «Апокрисис» («Отповедь»), в котором автор
попытался защитить право мирян на участие в церковных делах на том
основании, что в Церкви нет священничества как отдельной касты. Следует
отметить, что сам Христофор Бронский был не православным, а протестантом,
выступивший как союзник православных в борьбе за религиозную свободу.
В 1605 г. во Львове уже сами православные выпустили исторический труд под
названием «Перестрога» («предостережение»), в которой обстоятельно изложены
события подготовки и проведение в жизнь унии.
Распространялись также антиуниональные послания патриарха
александрийского Милетия Пигаса и русских иноков с афона. Русский монах
Иоанн Вышенский посылал оттуда свои послания князю Острожскому, к
львовскому братству. Он же написал «Краткое извещение о латинских
прелестях». Следует отметить, что Иоанн Вышенский почти по-старообрядчески
отвергал латинскую ученость, призывал к «простоте голубиной», и «глупству
пред Богом»: «Чи ти, лепше тобе изучити Часословец, Псалтир, октоих,
апостол и евангелие с иншими церкви свойственными и быти простым
богоугодником, и жизнь вечную получити, нежели постигнути аристотеля и
Платона и философом мудрым ся в жизни сей звати и – в геену отьити» [цит
по: 4, стр.382].
Однако жизнь рассудила иначе – для защиты православия требовалось не
«голубиная простота», а наоборот, повышение образованности православного
населения. Ведь невозможно отстаивать свои убеждения, если не можешь
сказать как апостол Павел «я знаю, в Кого уверовал…» (2Тим,1:12) – вера
должна знать свой объект.
Поэтому основой деятельности братств было создание православных школ.
Кроме старейших братств, Львовского и Виленского, возникли братства в
Перемышле, Слуцке, Минске, Могилеве, Луцке и других городах. По
свидетельству А.В. Карташева, жена мозырского маршалка Елизавета Гулевич
подарила Богоявленскому братству много недвижимого имущества в виде участка
земли вместе со зданиями/сооружениями для учреждения братского монастыря со
школой [см. 4, стр. 383]. А гетман Конашевич Сагайдачный построил для
монастыря Богоявленский храм, получивший впоследствии от иерусалимского
патриарха Феофана права ставропигии. Первым ректором школы Богоявленского
братства стал бывший ректор Львовской школы, Иов Борецкий [см там же].
В первые десятилетия после унии в этих школах преобладало греческое
влияние и отказ от латинского школьного наследия и изобилия латинских же
учебных пособий. Также особенностью школ в те времена было то, в них не
было ни обширных курсов, ни строгого систематического преподавания, ни даже
деления на классы, тем не менее образовательной уровень их был довольно
высок и полезен для своего времени [см. 3,стр 203].
П. Знаменский приводит целый список богословов и деятелей просвещения,
проповедников и переводчиков, воспитанных братскими школами [3, стр.203].
это и Леонтий Карпович, известный проповедник, с 1615г – архимандрит Духова
монастыря, и Мелетий Смотрицкий, автор «Фриноса» (т.е. «плача») – труда о
бедственном положении православия после Брестской унии. Из львовских школ
вышли корецкий протоиерей Лаврентий Зизаний Тустановский, автор Большого
катехизиса, автор «учительного Евангелия» и «Зерцала Богословия» иеромонах
Кирилл Транквиллион Ставровецкий, и Захария Копыстенский, написавший
«Палинодию» (увещевание к совратившимся в унию) и многие другие.
Просветительская деятельность братских школ имела огромное значение не
только для Западной Руси: «…При всей ограниченности средств и учености, это
поколение, можно сказать, самоучек богословия все-таки в те годы переросло
бесшкольную и за смутное время почти книжно-бесплодную Московскую Русь. Но
после Смуты там голод школьный и книжный был так велик, что почти все плоды
этого периода киевского богословского и книжного творчества неудержимо
перелились в Москву…» [4, стр.384].
3) Роль казачества
В отличие от деятельности братств, роль казачества в сохранении
православия была иная – казацкие земли стали этаким православным
заповедником, прибежищем для православных, убегавших от фактического
бесправия по отношению к ним, царившего на территории Речи Посполитой. Это
было возможно потому, что казачество пользовалось определенной, весьма
значительной автономией: «Формально, как и все население Украины-Руси,
казаки были подданными Великого Князя Литовского, но фактически никаких
обязанностей в начале своего существования по отношению к государству,
чьими они были подданными, казачество не несло, ограничиваясь защитой своих
поселений от набегов и грабежей татар. Но, фактически, косвенно, оно было
для Литвы весьма полезно, ибо, охраняя себя, охраняло также и границы
государства. Поэтому правительство Польско-Литовского государства созданию
и усилению казачества не только не препятствовало, но даже и
содействовало…» [2,б/с].
Поэтому сохранение православия было для казаков вопросом сохранения своей
самобытности и независимости. Собственно говоря, именно казачья вольница и
была тем самым пассивным защитником православия от униатства на
приднепровских землях: «… казаки … нужны были тогда польше для войны с
царем Михаилом Феодоровичем и с Турцией, и правительству было бы крайне
бестактно раздражать их притеснением Малороссии за веру, тем более что за
реестровым казачеством в степях Украины, после возникновения унии, с
опасной быстротой возрастала грозная сила вольного степного казачества...
Но сила этих защитников веры и народности не простиралась далее границ
Малороссии, притом же по своей грубости была далеко не пригодной для
настоящей религиозной борьбы с унией» [3, стр.201].
Кроме этого, моральный облик казачества мало подходил под стандарт борцов
за истинную веру: по свидетельству историка и писателя, эмигранта «второй
волны», Н.И Ульянова «казаки "разбивали по Черному морю христианское
купецтво заодно с бусурманским, а дома разоряли руськие свои города
татарским робом". Если татары своих единоверцев и единоплеменников не брали
и не продавали в рабство, то для запорожских "лыцарей" подобных тонкостей
не существовало…»[5,б/с]. Он же пишет: «Всякая попытка приписать им миссию
защитников православия против ислама и католичества разбивается об
исторические факты. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр
Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы ислама. С
крымскими же татарами, этими "врагами креста Христова", казаки не столько
воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские
украйны» [5,б/с].
Тем не менее, факты таковы, что роль казачества в сохранении православной
веры нельзя недооценивать: «Казачеству в состязании за его вольности с
польским правительством удалось в первые десятилетия 17 в. на время
приобрести даже полную независимость киевской Руси от власти польской
короны. В этот-то момент «самостийности» и была восстановлена в 1619 г.,
под защитой казаков, православная иерархия проезжавшим иерусалимским
патриархом Феофаном… Мечта Польши о тотальном поглощении всей русскости и
православия через унию так и не удалась» [4,стр.409].
4) Заключение
Таким образом, основное противодействие унии и борьба за православие в
землях Западной Руси осуществлялось двумя путями – внешним (казачеством,
имевшим территориальную автономию) и внутренним (православными братствами,
существовавшими по преимуществу в тех регионах, где православие оказалось
под гнетом – политическим и религиозным). При этом очевидно, что несмотря
на заслуги казаков, фактически отстоявших независимость своих земель от
Польской короны и влияния униатства, можно сделать вывод, что для
сохранения православия как живой веры, а не просто как национальной
традиции, явно недостаточно обособления (территориального или культурного)
от «супостатов», нужен еще и импульс осознания веры как неотъемлемой части
духовной жизни не только народа в целом, но и каждого отдельно взятого
православного христианина. А это осознание, как и зачастую в таких случаях,
приходит тогда, когда внешние границы уже не способны защитить внутренний
мир человека от постороннего вторжения.
В таком положении и оказались православные братства, жившие на
оккупированных католиками землях, и они не только смогли отстоять свою веру
перед завоевателями, но и породили целую плеяду богословов, историков,
просветителей, наследие которых позже помогло пробудить от вековой дрёмы
внешне благополучную, но замкнувшуюся в себе и теряющую свои духовные силы
Восточную Русь.
Список литературы:
1. Уния в документах. Источник взят на интернет-сайте «ПРАВОСЛАВИЕ.РУ»
(http://www.pravoslavie.ru)
2. Дикий А. “Неизвращенная история Украины-Руси”. (Источник взят на
www.kiev-security.org.ua)
3. Знаменский П. В. «История Русской Церкви». 9-е изд. Москва, 2000г.
4. А.В. Карташев. Очерки по истории Русской Церкви. Т.2, Москва, 2000г
Ульянов Н.И. «Откуда пошло самостийничество» (Источник взят на сайте Вэб-
Центра «Омега» www.wco.ru )
* Речь идет об отдельном заседании православной фракции Брестского собора.
Заседание состоялось в частном доме. Там присутствовали, в числе прочих,
экзархи константинопольского (Никифор) и александрийского (Кирилл Лукарис)
патриархов. [см. 3, стр. 196]
Реферат на тему: Роль кочевников в истории Древней Месопотамии по данным первоисточников
Введение
C севера и востока Месопотамия окаймлялась окраинными горами
Армянского и Иранского нагорий, на западе граничила с Сирийской степью и
полупустынями Аравии, с юга ее омывал Персидский залив.
Центр развития древнейшей цивилизации находился в южной части этой
территории в древней Вавилонии. Северная Вавилония носила название Аккад,
южная- Шумер. В северной Месопотамии, которая представляет собой холмистую
степь, переходящую в горные районы, была расположена Ассирия.
Не позднее IV тыс. до н. э. на крайнем юге Месопотамии возникли первые
шумерские поселения. Некоторые ученые полагают, что шумеры не были первыми
обитателями южной Месопотамии, так как многие топонимические названия,
бытовавшие там после заселения низовий Тигра и Евфрата этим народом, не
могли происходить из шумерского языка. Возможно, что шумеры застали в южной
Месопотамии племена, говорившие на языке, отличном от шумерского и
аккадского, и заимствовали у них древнейшие топонимы.
В северной части Месопотамии начиная с первой половины III тыс. до н.
э. жили семиты. Они были скотоводческими племенами древней Передней Азии и
Сирийское степи. Язык семитских племен, поселившихся в Месопотамии,
назывался аккадским. В южной Месопотамии семиты говорили на вавилонском, а
к северу, в средней части долины Тигра, на ассирийском диалекте аккадского
языка.
В течение нескольких веков семиты жили рядом с шумерами, но затем
стали продвигаться на юг и к концу III тыс. до н. э. заняли всю южную
Месопотамию. В результате этого аккадский язык постепенно вытеснил
шумерский.
Руины и надписи Месопотамии вскоре довольно обстоятельно рассказали о
породившей их более четырех тысяч лет назад цивилизации. Дешифровщики
назвали язык найденных надписей ассирийским. Через некоторое время стало
ясно, что существовали ассирийский и вавилонский диалекты того языка,
который мы теперь называем аккадским. Однако наука, которая изучает язык
Месопотамии с его многочисленными диалектами, зафиксированными клинописью
на глине, камне или металле, сохранила название “ассириология”.
Расшифровка клинописи привела к появлению ряда новых научных дисциплин,
чьим предметом исследования стала история цивилизаций, пользовавшихся одной
или несколькими из новооткрытых систем письменности. О некоторых из этих
цивилизаций мы узнали лишь после расшифровки клинописи. Шумерология,
хеттология, история Элама занимаются изучением народов, пользовавшихся
клинописью. Изучение хурритского и урартского языков, а также плохо
сохранившихся языков древнейшего населения Малой Азии познакомило нас с
цивилизациями, о существовании которых мы узнали только благодаря
клинописи. Эти дисциплины во многом способствовали пониманию происхождения
и окружения микенской, палестинской и египетской цивилизаций.
Много народов прошло через Месопотамию, и большинство из них оставили
после себя письменные памятники. С момента, когда проясняется
лингвистическая принадлежность обитателей Месопотамии, и до конца
политической независимости страны главными ее обитателями на юге считаются
шумеры, вавилоняне и халдеи, а на севере — ассирийцы, хурриты и арамеи.
В конце III тыс. до н. э. в Месопотамию из Сирийской степи начали
проникать западносемитские скотоводческие племена. Вавилоняне называли эти
племена амореями. По-аккадски Амурру означало "запад", главным образом
применительно к Сирии, и среди кочевников этого региона было много племен,
говоривших на различных, но близких друг другу диалектах. Часть этих племен
называлась сутии. что в переводе с аккадского означало "кочевники".
В нашей работе попытаемся раскрыть роль кочевников в государствах Древней
Месопотамии. Для этого, прежде всего, рассмотрим расселение племен
кочевников по территории Месопотамии. Далее рассмотрим период завоевания
городов Нижней Месопотамии племенами западных семитов (амореями), а также
общественно-политические изменения в аморейских царствах.
В этом нам помогут такие авторы, как Оппенхейм, внесший очень
существенный вклад в историю Древней Месопотамии. А также И. М. Дьяконов
раскрывший «История Древнего Востока: Зарождение древнейших классовых
обществ и первые очаги рабовладельческих цивилизаций», а также многие
другие источники.
1. Расселения кочевых племен по территории государств Древней Месопотамии
Вавилония и Ассирия занимали сравнительно плодородные земли в стороне
от огромного пустынного Аравийского полуострова. Земли эти простирались на
северо-запад от болотистых берегов Персидского залива вдоль рек и горных
отрогов Загра и далее переходили в холмы и плато, за которыми высились
горные массивы Тавра и Ливана и шли пути к Средиземному морю и на юг, к
Египту. Евфрат, особенно в нижней трети своего течения, резко отграничивает
плодородные земли от пустыни, которая тянется от его западного берега; Тигр
не создает такого рубежа. Это обстоятельство имело, конечно, свои
политические последствия. Границы между Месопотамией и горными районами,
расположенными вверх по Тигру на северо-восток и по верховьям Евфрата на
север, никогда не были стабильными. Через них осуществлялись контакты с
теми районами, которые обеспечивали более или менее надежную связь с
равнинами Внутренней Азии. По горным перевалам доставлялись такие важные
материалы как металлы (в особенности олово), драгоценные камни,
ароматические вещества, строительный лес — все то, в чем жители долин,
состоятельные земледельцы, испытывали потребность. Далеко не всегда
контакты с горными племенами носили миролюбивый характер. Горцы оказывали
постоянное давление на жителей равнин, степень сопротивления которых
зависела от политической и экономической обстановки. Они проникали на
равнины то в качестве работников или наемников, то как завоеватели. Иногда
горцы устраивали массовые набеги, чтобы покорять города и целые государства
и управлять ими. На эту угрозу Вавилония и Ассирия реагировали неодинаково.
«Вавилоняне, продолжая шумерскую традицию (она нашла свое отражение в
истории Энмеркара), стремились оказывать культурное воздействие;
стимулировало рост гибридных буферных государств в зонах контактов и
позволяло ассимилировать существовавшие там цивилизации. Элам, со столицей
в Сузах, на равнине, и Луллубу, в, горной долине стратегического значения,
могут служить иллюстрацией именно такой вавилонской политики Ассирия же,
чтобы оградить себя от нашествий, сознательно и последовательно стремилась
колонизировать и в конце концов подчинить себе районы, в которых обитали,
племена, угрожавшие ей вторжением.» [1, с. 67]
Южной и юго-западной границей Месопотамии служил Евфрат с обширными
пустынями на западном берегу. На юге (возможно, вдоль побережья) имели
место спорадические контакты с местным населением; более регулярные
контакты осуществлялись в районе среднего течения Евфрата. Пользуясь
испытанными путями, сюда постоянно вторгались и непрерывно просачивались
даже за Тигр малые и большие племена кочевников, говоривших на семитских
языках. Их основным занятием было разведение овец и ослов. Они надолго
разбивали лагеря или кочевали со стадами от зимних к летним пастбищам. Хотя
вклад этих кочевников в культуру Месопотамии (помимо языка, который
привнесла одна из первых групп) еще не определен, его не следует
недооценивать. Влияние кочевого элемента — какой бы смысл мы ни вкладывали
в это пожатие в каждый данный отрезок времени — проявилось на многих
сторонах месопотамской цивилизации. Только этим можно объяснить некоторые
фазы политической и экономической истории региона, отношение к войне и
торговле и, самое главное, к городу и городской жизни.
«Терминами “Вавилония” и “Ассирия” принято обозначать два главных
государства, по которым мы в основном и судим о месопотамской цивилизации.
Противопоставление Севера и Юга неизменно присутствует во всех доступных
нам источниках, причем об этом говорится либо открыто, либо — в Ассирии —
под покровом вавилонизации. Вавилонский вариант цивилизации несколько
древнее ассирийского, и в нем явственнее проступают шумерские элементы.
Ассирия, развивавшаяся под влиянием совершенно иных политических,
экономических и этнических факторов, на протяжении всей своей истории
сохраняла способность вбирать в себя элементы культуры Вавилонии.
Склонность к восприятию элементов родственной цивилизации привела ко все
углубляющейся двойственности в политической, религиозной и интеллектуальной
жизни Ассирии. Связи с Вавилонией обрекали Ассирию на роковое соревнование,
которое угрожало самим основам ее существования» [2, с. 30].
Много народов прошло через Месопотамию, и большинство из них оставили
после себя письменные памятники. С момента, когда проясняется
лингвистическая принадлежность обитателей Месопотамии, и до конца
политической независимости страны главными ее обитателями на юге считаются
шумеры, вавилоняне и халдеи, а на севере — ассирийцы, хурриты и арамеи.
Завоеватели, которым время от времени удавалось обосноваться в отдельных
районах Месопотамии, тоже оставили нам разнообразные письменные
свидетельства — от отдельных слов, списков слов и собственных имен до
внушительного собрания литературных памятников. Среди этих племен можно
упомянуть кутиев, западных семитов (амореев), касситов, эламитов и хеттов.
Эламиты и хетты совершали на Месопотамию лишь краткие набеги; существовали,
по всей вероятности, и другие завоеватели, след которых сохранился в
многочисленных древних (до конца II тысячелетия до н. э.) именах
собственных, этимологически не связанных ни с шумерским, ни даже с каким-
либо семитским диалектом. Другие следы этих языковых групп обнаруживаются в
той части шумерского и аккадского словарного запаса, которая не может быть
признана исконно шумерской или аккадской.
«Первые доступные для прочтения месопотамские документы (из Урука, Ура и
Джемдет-Насра) написаны по-шумерски. Вполне вероятно, что шумеры
приспособили для своих нужд уже существовавшую систему и технику письма.
Эта система принадлежала, видимо, более ранней, исчезнувшей цивилизации,
местной или иноземной, которая, может быть, имела отношение к иностранным
элементам в шумерском словаре, к топонимике региона и, возможно, к именам
почитавшихся там божеств. Шумеры представляли собой лишь одну из нескольких
этнических групп; к ним принадлежали и протоаккадцы, говорившие на каком-то
раннем семитском диалекте. Из соединения этих элементов и выросла
месопотамская цивилизация. Она возникла за удивительно короткий период и
существовала на протяжении более трех тысячелетий, претерпевая различные
более или менее крупные изменения, активно воздействуя на соседние
цивилизации и вызывая ответные реакции с их стороны» [2, с. 39].
Переход к аккадскому языку происходил поэтапно: первыми стали писаться на
аккадском некоторые группы текстов, например документы дворцового
происхождения (законы и царские надписи); другие виды шумерских текстов
исчезли совсем (судебные решения, царские гимны — за немногими
исключениями) или стали снабжаться аккадскими подстрочниками (заклинания и
т. п.); третьи после перерыва стали появляться вновь уже в аккадском
варианте (мифологические и эпические тексты). Понятно, что весь переход с
шумерского на аккадский в действительности был гораздо сложнее нарисованной
нами прямолинейной схемы. Он оказал глубокое влияние на всю последующую
историю месопотамской цивилизации.
В этом отношении особенно существенно то обстоятельство, что переход этот
был неполным. В последней трети старовавилонского периода перевод шумерских
текстов прекращается, и те тексты, которые к этому времени сохранились на
шумерском, так и были оставлены в русле литературной Традиции в их
изначальном виде, тогда как новые пишутся уже на аккадском. Процесс
перехода на другой язык как бы застыл на полпути.
С появлением клинописных текстов на древнеаккадском — диалекте семитов,
которые к этому времени, по-видимому, заселили (или, во всяком случае,
начали осваивать) районы, расположенные вверх по течению от шумерских
центров, — в Месопотамии выявились первые претенденты на политическое
единовластие. Сначала правитель Уммы (Лугальзагеси), а за ним правитель
расположенного севернее, пока безымянного аккадского города (Саргон
Аккадский) стали проводить политику экспансии и завоеваний.
«С возникновением династий Йсина, Ларсы и, наконец, Вавилона
политическое влияние снова переместилось на север. Кроме того, в этот
период (первая половина II тысячелетия до н. э.) становится очевидным новый
лингвистический сдвиг. С одной стороны, мы наблюдаем проникновение в
писцовую традицию аккадского (старовавилонского диалекта), происходившее в
промежутке между началом династии Ларсы (2025 г. до н. э.) и концом
династии Вавилона (1595 г. до н.э.); с другой стороны, в исторических,
юридических и административных документах мы встречаем все больше и больше
семитских, но не аккадских собственных имен. Значение этого периода в
истории месопотамской цивилизации вряд ли можно переоценить. Царские
надписи пишутся на аккадском наравне с шумерским, и писцы начинают
осознавать художественные возможности старовавилонского диалекта для
литературного творчества» [1, с. 69].
Таким образом, в период становления аккадской месопотамской традиции
можно выделить три лингвистических уровня — древнеаккадский,
старовавилонский и еще один посторонний — западносемитский диалект.
С начала вторжения кочевников с плоскогорий и пустынь и вплоть до
окончательного арабского завоевания, приведшего к tabula rasa , на которой
нужно было создавать новый уклад жизни в Месопотамии, семиты составляли
подавляющее большинство населения. Племенные группы в поисках новых
пастбищ, орды воинов, стремившиеся к богатствам “Гардарики”,—все они
двигались непрерывным потоком, главным образом из Верхней Сирии, используя,
по-видимому, постоянные пути, ведущие на юг или, через Тигр, на восток.
Кроме лингвистических различий группы вторгавшихся семитов различались и по
их отношению к городской культуре — основной социальной и политической
особенности Месопотамии. Одни завоеватели были склонны обживать городские
поселения и даже иногда вносить свой вклад в дело урбанизации; другие
предпочитали свободно передвигаться по необжитым пространствам и
обосновываться в небольших временных лагерях — обычай, существовавший с
самых ранних времен и до конца истории независимой Месопотамии. Эти
последние группы являлись элементом, непрерывно провоцировавшим
недовольство и беспорядки, так как они всячески уклонялись от уплаты
налогов, от воинской и трудовой повинности, не желая покупать этой ценой
безопасность, которую им гарантировала более или менее прочная центральная
власть.
Неизвестно, как происходило расселение семитов в доисторический период.
Из доступных нам источников следует, что семиты уже давно обосновались в
городах от Ашшура до области к северу от Ниппура. В заселении “дальнего
юга” они, видимо, участия не принимали. Следующая волна завоевателей,
говоривших на Старовавилонском, оказала влияние, по-видимому, на гораздо
меньшую и четко очерченную территорию. Совершенно неясно отношение этой
группы к третьей волне завоевателей, к тем, присутствие которых сказалось
исключительно в появлении новых имен собственных. Упоминавшиеся уже амореи,
возможно, представляли собой более воинственное общество: мы знаем, что они
оказали воздействие, вероятнее всего через воинскую правящую верхушку,
практически на все страны, расположенные между Средиземным морем и
Персидским заливом. Амореи, видимо, отличались по своей социальной
структуре от более ранних семитских групп, селившихся в Месопотамии.
Подобные группы, как известно по историческим аналогиям, не оказывали почти
никакого влияния на язык побежденных и готовы были относиться с уважением к
любому культурному уровню, который они считали выше своего. Все же
возможно, что правящие семьи аморейских воинов заслуживают большего
внимания, чем то, которое им уделяют современные ассириологи,
интересующиеся только отражением их языка в именах собственных. Поскольку
об амореях известно так мало, можно предположить, что именно их влияние
вызвало многие (если не все) изменения политических концепций Месопотамии
после драматического краха империи Ура. Наиболее существенные из них —
переход от концепции городов-государств (включая владычество одних городов
над другими или даже союзами городов) к концепции территориальных
государств, рост торговых отношений за счет частной инициативы, расширение
горизонтов международной политики, а внутри государства — умение быстро
использовать смену политической принадлежности для контроля над создавшейся
ситуацией. Тут проявляется результат непосредственных личных решений царя,
не скованного жесткими традициями, которым вынуждены были следовать
правители городов, привыкшие к мелким конфликтам, связанным со спорами за
орошаемые земли или пастбища. Политическими правителями нового типа стали в
Месопотамии такие организаторы, как Хаммурапи в Вавилоне, который с помощью
новых идей изменил социальную структуру страны, чтобы поддержать свою
армию, и Шамши-Адад I, отчаянно и безуспешно боровшийся за объединение
огромных земель Верхней Месопотамии в единое территориальное государство.
Можно спорить о том, в какой мере кочевой образ жизни способствовал
развитию таких концепций и помогала ли прочность семейно-родовых тенденций
поддержанию международных контактов между правителями. Тот факт, что при
царе Амми-цадуке, предпоследнем правителе старовавилонской династии,
различие между “аккадцами” и “амореями” было закреплено официальным
эдиктом, служит свидетельством того, что различия между ними — социальные и
экономические — существовали, по-видимому, на протяжении всего царствования
этой династии.
«Новая и гораздо более интенсивная волна вторжений семитских племен
прокатилась по всему древнему Ближнему Востоку спустя почти полтысячелетия.
В XII в. до н. э. на территории от Евфрата до побережья Средиземного моря
появляются племена, говорившие по-арамейски; они проникли вниз по течению
Евфрата в собственно Вавилонию, а затем, как и их предшественники,
продвинулись через Евфрат до берегов Тигра и далее. Но вели они себя иначе.
На северо-западе они не приняли месопотамскую цивилизацию — ни ее язык, ни
письменность; однако на юго-востоке они испытали вавилонское влияние,
заимствуя, как правило, аккадские имена собственные и (во всяком случае,
поначалу) аккадскую письменность и язык. Но в конечном счете победу
одержали их собственный язык и техника письма» [2, с. 48].
Обосновываясь в Сирии и прилегающих областях, арамеи сохраняли свой язык
и использовали алфавит западного происхождения — впервые
засвидетельствованный в Угарите — для письма на камне, коже и черепках.
Далеко не ясен вопрос о том, насколько культурные традиции приморских
государств и “восточнолувийских” княжеств в Северной Сирии близки традициям
арамейских завоевателей. Месопотамия, особенно Вавилония, по-видимому,
потеряла способность подчинять своей культуре завоевателей, которые не
находились с ней в непосредственном контакте. Соседние цивилизации стали
делать надписи и составлять административные акты на собственных языках и
применять свою систему письменности; глина как материал для письма исчезла
за пределами Месопотамии, за исключением Элама и (на короткое время)
Урарту. Аккадский язык и письмо в это время явно пошли на убыль по
сравнению с их повсеместным распространением в амарнский период.
«Ассирия, самый опасный враг арамеев, вряд ли могла оказывать на них
влияние. Значительная часть арамеев просочилась в Верхнюю Сирию и районы,
расположенные вдоль Евфрата, где города-государства и мелкие царства,
находившиеся под постоянной угрозой агрессии со стороны Ассирии, стали
легкой добычей пришельцев. Здесь, естественно, шла ассимиляция, принимавшая
довольно разнообразные формы. Хотя ассирийские цари после многовековых
кровопролитных войн снова сумели проложить путь к Средиземноморью через
“арамейский барьер”, господство арамейского языка, начавшееся вскоре после
вторжения арамеев в Месопотамию, осталось непоколебленным на всем древнем
Ближнем Востоке. Арамейское алфавитное письмо чернилами на пергаменте, коже
и каком-то материале, сходном с папирусом, медленно, но неотвратимо
вытесняло старую (клинописную) традицию письма в центральной части
Месопотамии. Роль арамеев в Месопотамии трудно оценить однозначно. С одной
стороны, с их приходом была связана растущая дезурбанизация периферийных
районов за пределами старых больших городов, что привело к образованию цепи
племенных государств у самых ворот таких городов, как Вавилон, Урук,
Ниппур, Ур и Борсиппа; с другой стороны, арамеи выступили за Вавилонию в ее
борьбе против притязаний Ассирии на гегемонию и вели вполне успешно
освободительную борьбу, которая завершилась воцарением династии халдеев при
Набопаласаре и его сыне Навуходоносоре II, обеспечив Вавилонии последний,
кратковременный триумф — власть над всем древним Ближним Востоком» [2, с.
49].
Наконец, говоря о семитах в Месопотамии, следует отметить, что контакты
с арабами пустынь до их вторжения в Месопотамию и соседние районы в VII в.
н. э. были в основном незначительны и меркнут на фоне непрекращавшейся
экспансии Новоассирийской империи. Вполне вероятно (хотя это и не может
быть документально подтверждено), что арабы, а не только набатеи принимали
участие в международных торговых связях, простиравшихся от Медины и Петры
через Тадмор (Пальмиру) и Дамаск до Воло-гезии в Южной Вавилонии, в
основном совпадая со старыми, торговыми путями, соединявшими Средиземное
море с Персидским заливом.
Среди чужеземных народов, которые двигались через Месопотамию или
проникали в нее как завоеватели, наиболее важны группы, говорившие на
хурритских языка, так как их традиции были достаточно сильны, чтобы
противостоять влиянию аккадского языка, а также — в точно неизвестной, но
значительной степени — влиянию месопотамской цивилизации. Присутствие этих
групп засвидетельствовано на всей территории Месопотамии; характерные для
них собственные имена встречаются в текстах по крайней мере с конца III
тысячелетия до н. э.
«По неизвестным причинам хурриты стали играть значительную политическую
и культурную роль в восточной части Месопотамии, наиболее важная фаза
развития, которой скрыта от нас из-за отсутствия документов, относящихся ко
времени, которое называют “Темный период”. Но следы хурритской политической
власти, хурритских учреждений, их языка и искусства, относящиеся ко времени
до и главным образом после “Темного периода”, в изобилии имеются повсюду —
от Мари, долин Загра и Армении вплоть до Анатолии и побережья Средиземного
моря. Хурритское влияние на ассирийский вариант месопотамской цивилизации
было, по-видимому, особенно сильным. Установить степень хурритского и
других, нехурритских влияний на Ассирию весьма трудно потому, что после
“Темного периода” определенные круги в Ассирии стремились в религии,
общественной жизни и даже в языке подражать вавилонским образцам» [2, с.
50].
Совершенно иными были отношения, развивавшиеся между горцами-касситами и
вавилонянами. Касситские правители занимали вавилонский трон около пятисот
лет, хотя свои имена они сохраняли примерно с 1700 по 1230 г. до н. э.
Оценить широту и. глубину их влияния на месопотамскую цивилизацию в целом
несколько затруднительно, главным образом из-за отсутствия документальных
данных. Касситы весьма последовательно принимали существующие способы
выражения и формы поведения в частной, официальной и религиозной жизни. Они
пошли даже дальше (как делают обычно неофиты или пришельцы, приобщившиеся к
более высокой цивилизации), заняв подчеркнуто консервативные позиции, по
крайней мере в придворных кругах. Прекрасной иллюстрацией могут служить
царские надписи касситского периода, которые своей намеренной сжатостью
напоминают традиционный стиль эпохи, предшествовавшей династии Хаммурапи.
Слегка драматизированный, выспренний стиль надписей времен I Вавилонской
династии был упразднен вкупе с большинством (если не со всеми)
осуществленных в тот период социальных преобразований, не говоря уже о
политических идеях. В то же время гораздо больше внимания обращалось на
поддержание письменной традиции, и, прежде всего, на сохранение
существующего корпуса литературных и ученых текстов. Все, что осталось от
касситского языка, — это личные имена, имена богов, фрагмент словаря и
некоторое количество технических терминов.
Эламиты, чье политическое влияние ощущалось на юге Месопотамии (особенно
в периоды кризисов и отсутствия правительственного контроля), в целом не
оказали существенного воздействия на Месопотамию. Месопотамская цивилизация
решительным образом затмила эламскую, выросшую из местных корней. Об их
взаимосвязи, так же как и об отношениях месопотамской и хеттской
цивилизаций, мы будем говорить в следующем разделе этой главы. Хетты, по
имеющимся сведениям, лишь один раз вторглись в Месопотамию; во время
короткого набега они дошли до Вавилона (ок. 1600 г. до н. э.).
Наконец, следует упомянуть кутиев, о вторжении которых в Южную
Месопотамию и о кратковременном правлении там известно из шумерских
источников. Между прочим, это единственный случай, когда в клинописных
текстах с нескрываемой враждебностью сообщается о победе над интервентами;
похожую ненависть, пожалуй, испытывали египтяне к гиксосам. Короткий
перечень царских имен, отдельные слова, рассеянные по текстам, — вот и все,
что дошло до нас от языка кутиев.
«Для полноты картины остается сказать о немногочисленных греческих
транслитерациях аккадских и шумерских слов и фраз, обнаруженных на глиняных
табличках; греческие буквы на них были процарапаны. Возможно, внимание
Греции к клинописным текстам и увядающей цивилизации Месопотамии нашло
выражение в греческих сочинениях, составленных при дворе Селевкидов. Если
это так, то их интерес, вероятно, был гораздо меньшим, чем к египетской
культуре при дворе Птолемеев. Сохранившиеся греческие источники
свидетельствуют о весьма умеренном интересе к Месопотамии. Не следует,
однако, забывать, что неблагоприятная почва Нижней Месопотамии привела к
гибели всех пергаментов и папирусов; этим, возможно, объясняется
немногочисленность источников по древней истории Месопотамии, сохранившихся
от эпохи Селевкидов» [2, с. 51].
В следующих главах нашей курсовой работы попытаемся рассмотреть период
завоевания амореями городов Нижней Месопотамии. Так как этот период
является одним из решающих в истории государств Месапотамии.
Список использованной литературы
1. История Древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и
первые очаги рабовладельческих цивилизаций./Под ред. И. М. Дьяконова.
В 2 т. - М.: Наука, 1983. – Т. 1. - с. 534.
2. Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. – М.: Наука, 1990. – 319 с.
2. Завоевание городов Нижней Месопотамии западными семитами (амореями)
До недавних пор историческая полоса, наступившая в Двуречье после
падения III династии Ура, называлась «периодом Иссина и Ларсы» или «I
Старовавилонским периодом» («II Промежуточным, периодом», по Д. О.
Эдцарду); а с момента, когда оба царства — Иссин и Ларса — перешли под
власть Хаммурапи вавилонского, историки начинали «II (или собственно)
Старовавилонский период», длившийся до падения дома Хаммурапи. Сравнительно
недавно выяснилось, что Иссин и Ларса не были, как предполагалось раньше,
царствами, основанными одновременно на развалинах государства III династии
Ура: царство Ларсы было создано позднее. Более того, как оказалось, все
историко-экономические и историко-культурные признаки, считавшиеся
характерными для I Старовавилонского периода, возникли уже только после
основания царства Ларсы и других аморейских царств. Поэтому мы и отнесли
время падения царства Ура и возвышения царства Иссина к периоду «первых
деспотий в Двуречье» как его завершающий этап, а время от возникновения
царства Ларсы, за которым всего через одно поколение последовало и
возникновение царства Вавилона, к новому, Старовавилонскому периоду истории
Двуречья.
Источники для этого периода те же, что и для предшествующего, только
теперь «датировочные формулы» составляются обычно по событиям не текущего,
а предшествовавшего года и в нашем распоряжении имеется гораздо больше
частноправовых документов и писем и меньше учетных документов царских и
храмовых хозяйств, которые в этот период снова обособились друг от друга.
Конечно, играет роль и случайность археологических находок: от одних
городов клинописных плиток дошло много, от других — мало; один семейный
архив представлен хорошо, другой — совсем не представлен (а у большинства
семей и вообще не велось документов); к тому же и археологи более
интересуются храмами и дворцами, а городские кварталы либо остаются
нераскопанными, либо уничтожаются при земляных работах неосведомленными
местными жителями.
Царство Ларсы возникло при довольно необычных обстоятельствах. Позже в
официальные списки царей династии этого города включались Напланум,
современник падения III династии Ура, и его потомки, предшественники
Гунгунума (Эмицум, Самиум и Забайя), однако Напланум, Эмицум и Самиум не
оставили никаких следов в Ларсе, хотя нам известно, что именно Самиума, а
не царя Иссина того времени признавали правителем в Лагаше. Но, очевидно,
это объясняется тем, что Напланум и его род были вождями пастухов-амореев,
базировавшихся на водные ресурсы «нома» Лагаш и других восточных районов
Двуречья, а не тем, что они действительно были царями Лагаша или Ларсы. Еще
Ишме-Даган иссинский (1953—1935 гг. до н. э.) строил в Уре, а попасть в
«ном» Ура, минуя Ларсу, иссинцы никак не могли. Впрочем, есть косвенные
данные о том, что власть Ишме-Дагана, по крайней мере номинально,
признавалась и в Лагаше: это означало бы, что амореи Юго-Восточного
Двуречья (вероятно, племя амнанум), окруженные владениями Иссина от Дера на
севере до Ура на юге, вынуждены были признать верховенство Ишме-Дагана над
собой хотя бы на словах, так что их вожди стали как бы иссинскими
представителями или наместниками в тех краях. Но тогда не было бы ничего
невероятного и в том, что такие вожди жили не в шатрах посреди разоренной
равнины, а устроили себе резиденцию на иссинской территории в городских
условиях маленькой Ларсы. Действительно, уже Забайя, нося лишь титул вождя
амореев, а не царя, вел храмовое строительство в этом городе.
Приход к власти в Ларсе Гунгунума, брата Забайи, не носил характера
восстания против Иссина и отпадения от него. Гунгунум (1932— 1906 гг. до н.
э.) действительно пользовался собственными «датировочными формулами» вместо
формул Иссина или по крайней мере был первым из властителей Ларсы, чьи
«датировочные формулы» включались и позже в официальные списки. Мало того,
он вел активную культовую деятельность в Ларсе и активную военную политику:
известны его походы против Башими (Мишиме) и далекого Анчана в Эламе в 1931
и 1929 гг. до н. э. Однако, как фактический властитель лагашского «нома»,
он мог предпринимать такие походы, быть может и не выходя из-под
номинального верховенства Иссина. Дочь Ишме-Дагана, некая Эн-Анатума,
оставалась верховной жрицей-энтум в Уре, хотя и посвящала надписи «за жизнь
(т. е. «во здравие») Гунгунума», а не «за жизнь» своего (единокровного?)
брата Липит-Иштара, царя Иссина. Еще в 1930 г. в урских храмах строил Липит-
Иштар, и, по-видимому, даже и позже здесь велись большие работы по
повелению непосредственно жрицы Эн-Анатумы. Но в 1925 г. до н. э., т. е.
незадолго до смерти Липит-Иштара, Гунгунум уже решился не только сам начать
храмовое строительство в Уре, но и назвать по этому строительству свою
следующую «датировочную формулу».
В 1924 г. до н. э. в Иссине умер (или был изгнан амореями?) Липит-
Иштар. На престол взошел некто Ур-Нинурта, называвший себя «сыном Ишкура»
(бога грозы и бури), скорее всего не родственник бывшего царя; около этого
же времени Гунгунум, видимо, уже отважился принять титул «царь Шумера и
Аккада». При этом он, очевидно, все же стремился создать видимость
законного преемства власти, и когда в 1921 г. до н. э. умерла Эн-Анатума,
на ее место Гунгунум возвел не свою дочь, а дочь покойного Липит-Иштара, Эн-
Нинсунзй, предназначенную для этого еще при жизни своего родителя
специальным обрядом «избрания жребием» (с помощью гадания по жертвенному
козленку?). Гунгунуму удалось сохранить и с новым иссинским царем Ур-
Нинуртой столь добрые отношения, что тот в эти же годы мог посылать через
власти Ларсы посвятительные дары в храм уже фактически потерянного им Ура.
Видимо, Ур-Нинурта хотел иметь в усилившейся Ларсе союзника. Может быть, он
и Гунгунум уже и были союзниками по низвержению Липит-Иштара?
Большинство «датировочных формул» Гунгунума начиная с 1932 г. говорит
о культовых и храмостроительных мероприятиях в Ларсе, а позже — также о
прорытии новых каналов и сооружении укреплений. В 1915 г. Гунгунум разорил
Малгиум на Тигре, близ устья реки Диялы; еще по крайней мере в 1917 г. и,
возможно, позже он продолжал властвовать в Эламе (в Сузах) и в 1911 г.—в
Лагаше. При Гунгунуме царство Ларсы возобновило через Ур активную торговлю
с Индией, правда теперь уже не непосредственно с Мелахой, а через
перевалочный пункт в Тельмуне (Дильмуне), первые контакты с которым были
налажены еще при ранних царях Иссина.
Что касается иссинского Ур-Нинурты (1923—1896 гг. до н. э.), то он
какое-то время еще владел Уруком (чуть выше Ларсы по Евфрату), но нет
никаких данных о том, чтобы его власть распространялась за пределы «нома»
Иссин дальше Ниппура. Известно, что он освободил царско-храмовых людей
Ниппура от долговой недоимок по сбору-налогу гун. При нем в Ниппуре
состоялся громкий процесс: дело шло об убийстве, о котором знала жена
убитого, но не донесла на убийцу. Все виновные были казнены; протокол этого
процесса переписывался в школах как учебное пособие; может быть, дело
сохраняло значение прецедента? Как мы увидим, законы с течением времени
становились все суровее и все реже суды и законодатели шли на материальное
возмещение за преступление, вместо того вводя калечащие наказания и казни.
Сила царства Ларсы значительно возросла при сыне Гунгунума — Абисарихи
(1905—1895 гг. до н. э.); войска его разбили войско Ур-Нинурты в 1898 г., и
граница Ларсы придвинулась по Итурунгалю вплотную к Ниппуру. Деятельность
по рытью и улучшению каналов в царстве Ларсы усердно продолжалась. Впервые
от Абисарихи до нас дошло уже довольно значительное количество хозяйственно-
учетных и частноправовых документов из Ларсы, Ура и Лагаша.
Между тем по примеру рода Гунгунума и другие вожди пастушеских племен
начинают предпринимать попытки стать аккадскими царями. Переломными были
годы после 1900 г. до н. э.: в 1898 г. возникла война между Ларсой и
Иссином, в 1896—1895 гг. почти одновременно умерли Ур-Нинурта и Абисарихи,
и, как обычно, бурные дни смены правителей ознаменовались мятежами,
набегами и военными походами. Преемник Ур-Нинурты на престоле Иссина Бур-
Син II на короткое время захватил в свои руки Ларсу, но успехи его были
сведены на нет действиями пастушеских племен в северных «номах».
Не нужно думать, будто племена западных семитов (амореев) в
Месопотамии образовывали какое-то единство. Напротив, так называемые амореи
разделялись на множество совершенно независимых друг от друга и
родственных, но нередко и враждовавших племен. На реке Хабур обитала одна
часть племени идамарац, на среднем Евфрате пасли своих овец среди прочих
бини-сим'ала, ханейцы ('анейцы) и бини-ямина, причем их ответвления под
особыми названиями держались также и гораздо южнее; так, между Евфратом и
Тигром в Южном Двуречье кочевали племена амнанум, яхрурум, рабабум, а может
быть, и ряд других, и в то же время они составляли часть бини-ямина и
ханейцев. Часть племени амнанум пасла скот даже далеко на юге страны,
возможно в степи Ан-эдена, между Уруком и Уммой, а севернее их, в
Центральном Двуречье (восточное и западнее Ниппура?), держалось племя
нумхум; пастбища же вдоль Тигра и за Тигром были заняты ниже долины Диялы
племенами мутиябаль и ямутбала, а выше Диялы, до гряды Джебель-Хамрин, —
второй частью племени идамарац. Термин «амореи» теперь к ним всем обычно
более не применялся, это стало, как мы уже отмечали, скорее обозначением
наемников (воинов и др.) на царской службе, а также жителей далекой Сирии,
куда тянулись родственные связи месопотамских овцеводческих племен. Сами же
племена теперь чаще называли сутиями — по-видимому, по имени Сутума
(библейского Шета, или Сифа, сына первочеловека Адама), легендарного предка-
эпонима всех или большинства западносемитских степных племен — не только в
Месопотамии, но и в Сирии, вплоть до границ Палестины и Аравии. Впрочем,
одна определенная группа сутийских племен, в которую входили амнанум,
яхрурум, нумхум и др., продолжала называть себя «амореями» в собственном
смысле, хотя одновременно и считала себя ветвью ханейцев.
Все эти скотоводческие племена еще, разумеется, нельзя считать
кочевыми: не имея ни верблюда, ни лошади, они не могли в то время
откочевывать далее чем на один-два перехода от воды, но они не
образовывали, конечно, и постоянных территориальных общин — ни городских,
ни сельских, хотя всем им требовались постоянные места для водопоя и
подсобных посевов, и потому они при необходимости довольно легко совсем
оседали на земле. Обычно их группы были связаны помимо общего производства
лишь кровным патриархальным родством; каждый человек хранил в памяти
пространные генеалогии своих родичей и предков, так что, например, еще не
только цари Вавилона Старовавилонского периода, но и цари Ашшура
аморейского происхождения, жившие многими столетиями спустя, числили среди
своих предков («царей, живших в шатрах») даже Диданума, предка-эпонима
исчезнувшего из Месопотамии еще на грани III и II тысячелетий до н. э.
племени диданов. Предкам приносились посмертные жертвы, чтобы они не
голодали в потустороннем мире, и поэтому нет ничего удивительного в том,
что разница между божеством и племенным предком ощущалась неясно, и ребенку
также могли дать имя Суму-Нумхим [«Имя (или отпрыск) Нумхума»] или Суму-
Ямутбала, давали имя Суму-Эль — «Имя (отпрыск) Эля» (прозвищем Эль, или
«Бог» с большой буквы, по-аккадски Иль-Амуррим — «Бог амореев», или просто
Амуррум, обозначался верховный бог сутиев-амореев).
В начале XIX в. до н. э. вожди сутийско-аморейских племен, следуя
правителям Ларсы, стали захватывать один за другим почти все города,. в
которых их люди служили наемниками, как в Сирии и Верхней Месопотамии, так
и в Южном Двуречье. Упомянем только захваченные этими племенами богатый
город Мари на среднем Евфрате, где правили после 1900 г. до п. э. амореи
Яггид-Лйм, а затем Яхдун-Лйм, и город Рапикум, тоже на Евфрате, но ближе к
Аккаду (мы отмечаем именно их только потому, что они в дальнейшем сыграли
определенную роль в истории юга).
В Нижней же Месопотамии нам известны следующие города, где между 1900
и 1850 гг. до н. э. образовались самостоятельные царства во главе с
сутийско-аморейскими династиями: по Евфрату (с севера на юг), к северу от
Иссина и Ниппура, — Сиппар и Киш (может быть, самое древнее из всех), к югу
от них— Кпсура—Шуруппак и (позже прочих) Урук; по Арахту и Ирнине —
Вавилон; по Ме-Энлиле — Казаллу—Марад; по Тигру — Малгиум (тут же находился
неизвестный независимый город, богом-покровителем которого был Нанна, как и
в Уре, может быть, Акшак?); по Дияле—Тутуб. Наряду с ними продолжали
существовать аморейское царство в Ларсе и аккадские в Иссине и Эшнуне (хотя
и в последнем городе временами тоже правили амореи), а также, о чем мы уже
говорили, многочисленные города-государства Верхней Месопотамии и Сирии, в
большинстве также управлявшиеся аморейскими династами.
Но если в Верхней Месопотамии множество приобретших независимость
царств носило, в общем, скорее характер именно городов-государств, или
«помовых государств», то в Нижней Месопотамии (Южном Двуречье), где каждый
захвативший власть принимал возможно более пышные титулы, тщась слыть
преемником династий Иссина и Ура, происходили беспорядочный дележ страны и
всеобщая борьба за власть над нею всею. Установить сферу влияния каждого
отдельного царства часто вообще невозможно: в одном и том же городе нередко
датировали документ по годичной формуле одного царя, а приносили присягу
именем другого, соседнего и более могущественного, или наоборот. Понятно,
что в Нижней Месопотамии большинство аморейских царств оказались
непрочными: так, царства в Кисуре (созданное вождем аморейского племени
рабабум) или в Тутубе были совсем эфемерными, а царства в Оиппаре, Кише и,
видимо, в Малгиуме переходили из рук в руки и были независимыми лишь в
течение коротких периодов времени. Если не считать некоторых
верхнемесопотамских государств (по ту сторону «гипсовой» пустыни), то
укрепиться удалось только царствам Вавилона и отчасти Казаллу (оба на
каналах—ответвлениях от Евфрата), причем действительно сильным стал лишь
Вавилон, который по своему стратегическому положению мог со сравнительно
меньшей затратой воинских сил контролировать верховья важнейших каналов,
питавших всю Нижнюю Месопотамию.
Захват амореями городов преимущественно северной части Южного Двуречья
больше всего ударил по царству Иссина; хотя преемники Ур-Нинурты — Бур-Син
II, Липит-Эллиль и Эрраимитти — и продолжали числить в своей титулатуре Ур
и Эреду, Урук и Ниппур и даже иногда делали довольно безуспешно попытки на
самом деле овладеть Уром, однако фактически значение, Иссинского царства
поддерживалось теперь уже только былым престижем, а главное—тем, что на его
территории находился священный центр Двуречья — Ниппур. Вероятно, попыткой
укрепить свое положение среди местного населения было предпринятое (может
быть, Бур-Сином II) сокращение трудовой повинности для царских людей до 48
дней в году на семью и налога нитара для остального населения с 1/5 до
1/10 валового дохода.
В 1860 г. до н. э. в Иссине, если верить более поздней легенде,
повидимому восходящей к Omina, произошло курьезное событие. В области
шумеро-аккадской культуры существовал обычай в весенний праздник Нового
года подвергать царя неприятному и даже унизительному обряду — пережитку
ритуального убиения состарившегося вождя первобытного племени; также и
помимо этого иногда гадатели могли предсказать царю те или иные близко
грядущие неприятности бытового характера. На такие случаи на место царя
временно возводился «подменный царь» — бедняк, раб или помешанный, чтобы
отвести беду от настоящего царя (вспомним восходящую к этому обычаю
арабскую сказку о халифе на час). В царствование Эрраимитти, царя Иссина,
произошло, однако, событие, о котором позднейшая хроника рассказывает так:
«Эрраимитти посадил на престол Эллильбани, садовника, в образе подмены и
возложил на главу его тиару царственности. Эрраимитти, заглотив во дворце
своем горячей каши, умер, а Эллильбани не сошел с престола и был поставлен
на царство». Если это сказка, мораль которой может быть, разве только та,
что государственным деятелям не следует чревоугодничать, то кем и как она
была создана, почему связана именно с этими именами? Если это
действительное событие, то какие силы стояли за Эллильбани? Ответить на эти
вопросы трудно. Известно одно: Эллильбани правил царством нисколько не
хуже, чем Эрраимитти, последний царь из дома Ур-Нинурты. Источники говорят,
что в 1-й свой год Эллильбани простил сбор гун жителям Ниппура, что он
строил в этом городе различные храмы, а также чинил разрушенное—то ли после
оккупации города Суму-Элем, царем Ларсы, то ли после катастрофического
разлива, о котором речь пойдет ниже. Хотя Эллильбани еще включал (последним
из царей Иссина) в свой титул Ур, Эреду и Урук («сделавший обильным хлеб
Ура» и т. п.), маловероятно, чтобы его владения простирались далее Ниппура
и за пределы самого «нома» Иссина. Умер он в 1837 г. до н. э. Между тем
царство Ларсы, менее, чем Иссин, затронутое аморейским завоеванием и само
по происхождению аморейское, поначалу справилось с кризисом и даже окрепло.
Как и цари Иссина, его цари тоже часто называли себя «царями Шумера и
Аккада», ставя, однако, вп | |
