|
Реферат: Психологические трактовки культуры (Культурология)
Министерство образования Республики Беларусь
БЕЛОРУССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИНФОРМАТИКИ И РАДИОЭЛЕКТРОНИКИ
Заочный факультет
РЕФЕРАТ
По дисциплине "Культурология"
На тему "Психологические трактовки культуры"
Студент гр. 800501
Клименко А.И.
2414789 Геннадий
МИНСК 2000
План реферата:
1. Культура и религия в философии З. Фрейда
2. Концепция архетипов К. Юнга
3. Культурологические идеи Э. Фромма
1. Культура и религия в философии Фрейда
1.1. Роль культуры в развитии социальных отношений
По своему замыслу и ближайшей цели фрейдизм ориентирован на изучение и
излечение психики индивидов, но он с самого начала заключал в себе
тенденцию объяснения общественного сознания в его настоящем и прошлом.
"Запреты", которые, как считал Фрейд, вытесняют сексуальное влечение в
сферу бессознательного и порождают неврозы, были, в сущности, ни чем иным,
как социальными нормами нравственности и права, возникшими на заре
человеческой истории. Фрейд назвал их "культурными запретами" и полагал,
что чрезвычайно важно выяснить как, почему, при каких условиях они
возникли, утвердились, эволюционировали. Внимание ученого было привлечено к
проблемам формирования и сущности человеческой культуры. Как писал сам
Фрейд, он стремился судить об общем развитии человечества по своему опыту,
приобретенному ... на пути изучения душевных процессов отдельных лиц за все
время их развития от детского возраста до взрослого. Перенося отдельные
характеристики с отдельного человека на все человечество, Фрейд пытался
таким образом понять процесс эволюции общества.
Надо заметить, что Фрейд переносит на все человечество психологические
черты не просто индивида, а невротика. На этом пути ученый выдвинул целый
ряд утверждений. По его мнению, во-первых, все люди в большей или меньшей
степени являются невротиками. Во-вторых, каждый ребенок в своем
индивидуальном развитии проходит фазу невроза. В-третьих, стадия невроза
является характерной и для первобытного человека. Через нее проходят все
народы в своем культурно-историческом развитии. Рассматривая культуру
сквозь призму невротического сознания индивида, Фрейд квалифицировал ее как
систему запретов, блокирующих природные влечения человека. По его мнению,
вытеснение влечений - это мерило достигнутого культурного уровня, а
культурное развитие человечества является отречением от природных страстей,
удовлетворение которых гарантирует элементарное наслаждение нашему "Я".
Следует подчеркнуть, что фрейдовский термин "культура" в большинстве
случаев оказывается равнозначным понятию "общество". В наиболее развернутом
определении "человеческой культуры" Фрейд указывает, что "она охватывает
все приобретенные людьми знания и способы, чтобы господствовать над силами
природы и добывать блага для удовлетворения человеческих потребностей", и в
то же время она включает все институты, регулирующие отношения между
людьми, в особенности распределения добываемых благ. Но надо заметить, что
у всех людей еще живы деструктивные, антисоциальные, антикультурные
традиции и что эти стремления у значительного количества лиц настолько
сильны, что определяют их поведение среди других.
Можно сказать, что человек как бы находится между двух огней. С одной
стороны, культура угнетает человека, лишает его наслаждений (за это он и
стремится избавится от нее); с другой стороны, культура защищает его от
факторов окружающей среды, позволяет осваивать все блага природы и
пользоваться ими, а также делит их между людьми. Итак, если человек
отказывается от культуры в пользу своих наслаждений, то он лишается защиты,
многих благ и может погибнуть. Если же он отказывается от наслаждений в
пользу культуры, то это тяжким грузом ложится на его психику. В какую же
сторону склонен человек? Конечно же, во вторую. Фрейд пишет об этом так: "В
силу этого всякая культура должна быть построена на принуждении и на отказе
от влечений, и при ее понимании оказывается, что центр тяжести с
материальных интересов передвинут на психику. Решающим является вопрос,
удастся ли и в какой мере уменьшить для людей тяжесть жертвы, которая
состоит в отказе от своих влечений, примирит людей с теми жертвами, какие
им приходится неизбежно нести, и каким образом вознаградить их за эти
жертвы." Главным остается вопрос о том, как заставить отрицательно
настроенную толпу соблюдать культурные догмы. Тут встает вопрос о роли
личности в культуре.
1.2. Роль личности в культуре
Как нельзя обойтись без принуждения к культурной работе, так же нельзя
обойтись и без господства меньшинства (элиты) над массами, потому что массы
костны и недальновидны, они не любят отказываться от влечений, не хотят
прислушиваться к аргументам в пользу такого отказа, а индивидуальные
представители масс поощряют друг в друге вседозволенность и распущенность.
Лишь благодаря влиянию образцовых индивидов, признаваемых ими в качестве
вождей, они позволяют склонить себя к напряженной внутренней работе
самоотречения, от чего зависит развитие культуры. Все это хорошо, если
вождями становятся личности с незаурядным пониманием этой жизненной
необходимости, сумевшие добиться господства над собственными влечениями. Но
для них существует опасность, что, не желая утрачивать своего влияния, они
начнут уступать массе больше, чем та им, и потому нам представляется
необходимым, чтобы они были независимы от власти как распорядители средств
власти.
Короче говоря, люди обладают двумя распространенными свойствами,
ответственными за то, что институт культуры может поддерживаться лишь в
известной мере насилием, а именно, люди, во-первых, не имеют спонтанной
любви к труду и, во-вторых, доводы разума бессильны против их страстей.
1.3. Религия как общественный невроз
Культурологические размышления Фрейда неизбежно подвели его к
проблеме религии и оказались тесно переплетенными с решением этой проблемы.
При рассмотрении культурных запретов Фрейд не мог не обратить внимание на
их связь с религиозными представлениями, тем более теологи приписывали
древнейшим нормам, регулирующим человеческую жизнь, божественное
происхождение. Издавна считалось, что вся человеческая культура строится на
религиозной основе. Из этого вытекает вывод, что при падении религии
деградирует и культура. Появление религии Фрейд рассматривает так: человек
слаб, и чтобы выжить, он должен отказаться от многого. Человек должен войти
в сообщество, которое в результате своего развития налагает запреты на его
желания. Как мы уже упоминали, чтобы выжить, личность должна отказаться от
многих влечений. Нужен кто-то, способный вознаградить человека за его
жертву своими влечениями, защитить его от проявлений природы и от
посягательств на него других индивидов общества. Встает вопрос: кто же
выполнит все эти функции? В раннем детстве каждый замечал влияние отца в
семье. Он обладал властью, устанавливал свои порядки, защищал семью. У
ребенка по отношению к отцу вырабатывается комплекс: он считает отца
сильным, добрым. Отец для него авторитет. Еще ребенок ревнует отца к своей
матери и пытается занять его место, но позже инцестуальные влечения
утрачивают свою силу, тогда как уважение и страх перед отцом остались.
Такую же функцию выполняет и бог. Сначала из тотема появился целый пантеон
богов, а из них, в свою очередь, выделился единый, могучий, карающий бог,
который потом стал добрым, справедливым богом. Итак, люди всю
ответственность за антисоциальные поступки возложили на плечи бога, сделав
его, таким образом, как бы громоотводом. Люди надеются получить от бога
вознаграждение за свой отказ от влечений, и, наконец, авторитет бога
помогает им избавиться от внутрисоциальных противоречий. Мы видим, что
религия является одной из основополагающих частей культуры. Однако Фрейд
установил, что религия является массовым неврозом. На основе чего он сделал
такие выводы? Дело в том, что религия по многим своим положениям напоминает
навязчивое невротическое состояние. Так, например, если невротик боится не
производить какие-то определенные движения, то любой истинно верующий
человек так же боится не выполнить какой-либо религиозный обряд. Разница
заключается лишь в том, что невротик не может объяснить смысл своих
постоянно повторяемых упражнений, а верующий человек, в зависимости от
своего познания теологии, объясняет те или иные обряды. Таким образом, с
некоторыми оговорками, можно назвать религию общественным неврозом. Тем не
менее религия имеет положительное значение. Дело в том, что частный невроз
куда опасней общественного, так как он отрицательно влияет на физическое
состояние больного, тогда как данный общественный невроз является
совершенно безобидным. Также религию можно назвать и антиневрозом, так как
она помогает растворять частные неврозы и сглаживать социальные
противоречия. И разрушение религии ведет к резкому упадку культуры. Такое
явление наблюдалось в России после революции, хотя позже произошла подмена
веры. Для развития общества нужны какие-то основы, и с падением старых
появляются новые. Так, например, религиозную основу в России сменила
коммунистическая. Сейчас, в наше время, старые основы уже рухнули, а новые
еще не установились, и поэтому резко возросло астеническое состояние
общества, возросла преступность, появилось больше сумасшедших, невротиков и
т.д.
2. Концепция архетипов К. Юнга
2.1. Воззрения К. Юнга на вопросы культуры в целом
Всю свою жизнь Карл Юнг уделял значительное внимание вопросам
культуры.
Если попытаться вкратце охарактеризовать его подход к сущности
культуры, то его можно назвать психологическим. Как психиатру, ему немало
приходилось заниматься проблемами личности и ее развития. Изучая эти
вопросы, Юнг сделал вывод, что душевное развитие личности и ее болезни в
значительной степени имеют корни в социально-культурных процессах.
Как и Фрейд, Юнг пытался методы психиатрии перенести по аналогии на
культуру, увидеть в последней лишь одну из многочисленных сфер деятельности
человека как индивида и социума в целом. При этом он напрочь отрицал особую
конструктивную функцию культуры.
Изучая поведенческую мотивацию поступков как индивидов так и групп
(причем, на различных уровнях - от малых групп до национальных сообществ
включительно), Юнг выдвинул идею архетипа, некого глубинного,
подсознательного фактора поведения.
Культура у Юнга - предмет психологического анализа. Социально-
политический кризис западно-европейской культуры и общества в целом он
объяснял вторжением в жизнь общества архетипов. Следствием этого вторжения
он считал расизм фашистов и коммунистический догмат о всеобщем равенстве.
Факельные шествия, массовый психоз, пламенные речи вождей, символика
(свастика в Германии и красная звезда в СССР) - все это свидетельствовало,
по мнению Юнга, о вторжении в культурную жизнь таких сил, которые намного
превосходят человеческий разум, а по природе своей подсознательны.
Рассматривая это объяснение Юнга, нельзя забывать о времени в котором
он жил и писал свои работы. Видя ситуацию в соседней Германии, где фашизм в
геометрической прогрессии овладевал мыслями людей, подчинял себе миллионы,
Юнг искал разумное объяснение этим процессам.
Немалое внимание Юнг уделял и СССР. По его мнение, тотальное изменение
характеров, поведения, идеалов и стремлений десятков миллионов человек
можно было объяснить только с помощью психиатрии. Юнг писал, что советское
общество - ярчайший пример буйства архетипов, сознательно или нет
выпущенных из темницы подсознания.
По мнению Юнга, коллективное безумие современного ему мира, являлось
закономерным следствием развития европейской культуры, особенно ее
технократической направленности. История Европы - это история упадка
символического знания. Торжество технической цивилизации куплено дорогой
ценой - ценой отказа от единения с «душой» природы, от символа как образа
бессознательной энергии. Символы, как считал Юнг, открывают человеку
священное в природе и одновременно предохраняют его от непосредственного
губительного соприкосновения с колоссальной психической энергией архетипов.
2.2. Концепция культуры Карла Юнга
В центре юнговской концепции культуры лежит «коллективное
бессознательное». Оно, по словам Юнга, «идентично у всех людей и образует
тем самым всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе
сверхличным.» В этой предпосылке юнговской теории мы можем легко проследить
определенную аналогию с фрейдовской концепцией «суперэго».
По мнению Юнга, «коллективное бессознательное» передается по
наследству и является базой, на которой вырастает человеческая психика. Под
влиянием врожденных программ, универсальных образцов поведения, появляются
не только элементарные «животные» поведенческие реакции, вроде безусловных
рефлексов таких как либидо, но также и восприятие, мышление, воображение и
т. п. Содержанием «коллективного бессознательного» являются
общечеловеческие первообразы - архетипы (например, образ матери-земли,
мудрого старца, демона и т. д.). Архетипы выражаются как в мифах, так и в
магии, алхимии и т. д.
Юнг придавал огромное значение архетипическим образам. Он считал, что
именно они по сути являются источником мифологии, искусства, религии,
философии.
Хотя впервые о архетипах заговорил именно Юнг, он сам утверждал, что
сам феномен архетипа знаком человечеству уже давно, практически с момента
появления цивилизации, хотя бы бессознательно. На языке христианства,
архетип - грехопадение. Как доказательство тождественности понятий
грехопадения и архетипа, можно считать то, что как архетип соответствует
человечеству с его зарождения, так и грехопадение, в соответствии с Ветхим
Заветом, произошло еще тогда, когда все человечество было представлено лишь
двумя персонами - Адамом и Евой.
Однако, если по догматическим принципам христианства искупление
первородного греха возможно лишь через страдание (катарсис), то Юнг не
принимал такого пути, да и другого не предлагал, считая, что архетип
является неотъемлемой особенностью человеческой личности.
По Юнгу, человек подсознательно осознает свое отдаление от природы,
растущую пропасть между его естественным и нынешним состоянием. Он ищет
выход в магии, заклинаниях, но чем сильнее он развивается, тем менее
начинают его устраивать эти субституты и подсознательный процесс сублимации
заходит в тупик. Сублимация перестает действовать, растет психическое
напряжение, внутренний дисбаланс как личности так и общества в целом. При
этом бессознательное стремится компенсировать односторонность и
безрассудство сознания. Вторжение «коллективного бессознательного» ведет не
только к индивидуальным, но и массовым психозам, появлению лжепророков (в
истории XX века это ярко проявляется в появлении таких одиозных фигур как
Гитлер, Сталин, Муссолини), а в итоге к массовым беспорядкам, насилию,
войнам, тоталитаризму.
Здесь нельзя удержаться и не привести еще одну параллель с библией,
которая вновь доказывает очевидное влияние христианской идеологии на Юнга.
По библии, по мере роста «греховности» людей, как наказание и испытание на
моральную устойчивость, Дьявол будет посылать на Землю именно лжепророков.
В 1927 году Юнг писал:
«Наши грозные боги поменяли имена: ныне они заканчиваются на «-изм».
Хватит ли у кого-нибудь сомнительной смелости утверждать, что мировая война
или большевизм - чьи-то сознательные выдумки?... В конце концов, лишь очень
незначительная прослойка человечества, живущая главным образом на том
густонаселенном полуострове, который выдается в Атлантический океан, и
называющая себя «культурной», до такой степени потеряла контакт с природой,
что пришла к мысли, будто религия - это лишь особый вид умственного
расстройства без сколько-нибудь ясно выраженного смысла. Глядя на это с
безопасного расстояния, скажем из Центральной Африки или из Тибета, мы,
несомненно, смогли бы убедиться, что данная прослойка просто-напросто
спроецировала собственные бессознательные психические расстройства на
нации, которыми все еще владеют вполне здоровые инстинкты».
3. Культурологические идеи Фромма
Создавая «радикально-гуманистический психоанализ», Фромм стремился
постичь законы, управляющие жизнью отдельного индивида, и закономерности,
которые лежат в основе развития общества, в целях гуманистического
преобразования человека и социума.
Отвергая как миф тезис о «неизменной человеческой природе». Фромм
утверждал, что в ходе эволюции человек частично утрачивает
«непосредственную инстинктивную основу» и обретает новые качества,
обусловливаемые социальной средой.
Фромм же считал, что «самые прекрасные, как и самые уродливые,
наклонности человека не вытекают из фиксированной, биологически
обусловленной человеческой природы, а возникают в результате социального
процесса формирования личности. Человеческая натура - страсти человека и
тревоги его - это продукт культуры.»
Стремясь к созданию диалектического представления о человеке, Фромм
утверждал, что «человеческую природу нельзя рассматривать ни как
биологически обусловленную внутреннюю сумму желаний, ни как безжизненную
тень культуры, к которой она вынуждена приспосабливаться».
По мысли Фромма, особенность человеческого существования состоит в
том, что, в отличие от всех иных живых существ, человек обладает сознанием
и самосознанием, которые превратили его в чужака нашего мира, и породил
чувства одиночества и страха.
Разрыв естественных связей человека с природой составляет, по Фромму,
основное экзистенциальное противоречие, являющее собой главную проблему
человеческого существования. На базе этого противоречия, как полагал Фромм,
возникают другие экзистенциальные и исторические дихотомии. К
«экзистенциальным дихотомиям» Фромм относил такие противоречия, которые
коренятся в самом существовании человека и не могут быть аннулированы им.
Это дихотомии между жизнью и смертью, огромными потенциями индивида и
невозможностью их реализации в силу кратковременности его бренного
существования. Фромм полагал , что на эти неизбывные дихотомии человек все
же может и даже должен реагировать различными способами, соответствующими
его характеру и культуре .
В отличие от «экзистенциальных дихотомий» «исторические дихотомии», по
Фромму, имеют иную природу и не являются необходимой частью человеческого
существования. Они возникают и разрешаются людьми в ходе исторического
процесса. К противоречиям этого ряда Фромм относил по преимуществу
дихотомии между различными историческими формами существования общества и
возможностями человека для подлинной реализации своей природы в
определенных временных границах .
Как мыслитель и гуманист, Фромм не мог пройти мимо проблемы кризиса
современного общества и путей его преодоления. Приложив значительные усилия
для осознания и развенчания ряда опасных социальных иллюзий, Фромм пришел к
выводу, что причины кризиса предопределены экономическими и
психологическими противоречиями самой индустриальной системы. Отдавая
должное ее разнообразным достижениям, Фромм вместе с тем критически
проанализировал великие обещания и большие надежды на безграничный
прогресс, которые были характерны для ряда поколений индустриальной эпохи.
Вывод Фромма был однозначен - большие надежды на достижение материального
изобилия , неограниченной личной свободы , счастья для наибольшего
количества людей и господство над природой потерпели крах . Цивилизация
оказалась на грани самоуничтожения. Осуществляя поиск новых альтернатив
планетарной катастрофе, Фромм пришел к мысли о том, что обязательным
условием физического выживания рода человеческого является создание нового
человека («радикального изменения человеческого сердца») и нового общества,
соответствующего потребностям «неотчужденного и ориентированного на бытие
индивида».
Фромм разработал довольно подробную программу изменения человека и
общества. Согласно данному проекту, в общих чертах спасение человечества от
психологической и экономической катастрофы предполагает коренное изменение
характера человека, выражающееся в переходе от доминирующей установки на
обладание к господству установки на бытие, а также переход от
индифферентного и патологического потребления к здоровому, максимальную
децентрализацию промышленности и политики, осуществление индустриальной и
политической демократии соучастия и замену бюрократического способа
управления гуманистическим.
Список использованной литературы.
1. Фрейд. З. Введение в психоанализ. – М.: Выш. шк., 1991.
2. Фрейд. З. Будущее одной иллюзии// Сумерки богов. - М.,1990.
3. Фромм. Э. Душа человека. – Мн.: Выш. шк., 1991.
4. Юнг. К. Архетип и символ. М.,1991.
Реферат на тему: Пушкинский Петербург
ГУАП
Кафедра №
Преподаватель Гуркина Н.К.
Реферат
По курсу: Культурологии
Тема: Пушкинский Петербург
Работу выполнил
Студент гр.
Санкт Петербург
2001 год
План
1. Цель работы стр 2
2. Введение стр 3
I 1800 1820-е годы стр 6
1. Жители Петербурга стр 6
2. Духовная жизнь Петербурга стр 10
3. Петербург военный, Петербург деловой стр 13
4. Петербургская стихия стр 16
5. Облик города стр 18
II 1820 – 1830-е годы стр 20
1. “Город пышный, город бедный…” стр 20
2. Европейский город России стр 24
1. Сноски стр 26
2. Литература стр 28
Цель работы
Показать, сравнительно небольшой отрезок жизни города, с середины 1810-
х до середины 1830-х годов – именуемый пушкинской эпохой, а город с
полумиллионным населением – с императорским двором, чиновниками,
обывателями – пушкинским Петербургом.
Сделавшись частью пушкинского поэтического мира, город Петербург
продолжил жизнь воспетым поэзией Пушкина. Здесь жили его персонажи. Здесь
русская жизнь достигла таких духовных высот, такой душевной ясности, каких
никогда не знали прежде, ни потом.
Постараться проиллюстрировать жизнь Петербурга на примере поэтических
произведений Пушкина. Пройтись по тем улицам города, по которым ходили
герои пушкинских произведений. Проехаться в карете вместе с Евгением
Онегиным. Увидеть Петербург того времени их глазами: корабли на рейде
Васильевского острова, внешность площадей и улиц, наряды горожан,
мастеровых, лавочников, парад на Царицыном лугу, наводнение…
Введение
В творчестве Пушкина город Петербург получил цельное и многообразное
отображение.
Современники великого поэта были в лучшем положении, чем мы, когда
архитектурный облик Петербурга, перспективы его улиц и площадей, которые
они видели собственными глазами, они узнавали воссозданными, претворёнными
в совершенных стихах, только что вышедших из-под его пера, и страницах его
прозы. Для нас, наоборот, и в этом архитектурном облике города и в самих
предметах сопоставления многое сменилось, сдвинулось или исказилось, и
только пушкинские творения служат надёжным путеводителем по городу, каким
он был при поэте.
Современникам Пушкина было легко утверждать, что Пушкину удалось
творчески воссоздать облик любимого им города на Неве ярче, точнее и
совершеннее, чем это могли сделать до него многие другие поэты и художники.
Среди многочисленных характеристик неповторимых особенностей
Петербурга, как северного города, современники отмечали удивительные по
совершенству отточенного слова описания белых ночей. Среди последних
классические строки:
Люблю тебя, Петра творенье…
В этих стихах Пушкин признаётся, что он любит “строгий, стройный вид”
города, “Невы державное теченье, береговой её гранит…”
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла.
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна зоря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса…1
В отрывке из незаконченной повести “Гости съезжались на дачу…” Пушкин
описывает вечер на одной из великосветских дач петербургских островов: “На
балконе сидело двое мужчин. Один из них, путешествующий испанец, казалось,
живо наслаждался прелестью северной ночи. С восхищением глядел он на ясное,
бледное небо, на величавую Неву, озарённую светом неизъяснимым, и на
окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке. “Как хороша ваша северная
ночь, - сказал он наконец, - и как не жалеть о её прелести даже под небом
моего отечества?”
- “ Один из наших поэтов, - отвечал ему другой, - сравнил её с русской
белобрысой красавицей””2.
Этот же образ белой ночи припомнился Пушкину в другой раз: в примечании
восьмом “ Евгения Онегина” он приводит большую выписку из идиллии Н.Гнедича
“Рыбаки”.
Была та година злотая,
Как летние дни похищают владычество ночи;
Как взор иноземца на северном небе пленяет
Слиянье волшебной тени и сладкого света,
Каким никогда не украшено небо полудня;
Та ясность, подобная прелестям северной девы,
Которой глаза голубые и алые щёки
Едва оттеняются русыми локон волнами…
Таким образом, Пушкин несколько раз отсылает своих читателей к попыткам
современных ему русских поэтов отобразить ту белую северную ночь, для
описания которой он нашёл собственные слова – неповторимые по своей
отчётливой ясности и отточенности сравнений.
Труднее всего представить себе поток ежедневных житейских впечатлений
Пушкина, которые получил он, живя в Петербурге.
Мало кто знает, что в то время северная столица оказалось одна из
первых городов Европы, в котором заведены были мостовые, довольно широко
применявшиеся здесь уже в начале 30-х годов; между тем знакомство с
подобными фактами не является бесполезным для того, чтобы можно было вполне
оценить звуковую меткость стихов из “Медного всадника”;
Тяжело – звонкое скаканье
По потрясённой мостовой3
или тонкий акустический эффект в стихах “Евгения Онегина”:
Да дрожек отдалённый стук
С Мильонной раздавался вдруг…4
В XVII строфе первой главы “Евгения Онегина” Пушкин описывает улицы
Петербурга в зимнюю морозную ночь как бы из окна кареты, мягко катящейся по
снегу:
Перед померкшими домами,
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Весёлый изливают свет
И радугу на снег наводят…5
Вдумаемся в эти удивительные стихотворные строки: “весёлый свет”
фонарей наводит на снег радугу только потому, что он проходит сквозь
гранёные стёкла фонарей, светящихся с обеих сторон кареты, у каждого окна,
и заметить эту радугу было дано не каждому, кто ехал в этой карете. В
другом месте того же “Евгения Онегина” есть не менее поразительное место,
подтверждающее остроту зрения великого русского художника:
На синих иссечённых льдах
Играет солнце; грязно тает
На улицах разрытый снег…6
При всём своём лаконизме приведённые стихи необычайно живописны и требуют
бытового комментария для того, чтобы смогли увидеть своими глазами
солнечный луч, играющий в прозрачной синеве льда, “иссечённого” для
потребностей жителей города.
I часть
1800 – 1820-е годы
Жители Петербурга
Город с императорским двором, парадами, чиновными особами и
обывателями, короче, всё то, что называлось Санкт-Петербургом, в потомстве
– и уже навсегда – получило название по имени одного человека: пушкинский
Петербург, Петербург Пушкина.
Более того, вся эпоха – два десятилетия XIX века – получило
наименование пушкинской эпохи. Потому что всё, что осталось от неё живым
для последующих эпох и поколений, так или иначе связано с Пушкиным, с его
судьбой и его поэзией. С Пушкиным вошёл в отечественную литературу и этот
новый герой, сразу ставший одним из самых значительных её героев, - город
Петербург.
Петербург тех лет – это город поэтов и вольнодумцев, город жизни
широкой, высокоумной, блестящей. Это – боевые раны и заслуженные ордена,
память славного 1812 года. Это – нетерпеливое желание свершить великие
подвиги для блага ближних и отечества. Это город,
Где ум кипит, где в мыслях волен я,
Где спорю вслух, где чувствую живее,
И где мы все – прекрасные друзья…7
Точно так же своим восприятием, ощущением Петербурга конца 1820 – 1830-
х годов мы в огромной степени обязаны стихам и прозе Пушкина этого времени.
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелёно-бледный,
Скука, холод и гранит…8
Два периода в истории Пушкинского Петербурга, столь не похожие один на
другой, разграничены трагическими событиями на Сенатской площади 14 декабря
1825 года.
Петербург юного Пушкина – город надежд, Петербург зрелого Пушкина –
город разочарований. Там восторженные порывы мечтателя, здесь – трезвый и
проницательный взгляд мудреца. Там – праздничное ожидание, чаяние великих
перемен. Здесь – тёмные будни, скучная, порой смешная, порой нелепая суета.
Повседневный, “низкий” быт, который, однако, приобретает в глазах поэта
черты неожиданные, фантастические. Потому, что для Пушкина 1830-х годов
даже и мелочное, бессмысленное на первый взгляд существование самых
незаметных, маленьких людей тоже есть – наряду с грандиозными событиями,
деяниями великих мужей, равно с ними – выражение того значительного,
определяющего судьбы народов и государств, что именуется “историческим
процессом”.
Всех жителей Петербурга начала XIX века можно было разделить на тех,
для кого улицы города были лишь пространством между особняками, дворцами,
канцеляриями, и тех, для кого сама улица была и дворцом, и особняком, и
канцелярией.
Господа по улицам проезжали. Иногда верхом, чаще в колясках, каретах.
Между тем простой народ на улицах жил. “Полночная столица”, Петербург
был как-то по южному многолюден, шумен. Было это странное противоречие
следствием неустроенности большинства петербуржцев. Неустроенность
происходила не от бедности только, но, прежде всего, от того, что две трети
горожан проживало в столице временно. В большинстве своём это были “лица
крестьянского звания”, приехавшие в город на заработки. Женщин среди них,
согласно тогдашней статистике, было едва десятая часть. Мужик, оставив в
деревне семью и дом, в городе, понятно, ютился кое-как. Собственно , ему
нужен был только ночлег – и то в холодное время года. Часто он ночевал, и
обедал, и развлекался, и вёл беседы с приятелями, и работал на улице.
Жизнь в Петербурге для пришлого мужика начиналась с поиска работы.
Существовало несколько “рынков”, где предлагали свои услуги специалисты
едва ли не любой профессии. Плотники и каменщики собирались у Сенной
площади. На Старо-Никольском мосту и вдоль Крюкова канала толпились разного
рода прислуга – начиная от кухарок и кормилиц и кончая почтенного вида
камердинерами и лакеями с аттестатами.
С наибольшим правом жителями улицы можно было назвать рабочих –
строителей. Барабан пробуждал город в пять часов утра, когда начинался день
в казармах. Но в летнее время ещё раньше, в четыре утра, выходили на работу
строители. И трудились они до позднего летнего заката. Каждый год в городе
возводили около сотни обывательских домов – каменных, обыкновенно в два –
три этажа. На много лет, иногда десятилетий, растягивалось строительство
казённых зданий: таких огромных сооружений, как новое Адмиралтейство,
Главный штаб, Исаакиевский собор. Тут строительство порой шло и зимой;
поскольку темнело рано, вечером работали при фонарях.
Нева была главной дорогой, связывавшей столицу со страной. И для
сообщения внутри города петербуржцы весьма часто пользовались водным
транспортом. Судов на реках и каналах было не меньше, чем экипажей на
улицах. Под удалые песни гребцов скользили по воде прогулочные лодки
богатых бар – позолоченные, обитые бархатом, накрытые шёлковыми платками.
Гребцы были в форменных, часто в роскошных мундирах.
Бурлаки приводили в город баржи с зерном, дровами, сеном, кирпичом,
тёсом и иными товарами, потребными в больших объёмах. Едва ли не самым
оживлённым местом столицы был порт на стрелке Васильевского острова. Сюда
предприимчивые купцы доставляли
Всё, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Всё, что в Париже вкус голодный
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной…9
На невском рейде стояли корабли из Англии, Франции, Дании, Швеции. На
узком пространстве между причалами и только что выстроенным зданием Биржи
всегда толпился народ. Матросы и шкиперы с иностранных судов торговали тут
всевозможными экзотическими товарами – начиная от свежих устриц и кончая
чёрными арапчатами.
На Садовой и Гороховой, на Вознесенском и Фонтанке бойко шла торговля в
разнос сбитнем и апельсинами, дичью и рыбой, книгами и кухонной посудой,
гипсовыми бюстами греческих философов и поношенной одеждой…
Столь же необходимой принадлежностью столичной улицы, как и неутомимые
разносчики, были бесчисленные “ваньки”10 , терпеливо дожидавшиеся
пассажиров на каждом углу. Только специальных стоянок для извозчиков – бирж
– насчитывалось больше трёхсот.
Путешественник, явившийся в русскую столицу в начале прошлого века,
утверждал, что “извозчичьи экипажи в Санкт-Петербурге гораздо
многочисленнее, чем в самых больших городах Европы: улицы заставлены ими”.
По большей части извозчиками также были оброчные мужики, являвшиеся в город
лишь на зиму. Часто селились они в Московской ямской слободе – возле
Лиговского канала.
Среди деревенских, населявших Петербург, особое место занимали жители
Охтинской слободы. Крестьяне Московской и других губерний, переселённые на
Охту в начале XVIII века, “охтинские поселяне”, были причислены к
Адмиралтейству “для корабельных работ”. В свободное от нарядов по
Адмиралтейству время поселяне занимались ремеслом и сельским хозяйством. На
Охте заниматься животноводством было особенно выгодно: охтинцы жили в
деревне, хотя, в то же время, и в столице. Ещё в 1820-х годах их избы
стояли за городом, но уже в начале 1830-х оказались в Петербурге – Охта
была официально включена в черту города. Охтинцы жили в 20 – 30 минутах
ходьбы от Невского проспекта. Ходьба правда была возможна только зимой, по
льду Невы. И зимой на городских улицах появлялось особенно много молочниц –
охтинок с коромыслом через плечо, на котором висели кувшины с молоком.
Чтож мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробуждён.
Встаёт купец, идёт разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтинка спешит,
Под ней снег утренний скрипит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом выходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васиздас.11
Петербургские немцы составляли совершенно особенную часть населения
столицы. Немцев в городе было много больше, чем всех других иностранцев.
Немцы держали в руках некоторые отрасли ремесла и торговли. В частности
немцам принадлежало большинство столичных булочных.
Духовная жизнь Петербурга
С петровских времён русское общество разделялось на касты. Границы
между ними были почти непроницаемы. Мужик во всяком дворянине видел барина
и почти во всяком врага. А дворян в России было не так уж много. Даже в
Петербурге, в столице, на каждого взрослого дворянина приходился добрый
десяток мужиков.
В Петербурге было, лишь два места, которые в равной мере посещали
представители всех сословий. Первым из этих мест была церковь. Вторым –
театр.
Церквей в столице построили множество. В старейшем из них – он был
почти ровесником города – соборе “Петра и Павла” в крепости хоронили
русских царей, начиная с Петра I.12 Вблизи алтаря за железною решеткою
стояли гробницы российских венценосцев. Надгробие Петра I украшала большая
золотая медаль, на одной стороне которой художник поместил профиль
Преобразователя в лавровом венке; по краю шла надпись: “От благодарного
потомства”, а на другой стороне – фигура Геркулеса, опирающегося на
изображение Петербурга. Над окнами вдоль карнизов и по стенам собора
развесили военные трофеи, добытые в войнах с турками: знамёна, вымпелы,
бунчуки; тут же находилось трофейное оружие и ключи от крепостей… У могилы
Петра I лежало знамя турецкого капудан-паши, доставшееся русским при
разгроме турецкого флота в Чесменской битве в 1770 году и торжественно
возложенное сюда самой Екатериной II.
Главным общегородским храмом с середины 1810-х годов стал Казанский
собор, построенный в 1801 – 1811 годах архитектором Андреем Никифоровичем
Воронихиным. Величию его внешнего вида соответствовало великолепие
внутреннего убранства. По стенам собора висело 107 французских знамён,
лежали ключи от крепостей и городов, взятых во время заграничного похода, а
так же жезл наполеоновского маршала Даву. Под сенью трофейных знамён
покоился в соборе прах Кутузова. Велик, вместителен был двухъярусный
Морской собор святого Николая в Коломне, возведённый в середине XVIII века
по проекту Саввы Ивановича Чевакинского.
К концу 1810-х – начале 1820-х годов набожность была в большой моде при
русском дворе. Мода эта шла непосредственно от Александра I, ударившегося в
“религиозные искания”. При покровительстве властей в Петербурге возникло
Библейское общество, ставившее своей целью пропаганду священного писания.
Царь учредил объединённое министерство духовных дел и народного
просвещения, во главе которого поставил князя А.Н.Голицына, фанатика,
сектанта, вполне разделявшего мистические увлечения царя. Немалую роль при
дворе стал играть иеромонах Фотий, который, между прочим, прославился
своими видениями. Он, например, рассказывал о том, что якобы сатана
подсылал к нему злого духа и тот подбивал иеромонаха совершить чудо:
перейти “по воде яко по суху против самого дворца через реку Неву”.
Религиозное ханжество придворных кругов в среде дворянской молодёжи
отзывалось насмешками и злыми стихами, вроде приписываемой Пушкину
эпиграммы на Фотия:
Полу – фанатик, полу – плут;
Ему орудием духовным
Проклятье, меч, и крест, и кнут.
Пошли нам, господи, греховным,
Поменьше пастырей таких, -
Полу – благих, полу – святых13
Пафос общения с высоким, с прекрасным – это было в церкви. Пафос
прекрасного в людях, пафос прекрасного на земле – это было в театре. Одним
из центров духовной жизни молодого Петербурга в те годы стало здание с
восьмиколонным портиком и строгим фронтоном, напоминавшее об архитектуре
античных храмов, - Большой, или Камерный театр.14
Волшебный край! там в стары годы,
Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы,
И переимчивый Княжнин;
Там Озеров невольны дани
Народных слёз, рукоплесканий
С младой Семёновой делил;
Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый;
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой,
Там и Дидло венчался славой,
Там, под сению кулис,
Младые дни мой неслись.15
Конец 1810-х – начало 1820-х годов было временем небывалого,
страстного, увлечения театром. Быть молодым человеком “с душою благородной”
– значило быть театралом. Партер, раёк, ложи, кресла – это зрительный зал
Большого театра. И вместе – это Петербург.
Раёк…Это купцы, приказчики, слуги – самая нетребовательная и
благодарная публика.
Ложи…В ложи ездили не столько смотреть спектакли, сколько показывать
наряды.
Кресла…Первые ряды кресел абонировали в основном военные и чиновники.
Здесь они обсуждали судьбы Европы и Отечества, для них это был уставный
этикет, нежели приятное отдохновение.
Пристанищем истинных ценителей искусства, истинных театралов были
главным образом “места за креслами”, стоячий партер. Молодое население
стоячего партера, штатское и гвардейское, можно было обвинить скорее в
излишней пылкости, но никак не в равнодушие к драматическим талантам.
Театра злой законодатель,
Непостоянный обожатель
Очаровательных актрис,
Почётный гражданин кулис,
Онегин полетел к театру,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,
Обшикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).16
Большой театр был зеркалом Петербурга. Зеркалом, в котором отражалось и
социальная структура города, и представления петербуржцев о
действительности, об искусстве.
Петербург военный, Петербург деловой.
Прежде чем появиться в дельте Невы, Петербург был задуман, предписан и
вычерчен на бумаге. Не важно, что первоначальные петровские проекты не
осуществили. Осуществили главное – построили город. В архитектуре
Петербурга на было пестроты и случайности, неизбежных тогда, когда город
растёт медленно, исторически складываясь. Петербург не вырос, а “вознёсся”:
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы болот, из топи блат
Вознёсся пышно, горделиво…17
Городу повезло. Его строительством руководили великолепные мастера.
Когда Пушкин написал:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой её гранит…18
он не только выразил своё отношение к прекрасному облику Петербурга, но и
дал точную формулу петербургской архитектуры. И а ней не случайно
присутствует Нева, и “береговой её гранит”. Именно соседство камня и воды,
строгой архитектуры с рябью бесчисленных каналов, рек, речушек, вносит
разнообразие в городской пейзаж, сообщает ему гармоничность; именно
сочетание “громад дворцов и башен” с державным простором Невы придаёт
городу эту спокойную торжественность.
Гармоничный и торжественный Петербург – это прежде всего, центральные
площади города: Дворцовая, Сенатская, Царицын луг (Марсово поле).
Окружённые царскими дворцами, государственными учреждениями, казармами,
площади Петербурга были приготовлены для торжеств и парадов. По назначению
они и служили:
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамён победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою.19
В столице и окрестностях квартировали пехотные гвардейские полки.
Неслучайно, что среди изображений города той эпохи редко попадается такое,
где бы не видно было в уличной толпе киверов, эполет, ружей, султанов.
Столь же часто среди штатских домов столицы виднелись здания гвардейских
казарм. Некоторые районы города именовались полками, а улицы носили
название рот.
Парады и смотры императорской гвардии были зрелищем впечатляющим.
Парады устраивались лишь в торжественных случаях – в день рождения
императрицы, на крещение, в годовщину вступления российских войск в Париж,
по случаю приезда иностранных монархов.
Смотры назначались регулярно. На смотрах войска производили движения
колоннами “дробных частей батальонов и рот” и колоннами походного и “к
атаке”. Строили каре – против кавалерии и против пехоты.
Не меньше времени и сил, чем парады смотры, отнимали у гвардейцев
караульная служба.
Петербург был центром управления империей. Управления многосложного и
запутанного. “Москва девичья, а Петербург прихожая20 - говорил Пушкин.
Определение шутливое, но тем не менее точное. И потому-то здесь во
множестве толпились просители. И потому-то здесь чуть не на каждом шагу
встречались императорские управители и писаря – чиновники. Высшим
совещательным местом в империи был Государственный совет. Высшей судебной
инстанцией в империи был Правительствующий Сенат.
Во главе исполнительной и служебной власти стоял царь. Он же был
единственной законодательной властью в стране.
“Коллегия иностранных дел” была одним из самых многолюдных учреждений
Петербурга. Именитое русское дворянство, столичные аристократы любую
гражданскую службу почитали для себя зазорной – молодому дворянину
приличествовало носить военный мундир. Исключением была лишь
дипломатическая карьера. И молодые люди “хороших фамилий”, те, что не могли
или не хотели служить в армии, поступали в коллегию. Едва ли не большинство
чиновников коллегии лишь числились на службе, ровным счётом ничего не делая
и не имея надежд на завидные чины.
Среди чиновников, числившихся в коллегии, но не служивших, были и камер
– юнкеры, и действительные, и даже тайные советники. Все они именовались
“состоящие при разных должностях”. В число не служивших чиновников коллегии
попал и восемнадцатилетний выпускник Царскосельского лицея Александр
Пушкин.
Нельзя сказать, что вновь зачисленный переводчик коллегии вовсе не
интересовался заграничными делами. Напротив, он следил за ними весьма
внимательно. Особенно за тем, что происходило в Испании, в Неаполе,
Пьемонте, а потом он не шутя хотел бежать в Грецию и, подобно Байрону,
сражаться в рядах повстанцев. Но быть дипломатом, чиновником, быть одним из
тех, кто “хитрости рукой переплетает меж собой дипломатические вздоры”,
отнюдь не стремился. И о своём августейшем шефе “14-го класса Александр
Пушкин” писал:
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел –
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел.21
Петербургская стихия
К началу 1820-х годов территория Петербурга делилась на 12
административных частей. Как по внешнему виду, так и по составу населения
части города чрезвычайно отличались одна от другой. В окраиной
Петербургской части, например, на две тысячи деревянных домов приходилось
едва полсотни каменных. Здесь жили мелкие чиновники, мещане – владельцы
маленьких домов и больших огородов. В Нарвской и Выборгской частях каменных
домов было ещё меньше, чем в Петербургской. Селились здесь фабричные
мастеровые, сезонные рабочие и прочий трудовой люд. На Васильевском острове
жили всё больше ремесленники, по преимуществу иностранные. Жили и купцы,
учёные, художники, учителя, студенты. Коломна начиналась в двух шагах от
центра столицы, но жизнь здесь текла медленно и сонно, как в провинции.
…мяуканье котов
По чердакам, свиданий знак не скромный
Да стражи дальний крик, да бой часов –
И только. Ночь над мирною Коломной
Тиха отменно…22
Петербург был основан, как “окно в Европу”, как форпост России на
берегах Балтики. Новая столица должна была демонстрировать Западу мощь и
богатство империи. Но ни о безопасности будущих жителей города, ни, тем
более, об их удобствах его основатель нимало не помышлял. Его, казалось,
ничуть не тревожило, что острова, выбранные для сооружения новой столицы,
по утверждению старожилов, почти всякую осень заливало водой.
По мере того, как город строился, мостовые его набережных и улиц всё
выше поднимались над уровнем реки. Наводнения стали не так часты. Но отнюдь
не прекратились. Сильные наводнения случались в среднем не реже, чем раз в
десять – пятнадцать лет. И были, вероятно, одной из самых отличительных
черт петербургской жизни.
В огромном городе, внезапно залитым водой, привычные предметы и лица
вдруг приходили в совершенно неожиданные положения, возникали нелепые и
потому комические ситуации:
Со сна идёт к окну сенатор
И видит – в лодке по Морской
Плывёт военный губернатор.
Сенатор обмер: “Боже мой!
Сюда, Ванюша! Стань немножко,
Гляди: что видишь ты в окошко?”
-Я вижу-с: в лодке генерал
Плывёт в ворота мимо будки.
“Ей – богу? Точно-с. – “Кроме шутки?”
-Да так-с. – Сенатор отдохнул
И просит чаю: “Слава богу!
Ну! Граф наделал мне тревогу,
Я думал: я с ума свихнул.”23
Наводнение, случившееся в Петербурге 7 ноября 1824 года, осталось
памятным для последующих поколений не только потому, что было самым мощным
и разрушительным в истории города, но и потому, что попало в пушкинскую
поэму “Медный всадник”.
Осада! Приступ! Злые волны,
Как воры, лезут в окна. Чёлны
С разбега стёкла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, брёвны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесённые мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!24
Облик города
Описание и путеводители, изданные в Петербурге в начале XIX века,
сообщают о том, сколько жило в городе чиновников первого класса и сколько
трубочистов, сколько было колодцев, калачных изб и проходных дворов,
дымовых труб и сколько садов, устроенных на крышах…
Но не один документ не даёт того ощущения почти осязаемой реальности
пушкинского Петербурга, какое дают стихи самого Пушкина.
Как часто летнею порою,
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою
И вод весёлое стекло
Не отражает лик Дианы,
Воспомня прежних лет романы,
Воспомня прежнюю любовь,
Чувствительны, беспечны вновь,
Дыханьем ночи благосклонной
Безмолвно упивались мы!
………………………………………
Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдалённый стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, вёслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая…25
Не сами по себе описания Петербурга, какими бы точными и яркими чертами
ни рисовал поэт городской пейзаж и быт горожан, но, главное, участие
горожан в жизни героев “Евгения Онегина”, в жизни самого автора, который то
и дело появляется на страницах романа, живое отношение поэта к городу – вот
что делает город таким живым. В картине ночной Невы, описание кабинета
петербургского денди или в изображении великосветского бала слышен голос
Пушкина, особенные интонации его поэтической речи.
Перед померкшими домами
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Весёлый изливают свет
И радугу на снег наводят
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный дом;
По цельным окнам тени ходят,
Мелькают профили голов
И дам и людных чудаков.26
Жизнь петербургского молодого человека в конце 1819 года,
представленная в первой главе “Евгения Онегина” – это жизнь и героя романа
и самого поэта. В то время юный Пушкин так же не любил спать по ночам –
когда после бала, после дружеской встречи или прогулки по городу
возвращался он на Фонтанку, в дом Клокачёва у Калинкина моста, где жил
вместе с родителями, над неугомонном Петербургом уже вставало солнце.
Разумеется, не всё в жизни города одинаково занимало поэта. В его
стихах отразились лишь некоторые черты многоликого Петербурга. Но при этом
в пушкинском изображении Петербурга нет ни узости, ни односторонности.
Пушкин лирически претворяя действительность, вместе с тем умел выразить её
характернейшие стороны; говоря о “светской жизни петербургского молодого
человека”, умел показать историческое содержание эпохи.
II часть
1820 – 1830-е годы
“Город пышный, город бедный…”
В первой четверти XIX века население Петербурга увеличилось более чем
вдвое: с двухсот тысяч человек в 1801 году до четырёхсот сорока тысяч в
1825 году. Но во второй половине 1820-х и в 1830-е годы жителей в городе
почти не прибавилось. Быстрый рост столицы не мог продолжаться бесконечно.
Возникнув по воле одного человека, Петербург существовал и развивался в
связи с потребностями и возможностями страны. Если в первые годы XIX века
провинция дала столице сотни тысяч рабочих рук, то теперь через
петербургские заставы выезжало и входило в город почти столько же людей,
сколько ехало и шло им на встречу. Именно в конце 1820-х и в 1830-е годы
получили завершение архитектурные ансамбли центра Петербурга, возникшие в
предшествующие десятилетия. На Дворцовой площади достроили Главный штаб и
воздвигли Александровскую колонну - гранитный монолит высотою в двенадцать
сажен, в то время высочайшее в мире сооружение такого рода. На Сенатской
площади построили новые Сенат и Сенод. Невский проспект украсился зданием
Александринского театра. Рядом с театром выросло новое здание Публичной
библиотеки. А за театром проложили Театральную улицу, по сторонам которой
встали всего два здания - каждое длинною двести двадцать метров. На стрелке
Васильевского острова рядом с Биржей появились два пакгауза и таможня. На
Исаакиевской площади, в сетке строительных лесов, уже угадывались очертания
огромного собора.
В 1830-х годах архитектурный облик города обретает черты классической27
ясности и законченности. А между тем именно в это время совершенно меняется
восприятие города современниками.
Стройность и строгость белых колонн, вытянувшихся рядами, вдоль
бесконечной глади жёлтых стен. “Строгий, стройный вид” невской столицы.
Когда Пушкин воспевает его в “Медном всаднике”, он говорит о Петербурге,
как о символе новой России. Красота города для поэта - выражение его
великой исторической значимости для судеб страны.
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия...
Но когда Пушкин говорит о том Петербурге, который видит каждодневно, о
Петербурге 1830-х годов он находит иные слова:
Город пышный, горд бедный,
Дух неволи, стройный вид...
Если прежде стройность Петербурга казалась изящной, его строгость -
величественной, то теперь стройность представлялась скучной, а строгость -
холодной. В облике города виделись новые черты.
Фигура чиновника - в потёртой шинели, в помятом сюртуке -виднелась
теперь на переднем плане в картине столичной жизни. Во-первых, потому, что
чиновников в Петербурге было много. Во-вторых, потому что усердный служака,
бессловесный исполнитель, каким был обыкновенный чиновник - лицо,
чрезвычайно характерное для эпохи. И, наконец, потому, что этот робкий и
смирный чиновник, которого режим, низвёл до роли живого орудия, всё же,
вопреки воле начальства, проявлял естественное стремление остаться
человеком, всё же питал в душе дерзкие мысли о “независимости и чести”:
...домой пришёл Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лёг,
Но долго он заснуть не мог
В волненьи разных размышлений.
О чём же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года...28
С этими строками вошел в русскую литературу петербургский “маленький
человек” - бедный житель столицы, непременно чиновник, мелкий, незаметный
чиновник, добродушный, честный. Он оказался героем времени. В недрах
Петербурга, в его канцеляриях, департаментах, на его улицах и в его домах
“маленький человек”, изо дня в день вёл борьбу за своё человеческое
достоинство. Борьбу отчаянную и безнадёжную, потому что “маленькому
человеку” противостояла мощь государства...
Символом этой государственной мощи, символом Петербурга, как центра
самодержавной России, символом, исполненным глубокого смысла и
выразительности, был воздвигнутый на берегу одетой в гранит Невы памятник
ПетруI, конная статуя работы Этьена Мориса Фальконе, созданная 1768 - 1778
г. (открыт в 1782г.)
В памятнике Фальконе, присутствовала традиционная классическая
символика: всадник - власть, конь - народ.
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы? 29
Когда на петербургских улицах времён НиколаяI видим человека с усами,
можно смело предположить, что перед нами военный. Усы были привилегией
военных, и даже лекарям военного ведомства, даже капельмейстерам военных
оркестров, как людям, не носящим оружия, не дозволялось носить усы.
Отращивание усов без бороды человеком штатским считалось непростительной
вольностью. На сей счёт даже был издан особый указ.
По выездной ливреи лакея на запятках кареты можно было определить
общественное положение владельца экипажа. Шляпка на голове прогуливающейся
дамы достоверно свидетельствовала, что обладательница шляпки не мещанка и
не купчиха - те носили национальные головные уборы. На всё была форма.
Строго регламентируя не только общественную, но даже и частную жизнь
подданных, правительство НиколаяI хотело навести в стране идеальный
порядок. Более всего следил император за соблюдением внешних форм, внешнего
порядка. Внешний вид столицы постоянно был предметом его внимания. Ни одно
здание в центре города - не только казённое, но и частное - не сооружалось
без одобрения императора. Он просматривал архитектурные проекты, давал
указания.
По вечерам на петербургских улицах появлялась характерная фигура
человека с лестницей на плече - фонарщика. В тёмные зимние вечера около
четырёх тысяч фонарей - масляных и газовых - разгоняли мрак лишь на
центральных улицах столицы. В центре же допоздна светились окна магазинов и
кофеин, “которых освещение, - по словам фельетониста “Северной пчелы”,
-представляло в тёмные времена прелестнейшую иллюминацию”. Разумеется,
сверкали огнями и дворцы, особняки, где давали балы. Окраины в это время
уже спали.
Длинные зимние вечера были в Петербурге временем дружеских сходок,
приятельских ужинов, литературных собраний... Существовало много
литературных салонов. Литераторы пушкинского круга постоянно собирались у
П.А.Плетнёва, В.А.Жуковского и В.Ф.Одоевского.
Пётр Алексеевич Плетнёв - поэт, критик, учитель истории и словесности в
различных учебных заведениях столицы, а с 1832 года профессор
Петербургского университета, в потомстве прославлен тем, что ему посвятил
Пушкин "Евгения Онегина":
Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты...30
На протяжени | |
