|
Реферат: Слово как опорный образ поэтики Иосифа Бродского (Литература)
Слово как опорный образ поэтики Иосифа Бродского.
Имя Иосифа Бродского известно всему современному читающему миру. Его
творчество – стихи, пьесы, эссе, литературно-критические работы – является
общепризнанным и отмечено в 1987 году Нобелевской премией. Его судьбе
позавидовали бы многие – обладающий сразу заметным талантом, он был знаком
с множеством великих людей второй половины 20 века. Перенесший арест и
принудительную эмиграцию, он не переставал писать, хотя теперь, по
прошествии времени, мы видим, как события его жизни изменяли поэтическую
концепцию и тематику произведений. Впрочем, таким переменам способствовала
в первую очередь сама эпоха, положение в стране – по собственным словам
Бродского, это и определило направление его творчества. «… Мы начинали на
пустом – точней, на пугающем своей опустошенностью – месте и скорей
интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта
непрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению ее
немногих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим
собственным, новым или казавшимся нам таковым, современным содержанием».
Так поэт отзывался о начале своего пути в Нобелевской лекции.
Впоследствии он действительно преуспел в воссоздании целостности
культуры, возможно, благодаря общему пониманию всего, что его окружает. Для
него мир был совокупностью рассыпающихся мелочей, которые нужно собрать в
гармоничное целое, привести к единому истоку. И лучшим, если не
единственным путем к этому Бродский считал литературное творчество. Это не
означает, что он ставил литературу на порядок выше других форм искусства;
дело в том, что одним из важнейших элементов человеческой жизни для него
являлся язык. «Язык и, думается, литература – вещи более древние,
неизбежные и долговечные, нежели любая форма общественной организации...
Философия государства, его этика, не говоря о его эстетике, - всегда
«вчера»; язык, литература – всегда «сегодня» и часто – особенно в случае
ортодоксальности той или иной политической системы – даже и завтра». Он
неразрывно связан с историей («Все имеющиеся в распоряжении у прозы жанры
были и остаются так или иначе пронзены гипнотизирующим присутствием
трагедии ХХ века»). В то же время язык определенно выходит за пределы
истории: «Искусство вообще – и литература в частности… тем и отличается от
жизни, что бежит повторенья,… а основной инструмент истории – клише».
Бродский доводит значение Слова до безграничности – сравнивает с
«психологией бытия в тупике». Язык буквально пронизывает всё состояние
общества – «Первой жертвой разговоров об утопии – желаемой или уже
обретенной – прежде всего становится грамматика, ибо язык, не поспевая за
такого рода мыслью, задыхается в сослагательном наклонении и начинает
тяготеть к вневременным категориям и конструкциям; вследствие чего даже у
простых существительных почва уходит из-под ног, и вокруг них возникает
ореол условности». Поэт не приемлет тенденции писателей пользоваться языком
толпы, улицы, напротив, «народу следует говорить языком литературы». И
именно язык оказался основным фактором в определении его позиции – Бродский
осознает, что мог бы выбрать в свое время для себя «путь дальнейшей
деформации», но отказался, так как «выбор на самом деле был не наш, а выбор
культуры – … эстетический, а не нравственный».
Вообще поэт действительно уделял большое внимание эстетическим
моментам в творчестве. Его идеал принципиально исключает все чрезмерное,
чрезвычайное, не принимает безумия экстатических состояний. Он наполнен
специфической «идеальностью» согласия, гармонии, единства, родства как
вечного стремления человека к вечно недостижимому высшему началу в самом
себе. В этом смысле Бродский ближе к Пастернаку, умевшему понять и принять
в свой мир все отсталые ряды жизни, принципиально отвергавшему наличие
противников, врагов. Бродский – поэт, «любящий сложенье», его сердцу милее
«согласное гуденье насекомых», чем раздоры «слабых мира этого и сильных» (в
стихотворении «Письма римскому другу»). И, опять-таки, главным средством
для создания образа вечного Мира становится Слово. Бродский не придумывает
новых слов, а «вспоминает» старые. Для его чувств язык значит неизмеримо
много – с помощью английского он дает свободу родителям, поселяя их историю
в другом языке (эссе «Полторы комнаты»), освобождая и себя самого: «Это как
мыть ту посуду – полезно для здоровья». С помощью английского же он
сближается с человеком, которому едва ли не поклоняется – Уистаном Оденом.
Искусство слова порождает стремление жить в заключенном («Писатель в
тюрьме»). Родная речь делает одновременно и тяжелее и легче его разрыв с
Советским Союзом:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раченье-жречество
…
чаши лишившись в пиру Отечества,
ныне стою в незнакомой местности.
(«1972 год»)
Нужно заметить, что расставание с русским языком и страной часто
переплетается с образом смерти и в то же время смысла жизни. И именно
переводя смерть в мир Слова можно уравнять ее со всем сущим, включить в
земной круг существования. Своеобразный конец наступает тогда, когда поэт
без страха «списывает с натуры форму своего отсутствия», но для Бродского
он не несет отрицательного смысла. Это всего лишь часть дани, выплачиваемой
Языку. Поставленные в ряд, все слова и образы одинаково сохраняются во
времени, и сохраняет их сам поэт «словами прощенья и любви», заполняя тем
самым время. Вообще Время также стоит в ряду важнейших образов лирики
Бродского, и оно неразрывно связано с явлением языка. И Время, и Язык
попеременно, а то и вместе присутствуют почти в любом его стихотворении,
тем самым придавая различным стихам вид единого поэтического полотна.
Благодаря этому происходит как бы преодоление самого времени, а для
Бродского, невзирая на восприятие Времени скорее как позитивной, нежели
негативной, ценности его преодоление и утверждение бессмертия поэзии очень
важны и значимы. Отсюда напрашивается вывод о способе победы над Временем –
и мы находим его, очевидный и тем не менее непривычный, в эссе «Поклониться
тени»: «время боготворит язык». Поэт признается, что эта строка Одена
натолкнула его на поток мыслей, продолжающийся до самого зрелого возраста.
«Ибо «обожествление» - это отношение меньшего к большему. Если время
боготворит язык, это означает, что язык больше, или старше, чем время,
которое, в свою очередь, старше и больше пространства.… Так что, если время
– которое синонимично, нет, даже вбирает в себя божество, - боготворит
язык, откуда тогда происходит язык? Ибо дар всегда меньше дарителя».
Возможно, в тот момент у Бродского и зародилась характерная, кстати, для
постмодернистов мысль о том, что Слово воистину есть Бог. Несомненно, все
это доказывает роль Слова во внутреннем мире лирического героя. Скажем,
Время, иногда противопоставляемое Языку, тем самым противопоставляется и
герою. У Бродского он практически отождествляется с ним самим, и руководя
судьбой своего героя с помощью языка, поэт осознает, что с помощью языка же
подспудно руководит и своей:
… Я слышу Музы лепет.
Я чувствую нутром, как Парка нитку треплет:
мой углекислый вздох пока что в вышних терпят
…
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.
(«Часть речи», 1975-1976)
Но при этом, разумеется, поэт не властвует над языком, а является
скорее лишь его инструментом. Об этом речь далее.
Обозначив для себя одним из основных принципов сохранять традиции,
Иосиф Бродский не был ни политически, ни социально, ни поэтически активным
творцом. Вследствие особого отношения к миру не как к враждебной среде,
Бродский невольно сформировал специфический тип лирического героя. Он, так
же как и сам поэт, верен одному лишь Слову, не придавая большого значения
переменам времени и пространства. Вот лишь один из характерных примеров:
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос,
если вьется вообще.
(«Часть речи (1975 – 1976)»)
Здесь видна одна из отличительных черт лирического героя – полное,
едва ли не болезненное отсутствие самолюбия и самоуверенности. Это заметно
и в его эссе, одно из которых даже называется «Меньше единицы». Все
существо героя так или иначе подчинено вечным и абстрактным категориям,
будучи в то же время окруженным и подавленным бытовыми проблемами:
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
(«Я всегда твердил, что судьба – игра.(1971)»)
Но именно эту ношу, намеренно или бессознательно, накладывает на
него Бродский – справляться со всеми неудачами путем достижений не
физических, но духовных:
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
(«Я всегда твердил, что судьба – игра.(1971)»)
Он выбрал этот путь для своего героя, а стало быть, для самого себя
– ведь Бродский как никто был близок своему alter ego, тот служил ему кем-
то вроде проводника по миру Слов. Результатом этой связи стало глубокое, но
не беспросветное одиночество:
… Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.
(«Postscriptum (1967)»)
Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
…
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
(«Я всегда твердил, что судьба – игра.(1971)»)
Лирический герой смиряется с этим – уж таково свойство его души, -
но не от бессилия, а от сознания всей целесообразности такого одиночества,
обусловленного ожиданием чуда (чуда искусства – позже Иосиф Бродский четче
сформулирует это). Оно являет собой логичный и безболезненный выход, дорогу
дальше, о чем будет сказано ниже.
Путь же вперед Бродский не считает изменой прежним убеждениям,
прежним чувствам, хотя эволюция лирического героя на протяжении
стихотворения хорошо нами просматривается:
Я писал, что в лампочке – ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
(«Я всегда твердил, что судьба – игра.(1971)»)
Вот это уже отражение одного из главных жизненных принципов героя -
ведь «пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем
время. Не потому, что оно меньше, а потому, что оно – вещь, тогда как время
есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда предпочтительнее
последнее». А мысль всегда выражается в словах, тем более, что все его
произведения объединяет идея о превосходстве языка над временем. Таким
образом, лирический герой воплощает собой попытки самого автора с помощью
языка овладеть временем. И пусть эти попытки не исполнены страсти, но ведь
человеческие действия имеют гораздо меньше ценности, чем присоединение к
потоку языка. Именно поэтому позиция отстраненного наблюдателя, так часто
принимаемая alter ego поэта, является для него оптимальной. Любые попытки
творца властвовать над языком ни к чему не приводят, потому что Слово само
по себе несет идею всего мира, состоящего из названий, а поэт не в праве
навязывать свое понимание реальности. «Нельзя ничего навязывать обществу.
Единственное, что необходимо сделать, это создать такие механизмы, которые
защищали бы одного человека от другого». И определенно одним из важнейших
подобных механизмов является Слово.
Как раз отладкой механизмов или хотя бы размышлениями на эту тему и
занимается лирический герой Бродского. Привести мир в состояние гармонии
можно всего лишь систематизацией слов и понятий, но как сложно найти
подходящее, «гораздо труднее, чем придумать новое»! Отсюда вытекает ярко
выраженная конструктивная тенденция его стихов, преимущественно ранних, из
которой, в свою очередь, следует определенный принцип построения образной
системы. Разумеется, речь идет не об абсолютном законе, а лишь о тенденции,
которая достаточно четко прослеживается. Бродский стремится описать как
можно больше предметов, соотнеся их, по возможности, с универсальной
системой ценностей. Вот и его лирический герой является спокойным,
целостным образом летописца, верного только Слову. Поэтому для него не
важны субъективные мнения, расхождения с его желаниями, жестокие
болезненные потери. При этом его нельзя назвать фаталистом – разве что под
судьбой будет пониматься язык. Бродский чувствует, что человек может и
должен ковать свою собственную историю не путем борьбы, а путем объединения
с обстоятельствами. Ведь каждое из них можно превратить в слово, в каплю
среди океана Языка, и вместе с ним занять свое место в канве бытия. Но это
не означает полной пассивности, наоборот, его бьющая ключом энергия
выражается именно в этой словесной мозаике, эта мозаика и наполняет смыслом
его жизнь, жизнь поэта:
Ведя ту жизнь, которую веду,
я благодарен бывшим белоснежным
листам бумаги, свернутым в дуду.
(«Двадцать сонетов к Марии Стюарт», 1980)
Да и когда же чувствовать полноту существования, как не вмещая в
собственной речи все далекие и разъединенные явления жизни. После всех
творившихся разрушений Бродский не может не вернуться к воспеванию Жизни, к
мотиву вечной благодарности за красоту мироздания:
И пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
(«Я входил вместо дикого зверя в клетку…», 1980)
Его не так уж заботит то, что его рот все-таки «забьют глиной», но
любая лепта, внесенная в общее состояние языка, мгновенно станет достоянием
всего общества – «язык по своей природе ставит то, что в нем достигнуто, в
настоящее время». Так, каждый, кто считает себя поэтом, должен стремиться
«удлинить перспективу человеческого мироощущения, показать выход,
предложить путь человеку, у которого ум зашел за разум – человеку,
оказавшемуся в тупике». Единственным средством достижения этого является
язык – в нем нет тупиков, так как он находится в непрерывном движении
относительно и пространства, и времени («Чтобы уберечь себя от попятного
хода, искусство пользуется понятием клише»). В одном из своих эссе,
«Катастрофы в воздухе», посвященном литературному анализу, Бродский пишет о
Достоевском потрясающие строки: «Во многих отношениях он был первым нашим
писателем, доверявшим интуиции языка больше, чем своей собственной… И язык
отплатил ему сторицей. Придаточные предложения часто заносили его гораздо
дальше, чем то позволили бы ему исходные намерения или интуиция». Тот же
путь автор подсказывает и другим поэтам, ведь они – «те, кем он (язык) жив,
именно этот закон учит поэта большей праведности, чем любая вера». Только
полагаясь на «диктат языка», можно и нужно что-то менять в этом мире:
«помимо конкретного зла, подлинная мишень – мироощущение языка, это зло
породившего». Слова первыми реагируют на метаморфозы человеческой жизни, а
значит, и метаморфозы языка имеют влияние на качество бытия. Бродский
открыто заявляет, что литература мешает «ревнителям всеобщего блага»
объединить людей в одну толпу и управлять ей, потому что «там, где прошло
искусство, где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте
ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разногласие, на месте
решимости к действию – невнимание и брезгливость». По сути, приобщение к
культуре Слова, будь то творчество или чтение, представляет собой «бегство
от знаменателя, …бегство в сторону необщего выражения лица, в сторону
числителя, в сторону личности, в сторону частности». Это бегство и есть
выход, предложенный языком, выход в будущее, так как «другого будущего,
кроме очерченного искусством, у человека нет». И в этом с ним сложно не
согласиться.
Таким образом, если этот путь является самым желаемым для Бродского,
то ответственность провожатых падает на поэтов. Конечно, лишь в самом
образе Слова заложена глубина, на которую пока не способен проникнуть
человеческий разум, спасительная глубина; но Слово не может остаться без
выражения, и здесь творец – «средство языка к продолжению своего
существования». Бродский, в отличие от многих других, не делает акцента на
том, истинным ли поэтом является считающий себя таковым. Ибо «независимо от
соображений, по которым он берется за перо, и независимо от эффекта,
производимого тем, что выходит из-под его пера, на его аудиторию, сколь бы
велика или мала она ни была, - немедленное последствие этого предприятия –
ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее – ощущение
немедленного впадания в зависимость от оного, от всего, что на нем уже
высказано, написано, осуществлено». Это и имел в виду поэт, говоря о власти
Слова над Минутой и Местом. Перед этим таинством слияния с языком меркнет
любая угроза. Теперь лирический герой становится современником всех времен,
странником всех стран, и ради этого он выносит все страдания и даже
смертную долю поэта. В этом он видит настоящую свободу, которая значит для
него едва ли не меньше, чем сами явления Жизни и Смерти:
… Она послаще
любви, привязанности, веры
(креста, овала),
поскольку и до нашей эры
существовала.
Ей свойственно к тому ж упрямство.
Покуда Время
не поглупеет, как пространство
(что вряд ли), семя
свободы в злом чертополохе,
в любом пейзаже
даст из удушливой эпохи
побег. И даже
сорвись все звезды с небосвода,
исчезни местность,
все ж не оставлена свобода,
чья дочь – словесность.
Она, пока есть в горле влага,
не без приюта.
Скрипи, перо. Черней, бумага.
Лети минута.
(1987)
В этом стихотворении ясно видно, как в мировоззрении Бродского
сплетаются три категории: Время, Пространство, Слово. Вся душа лирического
героя подвластна этим стихиям, и именно они держат его на плаву. Вместе с
языком свобода тоже предлагает выход из пространства и времени, но только
при условии полной самоотдачи словам, являя собой их «вместилище». Таким
образом, поэт так же не зависит от «местности», и он так же может избежать
забвения. Сама свобода располагается во временной бесконечности, что
означает вечную жизнь, и без нее невозможно существование Поэзии, но она и
обещает освобождение служителю, почти что части «своей дочери» -
словесности.
Лирический герой Бродского и является таким преданным служителем,
понимающим сложное и в то же время простое устройство мироздания. В его
открытых, чистых и бескорыстных чувствах тоже безошибочно просматривается
тесная связь с языком – он все делает «ради речи родной, словесности». Его
зависимость «абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает…
Стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения».
В Нобелевской лекции поэт говорит о существовании трех методов познания:
аналитическом, интуитивном и посредством откровения (метод библейских
пророков). Вслед за этим автор проводит мысль о том, что только поэзия
пользуется всеми тремя, и это приравнивает ее к идеям величайших
проповедников истины. И пусть сначала сложно поверить в те непостижимые
перспективы, что открываются перед поэтом, отчасти являющемся мессией, но
Бродский наглядно показывает в своих стихах возможность воссоздания
гармонии, связи времен, преодоления гибели и соединения из осколков
идеального мира с помощью языка.
Каждый человек, и в особенности поэт, сам находит для себя способ
воскрешения того самого идеального мира, но способ Бродского кажется если
не универсальным, то наиболее честным и целостным. Он идет за словами, он
повторяет их, громоздя друг на друга, наполняя их магической,
заклинательной энергией, убеждённый в том, что сила слова способна
нейтрализовать и даже обуздать злую агрессию человеческой истории. Можно
предположить, что конструктивный, собирательный взгляд на мир задан
человеку как бы «по умолчанию», от рождения. Возможно, он частично
способствует некоему преодолению времени, но рядом с ним присутствует тема
какого-то стоического к нему доверия:
Бей в барабан о своем доверии
к ножницам, в коих судьба материи
скрыта. Только размер потери и
делает смертного равным Богу.
(Это суждение стоит галочки
даже в виду обнаженной парочки).
Бей в барабан, пока держишь палочки,
с тенью своей маршируя в ногу!
(«1972 год»)
Здесь нужно обратить внимание на два, казалось бы, несовместимых
мотива: с одной стороны, доверие, а с другой – «бей в барабан». «Бить в
барабан» о доверии – вещь совершенно невозможная. Под барабан обычно ходят
в атаку. Совершенно очевидно, что «доверие» здесь выступает как некий
инструмент сопротивления времени. Доверие к «ножницам», кроящим материю
бытия и обрезающим (усовершенствованная версия Парки) нить жизни,
окрашивается смыслом стоической готовности к гибели, подобно солдату на
войне. Это ситуация, когда «хочется плакать, но плакать нечего» - то есть и
бесполезно, и нечем, нет слез. – Здесь впервые заявлено новое кредо
Бродского: жить на износ, до конца, «бить в барабан, пока держишь палочки».
Такую позицию лирического героя нельзя назвать пассивным приятием порядка
вещей, но в то же время этот протест не агрессивен, а наоборот, призывает к
гармоничному объединению. Вот мы и возвращаемся к поиску Бродским выхода из
неприглядных лабиринтов истории и способам этот выход воплотить в жизнь.
Как выяснилось, все они так или иначе связаны со словом: например, та же
ирония («краска стыда вся ушла на флаги») и самоирония, или переработка
прошедших времени и других жизненных ресурсов в речь, в кириллицу.
В число способов входит знаменитая «длинная строка». К. Ваншенкин,
художник, говорил о ней: «Сейчас многие вольно или невольно подражают в
этом смысле (длинной строки) Бродскому. Но его длинная строка живет, дышит,
молодо сгибается в суставах, а у тех не суставы, а шарниры». Она помогает
Бродскому организовать словесный поток в некие парные связки по принципу их
смыслового контраста (такие, как, например, тело – душа, небо – море,
мертвые – живые, геенна – рай, тиран – раб, дьявол – Бог, грешный –
святой). Причем эти противоположности достаточно гармонично соседствуют
друг с другом, переплетаясь со связками по принципу ассоциаций, когда одно
слово влечет за собой другое (отец – сын, перо – бумага, небо – звезда,
причина – следствие, хлеб – вино). Эта организация тоже работает на
основное содержание эстетического идеала – выздоровление и успокоение Души,
преодоление пережитых и ожидаемых катастроф. Опорными образами в его
поэтике становятся Слово, Мысль, Время, Память, Дух, как бы стоящие на
страже человеческой души.
К ним оказываются привязаны другие слова, понятия, и возникают громадные
перечни всего сущего, «парад» слов, как бы передающий должный (идеальный)
порядок Мира и человека в нем. И такое «построение» противостоит реальному
мироустройству, которое по сути состоит из множества утрат. Существовать
перед лицом таких потерь, как у Бродского – действительно физически
страшно, и, следовательно, жить под знаком всеобщего и абсолютного
исчезновения невозможно – возникнет искушение поскорее пройти этот путь до
конца и вычеркнуть из жизни себя как причину всех зол и потерь, чтобы
больше не мучиться. Жизнь превращается в драматический процесс
противоборства наступающему небытию. Но коль скоро поэт является поэтом, у
него есть это преимущество перед остальными людьми: ему гораздо труднее
потерять в полном смысле все, чтобы совсем ничего не осталось. До тех пор,
пока он ощущает себя поэтом, «держит палочки и бьет в барабан», любые его
утраты и мучения будут плодотворны, то есть ничто не исчезнет бесследно, от
всего человека останется «часть речи», его стихи:
Знаешь, чем гуще россыпь
черного на листе,
тем безразличней особь
к прошлому, к пустоте
в будущем. Их соседство,
мало проча добра,
лишь ускоряет бегство
по бумаге пера.
(«Строфы», 1978)
В этой ситуации Иосиф Бродский и видит проявление того факта, что
поэт суть лишь инструмент Языка, и относится к этому с каким-то даже
радостным смирением. Вот еще примеры:
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
…
Тихотворение мое, мое немое,
однако тяглое – на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?
…
Потому что как в поисках милой всю-то
ты проехал вселенную, дальше вроде
нет страницы податься в живой природе.
Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом,
проницаемой стужей снаружи, отсюда – взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов.
(«Часть речи», 1975-1976)
Таким образом, через понятие словесности Бродский не просто
обозначает выход из перипетий жизни, но и единственный фактор продолжения
прогресса, постепенное отрицание какой бы то ни было власти над собой и
своим «тяглым тихотворением». Автор заявляет, что пространство Слов
преодолевает как временные, так и рамки обычного пространства, и тем самым
поэт вместе со своими творениями не заканчивает жизнь «за черной обложкой»:
… Предо мной – пространство в чистом виде.
В нем места нет столпу, фонтану, пирамиде.
В нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.
Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох.
Не подгоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
эпоха на колесах нас не догонит, босых.
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи, перо! Переводи бумагу.
(«Часть речи», 1975-1976)
В этом заключительном стихотворении из цикла «Часть речи» наконец
очень четко прописывается такой простой и логичный тезис: именно перо
вместе с творцом способно совершить некую бескровную революцию, обогнав
время и пространство, овладев судьбой («На то она судьба, чтоб понимать на
всяком наречье»), храня глубоко, сначала недоступно для самого поэта, свою
основную силу. «Стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления,
мироощущения» - еще одно подтверждение из Нобелевской лекции. И силу эту
может дать только Язык.
В таком случае стоит подробно рассмотреть это универсальное оружие,
благо оно является одним из самых употребляемых образов в лирике Бродского.
И, конечно, самая «неразлучная» словесная пара в его стихах – Перо и
Бумага. В них одновременно присутствуют и оппозиционность, и близость
смыслов. Перо обладает преимущественным положением перед бумагой,
принужденной к пассивному ожиданию собственного преображения, несмотря на
превосходство большого пространства Бумаги над маленьким «телом» Пера.
Послушное воле поэта, Перо оставляет «кириллицыны знаки», образующие Слово,
на Бумаге, задача которой – сохранить эти знаки. Дар поэта, смысл его
творчества – в том, чтобы найти слово, затерянное в лабиринтах словаря,
именно найти, что труднее, нежели придумать новое. Цена удачно найденного
Слова очень высока – это физическая смерть поэта. Так, мы возвращаемся к
тому, что Бродский переосмысливает понятие поэтического бессмертия. Для
него самая большая ценность поэта в том и заключается, что поэт – смертный
человек. Здесь можно увидеть некоторую близость позиций Бродского и А.
Вознесенского, который также считает, что «художники всех времен»
объединены общей долей: это те, «кого заживо испепелял талант» (поэма
«Мастера»). Но если Вознесенский не принимает такой доли поэта, оценивая ее
как страдальческую («Доля художников хуже калек» - «Васильки Шагала»),
значит – несправедливую, то поэт у Бродского спокоен в своем отношении к
смерти, даже более того – благодарен жизни за то, что стал Поэтом.
Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я
благодарен за все…
(«Римские элегии», 1980)
Сознавая, что чем больше словесной энергии собрано в стихах, тем
ближе конец, Бродский поощряет свое Перо к постоянному «контакту» с
Бумагой. Ведь только безостановочный поток слов может стать преградой
смерти. Такое отношение к жизни позволяет вынести не только любые повороты
личной истории, но и конец этой истории: если для поэтов он когда-то и
наступает, то лишь в виде автопортрета как последнего слова, знаменующего
общую для всех поэтов-творцов судьбу:
Что, в сущности, и есть автопортрет.
Шаг в сторону от собственного тела,
повернутый к вам в профиль табурет,
вид издали на жизнь, что пролетела.
Вот это и зовется «мастерство»:
способность не страшиться процедуры
небытия – как формы своего
отсутствия, списав его с натуры.
(«На выставке Карла Вейлинка», 1984)
Вот еще пример того же ряда:
Без злых гримас, без помышленья злого,
из всех щедрот Большого Каталога
смерть набирает не красоты слога,
а неизменно самого певца.
(«Стихи на смерть Т. С. Элиота», 1965)
Разумеется, Бродского это не пугает, так как обретает свой конец жизнь
человека, но не существование Слова, распоряжающегося этой жизнью. Здесь
нужно сказать о еще одном понятии, которое автор считал выходящим за рамки
человеческого существования – о любви. В одном стихотворении – «В городке,
из которого смерть расползалась по школьной карте…» - Бродский описывает
жизнь города, в чьем прошлом была война, и каждая точно подмеченная деталь
дает нам понять, что бесследно она не проходит. «Оконная марля, выцветшая
от стирки» - это и занавеска, и в то же время застиранные госпитальные
бинты (недаром сквозь нее «проступают ранки гвоздики»). В любом дальнейшем
образе также можно заметить отголоски прошлого, изменить которое возможно
разве что путем облечения воспоминаний в слова и настоящей любовью:
Настоящий конец войны – это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
(«Часть речи», 1975-1976)
Но пусть даже «пуля, уносящая жизни» стала крылатым, «серебристым»
самолетом, на котором отдыхающие летят «на Юг в июле», все равно война
всегда будет с нами. Ее конец придет, когда образы, ранее мыслившиеся лишь
как военные, приобретут новые, мирные коннотации, и война сама станет
метафорой мирной жизни; иными словами, когда трансформируется наше сознание
и язык. В этом чудо существования Слов, метафор, и поэт оказывается
единственным ответственным за изменения общественного сознания, при этом
ничего обществу не навязывая. Отталкиваясь от этого, можно считать, что
здесь действуют две силы: Любовь и Язык. Накал чувства часто в целях
самосохранения сменяется самоиронией и условностью:
ввечеру у тела, точно у Шивы, рук
дотянуться желающих до бесценной
(«Часть речи», 1975-1976)
И очень часто оба эти мотива сталкиваются, и выходом из ситуаций,
когда любовь творила мир, но теперь прошла, оказывается всего лишь
возможность воскресить ее в памяти, в поэзии. Стихотворение способно
оживить забытое, также как прежде любовь возродила к жизни героя. Отсюда и
рождается жадное перечисление всего того, что было так дорого, ведь
«назвать» - по сути синоним «дать жизнь». Это еще раз подтверждается в
строках:
От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.
(«Часть речи», 1975-1976)
Возможно, эта уверенность дает силы поэту преодолеть погибель любви,
равно как и другие многочисленные потери, поставив в один ряд с прочими
названиями, давая ей место в собственной смоделированной, но не менее
реальной действительности. Этим он занимает и время, и пространство, тем
самым как бы получая над ними власть. И лишь Слова могут обеспечить если не
само существование за пределами жизни, то хотя бы один взгляд, одно
описание, дающее опору «странствиям души», меняющее реальность в пределах
пока этой жизни. Возвращаясь к Нобелевской лекции, отголоски этих идей
можно найти и там: «… будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще
колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным
потенциалом – то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот
определяется не столько количественным составом нации, на нем говорящей,
хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого… Не
станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на
котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только
потому, что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше
приспособлен к мутации». Но все же напрашивается мысль, что Бродский
оказался скромнее, чем мог бы быть, и не сказал о том, что настоящий Поэт
является не просто «инструментом языка». Его можно назвать ориентиром,
проводником мироощущения носителей этого языка, и наоборот – он получает из
Слов истинные знания. Ведь нам уже не раз было очевидно, что язык властен
не только над настоящим, но и над будущим и прошлым, а это ведет к
проникновению во все области знакомой и неизведанной Жизни. Не этого ли
искало и до сих пор ищет человечество?
Библиография.
1. Бродский И. Письма римскому другу: Стихотворения. – СПб.: Азбука-
классика, 2001.
2. Бродский И. Поклониться тени: Эссе. – СПб.: Азбука-классика, 2001.
3. Изучение литературы 19 – 20 вв. по новым программам. Сборник научно-
методических статей. Отв. редактор Бодрова Н. А. - Самара, 1994.
4. Ранчин А. «На пиру Мнемозины»: Интертексты Иосифа Бродского. – М.:
Новое литературное обозрение, 2001.
5. Русская литература 20 века. Школы, направления, методы творческой
работы. Под редакцией проф. С. И. Тиминой. – М.: Высшая школа, 2002.
6. Журнал художественной литературы, критики и библиографии «Старое
литературное обозрение». Главный редактор Куллэ В. – М.: АНО
Издательский клуб «Старое литературное обозрение», 2001’2 (278).
Реферат на тему: Словообразование
План
Вступ………………………………………………………………..2
1. Словотворення………………………………………………… 4
1. Афікси, префікси, суфікси……………………………….. 6
2. Складні слова………………………………………………11
3. Другорядний тип словотвору…………………………… 16
4. Конверсія…………………………………………………..20
2. Практична частина…………………………………………… 24
Висновки…………………………………………………………..29
Бібліографія……………………………………………………… 31
Вступ
Лексикология вивчає словниковий склад мови і його властивості
(словотвір і значення). При цьому розрізняються загальна лексикологія, у
який вивчаються спільні явища кількох мов, лексикологія спеціальна, у якій
явища розрізняються у межах окремої мови. Звідси предметом англійської
лексикології є лексика англійської мови з усіма її особливостями і
характеристиками.
Мовна лексика – це сукупність слів і словотвірних елементів, які
складають організовану і цілісну систему. Завданням лексикології є
визначення властивостей слів, їх творення, вживання і взаємозалежність у
системі власної мови.
Лексичні явища певним чином об’єднуються за спільними ознаками і
вивчаються у сукупності – у їх морфологічному складі, за значенням, сталими
властивостями, лексико-естетичними ознаками походженням, діалектними
розбіжностями.
Як галузь загального мовознавства лексикологія має свою мету і свої
методи дослідження лексики. У першу чергу мету дослідження складають
походження, розвиток і вживання словникового складу. Методи дослідження при
цьому можуть бути різними, причому не всі вони з однаковим успіхом
застосовуються до окремих лексичних явищ.
Слово вважається головною одиницею лексикологічного дослідження з
тієї причини, що в ньому прославляються закони розвитку і зміни
словникового складу мови. Провідна риса розвитку слова у новітній час – це
перерозподіл значень.
Слово, як і кожна мовна одиниця, - це явище. Що має форму і зміст
(значення). Форма існує завдяки фонетичній оболонці і має морфологічні
категорії.
Лексикологія, як мовна дисципліна, має власні методи дослідження.
Співставлення і опис лексичних фактів проводиться в залежності від мовних і
позамовних причин. Проте мовну структуру інколи неможливо розглянути у
межах самої себе без застосування як інших мовних рівнів, так і явищ
окремих галузей пізнання. Лексикологія тісно поєднана з граматикою,
історією мови, стилістикою, фонетикою, орфографією, лексикографією і
етимологією мови. Окремі лексичні явища інколи потребують даних таких наук,
як філософія, психологія, загальна історія і антропологія.
У своїй сукупності слова складають лексичні підвалини мови, слова
змінюються у мовленні за граматичними законами. Визначають слова, як
одиниці мови, багато в залежності від критеріїв, підходу, точок зору. У
лексичному розумінні воно визначається як одиниця називання, що має
лексико-семантичне наповнення і може виражати сформульоване поняття.
Основна ціль цього дослідження є визначити основні закономірності та
властивості утворення нових слів в англійській мові за допомогою морфеми
–er.
1. Словотворення англійського слова.
Центральне питання словотвору – це вивчення структури і змісту слів.
Стосовно природи слів можна поставити кілька питань, серед яких головними є
такі:
1. Як слово утворюється?
2. Як утворюється складне слово? Що таке складові частини складного
слова?
3. Як значення складного слова стосується значення його складових
частин?
Традиційно слово розглядається як поєднання звука та значення. Слова
table, наприклад, має декілька окремих значень – “стіл, їжа, робоче місце”.
Мовці рідко думають про причини, за якими дана комбінація звуків має ці
значення, а тому часто кажуть, що таке поєднання умовне. Насправді причини
поєднання значення і звукової та морфологічної форми криються у глибині
віків, про що ми маємо етимологічні, хоча і початкові, дані.
Нерозривність формальної структури слова дає змогу, відрізняти його
від інших слів у послідовності мовлення.
Слово входить до складу словосполучення – найближчої граматичної
одиниці; через яку воно реалізується в реченні. Звідси воно має опозиційні
характеристики двовісного характеру:
морфема слово словосполучення.
Вільна морфема регулярно відтворюється за моделями мови і може
вживатися незалежно, не змінюючи свого значення. Дієслово stand, іменник
stand є вільними морфемами, що зберігають відповідні лексико-семантичні
значення.
Такі морфеми можна назвати мінімальними вільними формами. Проте,
корінь stand може входити до інших слів, наприклад: withstand, standing.
Морфологічний стан змінюється таким чином, що дієслово withstand фактично
складається з двох вільних морфем – прийменника with і дієслова stand, а
дієприкметник standing – з вільної та залежної морфеми – суфікс ing окремо
не вживається.
Словниковий склад, що споконвічно іменує поняття щоденного вжитку,
звичайно складається з вільних морфем які утворюють окремі слова,
наприклад: man, son, cow, sheep, top, go, run. Історія розвитку цих слів
свідчить про те, що їхнє граматичне варіювання в окремих випадках відбивана
наявність двох морфем – man – men, проте таких випадків у мові небагато.
Якщо основу позбавити афіксів, і вона не буде омонімічна жодному
вільному слову того ж кореня, то така основа стане залежною. Так у широко
вживаному слові conduct і лексоко- семантичному наборі, що його оточує
conductor, deduct, deduce, seduce, seductive і т.д. – префікс –con може
бути відокремлений лише формально. Корінь, що залишіться, запозичений з
латинського ductio – “веду” і не утворює окремого слова. Таку основу і
називаємо залежною. Залежних основ багато в запозичених словах явище це
закономірне, бо основа запозиченого слова виникла і пройшла шлях
історичного розвитку в іншій мові, наприклад: a-dolese-ent, benefic-i-al,
cour-age, dis-creet, e-logu-ence, facul-ty, hon-est, in-vest-ment, mat-ure,
odi-ous, pre-vent-ion, quanti-ty, re-membr-ance,royal-ty,satir-ize,
satisfac-tion, senti-ment, un-cert-ain, un-pre-dict-ed.
Корінь вважається головним складовим елементом, що після вилучення
функціональних афіксів не підлягає подальшому словотворчому аналізові. У
гнізді слів act, acting, action, actionable, activate, active, activity,
actor, actual, actuality, actualize, actually, actuate, спільним є корінь
act.
1. Афікси, префікси, суфікси.
Префіксація, як словотвір, полягає в модифікації особи, до якої
префікс приєднується. Префікси розрізняються за своїм походженням: вони
можуть походити із власної мови або бути іншомовними модифікуючи лексичне
значення слова префікс рідко змінює граматичний характер слова в цілому,
тому і просто слово, і його префікс – дериватив у більшості випадків
належить до однієї частини мови, наприклад abuse - dis-abuse, approve - dis-
approve, bealive – dis-bealive, close – dis-close. Власні англійські
префікси походять від окремих слів. Таких префіксів небагато – a-, be-,
fore-, mid-, un-. Префікс mis- змішаного типу (нім. mis, лат. minus, фр.
me, mes).
Префікс а-, що походить від давнього англійського прийменника an,
вживається з іменником, прикметником і дієсловом і передає значення стану,
становища, наприклад: aback, afloat, agaze, alike, amount, anew,apiece,
arise, asleep, atremble, awake.
Та частина слів де префікс утворює прислівники, невелика, при чому
окремі прислівники сприймаються як прості слова, нор.: before, beyond. У
тих випадках де давня форма by залишилась наголошеною, утворились похідні
слова, що пишуться через риску, наприклад: by-gone, by-law, by-word.
У сучасній англійській мові префікс be- вживається, головним чином,
для утворення дієслів. Серед них можна виділити:
1. Підгрупу перехідних дієслів, до яких префікс додає значення
”скрізь, всюди” (all ever, all around), наприклад: bedabble,
bedaub, bedeck, bedight, bedraggle, begird, beloy, beset, beslaver,
besmear, besmirch, bespatter, bestrew;
2. Підгрупу перехідних дієслів, до яких додається значення
остаточності чи, навіть, надмірності дії, наприклад: becall,
becalm, bedizen, bedrug, befall, befit, beget, begrudge, behave,
bemuse, bescorch, beseech, bestir, betray, bewitch, bewray;
3. Підгрупу, де префікс спонукає до перетворення неперехідних дієслів
у перехідні, наприклад: belabour, bemoan, bespeak, bethink, bewail,
bewilder;
4. Підгрупу, де за допомогою префікса утворюються перехідні дієслова
із загальним значенням “творити, робити” від іменників та
прикметників, наприклад: bedim, befoul, belate, belittle, besot;
5. Підгрупу, де за допомогою префікса утворюються перехідні дієслова
із загальним значенням “називати таким чином”, утворених від
іменників, наприклад: becalm, becloud, bedew, befog, befniend,
betcoth;
6. Підгрупу перехідних дієслів із значенням “оточувати; впливати на
щось; обходитися з кимсь певним чином”, утворених від іменників,
наприклад: becalim, beclaud, bedew, befog, befnied, begrime,
bespangle, betroth.
За допомогою префікса -be - від іменників утворюються також
прикметники із значенням зневаги, наприклад: bedrabbled, beflagged,
beneaped. За значеннями із підгрупи випадає прикметник beloved.
До власне англійських налележить і префікс for-. Загальновживані слова
с префіксом -forget, -forgive, -forbid, -forgake.
Префікс –non це морфологічний варіант частки –no, що вживається перед
прикметниками; значення префікса вказує на заперечення, наприклад: non-
operational, non-skid “не слизький”; вживається префікс і при утворенні
іменників, наприклад: non-priority “відсутність зверхності”. Загалом цей
префікс може спонтанно вживатися майже з кожним іменником чи прикметником,
вказуючи на відсутність якості.
Префікс on- вживається з дієприкметником, герундієм. Віддієслівним
іменником та іменником-агентом, що закінчується на суфікс – er. Особливість
префікса полягає у його здатності вживатися з похідними іменниками і
дієсловами, які набувають разом з ним ідіоматичного значення. Звідси
походять такі лексичні пари, як to come on- oncoming, to flow – onflow,
goings-on – ongoings, hanger – onhanger.
Власне англійський префікс out- один з найпоширеніших у мові. Разом з
префіксом un- він є найтиповішою морфемою англійського словотвору; за
підрахунками і той, і другий входить до складу майже тисячі слів кожний.
Випадки вживання префікса досить розгалужені. Головні з них такі:
1. префікс може вживатися з кожним дієсловом, що має еквівалентне
словосполучення, наприклад: to outlaze – to laze out, to outspeak –
to speak out;
2. часто дієслова утворюють разом з префіксом дієприкметник, герундій
та віддієслівний іменник, набираючи при цьому іншого значення,
наприклад: outclearing “видатки на прання білизни”, outfighting
“боксування на відстані довжини руки”, outstanding “визначний”,
outwork “застарілий”;
3. при утворенні іменників від дієслів, після яких може вживатися
прийменник out, від безприйменникових (простих) дієслів та похідних
іменників виникають значення :
а) процесу (часто такого, що з’являється як повторення), наприклад:
outbreak, outburst, outcry;
б) наслідники дії, наприклад: outcome, outcrop;
в) пасивної залежності від дії, наприклад: outlay, outlook, outturn;
г) місця або часу дії, наприклад: outfall, outlet, outset, outstart;
4. при утворенні іменників з описовими якостями префікс надає
значення:
а) зовнішніх рис й характеристик, наприклад: outback, ounline,
ountside;
б) відокремлених особливостей, що властиві цілому, наприклад:
outhouse, outfield, outrider, outskirts, outworker.
Префікс over- також один з найупливаліших англійських словотворчих
засобів. обов'язково
Суфікси виконують функцію афіксальної морфеми, що знаходяться між
корінням та закінченням і входять до складу основи. Не вживаючись
незалежно, суфікс, проте, має семантичне навантаження, яке впливає на
мовотвір.
Суфіксальний словотвір розрізняється в залежності:
1. Від суфікса що походить з власної мови, наприклад: darkness. У цих
випадках наголос повтору не змінюється;
2. Від запозиченого суфікса, що приєднується як до власно мовних, так і
запозичених коренів, не змінюючи при цьому наголосу;
3. Від запозиченого суфікса, що вживається з іншомовними коренями, змінюючи
при цьому наголос.
У вживанні прикметників з суфіксами –ic і –ical в окремих випадках діє
закон лінгвістичної економії; такі терміни, як botanical, historical,
geographical можуть вживатися у скорочених варіантах. Проте різниця у
значеннях, скажімо, geographical і geographic, historical і historic,
tropical і tropic зберігається.
В ході історичного розвитку лексики обставини склалися таким чином, що
основи сполучуються лише з певними афіксами. Здатність основ приєднувати ті
чи інші афікси називається комбінуючою. Відомий і інший термін для цього
явища – валентність. Комбінуюча здатність залежить від кількох факторів, а
саме:
1) певних граматичних категорій основи; окремі суфікси можуть
приєднуватися лише до іменника (прикметника, дієслова);
2) смислу (змісту) основи і суфікса; до прикметників, наприклад, що мають
негативне значення, не приєднуються префікси in- чи un-;
3) фонетичних особливостей основи і афікса. Так численні суфікси
потребують відповідного закінчення основи.
Комбінуюча здатність основ і афіксів традиційно розглядалась за їхніми
окремими властивостями. В реальності справи постають таким чином, що
морфологічні зміни в основі, префіксація і суфіксація на власній і
запозиченій основах утворюють ціле семантичне гніздо із складним
переплетінням згаданих явищ. Розглянемо деякі випадки.
Продуктивні суфікси, що чергуються –ar, -er, -or, входить до складу
багатьох іменників із значенням “той, хто виконує діло” і приєднуються,
головним чином, до дієслівних основ, наприклад: aclor, baker, barber,
dancer, racer, wrecker, doctor, painter. Аналіз безпосередньо складових,
скажімо, іменника pacifer буде такий: pacifer ім., pac (pacis) лат. корінь,
що означає “мир”.
Спостереження над комбінуючою здатністю основ і афіксів дає можливість
установити закономірності цього виду словотвору та виділити лексико-
граматичні класи деривативів, що особливо потрібно при класифікації
неологізмів.
1.2. Складні слова.
Слова поділяються на прості і складні.
Слово може утворюватися шляхом складення двох або більше слів. При цьому
приєднується незалежні діючи основи, наприклад: skid-lid “захисний шолом
водія”, aircraft “літак”. Якими критеріями слід керуватися у визначенні
структури наведених прикладів?
У сучасному мовознавстві форма складного слова вживає на визначення: те,
що написано разом, вважається одним словом. Але оскільки писемна мова
вторинна, то і в усному мовленні мають бути критерії, за якими слід
визначити тип слова. Не дотримуються постійності і лексикографічні джерела
слова sunflower може писатися sun-flower і sun flower. Слово sun-burn
означає “загар, засмага”, а sunburn – “сонячний опік”. Слова, що пишуться
через дефіс, можуть бути і складними словами і словосполученнями.
Другий фактор, що впливає на визначення складного слова – це його
значення. Якщо складне слово має одне, відокремлене значення, що
відрізняється від значення компонентів, то таке слово можна вважати окремою
одиницею. Значення слова handful “пригорщня” охоплює специфічну міру,
відмінну від значень слів –full і –hand. Фрази tomato soup чи commander-in-
chief вказують на єдність значення, проте не можна з певністю стверджувати,
що це окремі слова. Ця особливість стосується багатьох фразеологічних
одиниць, наприклад: in the least, to be ahead of.
Існує найважливіша фонетична ознака, що відрізняє складне слово від
словосполучення. Це наголос. Якщо слово має один головний наголос то його
можна вважати окремим словом, наприклад:
a ’blackbird – a’ black ‘birs
a ‘handful – a’hand ‘full (of)
Словосполучення, що має тенденцію до об’єднання в одне слово, може
зазнати навіть фонетичних змін. Це видно на прикладі злиття слів break i
fast; у слові breakfast дифтонг [ei] звузився до звуку [e].
У сучасній англійській мові складні слова або композити (compounds words,
composites) є наслідком продуктивного процесу словотвору. Складні слова –
це такі лексичні одиниці, що складаються з двох і більше основ і вживаються
як незалежні форми.
Словоскладення на думку окремих дослідників, є головним напрямком
розвитку лексики мови, бо воно – найпродуктивніший тип словотвору. Складні
слова розподіляються наступним чином:
1. З точки зору приналежності до різних частин мови (функціонально).
Більшість складних слів – це складні іменники типу aircraft,
moonshine, red-headed, white-faced, складні дієслова є наслідком
подальшої деривації, тобто утворюється від складних іменників, що вже
існують, шляхом конверсії, наприклад:
to snub-nose
to deep-root
to bad-test
Складні прислівники і сполучники складають незначну частину із загальної
кількості композитів; неологізми серед них не зустрічаються. Слова типу
inside, within, існують у мові протягом давнього часу. На увагу
заслуговують ще й такі факти. Значна кількість старих слів застаріла, що
дає змогу окремим дослідникам вважати словоскладання непродуктивним видом
словотвору. Головна ознака зовнішнього характеру складного слова полягає
у його відокремлені від фрази; остання утворюється за певними
синтаксичними правилами, тоді як складне слово має власні правила
словотвору.
2 розподіляються складні слова і у відповідності з типами словотвору. Два
види композиції охоплюють власне композити і ті слова, що утворені водночас
за двома зразками – словоскладання і деривації. Останні утворення -
похідного типу.
До дериваційних складних слів слід віднести і похідні складні іменники,
наприклад: a hold-up, big to hold up, a cast-away, big to be cast away.
Конверсія у таких випадках перетворює дієприслівникові фрази у слова. До
складних слід віднести також фрази яки набули статусу композитів завдяки
широкому вжитку, що спонукало до їхнього орфографічного оформлення як
окремих лексичних одиниць. Для прикладу пошлемося на прикметники middle-of-
the-road “половинчастий”, never-to-be-forgotten “незабутній”.
Складні слова умотивовуються і семантично, і структурно компонентами, що
ці слова утворюють. Стосунки між компонентами досить складні, тому що при
утворенні складного слова значення їх можуть змінюватися. До того ж, вони
обов’язково впливають один на другий і мають підмічати певним граматичним
правилам. Суборденативні складні слова – це такі слова, складові частини
яких структурно і семантично взаємозалежні, не дорівнюючи при цьому одна
одній.
Складні іменники субординативного типу часто несуть у собі семантичну
зміну значення, пор. : white-eye “різновид птаха”, bluecoat “солдат, вояк”
pony-tail “зачіска, кінський хвіст”.
Порядок основ у композитах може бути таким:
1. прикметник + іменник, наприклад: blackbird, dead-line, free-trader,
left-hand.
2. дієслово + іменник: dash-board, dive-bomb, feed-pipe, tow-rope.
3. іменник + іменник: ash-bin, axe-stone, foot-ball, iceberg, kettle-
drum.
4. іменник + прикметник: brain-sick, cafe-free, sky-blue.
5. прикметник + прикметник: pole-green, red-hot.
6. числівник + дієприкметник: six-numbered, two-faced.
У координативному композиті один із складових компонентів не має переваги
над другим. Обидва компоненти і структурно, і семантично до якоїсь міри
незалежні. Переважна більшість коорденативних складних слів – це надбання
розмовного шару лексики. Їм властива проста морфологічна форма, семантична
влучність і широке емоційне забарвлення. Складні слова розпадаються на
великі групи – частини мови. Найчисленнішими є складні іменники.
Складні іменники розподіляються в залежності від типу взаємин між
компонентами. Ці взаємини визначаються порядком модифікації складових
частин: перший компонент може індифікувати другий, і навпаки один із
компонентів, крім того, взагалі може бути не іменником. Складні іменники
тому поділяють на екзоцентричні, тобто такі, у яких лише комбінація обох
елементів дає назву відповідного поняття, наприклад: baffle-board
“перегородка”, dog-bee “трутень”, leather-head “дурень”.
Найпоширінешою структурною формулою складних іменників є формула N+N.
Останнім часом спостерігається значна продуктивність складних іменників
утворених від дієслів з постпозитами (прийменниками) або прислівниками.
Останній компонент ніби умотивовує конверсію утворюючи врешті складний
іменник, наприклад: a black-out “скорочення робочого дня з наступними
скороченнями платні”.
1.3 Другорядні типи словотвору.
Скорочення – це частина слова що вживається після втрати його окремих
елементів. Пропущення якоїсь частини слова проходить від явища узагальнення
і відноситься до факторів мовної економії.
Скорочення – це, у першу чергу, узагальнення. Для повної форми слова
чи словосполучення, які набули скороченого вигляду, обов’язковими були
висока частотність та популярність вживання, або й складність структури.
Більшість скорочень, які ми вживаємо, утворені від повних аналогій, добре
знайомих мовцям.
Скорочення в усному мовленні завжди співіснують поряд з повними
формами, наприклад: doc – doctor, proff – professor, sis – sister, mike –
microphone. Відрізняє їх лише синтаксичне та емоційне забарвлення, яке
наростає в усній мові. Співвіднесеність між скороченням і повною формою
може порушуватися лише в поодиноких випадках: doc, наприклад, може означати
і лікаря (звідки, власне, скорочення і походить), і власника вченого
ступеня, доктора наук – тут спостерігається звичайне явище полісемії
внаслідок збігу морфологічних форм.
Скорочення cab у сучасному значеенні “таксі” походить від слова
cabriolet. Семантичне розходження у цьому випадку - діахронного порядку.
Скорочення до певної міри – редукція слова до однієї з його частин,
причому форма може втрачати початок, середину або кінець. Нові утворення
здатні вживатися як вільні форми, набуваючи при цьому граматичних
категорій. Іменникові скорочення вживаються у множині –profs, -docks,
набувають закінчення родового відмінка –prof’s explanation, dad’s chair. У
більшості випадків скорочена форма легко корелюється з відповідною повною
формою. Втрачену частину повної форми мовець знаходить легко; це, до речі,
одна із необхідних умов скорочення як мовного явища. Повна форма ніби
слідкує за скороченням, наприклад: maths –mathematics, exam – examination,
Tom – Thomas. У цих випадках відповідні форми – не синоніми, а варіанти
одного слова.
Усні скорочення переважно моно семантичні, наприклад: com – commander
“командир”, det – detachment “підрозділ”, memo – memorandum “меморандум”,
oleo – oleography “олеографія”. У більшості випадків скорочення це найбільш
інформативна частина його прототипу. При утворені скорочення автори
намагаються опустити ненаголошені склади, хоча це і не є обов’язковою
умовою творення.
При скороченні нові форми належать, звичайно, до тієї ж частини мови,
до якої належить і прототип. Переважначастина скорочень – це іменники і
прикметники, причому прикметники зустрічаються значно рідше.
Щодо форми скороченої частини розрізняємо три типи скорочень: кінцеве
(апокопу), серединне (синкопу) і початкове (аферезу).
Скорочення, у яких спрощується серединна частина форми, складають
слова, що зберігають кінцевий приголосний, наприклад: cons – conveniences,
math – mathematics, specs – spectacles, gent’s – gentelmen’s (room).
Синкопа може виникати внаслідок поетичного ритму, наприклад: ma’am – madam,
o’er – over.
Коли спрощуються початкові і кінцеві частини прототипу, утворюється
скорочення з однією серединною частиною, наприклад: flu – influenza,
fridge – refrigerator. Вживана частина прототипу – це, звичайно, його
наголошена частина, яка типова лише для просторіччя.
Окремо слід зупинитися на скороченнях власних назв. Зменьшувально-
ласкаві назви притаманні всім індоєвропейським мовам; на грунті спільних
етимологічних назв ці мови мають і багато спільних імен. Скорочуються, як
відомо, і чоловічі і жіночі імена. Більшість скорочень власних імен – це
апокопа, наприклад: Bart-Bartholomew, Ben – Benjamin, Bert – Bertram, Chris
– Christopher, Clem – Clement.
Стилістично скорочення належать до різних розмовних і писемних стилів
– побутового, військового, газетного, спортивного. Часто скорочуються слова
дитячої лексики, наприклад: dad, mom, sis, gran, granny. Існує до певної
міри взаємопроникнення цих стилів, проте воно різне в різних прошарках
лексики. Так, скорочення в галузі дитячої лексики не виходять за межі
домашнього побуту, шкільні і студентський скорочення популярні в навчальних
закладах. Військові скорочення, навпаки, виходять за межі казарми і
полігену, а газетярські спостерігаються на всіх рівнях усного мовлення.
Службові слова, як правило, не скорочуються, за винятком сполучника
and, що зводиться до позначення &. Прийменники в абревіатурах, загалом,
зберігаються, наприклад: C-in-C – commander-inchief, c-to-c – centre to
centre.
Скорочення, що часто трапляються в усній і писемній мові, виконують
певну синтаксичну функцію у реченні і набирають граматичних закінчень,
наприклад: buses, cruits, docs, fridges, вживаються з означеним і
неозначеним артиклем – a cap, the UNO, the USA. Вони можуть приєднувати
афікси і входити до складу композитів. Процес утворення скорочень досить
активний, і кількість їх постійно зростає.
Зворотній словотвір – це процес у якому деривація нових слів
відбувається шляхом втрати афікса існуючого прототипу. При цьом | |
