|
Реферат: Иван Грозный (Исторические личности)
Время Ивана Грозного
Время Ивана Грозного давно привлекает к себе внимание ученых и беллетристов
необычным в русской истории драматизмом положений и яркостью характеров. В
эпохе Грозного много содержания: бурное детство великого князя; период
светлых реформ и счастливых войн на востоке; ссора с советниками и опалы на
них; опричнина, которая была, в сущности, глубоким государственным
переворотом; сложный общественный кризис, приведший к опустению
государственного центра; тяжелая и неудачная борьба за балтийский берег -
вот главнейшие факты, подлежащие нашему вниманию в царствование Ивана
Грозного. Но нельзя сказать, чтобы мы хорошо знали эти факты. Материалы для
истории Грозного далеко не полны, и люди, не имевшие с ним прямого
знакомства, могут удивиться, если узнают, что в биографии Грозного есть
годы, даже целые ряды лет без малейших сведений о его личной жизни и делах.
Первые годы. Таково прежде всего время его детства и юности. По восьмому
году он остался круглым сиротой и с младшим братом Юрием попал на попечение
бояр, которые питали их «яко иностранных или яко убожайшую чадь», так что
Грозный, по его словам, пострадал «во одеянии и во алкании». Внешние
лишения сопровождались моральными обидами. Грозный с негодованием
вспоминал, как Шуйские вели себя: «Нам бо во юности детства играюще, а
князь И. В. Шуйский сидит на лавке, локтем опершися, отца нашего о постелю
ногу положив, к нам же не преклоняяся». А в официальной обстановке, при
народе, те же Шуйские по «чину» низко преклонялися перед маленьким великим
князем и тем учили его двуличию и притворству. Растащив многое из
великокняжеского имущества, бояре явились перед мальчиком-государем
грабителями и «изменниками». Ссорясь и «приходя ратью» друг на друга, бояре
не стеснялись оскорблять самого государя, вламываясь ночью в его палаты и
силой вытаскивая от него своих врагов. Шуйских сменял князь Бельский с
друзьями, Бельского опять сменяли Шуйские, Шуйских сменяли Глинские, а
маленький государь смотрел на эту борьбу боярских семей и партий до тех
пор, пока не научился сам насильничать и опаляться, - и «от тех мест почали
бояре от государя страх имети и послушание». Они льстили его дурным
инстинктам, хвалили жестокость его забав, говоря, что из него выйдет
храбрый и мужественный царь, - и из мальчика вышел испорченный и
распущенный юноша, возбуждавший против себя ропот населения. Однако в конце
1546 и начале 1547 г. этот юноша выступает перед нами с чертами некоторой
начитанности и политической сознательности. В литературно отделанных речах,
обращенных к митрополиту и боярам, он заявляет о желании жениться и принять
царский венец: «Хочу аз поискати прежних своих прородителей чинов - и на
царство на великое княжение хочу сести». Грозный, принимая зенец (1547),
является носителем того идеала, которым, как мы видели, определяла свою
миссию его народность; он ищет царства, а не только великого княжения, и
официально достигает его в утвердительной грамоте цареградского патриарха
(1561). И не только в деле о царском венце, но и во всех своих выступлениях
пред духовенством и боярами молодой царь обнаруживает начитанность и
умственную развитость: для своего времени это образованный человек.
Раздумывая над тем, откуда могли прийти к распущенному морально юноше его
знания и высшие умственные интересы, мы можем открыть лишь один источник
благотворного влияния на Грозного. Это - круг того митрополита Мака-рия,
который в 1542 г. был переведен на московскую митрополию с новгородской
архиепископии. С Макарием в Москву перешли его сотрудники по литературному
делу - собирания «великих миней-четьих» - и в их числе знаменитый священник
Сильвестр. Сам Макарий пользовался неизменным почитанием Грозного и имел на
него хорошее влияние; а Сильвестр прямо стал временщиком при Грозном и
«владяше обема властми и святительскими и царскими, яко же царь и
святитель». Воздействие этих лиц обратило Грозного от забав к чтению, к
вопросам богословского знания и политических теорий. Способный и
впечатлительный от природы, Грозный скоро усвоил себе все то, чем питался
ум и возбуждалось чувство передовых москвичей, и сам стал (по выражению
одного из ближайших потомков — князя И. М. Катырева-Ростовского) «муж
чюднаго рассуждения, в науке книжнаго поучения доволен и многоречив зело».
Таким образом, моральное воспитание Грозного не соответствовало умственному
образованию: душа Грозного была всегда ниже его ума.
Годы 1550-1564. С совершеннолетием Грозного начинается лучший период его
деятельности.Влияние Сильвестра выразилось, между прочим, в том, что он
собрал около царя особый круг советников, называемый обыкновенно «избранной
радой» (так именовал его в своем сочинении о Грозном кн. Курбский). Это не
была ни «ближняя дума», ни дума вообще, а особая компания бояр,
объединившихся в одной цели овладеть московской политикой и направить ее по-
своему. Вспоминая об этой компании, Грозный раздраженно говорил, что эти
бояре «ни единые власти не оставиша, идеже свои угодники не поставиша». Нет
сомнения, что «избранная рада» пыталась захватить правление в свои руки и
укрепить свое влияние на дела рядом постановлений и обычаев, неудобных для
московских самодержцев. Состоя, по-видимому, из потомков удельных князей,
«княжат», рада вела политику именно княжескую и поэтому должна была рано
или поздно прийти в острое столкновение с государем, сознающим свое
полновластие. Столкновения и начались с 1553 г., во время тяжкой болезни
Грозного, обнаружилось, что рада желала воцарения не маленького сына
Грозного, Димитрия, а двоюродного брата его (Грозного) — князя Владимира
Андреевича: «Оттоле бысть вражда велия государю с князем Владимиром
Андреевичем (говорит летопись), а в боярях смута и мятеж, а царству почала
быти во всем скудость». Полный разрыв царя с радою произошел около 1560 г.,
когда удалены были из Москвы Сильвестр и другой царский любимец А. Адашев.
До тех же пор, в продолжение 12-13 лет, правительственная деятельность
Грозного шла под влиянием «избранной рады» и отличалась добрыми свойствами.
В это время была завоевана Казань (1552), занята Астрахань (1556) и были
проведены серьезные реформы.
Завоевание Казани имело громадное значение для народной жизни. Казанская
татарская орда связала под своей властью в одно сильное целое сложный
инородческий мир: мордву, черемису, чувашей, вотяков, башкир. Черемисы за
Волгой, на р. Унже и Ветлуге, и мордва за Окой задерживали колонизационное
движение Руси на восток; а набеги татар и прочих «язык» на русские
поселения страшно вредили им, разоряя хозяйства и уводя в «полон» много
русских людей. Казань была хронической язвой московской жизни, и потому ее
взятие стало народным торжеством, воспетым народной песней. После взятия
Казани, в течение всего 20 лет, она была превращена в большой русский
город; в разных пунктах инородческого Поволжья были поставлены укрепленные
города как опора русской власти и русского поселения. Народная масса
потянулась, не медля, на богатые земли Поволжья и в лесные районы среднего
Урала. Громадные пространства ценных земель были замирены московской
властью и освоены народным трудом. В этом заключалось значение «Казанского
взятия», чутко угаданное народным умом. Занятие нижней Волги и Западной
Сибири было естественным последствием уничтожения того барьера, которым
было для русской колонизации Казанское царство.
Одновременно с казанскими походами Грозного шла его внутренняя реформа.
Начало ее связано с торжественным «собором», заседавшим в Москве в
1550—1551 гг. Это не был земский собор в обычном смысле этого термина.
Предание о том, будто бы в 1550 г. Грозный созвал в Москве представительное
собрание «всякого чина» из городов, признается теперь недостоверным. Как
показал впервые И. Н. Жданов, в Москве заседал тогда собор духовенства и
боярства по церковным делам и «земским». На этом соборе или с его одобрения
в 1550 г. был «исправлен» Судебник 1497 г., а в 1551 г. был составлен
«Стоглав», сборник постановлений канонического характера. Вчитываясь в эти
памятники и вообще в документы правительственной деятельности тех лет, мы
приходим к мысли, что тогда в Москве был создан целый план перестройки
местного управления. «Этот план, — говорит В. О. Ключевский, — начинался
срочной ликвидацией тяжб земства с кормленщиками, продолжался пересмотром
Судебника с обязательным повсеместным введением в суд кормленщиков,
выборных старост и целовальников и завершался уставными грамотами,
отменявшими кормления». Так как примитивная система кормлений не могла
удовлетворять требованиям времени, росту государства и усложнению
общественного порядка, то ее решено было заменить иными формами управления.
До отмены кормления в данном месте кормленщиков ставили под контроль
общественных выборных, а затем и совсем заменяли их органами
самоуправления. Самоуправление при этом получало два вида: 1) Ведению
выборных людей передавались суд и полиция в округе («губе»). Так бывало
обыкновенно в тех местах, где население имело разносословный характер. В
губные старосты выбирались обыкновенно служилые люди, и им в помощь
давались выборные же целовальники (т. е. присяжные) и дьяк, составлявшие
особое присутствие, «губную избу». Избирали вместе все классы населения. 2)
Ведению выборных людей передавались не только суд и полиция, но и
финансовое управление: сбор податей и ведение общинного хозяйства. Так
бывало обыкновенно в уездах и волостях со сплошным тяглым населением, где
издавна для податного самоуправления существовали земские старосты. Когда
этим старостам передавались функции и губного института (или, что то же,
наместничьи), то получалась наиболее полная форма самоуправления,
обнимавшая все стороны земской жизни. Представители такого самоуправления
назывались разно: излюбленные старосты, излюбленные головы, земские судьи.
Отмена кормлений в принципе была решена около 1555 г., и всем волостям и
городам предоставлено было переходить к новому порядку самоуправления.
«Кормленщики» должны были впредь оставаться без «кормов», и правительству
надобны были средства, чтобы чем-либо заменить кормы. Для получения таких
средств было установлено, что города и волости должны за право
самоуправления вносить в государеву казну особый оброк, получивший название
«кормленаго окупа». Он поступал в особые кассы, «казны», получившие
наименование «четвертей» или «четей», а бывшие кормленщики получили право
на ежегодные «уроки» или жалованье «из чети» и стали называться
«четвертчиками».
В связи с реформой местного управления и одновременно с ней шли меры,
направленные к организации служилого класса. Служилые люди делились на
«статьи», или разряды. Из общей их массы в 1550 г. была выделена избранная
тысяча лучших детей боярских и наделена поместными землями в окрестностях
Москвы («подмосковные»). Так образовался разряд «дворян московских»,
служивших по «московскому списку». Остальные служили «с городов» и
назывались детьми боярскими «дворными» и «городовыми» (позднее «дворянами»
и «детьми боярскими»). В 1550-х гг. был установлен порядок дворянской
службы (устроены «сотни» под начальством «голов»); была определена норма
службы с вотчин и поместий (с каждых 100 четвертей или полудесятин «доброй»
земли «человек на коне в доспехе»); было регламентировано местничество.
Словом, был внесен известный порядок в жизнь, службу и хозяйство служилого
класса, представлявшего собой до тех пор малодисциплинированную массу.
Если рядом с этими мерами припомним меры, приведенные в «Стоглаве»,
относительно улучшения церковной администрации, поддержания церковного
благочиния и исправления нравов, — то поймем, что задуманный Грозным и его
«радой» круг реформ был очень широк и по замыслу должен был обновить все
стороны московской жизни. Но правительство Грозного не могло вполне успешно
вести преобразовательное дело по той причине, что в нем самом не было
согласия и единодушия. Уже в 1552—1553 гг. Грозный в официальной летописи
жалуется на бояр, что они «Казанское строение поотложиша», так как занялись
внутренней реформой, и что они не хотели служить его сыну, а передались на
сторону князя Владимира Андреевича. В 1557—1558 гг. у Грозного вышло
столкновение с боярами из-за Ливонской войны, которой, по-видимому,
боярская рада не желала. А в 1560 г., с кончиной жены Грозного Анастасии
Романовны, у Грозного с его советниками произошел прямой разрыв. Сильвестр
и Адашев были сосланы, попытки бояр их вернуть повели к репрессиям; однако
эти репрессии еще не доходили до кровавых казней. Гонения получили
решительный и жестокий характер только в связи с отъездами («изменой»)
бояр. Заметив наклонность недовольных к отъездам, Грозный брал с бояр,
подозреваемых в желании отъехать в Литву, обязательства не отъезжать за
поручительством нескольких лиц; такими «поручными грамотами» он связал все
боярство. Но отъезды недовольных все-таки бывали, и в 1564 г. успел бежать
в Литву князь Андрей Михайлович Курбский, бросив вверенные ему на театре
войны войска и крепость. Принадлежа к составу «избранной рады», он пытался
объяснить и оправдать свой побег «нестерпимою яростию и горчайшею
ненавистью» Грозного к боярам его стороны. Грозный ответил Курбскому
обличительным письмом, в котором противополагал обвинениям боярина свои
обвинения против бояр. Обе стороны — монарх, стремившийся «сам править», и
князь-боярин, представлявший принцип боярской олигархии, — обменялись
мыслями с редкой откровенностью и резкостью. Бестужев-Рюмин в своей
«Русской Истории» первый выяснил, что в этом вопросе о царской власти и
притязаниях бояр-княжат основа была династическая. Потомки старой русской
династии, «княжата», превратившись в служилых бояр своего сородича
московского царя, требовали себе участия во власти; а царь мнил их за
простых подданных, которых у него «не одно сто», и потому отрицал все их
притязания. В полемике Грозного с Курбским вскрывался истинный характер
«избранной рады», которая, очевидно, служила орудием не бюрократически-
боярской, а удельно-княжеской политики, и делала ограничения царской власти
не в пользу учреждений (думы), а в пользу известной общественной среды
(княжат).
Опричнина. Такой характер оппозиции привел Грозного к решимости уничтожить
радикальными мерами значение княжат, пожалуй, даже и совсем их погубить.
Совокупность этих мер, направленных на родовую аристократию, называется
опричниной. Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к
территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых князей-
бояр, тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в завоеванных
землях. И отец, и дед Грозного, следуя московской правительственной
традиции, при покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда
наиболее видных и для Москвы опасных людей в свои внутренние области, а в
завоеванный край посылали поселенцев из коренных московских мест. Это был
испытанный прием ассимиляции, которой московский государственный организм
усваивал себе новые общественные элементы. В особенности ясен и
действителен был этот прием в Великом Новгороде при Иване III и в Казани
при самом Иване IV. Лишаемый местной руководящей среды завоеванный край
немедля получал такую же среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к
общему центру — Москве. То, что удавалось с врагом внешним, Грозный задумал
испытать с врагом внутренним. Он решил вывести из удельных наследственных
вотчин их владельцев — княжат и поселить их в отдаленных от их прежней
оседлости местах, там, где не было удельных воспоминаний и удобных для
оппозиции условий; на место же выселенной знати он селил служебную мелкоту
на мелкопоместных участках, образованных из старых больших вотчин.
Исполнение этого плана Грозный обставил такими подробностями, которые
возбудили недоумение современников. Он начал с того, что в декабре 1564 г.
покинул Москву безвестно и только в январе 1565 г. дал о себе весть из
Александровской слободы. Он грозил оставить свое царство из-за боярской
измены и остался во власти, по молению москвичей, только под условием, что
ему на изменников «опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки
(имущество) имати, а учинити ему на своем государстве себе опришнину: двор
ему себе и на весь свой обиход учинити особной». Борьба с «изменою» была
целью; опричнина же была средством. Новый двор Грозного состоял из бояр и
дворян, новой «тысячи голов», которую отобрали так же, как в 1550 г.
отобрали тысячу лучших дворян для службы по Москве. Первой тысяче дали
тогда подмосковные поместья; второй — Грозный дает поместья в тех городах,
«которые городы поймал в опришнину»; это и были опричники, предназначенные
сменить опальных княжат на их удельных землях. Число опричников росло,
потому что росло количество земель, забираемых в опричнину. Грозный на всем
пространстве старой удельной Руси, по его собственному выражению,
«перебирал людишек», иных «отсылал», а других «принимал». В течение 20
последних лет царствования Грозного опричнина охватила полгосударства и
разорила все удельные гнезда, разорвав связь «княженецких родов» с их
удельными территориями и сокрушив княжеское землевладение. Княжата были
выброшены на окраины государства, остававшиеся в старом порядке управления
и носившие названия «земщины», или «земского». Так как управление оприч-
нинскими землями требовало сложной организации, то в новом «дворе» Грозного
мы видим особых бояр (думу), особых «дворовых», дьяков, приказы, словом,
весь правительственный механизм, параллельный государственному: видим
особую казну, в которую поступают податные платежи с опричнинских земель.
Для усиления средств опричнины Грозный «поймал» в опричнину весь московский
север. Мало-помалу опричнина разрослась до громадных размеров и разделила
государство на две враждебных одна другой половины. Ниже будут указаны
последствия этой своеобразной «реформы» Грозного, обратившего на свою землю
приемы покорения чужих земель; здесь же заметим, что прямая цель опричнины
была достигнута, и всякая оппозиция сломлена. Достигалось это не только
системой принудительных переселений ненадежных людей, но и мерами террора.
Опалы, ссылки и казни заподозренных лиц, насилия опричников над
«изменниками», чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего
своих подданных во время оргий, — все это приводило Москву в трепет и
робкое смирение перед тираном. Тогда еще никто не понимал, что этот террор
больше всего подрывал силы самого правительства и готовил ему жестокие
неудачи вне и кризис внутри государства. До каких причуд и странностей
могли доходить эксцессы Грозного, свидетельствует, с одной стороны,
новгородский погром, а с другой, вокняже-ние Симеона Бекбулатовича. В 1570
г. по какому-то подозрению Грозный устроил целый поход на Новгород, по
дороге разорил Тверской уезд, а в самом Новгороде из 6000 дворов (круглым
счетом) запустошил около 5000 и навсегда ослабил Новгород. За то он
«пожаловал», тогда же взял в опричнину половину разоренного города и две
новгородские пятины; а вернувшись в Москву, опалился на тех, кто внушил ему
злобу на новгородцев. В 1575 г. он сделал «великим князем всея Руси»
крещеного татарского «царя» (т. е. хана) Симеона Бекбулатовича, а сам стал
звать себя «князем московским». Царский титул как бы исчез совсем, и
опричнина стала «двором» московского князя, а «земское» стало великим
княжением всея Руси. Менее чем через год татарский «царь» был сведен с
Москвы на Тверь, а в Москве все стало по-прежнему. Можно не верить вполне
тем россказням о казнях и жестокостях Грозного, которыми занимали Европу
западные авантюристы, побывавшие в Москве; но нельзя не признать, что
террор, устроенный Грозным, был вообще ужасен и подготовлял страну к смуте
и междоусобию. Это понимали и современники Грозного; например, Иван
Тимофеев в своем «Временнике» говорит, что Грозный, «божиими людьми играя»,
разделением своей земли сам «прообразовал розгласие» ее, т. е. смуту.
Ливонская война. Параллельно внутренней ломке и борьбе с 1558 г. шла у
Грозного упорная борьба за балтийский берег. Балтийский вопрос был в то
время одной из самых сложных международных проблем. За преобладание на
Балтике спорили многие прибалтийские государства, и старание Москвы стать
на морском берегу твердой ногой поднимало против «московитов» и Швецию, и
Польшу, и Германию. Надобно признать, что Грозный выбрал удачную минуту для
вмешательства в борьбу. Ливония, на которую он направил свой удар,
представляла в ту пору, по удачному выражению, страну антагонизмов. В ней
шла вековая племенная борьба между немцами и аборигенами края — латышами,
ливами и эстами. Эта борьба принимала нередко вид острого социального
столкновения между пришлыми феодальными господами и крепостной туземной
массой. С развитием реформации в Германии религиозное брожение перешло и в
Ливонию, подготовляя секуляризацию орденских владений. Наконец, ко всем
прочим антагонизмам присоединялся и политический: между властями Ордена и
архиепископом рижским была хроническая распря за главенство, а вместе с тем
шла постоянная борьба с ними городов за самостоятельность. Ливония, по
выражению Бестужева-Рюмина, «представляла собой миниатюрное повторение
Империи без объединяющей власти цезаря». Разложение Ливонии не укрылось от
Грозного. Москва требовала от Ливонии признания зависимости и грозила
завоеванием. Был поднят вопрос о так называемой Юрьевской (Дерптской) дани.
Из местного обязательства г. Дерпта платить за что-то великому князю
«пошлину» или дань Москва сделала повод к установлению своего патроната над
Ливонией, а затем и для войны. В два года (1558—1560) Ливония была
разгромлена московскими войсками и распалась. Чтобы не отдаваться
ненавистным московитам, Ливония по частям поддалась другим соседям:
Лифляндия была присоединена к Литве, Эстляндия — к Швеции, о. Эзель — к
Дании, а Курляндия была секуляризирована в ленной зависимости от польского
короля. Литва и Швеция потребовали от Грозного, чтобы он очистил их новые
владения. Грозный не пожелал, и, таким образом , война Ливонская с 1560 г.
переходит в войну Литов-скую и Шведскую.
Эта война затянулась надолго. Вначале Грозный имел большой успех в Литве: в
1563 г. он взял Полоцк, и его войска доходили до самой Вильны, В 1565—1566
гг. Литва готова была на почетный для Грозного мир и уступала Москве все ее
приобретения. Но земский собор 1566 г. высказался за продолжение войны с
целью дальнейших земельных приобретений: желали всей Ливонии и Полоцкого
повета к г. Полоцку. Война продолжалась вяло. Со смертью последнего
Ягеллона (1572), когда Москва и Литва были в перемирии, возникла даже
кандидатура Грозного на престол Литвы и Польши, объединенных в Речь
Посполитую. Но кандидатура эта не имела удачи: избран был сперва Генрих
Валуа, а затем (1576) — семиградский князь Стефан Бато-рий (по-московски
«Обатур»). С появлением Батория картина войны изменилась. Литва из обороны
перешла в наступление. Баторий взял у Грозного Полоцк (1579), затем Великие
Луки (1580) и, внеся войну в пределы Московского государства, осадил Псков
(1581). Грозный был побежден не потому только, что Баторий имел воинский
талант и хорошее войско, но и потому еще, что к данному времени у Грозного
иссякли средства ведения войны. Вследствие внутреннего кризиса, поразившего
в то время Московское государство и общество, страна, по современному
выражению, «в пустошь изнурилась и в запустение пришла». О свойствах и
значении этого кризиса будет речь ниже; теперь же заметим, что тот же
недостаток сил и средств парализовал успех Грозного и против шведов в
Эстляндии. Неудача Батория под Псковом, который геройски защищался,
дозволила Грозному, при посредстве папского посла иезуита Поссевина
(Antonius Possevinus), начать переговоры о мире. В 1582 г. был заключен мир
(точнее, перемирие на 10 лет) с Баторием, которому Грозный уступил все свои
завоевания в Лифляндии и Литве, а в 1583 г. Грозный помирился и со Швецией
на том, что уступил ей Эстляндию и сверх того свои земли от Наровы до
Ладожского озера по берегу Финского залива (Иван-город. Ям, Копорье,
Орешек, Корелу). Таким образом борьба, тянувшаяся четверть века, окончилась
полной неудачей. Причины неудачи находятся, конечно, в несоответствии сил
Москвы с поставленной Грозным целью. Но это несоответствие обнаружилось
позднее, чем Грозный начал борьбу: Москва стала клониться к упадку только с
70-х годов XVI в. До тех же пор ее силы казались громадными не только
московским патриотам, но и врагам Москвы. Выступление Грозного в борьбе за
Балтийское поморье, появление русских войск у Рижского и Финского заливов и
наемных московских каперских судов на Балтийских водах поразило среднюю
Европу. В Германии «московиты» представлялись страшным врагом; опасность их
нашествия расписывалась не только в официальных сношениях властей, но и в
обширной летучей литературе листков и брошюр. Принимались меры к тому,
чтобы не допускать ни московитов к морю, ни европейцев в Москву и, разобщив
Москву с центрами европейской культуры, воспрепятствовать ее политическому
усилению. В этой агитации против Москвы и Грозного измышлялось много
недостоверного о московских нравах и деспотизме Грозного, и серьезный
историк должен всегда иметь в виду опасность повторить политическую
клевету, принять ее за объективный исторический источник.
К тому, что сказано о политике Грозного и событиях его времени, необходимо
прибавить упоминание о весьма известном факте появления английских кораблей
в устьях С. Двины и о начале торговых сношений с Англией (1553— 1554), а
также о завоевании Сибирского царства отрядом строгановских Казаков с
Ермаком во главе (1582—1584). И то и другое для Грозного было случайностью;
но и тем и другим московское правительство сумело воспользоваться. В 1584
г. на устьях С. Двины был устроен Архангельск, как морской порт для
ярмарочного торга с англичанами, и англичанам была открыта возможность
торговых операций на всем русском севере, который они очень быстро и
отчетливо изучили. В те же годы началось занятие Западной Сибири уже силами
правительства, а не одних Строгановых, а в Сибири были поставлены многие
города со «стольным» Тобольском во главе.
Южная граница. В самое мрачное и жестокое время правления Грозного, в 70-х
годах XVI столетия, московское правительство поставило себе большую и
сложную задачу — устроить заново охрану от татар южной границы государства,
носившей название «берега», потому что долго эта граница совпадала на деле
с берегом средней Оки. В середине XVI в. на восток и на запад от этого
берега средней Оки, под прикрытием старинных крепостей на верхней Оке,
«верховских» и рязанских, население чувствовало себя более или менее в
безопасности; но между верхней Окой и верхним Доном и на реках Упе, Проне и
Осетре русские люди до последней трети XVI в. были предоставлены
собственному мужеству и счастью. Алексин, Одоев, Тула, Зарайск и Михайлов
не могли дать приют и опору поселенцу, который стремился поставить свою
соху на тульском и пронском черноземе. Не могли эти крепости и задерживать
шайки татар в их быстром и скрытом движении к берегам средней Оки. Надо
было защитить надежным образом население окраины и дороги внутрь страны, в
Замо-сковье. Московское правительство берется за эту задачу. Оно сначала
укрепляет места по верховьям Оки и Дона, затем укрепляет линию реки Быстрой
Сосны, переходит на линию верхнего Сейма и, наконец, занимает крепостями
течение реки Оскола и верховье Северного (или Северско-го) Донца. Все это
делается в течение всего четырех десяти-летий, с энергической быстротой и
по известному плану, который легко открывается позднейшему наблюдателю,
несмотря на скудость исторического материала для изучения этого дела.
Порядок обороны южной границы Московского государства был таков. Для
отражения врага строились крепости и устраивалась урепленная пограничная
черта из валов и засек, а за укреплениями ставились войска. Для наблюдения
же за врагом и для предупреждения его нечаянных набегов выдвигались в
«поле» за линию укреплений наблюдательные посты — «сторожи» и разъезды —
«станицы». Вся эта сеть укреплений и наблюдательных пунктов мало-помалу
спускалась с севера на юг, следуя по тем полевым дорогам, которые служили и
отрядам татар. Преграждая эти дороги засеками и валами, затрудняли доступы
к бродам через реки и ручьи и замыкали ту или иную дорогу крепостью, место
для которой выбиралось с большой осмотрительностью, иногда даже в стороне
от татарской дороги, но так, чтобы крепость командовала над этой дорогой.
Каждый шаг на юг, конечно, опирался на уже существовавшую цепь укреплений;
каждый город, возникавший на «поле», строился трудами людей, взятых из
других «украинских» и «польских» (полевых) городов, населялся ими же и
становился по службе в тесную связь со всей сетью прочих городов. Связь эта
поддерживалась не одними военно-административными распоряжениями, но и всем
складом боевой порубежной жизни. Весь юг Московского государства
представлял собой один хорошо организованный военный округ.
В этом военном округе все правительственные действия и весь склад
общественной жизни определялись военными потребностями и имели одну цель —
народную оборону. Необычная планомерность и согласованность мероприятий в
этом отношении являлась результатом «общего совета» — съезда знатоков южной
окраины, созванных в Москву в 1571 г. и работавших под руководством бояр,
кн. М. И. Воротынского и Н. Р. Юрьева. Этим советом и был выработан план
защиты границ, приноровленный к местным условиям и систематически затем
исполненный на деле. Свойства врага, которого надлежало здесь остерегаться
и с которым приходилось бороться, были своеобразны: это был степной хищник,
подвижной и дерзкий, но в то же время нестойкий и неуловимый. Он
«искрадывал» русскую украйну, а не воевал ее открытой войной; он поло-нил,
грабил и пустошил страну, но не завоевывал ее; он держал московских людей в
постоянном страхе своего набега, но в то же время не пытался отнять
навсегда или даже временно присвоить земли, на которые налетал внезапно, но
короткой грозой. Поэтому столь же своеобразны были и формы украинкой
организации, предназначенной на борьбу с таким врагом. Ряд крепостей стоял
на границе; в них жил постоянный гарнизон и было приготовлено место для
окрестного населения, на тот случай, если ему при нашествии врага будет
необходимо и возможно, по времени, укрыться за стены крепости. Из крепостей
рассылаются разведочные отряды для наблюдения за появлением татар, а в
определенное время года в главнейших крепостях собираются большие массы
войск в ожидании крупного набега крымского «царя». Все мелочи крепостной
жизни, все маршруты разведочных партий, вся «береговая» или «польная»
служба, как ее называли, — словом, вся совокупность оборонительных мер
определена наказами и «росписями». Са мым мелочным образом заботятся о том,
чтобы быть «усто-рожливее», и предписывают крайнюю осмотрительность. А
между тем, несмотря на опасности, на всем пространстве укрепленной границы
живет и подвигается вперед, все южнее, земледельческое и промышленное
население; оно не только без разрешения, но и без ведома власти оседает на
новых землицах, в своих «юртах», пашенных заимках и зверопромышленных
угодьях. Стремление московского населения на юг из центра государства было
так энергично, что выбрасывало наиболее предприимчивые элементы даже вовсе
за границу крепостей, где защитой поселенца была уже не засека или
городской вал, а природные «крепости»: лесная чаща и течение лесной же
речки. Недоступный конному степнику-грабителю, лес для русского поселенца
был и убежищем и кормильцем. Рыболовство в лесных озерах и реках, охота и
бортничество привлекло поселенцев именно в леса. Один из исследователей
заселения нашего «поля» (Миклашевский), отмечая расположение поселков на
украине по рекам и лесам, справедливо говорит, что «русский человек,
передвигавшийся из северных областей государства, не поселялся в безлесных
местностях; не лес, а степь останавливала его движение». Таким образом,
рядом с правительственной заимкой «поля» происходила и частная. И та и
другая, изучив свойства врага и средства борьбы с ним, шли смело вперед; и
та и другая Держались рек и пользовались лесными пространствами для обороны
дорог и жилищ: тем чаще должны были встречаться и влиять друг на друга оба
колонизаторских движения. И действительно, правительство часто настигало
поселенцев на их «юртах», оно налагало свою руку на частно-заимочные земли,
оставляло их в пользовании владельцев уже на поместном праве и привлекало
население вновь занятых мест к официальному участию в обороне границы. Оно
в данном случае опиралось на ранее сложившуюся здесь хозяйственную
деятельность и пользовалось уже существовавшими здесь общественными силами.
Но, в свою очередь, вновь занимаемая правительством позиция становилась
базисом дальнейшего народного движения в «поле»: от новых крепостей шли
далее новые заимки. Подоб- ; ным взаимодействием всего лучше можно
объяснить тот изумительно быстрый успех в движении на юг московского
правительства, с которым мы ознакомились на предше-ствуюших страницах.
Остерегаясь общего врага, обе силы, и общество и правительство, в то же
время как бы наперерыв идут ему навстречу и взаимной поддержкой умножают
свои силы и энергию. Знакомясь с делом быстрой и систематической заимки
«дикого поля», мы удивляемся тому, что и это широкое предприятие
организовалось и выполнялось в те годы, когда, по привычным представлениям,
в Москве существовал лишь террор «умалишенного тирана».
Оценка Грозного. Таков краткий обзор фактов деятельности Грозного. Эти
факты не всегда нам известны точно; не всегда ясна в них личная роль и
личное значение самого Грозного. Мы не можем определить ни черт его
характера, ни его правительственных способностей с той ясностью и
положительностью, какой требует научное знание. Отсюда - ученая
разноголосица в оценке Грозного. Старые историки здесь были в полной
зависимости от разноречивых источников. Кн. Щербатов сознается в этом,
говоря, что Грозный представляется ему «в столь разных видах», что «часто
не единым человеком является». Карамзин разноречие источников относит к
двойственности самого Грозного и думает, что Грозный пережил глубокий
внутренний перелом и падение. «Характер Иоанна, героя добродетели в юности,
неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка», —
говорит он. Позже было выяснено пристрастие отзывов о Грозном, как шедших с
его стороны, от официальной московской письменности, так и враждебных ему,
своих и иноземных. Историки пытались, учтя это одностороннее пристрастие
современников, освободиться от него и дать свое освещение личности Грозною
Одни стремились к психологической характеристике Ивана. Они рисовали его
или с чертами идеализации, как пере довую непонятую веком личность
(Кавелин), или как человека малоумного (Костомаров) и даже помешанного (М.
Ковалевский). Более тонкие характеристики были даны Ю. Самариным,
подчеркнувшим несоответствие умственных сил Грозного с слабостью его воли,
и И. Н. Ждановым, который считал Грозного умным и талантливым, но
«неудавшимся» и потому болезненно раздраженным человеком. Все такого рода
характеристики, даже тогда, когда они остроумны, красивы и вероподобны, все-
таки произвольны: личный характер Грозного остается загадкой. Тверже стоят
re отзывы о Грозном, которые имеют в виду определить его политические
способности и понять его государственное значение. После оценки, данной
Грозному Соловьевым, Бестужевым-Рюминым и др., ясно, что мы имеем дело с
крупным дельцом, понимавшим политическую обстановку и способным на широкую
постановку правительственных задач. Одинаково и тогда, когда с «избранной
радой» Грозный вел свои первые войны и реформы, и тогда, когда позднее, без
«рады», он совершал свой государственный переворот в опричнине, брал
Ливонию и Полоцк и колонизовал «дикое поле», — он выступает перед нами с
широкой программой и значительной энергией. Сам ли он ведет свое
правительство или только умеет выбрать вожаков, — все равно: это
правительство всегда обладает необходимыми политическими качествами, хотя
не всегда имеет успех и удачу. Недаром шведский король Иоанн, в
противоположность Грозному, называл его преемника московским словом
«durak», отмечая, что со смертью Грозного в Москве не стало умного и
сильного государя.
Реферат на тему: Иван Грозный в истории и литературе
ОРЛОВСКАЯ РЕГИОНАЛЬНАЯ АКАДЕМИЯ
ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЫ
Факультет «Государственное и муниципальное управление»
Кафедра: «Теория государственной службы и региональной кадровой политики»
РЕФЕРАТ
По курсу: «Отечественная история»
Тема: «Иван Грозный в истории и литературе»
Выполнил: слушатель I курса
4 группы на базе ССО
Хомутов Е.В.
Проверил: канд. истор. наук,
доцент Бударин Н.Н.
Орел 2002 г.
СОДЕРЖАНИЕ
Введение 3
Иван Грозный в истории и литературе 6
1. Представление верховной власти о себе самой. 16
2. Разрыв между самопониманием верховной власти и существующей
практикой управления государством. 18
3. Верховная власть и Ливонская война. 19
4. Устройство Опричного двора, организация и функционирование
опричнины. 21
Вывод 26
Ссылки: 27
ВВЕДЕНИЕ
Жизнь и деяния первого русского царя Ивана Васильевича Грозного уже на
протяжении не одного десятка лет, вызывает не ослабляемый интерес
историков, писателей и других исследователей. Личность, обладавшая
несомненными организаторскими и административными талантами, сумевшая на
деле соединить формально единое, но на самом деле раздробленное
государство, которое, после ряда реформ и преобразований, смогло активно и
некоторое время даже успешно противостоять объединенной коалиции ряда
европейских держав во время Ливонской войны. Только благодаря его личным
заслугам и стремлениям к Московскому государству были присоединены
Казанское и Астраханское ханства, то есть южные границы русских земель
отодвинулись на значительное расстояние от внутренних районов страны. Это
положительно сказалось на экономическом развитии Московии, способствовало
быстрому росту торговых городов, связанных с транзитной куплей-продажей в
волжском бассейне.
К середине XVI века политический строй России переживал процесс
обновления. В ходе объединения страны власть московских государей
чрезвычайно усилилась. Могущественная аристократия была живой носительницей
традиций раздробленности. Монарх делил власть с аристократией. “Царь
указал, а бояре приговорили” - по этой формуле принимались законы.
Бояре получали в “кормление” крупнейшие города и уезды страны. Название
“кормление” произошло от того, что областные правители собирали пошлины в
свой карман, т.е. в буквальном смысле кормились за счет населения.
Боярская аристократия старалась оградить свои привилегии с помощью
местнических порядков. В соответствии с этими порядками служебные
назначения определялись не пригодностью и опытностью человека, а его
знатностью и положением родни, т.е. “местом”, которое занимает этот род в
боярской иерархии. Местничество закрепляло за узким кругом знатнейших семей
исключительное право на замещение высших постов в государстве.
Местничество, кормление и другие традиции раздробленности обременяли страну
и после того, как разобщенные феодальные княжества объединились в единое
государство.
После образования единого государства феодальная иерархическая
структура претерпела значительные изменения. Некогда однородная масса
боярства распалась. Старое название “бояре” сохранили за собой лишь крупные
землевладельцы, верхний слой феодального класса. Низшую и более
многочисленную прослойку составляли измельчавшие землевладельцы (дети
боярские) и служилые люди,, которых со временем стали называть дворяне.
Служилые люди владели землей по большей части на поместном праве, т.е. пока
несли службу для царя. В XVI веке поместье стало ведущей формой феодального
землевладения. Через поместную систему царь тесно привязывал к себе
служилое сословие. В лице помещиков монархия получила массовую и прочную
опору.
Однако непосредственное влияние дворянства на дела управления не
соответствовало его удельному весу. Дворяне не имели постоянных
представителей в Боярской думе. Местнические порядки прочно закрывали им
пути к высшим государственным постам. Дворянство не желало мириться с таким
положением дел. Оно требовало привести систему управления в соответствие с
новыми историческими условиями.
Реформами первых лет правления царя Ивана Грозного, общепризнанно
носившими прогрессивный и положительный характер, было положено начало
превращению Русского государства из феодально-местнической раздробленной
страны в сильную абсолютистскую державу. Были проведены реформы, которые
положили конец засилью на местам феодальной знати, ограничили влияние
церкви и имели положительное влияние на общее развитие государства. Была
преобразована армия, которая стала приобретать цивилизованные европейские
черты регулярного войска, которое пришло на смену дворянскому ополчению, в
которое каждый дворянин должен был являться «конно, людно и оружно»…Именно
это изменение общего характера формирования войска позволило русской армии
одерживать победы над дикими ордами кочевников, который в течении
нескольких веков терзали южные границы Русского государства… Был положен
конец дворянско –боярской оппозиции, которая длительное время служила
сдерживающим фактором в развитии государства. По инициативе царя и его
окружения были установлены дипломатические отношения со многими странами, в
том числе и с Англией, королева которой Елизавета даже некоторое время
рассматривалась в Московии как возможная претендентка в жены «грозного
царя» Ивана Васильевича. Все эти действия привлекали внимание не только
историков, но и писателей, психологов и др. исследователей, они вызывали
жаркие дискуссии и научные диспуты. Каждое следующее поколение
исследователей производило переоценку достижений своих предшественников по
данному вопросу. Данная научная работа имеет своей целью проследить
постепенное изменение в трактовке жизни и деятельности этого поистине
великого царя в работах историков и исследователей, начиная с
дореволюционного периода и завершая современными трактовками событий…
Иван Грозный в истории и литературе
В историографическом предисловии к “Исследованиям по истории
опричнины” С.Б.Веселовский писал: “В нашей историографии нет, кажется,
вопроса, который вызывал бы большие разногласия, чем личность царя Ивана
Васильевича, его политика и, в частности, его пресловутая опричнина. И
замечательно, что по мере прогресса исторической науки разногласия,
казалось бы, должны были уменьшиться, но в действительности наблюдается
обратное” (1)
Русская дореволюционная историография от Татищева до В.О.Ключеского,
посвященная истории царствования Ивана Грозного и одному из центральных
событий этого царствования - опричнине, чрезвычайно обширна. Почти все
крупные историки второй половины XVIII-XIX вв. в той или иной степени
затрагивали в своих трудах царствование Ивана Грозного и оставили множество
разнообразных, причем подчас взаимоисключающих концепций его правления.
Н.К.Михайловский в своей работе “ Иван Грозный в русской литературе” писал,
что при чтении литературы, посвященной Грозному, “ выходит такая длинная
галерея его портретов, что прогулка по ней в конце концов утомляет.
Утомление тем более понятное, что хотя со всех сторон галереи на вас
смотрит изображение одного и того же исторического лица, но вместе с тем
лицо это “ в столь разных видах представляется, что часто не единым
человеком является”. И далее: “ Одни и те же внешние черты, одни и те же
рамки и при всем том совершенно-таки разные лица: то падший ангел, то
просто злодей, то возвышенный и проницательный ум, то ограниченный человек,
то самостоятельный деятель, сознательно и систематически преследующий
великие цели, то какая-то утлая ладья “без руля и ветрил”, то личность,
недосягаемо высоко стоящая над всей Русью, то, напротив, низменная натура,
чуждая лучшим стремлениям своего времени”(2).
При характеристике историографии Ивана Грозного также важно отметить,
что взгляд отдельных историков на время его правления был столь же
противоречив, как и вся историография, а также то, что все новые концепции,
выдвигаемые на протяжении как XIX, так и XX вв., по большей части не
базировались на привлечении новых материалов, а являлись интерпретацией уже
введенного в оборот корпуса источников.
Такое обилие концепций невольно наводит на мысль, что основная
ценность работ, посвященных Ивану Грозному, лежит не сфере истории России
XVI века, а в той непроизвольной автохарактеристике русской историографии,
для которой они дают богатейший материал.
С.Б.Веселовский в уже цитированной работе по опричнине писал о связи
историографии Грозного с внутриполитической атмосферой страны: “Дней
Александровых прекрасное начало” породило поучительную для государственных
деятелей концепцию личности и государственной деятельности царя Ивана,
данную Карамзиным. Суровая реакция царствования императора Николая 1
вызвала ряд попыток писателей разного калибра и различной степени
осведомленности реабилитировать царя Ивана в противовес отрицательной
характеристике Карамзина”(3).
И далее: “ Итак, можно сказать, что царь Иван предполагал при помощи
опричнины открыть дорогу безродным талантам, в интересах государства
оттеснить на второй план бездарных представителей родовой знати. Нет
надобности много говорить, что и это высказывание Кавелина голословно и не
подтверждается фактами. Но в эпоху реформ Александра II и нарождения
“мыслящего пролетариата” Писарева эта идея широкой дороги, открытой
талантам, независимо от происхождения, оказалась как нельзя более кстати и
обеспечила успех мнению Кавелина в кругах либеральной и революционной
интеллигенции. С другой стороны, кавелинское восхваление самодержавия
находило самый благожелательный прием в кругах консерваторов и
реакционеров”(4).
Такая тесная связь внутриполитического положения в стране с
историографией царствования Ивана Грозного лишь усугубилась после 1917
года. Эпоха правления Сталина - время безудержной апологии Ивана IV(5).
Хрущевская либерализация конца 50 - начала 60 годов сделала возможной
публикацию написанной за двадцать лет до того работы С.Б.Веселовского
“Исследования по истории опричнины” (М., 1963 ), причем появление этой
монографии было для русской интеллигенции одним из наиболее показательных
примеров десталинизации. Частичная реабилитация Сталина и сталинизма в годы
правления Л.И.Брежнева привела к куда более “сбалансированной” трактовке
как самой опричнины, так и всего времени правления Ивана IV. Резко
отрицательная оценка роли Грозного в русской истории ( С.Б.Веселовский )
была отставлена и победил взгляд, считавший, что несмотря на многие
издержки, политика Грозно ( в частности, репрессии, которые он обрушил на
знать) была разумной и необходимой (6).
В наше время, начавшаяся “перестройка” позволила возродить тот
высказанный еще Н.М.Карамзиным, а впоследствии детально разработанный
С.Б.Веселовским взгляд на правление Ивана IV как на одну из величайших
катастроф в истории России (7).
Без преувеличения можно сказать, что историография царствования Ивана
IV позволяет без труда реконструировать все важнейшие повороты внутренней
политики России и уж совсем точно увидеть то, как смотрит и на Россию, и на
себя саму верховная власть.
Не занимаясь разбором всех взглядов историков на правление Ивана
Грозного (8), мы все же хотим выделить некоторые ключевые черты посвященной
ему историографии.
Первое: во всех концепциях правления Ивана Грозного личность,
безусловно, довлеет над событиями его царствования, которые выступают чаще
всего как материализованное воплощение черт Ивана. Психологизм в русской
историографии удержался долее всего именно при изучении этой темы, поэтому
для историографии Ивана Грозного так характерны блестящие портретные
зарисовки ( Белинский, Аксаков, Ключевский). Н.К.Михайловский заметил, что
“если историки, как Костомаров ( роман “Кудеяр”), превращались ради
Грозного в беллетристов, то и поэты, как г.Майков, превращались ради него в
историков и приводили в восторг настоящих историков (г.Бестужев-Рюмин)”(9)
и что на концепцию Костомарова большое влияние оказали известные публицисты
К.Аксаков и Ю.Самарин ( см. Его диссертацию “Стефан Яворский и Феофан
Прокопович”). Эта особенность историографии Ивана Грозного легко объяснима.
Неудачи в собственно историческом объяснении царствования Ивана Грозного и
его эпохи привели к попытке понимания и осмысления его личности как героя
литературного произведения. Отсюда и определенная концептуальная
зависимость историков от литераторов и публицистов(10) и стремление
привнести в историческое исследование совсем иную - назовем ее литературной
- методику.
Второе: при всем разнообразии историографических концепций правления
Ивана Грозного все они сводимы к двум основным направлениям -
дискредитирующему и апологетическому. Такое деление не случайно: в основе
каждого из этих направлений лежит наиболее общее представление историков о
сущности и смысле русской истории и соответственно о критериях оценки
исторических личностей; соответственно, и аксиоматика каждого из этих
направлений глубоко различна.
В основе первого взгляда - оценка Ивана Грозного с точки зрения
общечеловеческой нравственности и морали, в основе второй - оценки его и
его правления с точки зрения государственных успехов, достигнутых при нем.
Вторая точка зрения не только неизбежно приписывает успехи, достигнутые
Россией, личности ее монарха, но, что более важно, сводима к другой
нравственной системе - этнической. Успехи России являются абсолютным благом
вне зависимости от тех средств, коими они достигнуты.
Первый взгляд наиболее рельефно выразил М.П.Погодин. Характеризуя
Ивана IV и его дела, он писал: “ Что есть в них высокого, благородного,
прозорливого, государственного? Злодей, зверь, говорун-начетчик с
подъяческим умом, - и только. Надо же ведь, чтобы такое существо,
потерявшее даже образ человеческий, не только высокий лик царский, нашло
себе прославителей” (11). Второй - у К.Д.Кавелина: “ Все то, что защищали
современники Иоанна, уничтожилось, исчезло; все то, что защищал Иоанн IV,
развилось и осуществлено; его мысль так была живуча, что пережила не только
его самого, но века, и с каждым возрастала и захватывала больше и больше
места. Неужели он был не прав?... От ужасов того времени нам осталось дело
Иоанна; оно-то показывает, насколько он был выше своих противников” (12).
Каждое из этих двух направлений не столько пыталось опровергнуть те
или иные положения противного, сколько ставило под сомнение саму их основу
- систему аксиом. К.Д.Кавелин считал, что историки не могут рассматривать
исторического деятеля с точки зрения современной им нравственности, такой
подход - ничем не оправданная модернизация истории. Защищая Грозного, он
писал: “ Иоанн IV есть целая эпоха русской истории, полное и верное
выражение нравственной физиономии народа в данное время”, он был “ вполне
народным деятелем в России” (13).
Однако и аксиоматика, построенная на “государственной пользе”,
находила у Погодина не менее веские возражения. Он отвергал саму
возможность деятельного участия Ивана IV в составлении нового судебника и
других важнейших государственных преобразований 50-х годов, а также в
победах России над осколками многовекового врага - Золотой Орды - Казанским
и Астраханским ханствами. “ В царствование Грозного бесспорно совершено
много великого; но, - спрашивает Погодин, - мог ли такой человек, как
Иоанн, проведший свое детство и отрочество так, как он, никогда ничем
серьезно не занимавшийся, мог ли он в 17-20 лет вдруг превратиться в
просвещенного законодателя?”. Он мог оставить прежний бурный образ жизни,
мог утихнуть, остепениться, заняться делом, мог охотно соглашаться на
предлагаемые меры, утверждать их, - вот и все; но чтобы он мог вдруг понять
необходимость в единстве богослужения, отгадать нужды и потребности
народные, узнать местные злоупотребления, найти противодействующие меры,
дать нужные правила касательно суда, например, об избрании целовальников и
старост в городах и т.д. - это ни с чем не сообразно”. Иоанн был вполне в
руках своих советников, Сильвестра и Адашева, и их партии, что
подтверждается и свидетельством современников, и собственным негодующим
признанием Грозного в письмах к Курбскому. А затем, когда влияние этой
партии было парализовано, в последние двадцать пять лет жизни Иоанна нельзя
указать никаких законов, постановлений, распоряжений, вообще никаких
действий, из которых был бы виден его государственный ум и то понимание
требований народной жизни, какое проявлялось в первой половине его
царствования. В продолжение всего этого времени “ нет ничего, кроме казней,
пыток, опал, действий разъяренного гнева, взволнованной крови, необузданной
страсти” (14).
В самом конце XIX века, в 1899 году, концепция правления Ивана
Грозного пополнилась еще одной, принадлежащей перу С.Ф.Платонова и
изложенной в первой части его “ Очерков по истории смуты в Московском
государстве XIV-XVII вв.”. Концепция эта имела исключительный успех.
Впоследствии она с некоторыми изменениями воспроизводилась и в его
лекционном курсе (15) и в книге “ Иван Грозный” (16).
Прежде чем перейти к разбору взглядов Платонова на правление Ивана
Грозного и на опричнину, нам представляется уместным привести здесь оценку
его концепции некоторыми советскими историками.
С.Б.Веселовский: “Последним словом дореволюционной историографической
науки считалась сложная и замысловатая концепция С.Ф.Платонова”(17). И
далее: “ В погоне за эффектностью и выразительностью изложения лекций
С.Ф.Платонов отказался от присущей ему осторожности мысли и языка и дал
концепцию политики царя Ивана, столько переполненную промахами и фактически
неверными положениями, что поставил критиков его построений в весьма
неловкое положение...”(18).
Следующим образом оценивал концепцию С.Ф.Платонова А.А.Зимин:
“Наиболее продуманную и развернутую оценку опричнины с буржуазных позиций
мы находим в трудах С.Ф.Платонова”(19).
Оценка работы Платонова С.Б.Веселовским со всех точек зрения
парадоксальна. Концепция, “переполненная промахами и неверными
положениями”, объявлена последним словом дореволюционной исторической
науки. В какой-то степени эта негативная оценка Веселовским Платонова
связана с популярностью концепции последнего в 30-е - 40-е годы. В то время
в советской историографии, как уже говорилось, апологетическое отношение к
Грозному, противником которого был С.Б.Веселовский, безраздельно
господствовало. Однако, даже учитывая эту поправку, необходимо признать,
что мнение С.Б.Веселовского выглядит достаточно странно.
Парадоксальность оценки концепции С.Ф.Платонова как последнего слова
буржуазной исторической науки советскими историками, - а с ними были
солидарны и крупнейшие русские буржуазные ученые предреволюционных лет (
П.Н.Милюков ) - в том, что сам С.Ф.Платонов - во всяком случае, вначале -
не считал свои взгляды на опричнину оригинальными. В предисловии к первому
изданию “ Очерков по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.”
он писал о той части работы, где было изложено его понимание опричнины: “
Если автору дозволено будет назвать свой труд самостоятельным
исследованием, то он не отнесет такого определения, в его точном смысле, к
первой части “ Очерков”. Многообразие сюжетов и изобилие материалов,
входящих в тему этой части, требовало бы не сжатого очерка, а
многостороннего специального исследования. Автор не имел времени для такого
исследования и не чувствовал в нем надобности. Ученая литература давала ему
возможность собрать достаточный для его цели материал из монографий и
общеизвестных сборников исторических документов”(20).
Не только предисловие, но и само содержание первой части монографии
внешне подтверждает эту несамостоятельность. В общей оценке кризиса России
середины XVI века С.Ф.Платонов солидарен с В.О.Ключевским. Так же, как и
он, причину кризиса С.Ф.Платонов видит в противоречиях, заложенных в
основании Московского государственного и общественного порядка.
“Первое из этих противоречий, - пишет С.Ф.Платонов, - можно назвать
политическим и определить словами В.О.Ключесвского: “Это противоречие
состояло в том, что московский государь, которого код истории вел к
демократическому полновластию, должен был действовать посредством очень
аристократической администрации”. Такой порядок вещей привел к открытому
столкновению московской власти с родовитым боярством во второй половине XVI
века. Второе противоречие было социальным и состояло в том, что под
давлением военных нужд государства, с целью лучшего устройства
государственной обороны, интересы промышленного и земледельческого класса,
труд которого служил основанием народного хозяйства, систематически
приносились в жертву интересам служилых землевладельцев, не участвовавших
непосредственно в производительной деятельности страны”(21).
И в оценке опричнины, как государственной реформы, направленной
против потомства удельных князей, у С.Ф.Платонова были предшественники. Он
пишет: “ Только К.Н.Бестужев-Рюмин, Е.А.Белов и С.М.Середонин склонны
придавать опричнине большой политический смысл: они думают, что опричнина
направлялась против потомства удельных князей и имела целью сломить их
традиционные права и преимущества. Однако такой, по нашему мнению, близкий
к истине, взгляд не раскрыт с желаемою полнотою, и это заставляет нас
остановиться на опричнине для того, чтобы показать, какими своими
последствиями и почему опричнина повлияла на развитие Смуты в московском
обществе” (22).
Анализ взглядов С.Ф.Платонова и его предшественников позволяет
объяснить парадоксальность оценок его исторической концепции.
С.Ф.Платонов не выдвинул в точном смысле этого слова новой концепции
правления Ивана Грозного - тогда казалось, что все мыслимые точки зрения на
его царствование уже высказаны. Платонов сделал большее. Он изменил сам
подход к теме. До С.Ф.Платонова историков занимала личность Ивана Грозного.
И от личности, так или иначе понимая ее, они шли к собственно истории
России. С.Ф.Платонов начал с другого конца, с истории России. Россия
перестала быть простым продолжением Грозного. Она обособилась и сразу стало
ясно, насколько тесно XVI век в русской истории связан с событиями
предшествовавших веков. Время правления Ивана Грозного, сама опричнина,
эмансипированная от его личности, легко вписалась в общую канву русской
истории, оказалась связана и с общим направлением и с традициями
предшествующих царствований. “Упразднился старый взгляд на опричнину как на
бессмысленную затею полоумного тирана. В ней видят применение к крупной
земельной аристократии того “вывода”, который московская власть обычно
применяла к командующим классам покоренных земель. Вывод крупных
землевладельцев с их вотчин сопровождался дроблением их владений и
передачей земли в условное пользование мелкого служилого люда”, - писал
С.Ф.Платонов(23).
Полное изменение подхода, полное изменение методики исследования
заставило С.Ф.Платонова обратиться к совсем другому кругу источников и в
значительной степени расширить самый его круг. Анализу опричнины Платонов
предваряет чрезвычайно емкий обзор социально-экономического положения в
России второй половины XVI века. Обзор этот написан на основе разрядных,
писцовых, дозорных переписных книг, Книги Большого Чертежу, а также
монастырских грамот и местных источников.
И само понимание цели и назначения опричнины С.Ф.Платонов выводил не
только из политических мотивов ее учреждения, но и на равных основаниях из
ее территориального состава и экономических нужд. В свою очередь,
территориальным составом опричнины обосновываются и подтверждаются
политические намерения ее организаторов.
Таким образом, можно сказать, что вклад С.Ф.Платонова в русскую
историографию второй половины XVI в. состоял, в первую очередь, в новом
подходе к данной теме. Этот подход оказался чрезвычайно продуктивным и, в
первую очередь, для опровержения концепции опричнины, предложенной самим
Платоновым. Тщательный анализ источников (отметим, что по большей части тех
же, которыми пользовался и Платонов ), проделанный сначала С.Б.Веселовским,
и в дальнейшем расширенный и углубленный А.А.Зиминым, В.Б.Кобриным и
Р.Г.Скрынниковым, показал, что опричнину невозможно свести к попыткам
верховной власти подавить сопротивление аристократии и уничтожить ее
традиционные права и привилегии; в разное время опричнина была направлена
не только против боярства и княжат, но и против верхов церкви, приказной
бюрократии, против рядового дворянства, то есть тех слоев, которые
изначально были главными союзниками великокняжеской власти, рука об руку с
которыми великокняжеская власть прошла весь путь своего возвышения. Тем
самым методика Платонова, ее применение к настоящему времени полностью и
окончательно разрушили концепцию опричнины, которая выдела в ней (в
опричнине) правильную государственную реформу, нап | |
